Левит С.Я. (гл. ред.) Культурология. XX век. Энциклопедия. Том 2

Подождите немного. Документ загружается.

191

но-истор. коллектива людей, что в свою очередь является одним из осн. источников напряжений и конфликтов между разл. сооб-

вами и их членами. Известно, что существ. часть межэтнич., межконфессиональных и межгос. противоречий и столкновений была

связана с несовпадением систем ценностных ориентаций, мировоззрений, представлений о справедливости, достоинстве, нравствен-

ности и т.п., т.е. локального С.о. конфликтующих сооб-в. Вместе с тем в силу единства физич. и психич. природы людей, их антро-

пол. и социальных потребностей и интересов многие элементы С.о. всех человеч. коллективов по существу совпадают, что и являет-

ся основанием для взаимопонимания и взаимодействия между сооб-вами. Более того, всякий человеч. индивид помимо усвоенного

им С.о. об-ва проживания (т.е. его культуры) обладает и уникальным личностным С.о., складывающимся в ходе его жизни и специ-

фичным в соответствии с биографией данного человека. Поэтому процессы межличностного взаимодействия между людьми явля-

ются в известном смысле миниатюрными аналогами взаимодействий между сооб-вами и точно так же строятся на элементах сход-

ства и различия их С.о. Т.о. выявляется вторая важнейшая социокультурная функция С.о. — аккумуляция локальных культурных

черт и на уровне устойчивых социальных коллективов, и в личностной культурной специфике индивидов.

Третья культурная функция С.о. — социальное воспроизводство сооб-в — трансляция их культурных особенностей от поколения к

поколению. В конечном счете содержание наследуемых традиций, норм, ценностей, паттернов и т.п. и есть С.о. данного сооб-ва,

передаваемый посредством технологий воспитания, образования, обрядово-ритуальной практики и иных форм социализации и ин-

кулыпурации нового поколения, т.е. набор устоявшихся в сооб-ве допустимых и предпочитаемых форм и рез-тов деятельности, по-

ведения, взаимодействия, критериев оценок, интерпретаций и пр. Сам по себе процесс социализации и инкультурации индивида

представляет собой динамику усвоения им именно элементов С.о. в виде накопленных сооб-вом знаний об окружающем мире,

принципов, умений и навыков коллективного общежития и социально значимой продуктивной деятельности, критериев самоопре-

деления в сооб-ве и технологий социального взаимодеиствия, а также общественно признаваемой идеологии, верований, форм

творч. самовыражения.

Т.о. , С.о., если он и не тождествен всей культуре во всем многообразии ее форм и артефактов, является квинтэссенцией ее содержа-

ния, продуктом истор. селекции разл. технологий удовлетворения человеч. интересов и потребностей, аккумулирующим наиболее

приемлемые по социальной цене и последствиям способы осуществления коллективной жизнедеятельности людей, их социальной

консолидации и регуляции, локализации культурной специфики сооб-в и их социального воспроизводства.

Лит.: Бобнева М.И. Социальные нормы и регуляция поведения. М., 1978; Здравомыслов А.Г. Потребности. Интересы. Ценности. М.,

1986; Орлова Э.А. Введение в социальную и культурную антропологию. М., 1994.

А. Я. Флиер

СОЦИАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР - понятие в концепциях, разработанных в рамках психоаналитич. направления в социологии для

объяснения взаимодействия между индивидом и об-вом, влияния социально-экон. и культурных факторов на формирование чело-

веч. характера, роли психол. фактора в социальном процессе. Концепции С.х. возникли на базе динамич. концепции характера, раз-

работанной Фрейдом, установившим различие между характером и поведением. Характер рассматривался как система доминирую-

щих бессознат. побуждений. Были выделены специфич. типы характера, связанные с разл. фиксациями либидо (орально-

рецептивный, анальный и генитальный). Наиболее влиятельные концепции С.х.разработаны Фроммом и Д. Рисменом. Фромм при-

ступил к исследованию проблемы С.х. в 1931; первоначально он пользовался понятием “либидозная структура об-ва”, но вскоре

отказался от него и заменил его термином С.х., восприняв динамич. понимание характера, предложенное Фрейдом, и рассматривая

его как совокупность доминантных мотивов поведения; однако он считал, что характер не может быть объяснен биологически (че-

рез развитие либидо), т.к. на его формирование оказывают большое влияние социоэкон. факторы. Общие социальные и экон. усло-

вия жизни формируют у членов об-ва установки, к-рые не могут быть объяснены особенностями индивидуального развития; С.х.

отличается от индивидуального и включает в себя “ту совокупность черт характера, к-рая присутствует у большинства членов дан-

ной социальной группы и возникла в результате общих для них переживаний и общего образа жизни”. С.х. представляет собой не-

кую целостную бессознат. структуру, к-рая мотивирует поведение членов об-ва и придает ему в той или иной степени общую на-

правленность и согласованность. Тем самым С.х. выполняет важные биол. и социальные функции: он заменяет у человека систему

инстинктов; освобождает его от обдумывания каждого действия; позволяет индивиду действовать последовательно, делает его по-

ведение предсказуемым; определяет мысли, чувства и действия индивидов и, заставляя их “хотеть делать то, что они должны де-

лать”, является “цементирующей силой” об-ва; удовлетворяет “религ. потребности” индивида (потребность в системе ориентации и

объекте поклонения); когда социальные условия не соответствуют С.х., он может превратиться из “цемента” в “динамит” и стать

мощным фактором социального изменения. Суть характера определяется ориентацией, лежащей в основе отношения человека к

миру. В работе “Человек для себя” (1947) Фромм выделил 5 осн. ориентации характера (идеальных типов): неплодотворные ориен-

тации (рецептивную, эксплуататорскую, стяжательскую и рыночную) и плодотворную ориентацию, основанную на любви и созида-

нии. С.х. представляет собой то или иное сочетание этих ориентации, однако какая-то ориентация может быть доминирующей.

Напр., в С.х. среднего класса в период Реформации и первонач. накопления капитала доминировала стяжательская ориентация. Для

совр. индустриального об-ва характерна рыночная ориентация; Фромм считал, что порождаемые совр. образом жизни черты харак-

тера “патогенны и в конечном счете формируют больную личность, а следовательно, и больное об-во”. Он считал, что выход из

совр. кризиса возможен только при победе плодотворной ориентации над рыночной. Рисмен представил несколько иную С.х. в ра-

боте “Одинокая толпа” (1950). С.х. он дал более общее и описат. определение, интерпретировав его как “ту часть характера, к-рая

разделяется значимыми социальными группами и к-рая... является продуктом жизненного опыта этих групп”. С.х. гарантирует опр.

степень конформности индивидов по отношению к своему об-ву; в его основе лежит специфич. способ конформности. Рисмен пред-

ложил свою типологию С.х., выделив три типа (идеальных типа): ориентированный-на-тради-цию, ориентированный-на-себя и ори-

ентированный-на-другого. Эти три типа последовательно доминируют в истории: первый характерен для консервативных до-

индустриальных об-в с высоким потенциалом прироста населения, второй — для промышленных об-в, находящихся в процессе ка-

питалистич. развития (этот тип близок к описанному М. Вебером в исследовании о протестантской этике), третий — для совр. раз-

витых об-в, гл. обр. для крупных урбанистич. центров. К С.х. близки концепции “нац. характера” (М. Мид, Р. Бенедикт, Дж. Горер)

192

“базисных типов личности” (Кардинер); “статусной личности” (Линтон), “модальной личности” (Д. Хонигман, А. Инкелес, К. Дю-

буа), а также исследования “авторитарной личности” (М Хоркхаймер, Адорно и др.).

Лит.: Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990; Он же. Иметь или быть? М., 1990; Он же. Человек для себя. Минск, 1992; Рисмен Д.

Нек-рые типы характера и об-во // РЖ. Обществ, науки за рубежом. Сер. 11. Социология. 1992. № 2.

В. Г. Николаев

СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ СИСТЕМА - термин, используемый в социальной антропологии и культурологии в качестве альтернати-

вы терминам “социальная система” и “культурная система”. Использование этого понятия помогает обеспечить многофакторный

подход к изучению социокультурной реальности и избежать социол. (Дюркгейм и франц. социол. школа), технологич. (К. Маркс, У.

Огборн, Т. Веблен) и культурного (Л. Уайт, А. Кардинер, М. Мид) детерминизма. Применение данного термина предполагает невоз-

можность строгого и методологически адекватного разграничения социальных и культурных аспектов единой социокультурной ре-

альности. В “интегральной социологии” П. Сорокина различаются С.с. разных уровней, в т.ч. социокультурные суперсистемы, зако-

номерности смены к-рых управляют истор. развитием об-в на больших отрезках времени. Суперсистемы организуются вокруг ми-

ровоззрений (фундаментальных идей относительно природы реальности и методов ее постижения). Сорокин выделил три суперсис-

темы: чувственную, идеациональную и идеалистическую. Каждое об-во в своем истор. развитии подчиняется закону последоват.

циклич. чередования этих трех суперсистем; социальные и культурные системы низших уровней в той или иной степени соответст-

вуют доминирующей в данном об-ве в данный момент суперсистеме. Переход от одного типа мировоззрения к другому (от одной

суперсистемы к другой) вызывает трансформацию социальных структур и культурных образцов.

В. Г. Николаев

СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКИЙ МЕТОД (или сравнит., кросскультурный, компаративный метод) — метод исследования,

позволяющий путем сравнения выявлять общее и особенное в развитии стран и народов мира и причины этих сходств и различий.

Широко применяется в истор. науках, культурологии, социологии, этнографии. С.-и.м. — один из осн. способов реконструкции пер-

вобытного об-ва, исследования этногенеза народов мира; общего и особенного в развитии этнич. культур и социальных общностей;

генезиса, распространения и типологии отд. явлений материальной, духовной и соционормативной культур, а также их компонен-

тов, происхождения, формирования историко-этногр. ареалов и взаимодействия народов, образующих такие ареалы.

Каждое сравнительно-истор. исследование ставит конкр. познават. цели, определяющие круг источников и особенности используе-

мых способов сравнений. Применяются в основном три вида истор. сравнений: историко-типологич. (изучающие сходство конвер-

гентных явлений); историко-генетич. (исследующие явления, имеющие генетич. связь в их развитии, т.е. диахронно); историко-

диффузионные (изучающие явления, распространявшиеся в рез-те заимствований).

Реконструкция первобытного об-ва ведется гл. обр. путем историко-генетич. сравнений. В частности, применяется т.н. метод пере-

житков (реконструкция исчезнувших явлений по их пережиткам в совр. культурах). Этот метод — частная форма С.-и.м., широко

применявшегося эволюционистами еще в 19 в., — требует, однако, весьма строгого отбора наиболее представит. фактов и установ-

ления их стадиальной глубины, для чего необходимо, по возможности, привлечение аналогий изучаемым пережиткам в об-вах, где

они реально функционируют. Сравнение ведется не по об-вам в целом, а по значит, комплексам взаимосвязанных признаков. Широ-

ко используются умозаключения по аналогии, опирающиеся прежде всего на сходные признаки сопоставимых фактов, что позволя-

ет переносить признаки с одного из изучаемых объектов на другой. Метод археолого-этногр. аналогий дает возможность реконст-

руировать нек-рые стороны первобытного об-ва, в особенности его материальную культуру, по археол. находкам, интерпретируе-

мым путем их сравнения с этногр. аналогами.

В последние десятилетия все большее значение приобретают математике-стат. межкультурные (кросскультурные) исследования для

изучения вариабельности и корреляции тех или иных черт культуры народов мира, что позволяет выявить группы признаков и про-

ецировать их в прошлое до первобытности.

Применение С.-и.м. для проведения культурно-ге-нетич. исследований в истор. этнографии ставит целью изучение происхождения и

формирования этнич. культур, а также тех или иных культурных явлений в рамках как одного этноса, так и всей историко-этногр.

области. При этом первоначально проводится сравнительно-типол. исследование отд. компонентов культуры этноса, а также типо-

логически сходных компонентов в других родственных культурах. Затем ведется сравнит, исследование, типологически, возможно,

и различающихся, но генетически связанных компонентов вплоть до их древнейших исходных прототипов (архетипов). В круг изу-

чаемых источников включаются как реально бытующие объекты этнич. культур, так и реконструируемые на основе воспоминаний

лиц старшего поколения, письмен, источников и др., а также археол. материалы (последние гл. обр. при изучении материальной

культуры), что позволяет выявить истор. развитие тех или иных культурных явлений. Заключает такие исследования сравнит, изу-

чение функционально взаимосвязанных компонентов в хронологически близких срезах с целью выявления историко-генетич. слоев

в культуре. Возникновение таких слоев вызвано тем, что культуро-генез протекает неравномерно в результате внутр. (эндогенных)

процессов, и диффузий — влияния культур других этносов, при этом одна часть новаций, проникших извне, через больший или

меньший промежуток времени отмирает, другая — органически входит в культуру и участвует в ее дальнейшем генезисе (основные

факторы, влияющие на эти процессы: социально-экон. развитие, функциональные потребности, экология, стереотипы традиций и

др.). Новации эндогенного и экзогенного происхождения, вошедшие в культуру в опр. истор. эпохи и участвующие в ее дальнейшем

генезисе, образуют историко-генетич. слои, к-рые имеют и относит., и абсолютную хронологию. Изучение генезиса и эволюции эт-

193

нич. культур невозможно без достаточно полного выявления их историко-генетич. слоев, без учета экологич. факторов и роли исто-

рико-этногр. областей и хозяйственно-культурных типов. Изучение происхождения и эволюции этнич. культур и их компонентов

необходимо вести наряду с исследованиями генезиса отд. межэтнич. форм народной культуры, т.к. развитие первых теснейшим об-

разом связано с общими и частными процессами культурогенеза.

Ареальные и историко-генетич. исследования историко-культурных областей, проводящиеся также на основе С.-и.м., позволяют

выявить сходные культурно-бытовые особенности у народов, входящих в эти области, процесс их формирования. Они могут свиде-

тельствовать как о генетич. родстве разл. этносов (связанном обычно либо с субстратными, либо с суперстратными компонентами в

их этногенезе, реже — с теми и другими), так и о длит., генетически не связанных культурных контактах. Поэтому изучение истори-

ко-этногр. областей требует сочетания историко-генетич. и историко-диффузионных способов исследования.

Велика роль С.-и.м. в изучении генезиса и эволюции хозяйственно-культурных типов. Сравнит, исследования при этом должны ох-

ватывать все осн. компоненты хозяйства и культуры разл. народов, живущих в сходных геогр. и социально-экон. условиях, с тем

чтобы прежде всего выявить у них типологически близкие формы хозяйства и культуры, развившиеся конвергентно, а также заим-

ствованные и генетически связанные;

выделить ареалы распространения хозяйственно-культурных типов (и подтипов) и их эволюцию от возникновения до современно-

сти. Эти исследования требуют привлечения всех осн. способов сравнений.

Историография применения С.-и.м. весьма значительна. Первые попытки сравнения быта разл. народов и объяснения его сходства

на этой основе предпринимались еще античной наукой (Геродот и др.). Интерес к сравнит, исследованиям особенно возрос начиная

с 16 в. (Великие геогр. открытия и др.). На основе сравнит. материалов выдвигается мысль о единстве человеч. черт, об общности

происхождения людей. Большое влияние на формирование С.-и.м. оказало развитие в 19 в. сравнительно-истор. языкознания, срав-

нит, мифологии и сравнит, изучения религий. С.-и.м. стал основным в трудах эволюционистов (Л. Морган, Тайлор, Дж. Мак-Леннан,

Фрэзер и др.), впервые обратившихся к истор. изучению народной культуры и закономерностей ее развития.

В последние десятилетия в США получил нек-рое распространение неоэволюционизм. Представители этой школы (Д. Стюард, Л.

Уайт, М. Фрид, М. Салинс и др.) также используют С.-и.м. в своих исследованиях, к-рые, особенно в трудах Салинса, связаны с т.н.

направлением культурной экологии. В совр. зап. этнографии С.-и.м., в частности, применяется как метод культурной типологии,

отрицающий единые закономерности истор. развития, выделяющий гл. обр. не общие, а особенные черты в культурах народов мира.

Серьезный шаг в изучении всеобщего разнообразия культур был сделан Дж. Мёрдоком и созданной им в Йеле, а затем в Питтсбурге

группой сравнительных исследований. На основе анализа почти 600 культур группа подготовила и издала глобальный “Этнографи-

ческий атлас” (1967). В таких направлениях, как истор. школа, диффузионизм и функционализм, сравнит, метод, по существу, ли-

шен историзма. В совр. зап. школах истор. синтеза и компаративистики, получивших распространение в обществоведении, делаются

попытки на основе С.-и.м. прийти к “истор. синтезу” картины развития народов мира.

Культурно-генетич. направление в российской этнографии, опираясь на совр. успехи в использовании С.-и.м., разрабатывалось в

трудах С.П. Толстова, Л.П. Потапова, С.В. Иванова, М.В. Крюкова и др. С.-и.м. успешно применяется и учеными, привлекающими

этногр. материал для реконструкции первобытного об-ва (Ю.И. Семенов, А.И. Першиц, Б.А. Фролов и др.), хозяйственно-

культурной типологии народов мира (М.Г. Левин, Н.Н. Чебоксаров, Б.А. Андрианов и др.), изучения этногенеза. См. Историческая

типология культуры, Таксономия культурная, Универсальная модель культуры.

Лит.: Маркарян Э.С. Об осн. принципах сравнит. изучения истории // ВИ. 1966. № 7; Першиц А.И. К проблеме сравнительно-истор.

синтеза // Народы Азии и Африки. 1980. N 4; Чебоксаров Н.Н. Народы. Расы. Культуры. М., 1985; Вайнштейн С.И. Историч. этно-

графия в структуре этногр. науки // СЭ. 1987. № 4; Сравнит. социология. М., 1995.

С. И. Вайнштейн

СТАЛИН (ДЖУГАШВИЛИ) Иосиф Виссарионович (1879 — 1953) — преемник абсолютной власти Ленина в партийно-гос. ие-

рархии Советской России, создатель тоталитарного гос-ва в СССР и обосновывающей его теоретико-полит. доктрины, получившей

(в устах его оппонентов, в эмигрантской прессе) название сталинизма. Ряд политико-культурологич. идей вождя и диктатора лег в

основание советской тоталитарной культуры, просуществовавшей в Советском Союзе в виде целостной системы (с незначит. изме-

нениями) свыше 60 лет. Имя С. стало символом социалистического тоталитаризма в его наиболее “совершенном”, “беспримесном”,

“идеальном” варианте (по сравнению с позднейшими явлениями — кит., северокорейским, албан., вьет., кубин., кампучийским и

т.п.). Полит, харизма С., воссоздающая амбивалентный облик волевого и мудрого правителя, учреждающего в мире жестокий, но

безупречный порядок, в наибольшей мере несла на себе отпечаток мифол. сакральности и религиоподобного идеол. культа.

Родился в семье сапожника-кустаря; образование получил в Горийском духовном училище (1888-94) и Тифлис, православной семи-

нарии (исключен в мае 1899 в связи с неявкой на экзамены; впоследствии представлял свое исключение как наказание за пропаганду

марксизма). Показал хорошие способности в обучении (диплом с отличием в училище), твердость, настойчивость, независимость и

честолюбие; был нетерпим к критике и, по воспоминаниям товарищей, не понимал шуток. Как и все рус. семинаристы, С. испытал

сильное и противоречивое влияние православной догматич. доктрины и производных от нее атеизма и материализма; марксизм по-

нимал теологически. “Капитал” Маркса С. прочел по сокращенной рукописной копии. Много читал; наряду с произведениями за-

прещенных Дарвина, Маркса, Плеханова и Ленина в круг чтения С. входили и худож. произведения. Лит. происхождение имеет и

самый известный псевдоним С. — “Сталин”, производный от фамилии переводчика поэмы Руставели на рус. яз. (Тифлис, 1888/89)

Е.С. Сталинского.

194

С 15 лет С. в революц. движении (по его признанию в беседе с нем. писателем Э. Людвигом, к революц. деятельности его побудили

“издеват. режим” и “иезуитские методы” в семинарии); в марксизме его привлекало “цельное мировоззрение” (трактуемое догмати-

чески и теологически). С 1887 С. являлся членом группы “Месаме-даси” (организации груз. социал-демократов), с августа 1898 он

также член РСДРП; занимался пропагандистской работой в рабочих кружках. С 1901 на нелегальном положении; активный участ-

ник нелегальной груз. социал-демократич. газ. “Брдзола” (“Борьба”), организатор партийной работы в Батуме, Тифлисе, Баку. По

всем спорным вопросам занимал сторону большевиков и поддерживал ленинскую линию. В 1902-13 неоднократно арестовывался и

ссылался — в Иркут. и Вологод. губ., в Нарым. и Турухан. край, причем в 6 из 7 случаев С. удалось бежать из ссылки. В ссылке

держался особняком, независимо, высокомерно и угрюмо, в том числе и с товарищами по большевизму (Я. Свердлов, Л. Каменев,

О.Д. Каменева и др.). В 1903 С., по его утверждению, познакомился с Лениным по переписке (что подвергается сомнению многими

исследователями), а в дек. 1905, на Таммерфорсской конференции — лично. Увидев в С. своего преданного единомышленника и

оценив его кажущуюся “простоту” (“один чудесный грузин” — из письма Ленина Горькому в февр. 1913), Ленин начинает “выдви-

гать” Сталина (впрочем, до 1915 он знает его только по партийной кличке Коба, но не по фамилии). С 1910 С. “агент ЦК”, после

Праж. конференции (1912) — член ЦК РСДРП, Рус. бюро ЦК, с марта 1917 введен в состав Бюро ЦК, в окт. — член Военно-

революц. центра по подготовке вооруженного восстания. После Окт. революции С. в составе Совета народных комиссаров — нар-

ком по делам национальностей (ноябрь 1917 — 1923), с 1919 — нарком Госконтроля (позднее Рабоче-крестьянской инспекции —

Рабкрина), с 1919 член Политбюро (один из 5); 3 апр. 1922 по предложению Ленина избран генсеком ЦК РКП (позднее ВКП(б) — до

1952), о чем уже вскоре Ленин пожалел, отметив в письме к очередному съезду партии “грубость” С., соединенную в его лице с “не-

объятной властью”. Однако С. сумел не только удержаться на посту генсека до конца жизни, но и уничтожить политически и физи-

чески всех своих реальных и потенциальных соперников в борьбе за власть.

Среди произведений С. нет собственно культурологич. работ — даже в том узком и ограниченном смысле, как статьи Ленина о Тол-

стом, Герцене, партийности лит-ры и т.п. Во многих случаях С. ограничивался краткими афоризмами-лозунгами (о Маяковском, о

поэме Горького “Девушка и Смерть”, о писателях как “инженерах человеч. душ”), к-рые затем распространялись и интерпретирова-

лись партийными идеологами (вроде А. Жданова). По сравнению с Лениным культура понимается С. еще более прямолинейно и

схематично, политизированно и утилитарно — как средство и материал, как аспект текущей политики. (Характерно, что во время

своей последней ссылки С. много времени уделил изучению книги Макиавелли “Государь”, теоретически готовя себя к политико-

гос. деятельности и отыскивая филос. обоснование приоритета полит, целей перед культурными средствами.) Ценность явления

культуры С. определял лишь его актуальным полит, значением для данного истор. момента с т.зр. проводимой им линии. Принци-

пиальная метафизич. установка С. при осмыслении любых социальных и культурных явлений была сформулирована еще в его са-

мых ранних, неизвестных рус. читателю статьях: в каждом явлении видеть две тенденции — положит, и отрицательную; первую

необходимо поддерживать, вторую отвергнуть. Выдвигая и награждая деятелей культуры, подвергая их критике и репрессиям,

идеологически карая или физически уничтожая их, С. последовательно проводил в жизнь большевистские принципы культурно-

полит, селекции и нетерпимости в борьбе с полит, врагами и “друзьями”, превратив их в фундамент своей культурной политики,

направленной на создание монолитной тоталитарной системы. Отсюда — особый интерес С. к селекционным проектам акад. Лы-

сенко, направленным на волюнтаристское “выращивание” должного — вопреки естественно-истор., объективным условиям, на на-

сильств. преобразование природной и социальной действительности в соответствии с априорным идейным “планом” или авантюри-

стич. мечтой.

Все культурные явления делились у С. на реакционные, служащие интересам отживших сил об-ва, и революционные, служащие

интересам передовых сил. Первые “тормозят” развитие об-ва и должны быть отринуты и уничтожены; вторые — достояние народ-

ных масс, мобилизующее их на борьбу и преобразующее об-во в направлении прогресса. Особая роль в культурно-истор. развитии

об-ва принадлежит революц. насилию, к-рое упраздняет “старые порядки” и утверждает “новые”, и тем “новым обществ, идеям” в

культуре, к-рые сознательно и целеустремленно готовят “перевороты” в истории — революции. В оценках советской культуры С.

также пользовался понятиями классового и общеполит. порядка: “пролетарское” — “непролетарское”, “советское” — “антисовет-

ское”, “революционное” — “контрреволюционное”. Используя лозунги классовой и внутрипартийной борьбы, С. изыскивал все но-

вые варианты (мнимые) классово-враждебной культуры в СССР:

меньшевики и эсеры, деятели выдуманных “Промпартии” и “Трудовой Крестьянской партии”, идеологи кулачества и подкулачники,

культурные агенты троцкизма и “правого уклонизма”, наконец, “шпионы и диверсанты” иностр. разведок, пособники зап. империа-

лизма и т.п. С. доказывал, что с развитием социализма классовая борьба в СССР неуклонно развивается и обостряется, меняя свои

социокультурные формы. Даже психол. мотивы принимают полит, характер: столкновение “бодрых” и “жизнерадостных” с “ныти-

ками” и “отчаявшимися” — это борьба волевых борцов с капитулянтами. Таково же противостояние возрастное — партийной моло-

дежи и “старой гвардии”, — или стратификационное — партийной массы и партгосаппарата. Для увеличения числа борцов и со-

кращения числа врагов в культуре правомерны средства массового террора и организующих его репрессивно-карательных институ-

тов советской власти (ЧК, ГПУ, НКВД, МГБ), превратившихся при С. в своеобр. феномен тоталитарной культуры, способствующий

консолидации об-ва и “отсечению” внутр. его “врагов” (актуальных и потенциальных).

С. любил “ставить на место” деятелей культуры, как и своих соратников по партии: так он поступал с А. Богдановым и Луначар-

ским, А. Воронским и Л. Авербахом, Пильняком и Платоновым, М. Булгаковым и Мандельштамом, Ахматовой и Зощенко, А. Авде-

енко и Довженко, Вс. Пудовкиным и Эйзенштейном... Многие из них стали жертвами тоталитарного режима. Даже сталинские “из-

бранники” не избежали его сокрушит, критики (Д. Бедный, Шолохов, Фадеев и др.). Книгам лит. “вельмож”, самомнению лит.

“имен” С. сознательно предпочитал “незначит. брошюру неизвестного в лит. мире автора” (Е.Микулина, автор “Соревнования

масс”, демонстративно противопоставляется “Тихому Дону” Шолохова). Эстетич. или худож. достоинства при этом не принимались

в расчет. Подобное предпочтение мотивировалось популистски — как в известном сталинском тосте в Кремле 25 июня 1945: “За

людей простых, обычных, скромных”, за “винтики” гос. механизма” — и вполне выражало идею тоталитаризма как типа цивилиза-

ции. На этом основании в сталинскую эпоху получила преувеличенное развитие критика культуры “снизу”, из толщи безымянных и

беспринципных масс.

195

Как “крупнейший теоретик партии по нац. вопросу” С. очень скоро пересмотрел ленинскую концепцию “двух культур” в каждой

нац. культуре, признав, что лозунг нац. культуры стал лозунгом пролетарским, когда у власти оказался пролетариат. Советская

культура определяется С. как культура, социалистическая по содержанию и национальная по форме. Аналогичным образом С. пере-

смотрел в 40-е гг. и принцип партийности культуры, допуская, что борьба с беспартийностью свойственна лишь дореволюц. перио-

ду, когда большевики были в оппозиции; после же своего прихода к власти коммунисты отвечают за все об-во, за блок коммунистов

и беспартийных. Т.о., ленинский принцип партийности С. к концу жизни заменил принципом советской государственности, идеей

монолитного “морально-полит. единства” советского народа и его культуры.

Постепенно С. пересмотрел и идею пролетарского интернационализма, выражающего общечеловеч. содержание. Сама Советская

власть, в представлении С., — национальная по форме: она вышла из рус. народных масс и родная, близкая для них; отсюда — ста-

линская идея “советизации” нац. регионов как формы объединения окраин с центр. Россией. Сам С. как характерный продукт полит,

культуры европ. окраины колебался между подражанием европ. модели и славянофильской привязанностью к рос. самобытности, к

самоизоляции. Ассимиляция и русификация нац. культур представлялись С. естеств. направлением развития советской культуры в

целом, ядром к-рой является рус. культура. С. уже до революции ощущал себя представителем не груз., а рус. нации и впоследствии

сознавал свою ис-тор. роль как рус. царя, вождя, полководца в ряду соответствующих нац. эталонов и символов. Пересмотр нац.

политики в области культуры привел С. к признанию того, что в нац. культуре есть такие явления и формы, к-рые носят неполит,

(внеклассовый или надклассовый) характер — прежде всего язык. Язык тем самым признается не только формой культуры, обеспе-

чивающей культурно-истор. преемственность эпох в жизни каждой нации, но и единственной формой культуры, где еще сохраняет-

ся нац. своеобразие, в то время как содержание всех нац. культур в условиях социализма унифицируется и диктуется прежде всего

полит, идеологией, надстройкой.

Обращаясь к молодежи, С. потребовал изменить отношение к науке и людям культурным, а рабочему классу — создать собствен-

ную интеллигенцию. Именно новая, советская, рабоче-крестьянская интеллигенция была призвана заменить на ключевых постах в

народном хозяйстве представителей дореволюц. интеллигенции, бурж. “спецов” и большевистскую “старую гвардию”. Позднее С.

сформулировал “осн. экон. закон социализма”, в к-ром постулировалось “обеспечение максимального удовлетворения постоянно

растущих материальных и культурных потребностей всего об-ва путем непрерывного роста и совершенствования социалистич. про-

изводства на базе высшей техники”. Т.о., значение социалистич. культуры было “поднято” С. до уровня материальных процессов в

экономике, промышленном производстве и технике. Управление культурой для С. сводилось к манипулированию “кадрами” и со-

вершенствованию “техники”, т.е. проф. инструментария науки, искусства, производства и т.п. С др. стороны, представление о куль-

туре как эманации полит, воли (источником к-рой выступает вождь, демиург творимого коллективно “нового мира”) превращало

любого деятеля социалистич. культуры (художника, ученого, философа и т.п.) лишь в посредствующее звено глобального мимезиса

этой трансцендентной воли в коллективной действенности осуществляемого культурного проекта.

Создав монолитную концепцию тоталитарной культуры, унифицированной и управляемой сверху, бесклассовой и национальной

лишь по форме, включенной в массовое производство и обслуживаемой новой “трудовой” интеллигенцией, огосударствленной и

деперсонифицированной (поскольку в основании ее механизма находятся простые и безликие “винтики”, а не “вельможи” от куль-

туры), предельно политизированной и грубо утилитарной, С. не избег противоречий, оказавшихся роковыми для судеб советской

тоталитарной культуры и тоталитаризма как типа цивилизации. Выдвинув в кон. 40-х гг. лозунг борьбы с бурж. “космополитизмом”

и “низкопоклонством перед Западом”, С. завершил культурную и информац. самоизоляцию советского об-ва, обусловившую его

научно-техн. и информ. отставание от мирового уровня. Уничтожение “критики и самокритики” в советском об-ве как враждебной

“клеветы” на советский строй и искоренение “нытиков” вылились в “теорию бесконфликтности”, объяснявшую все противоречия

социокультурного развития страны конфликтом между “хорошим” и “отличным”, что породило торжество бездумной апологетики и

создание помпезного “светского культа” существующей власти, привело к застою и стагнации в экономике, науке, искусстве, фило-

софии и т.д. Деперсонализация и полит, идеологизация советской культуры привели к общему снижению уровня создаваемых про-

изведений искусства и научных открытий во многих областях социального и естественнонаучного знания, а развязывание “критики”

культуры снизу приводило к тому, что некомпетентность темных люмпенизированных масс становилась критерием оценки куль-

турного уровня и достижений культуры вопреки мнению профессионалов и в ущерб мастерству деятелей культуры.

Сразу же после смерти С. все эти противоречия сказались на единстве и целостности тоталитарной культуры, к-рая до того могла

поддерживаться в стабильном, неизменном виде исключительно за счет террора, идеол. манипуляции обществ, сознанием и закры-

тости советского об-ва. Попытка наследников С., с одной стороны, как можно быстрее вытеснить его образ и авторитет из сознания

народа, а с др. — как можно решительнее отмежеваться от крайностей тоталитаризма, связанных с именем и деятельностью вождя, с

идеологией сталинизма привела к противоречивым рез-там, приводившим либо к концу тоталитарной системы со всеми ее социо-

культурными атрибутами, либо к оправданию в той или иной мере С. и сталинизма как неизбежных и необходимых компонентов

коммунистич. строительства. Аналогичным образом последоват. критика С. и сталинизма их противниками не могла остановиться

лишь на личности С. и его “отступлениях” от “ленинских норм”, но требовала также критики Ленина и ленинизма, марксизма и

коммунизма в целом, что подвергало сомнению всю советскую историю, политику, культуру — как досталинскую, так и послеста-

линскую. Поэтому процесс “десталинизации” советского, а позднее и рос. об-ва оказался долгим, трудным и мучительным: соблазн

тоталитаризма в его наиболее простом и ясном варианте сталинизма оказался для люмпенизированных масс гораздо привлекатель-

нее хрущевской “оттепели” и горбачевской “перестройки”, а тем более — бурж. демократии, требующей частной инициативы, ак-

тивности, развития конкуренции и т.п., а издержки тоталитарной несвободы и полит, репрессий окупались идеократич. иллюзиями и

патерналистской политикой тоталитарного гос-ва, требовавшего молчаливого послушания, простой исполнительности и слепой ве-

ры в мудрость полит, предопределений власти.

Соч.: Соч.: В 13 т. М., 1946-1951; О Великой Отеч. войне Советского Союза. М., 1946; Вопросы ленинизма. М., 1952; Экон. пробле-

мы социализма в СССР. М., 1952; Марксизм и вопросы языкознания. М., 1955; История ВКП(б): Краткий курс / Под ред. комиссии

ЦК ВКП(б). М., 1938.

196

Лит.: СтронгА.-Л. Эра Сталина. М., 1957; Осмыслить культ Сталина / Под ред. X. Кобо. М., 1989; Суровая драма народа: Ученые и

публицисты о природе сталинизма / Сост. Ю.П. Сенокосов. М., 1989; Зевелев А.И. Истоки сталинизма. М., 1990; Капустин М.П. Ко-

нец утопии?: Прошлое и будущее социализма. М., 1990; Карр Э.Х. Русская революция от Ленина до Сталина. 1917-1929. М., 1990;

Медведев Р. О Сталине и сталинизме. М., 1990; Такер Р. Сталин: Путь к власти. 1879-1929. История и личность. М., 1990; Авторха-

нов А. Технология власти. М., 1991; Амрекулов Н. Тайна культа личности и ее разоблачение: Эпоха сталинизма, логика ее развития

и изживания. Алма-Ата, 1991; Гефтер М.Я. Из тех и этих лет. М., 1991; Файнбург З.И. Не сотвори себе кумира...: Социализм и

“культ личности” (Очерк теории). М., 1991; Философия в тисках политики // Отечественная философия: опыт, проблемы, ориентиры

исследования. М., 1991. Вып. IV; Изживая “ждановщину” / Отечественная философия: опыт, проблемы, ориентиры исследования.

М., 1991. Вып. VI; Киселев Г.С. Трагедия общества и человека: Попытка осмысления опыта советской истории. М., 1992; Марьямов

Г.Б. Кремлевский цензор: Сталин смотрит кино. М., 1992. Гройс Б. Стиль Сталин // Он же. Утопия и обмен.М., 1993; Добренко Е.

Метафора власти: Литература сталинской эпохи в историческом освещении. Мюнхен, 1993; Сойфер В.Н. Власть и наука. История

разгрома генетики в СССР. М., 1993; Штурман Д. О вождях российского коммунизма: В 2-х кн. Париж; М., 1993 (Исследования но-

вейшей русской истории. Вып. 10); Геллер М. Машина и винтики: История формирования советского человека. М., 1994; Голом-

шток И.Н. Тоталитарное искусство. М., 1994; Трукан Г.А. Путь к тоталитаризму: 1917-1929 гг. М., 1994; Антонов-Овсеенко А.

Театр Иосифа Сталина. М., 1995; Геллер М., Некрич А. Утопия у власти: История Советского Союза с 1917 года до наших дней: В 3-

х кн. М., 1995. Кн. 1-2; Морен Э. О природе СССР: Тоталитарный комплекс и новая империя. М., 1995; Геллер М. Концентрацион-

ный мир и советская литература. М., 1996; Волкогонов Д.А. Сталин: Политический портрет: В 2 кн. М., 1996; Ранкур-Лаферриер Д.

Психика Сталина. Психоаналитическое исследование. М., 1996; Максименков Л. Сумбур вместо музыки: Сталинская культурная

революция 1936-1938. М., 1997; Fisher L. The Life and Death of Stalin. N.Y., 1953; L., 1953; Seton-Watson H. From Lenin to Malenkov.

The History of World Communism. N.Y., 1953; Levine I.D. Stalin's Great Secret. N.Y., 1956; Wolfe B.D. Khrushchev and Stalin's Ghost.

N.Y., 1957; Feldman A.B. Stalin: Red Lord of Russia, 1879-1953. Philadelphia, 1962; Payne R. The Rise and Fall of Stalin. N.Y., 1965;

Stalin / Т.Н. Rigby. Englewood Cliffs. N.Y., 1966; Deutscher I. Stalin: A political biography. N.Y., 1967; McNeal R.H. (ed.). Stalin's Works:

An Annotated Bibliography. Hoover Institution Bibliographical Series, XXVI. Stanford, 1967; Smith E.E. The Young Stalin. The Early Years

of an Elusive Revolutionary. N.Y., 1967; Hyde H. Stalin: The History of a Dictator. N.Y., 1971; Souvarine B. Stalin: A Critical Survey of

Bolshevism. N.Y., 1972; Kulturpolitik der Soviet-union// Hrsg. 0. Anweiler, K.-H. Ruffman. Stuttgart, 1973; Ulam A.B. Stalin. The Man and

his Era. N.Y., 1973; Hingley R. Joseph Stalin: Man and Legend. N.Y., 1974; Stalinism: Essays in Historical Interpretation. N.Y., 1977; Grey

I. Stalin, Man of History. Garden City; N.Y., 1979; Krotkov I. The Red Monarch: Scenes from the Life of Stalin. N.Y., 1979; Nove A.

Stalinism and after. L., 1981; Crowl J. Angels in Stalin's Paradise. Lanham, Md. 1982; Les interpretations du stalinisme / E. Pisier-Kouchner.

P., 1983: Bolshevik Culture / Ed. by A. Gleason et al. Blooming-ton, Ind., 1985; TaylorS.J. Stalin's Apologist. Oxf, 1990; Read C. Culture

and Power in Revolutionary Russia. L., 1990.

И.В.Кондаков

СТЕПУН Федор Августович (1884-1965) - философ, писатель, социолог. В 1902-09, с перерывом в один год, изучал философию в

Гейдельберг. ун-те. В 1910 на кафедре Виидельбанда защитил дис. о филос. концепции Вл. Соловьева. В 1910-14 вместе с Кронером,

Г. Мелисом, Э. Метнером, Б. Яковенко и Гессеном издавал междунар. филос. журнал “Логос”, выступал в рус. провинции с лекция-

ми на историко-культурные, культурфилос. и эстетич. темы. После высылки из России в 1922 живет преимущественно в Германии,

преподает в Рус. ин-те.в Берлине, выступает с публичными лекциями в разных городах Германии, Швейцарии и Франции. Сотруд-

ничает с “Совр. записками”, пытается возобновить рус. издание “Логоса” (единств, номер вышел в 1925 в Праге в изд-ве “Пламя”).

С 1926 — внештатный проф. Социол. отделения Ин-та народного хозяйства при Высшем политехн. училище в Дрездене, затем —

проф. Социол. семинара Ин-та социальных и экон. наук при том же училище (преобразовано в Дрезден, ун-т). Возглавлял Об-во им.

Вл. Соловьева в Дрездене, ставшее одним из центров духовной жизни рус. эмиграции.

В 1937 отстранен от преподавания нацистами. В 1946-59 проф. филос. ф-та Мюнхен, ун-та (ведет уникальный предмет — историю

рус. мысли). До самой кончины С. чрезвычайно деятелен как лектор; его публичные выступления неизменно собирают сотни слу-

шателей.

Творч. темперамент С. принципиально антисистематичен, что нашло отражение не только в содержании и стиле его работ, но и в

составе его наследия. Книги С., за немногими исключениями, представляют собой сб. статей и докладов, вызванных опр. внутр. или

внешним поводом. Его первые филос. выступления — “Трагедия творчества” (“Логос”. Кн. 1. М., 1910) и “Трагедия мистич. созна-

ния” (Там же. Кн. 2-3. М., 1911-12) суть опыты интерпретации, в первом случае — Ф. Шлегеля, во втором — P.M. Рильке и Мейсте-

ра Экхарта. Работа, задуманная как программная, “Жизнь и творчество” (Там же. Кн. 3-4, М., 1913), — не столько филос. трактат,

сколько упражнение в жанре филос. трактата. В основе статьи “Освальд Шпенглер и закат Европы”, давшей название коллективно-

му сборнику 1922, лежит текст доклада, дважды прочитанного зимой 1918-19 (все эти сочинения составили сб. “Жизнь и творчест-

во”, вышедший в Берлине в 1923). Характер полухудож. эссе носят и многочисл. обзоры и рецензии, к-рые С. писал сначала для

“Логоса”, а затем для “Совр. записок”, “Мостов”, “Нового журнала”, “Возрождения”, “Вестника РСХД” и других периодич. изда-

ний. рус. эмиграции. Невыд елейность философии из других форм сознания, продиктованная убеждением С. в неавтономности этого

вида “творчества”, придает его письму, представляющему собой синкретическое единство разл. способов описания реальности, осо-

бые свойства. Размывая жанровые и дисциплинарные границы, С. сам оказывается на границе философии и лит-ры, философии и

социологии, философии и теории культуры. Кн. “Большевизм и христианская экзистенция” (1959) — сб. статей, тематически объе-

диненных как размышления о природе рус. коммунизма, по характеру выполнения может быть отнесен то к истории и социологии

культуры, то к “философии лит-ры”, то к философско-худож. публицистике. Сборник “Христианство и социальная революция”

(“Christentum und soziale Revolution”, 1961), в к-рый вошли два эссе о Достоевском и одно о Толстом, может быть отнесен к лит. и

филос. герменевтике: спекуляции об экзистенциальном и ре-лиг. измерении человеческого бытия здесь соседствуют с размышле-

ниями о специфике эстетич. опыта, обеспечивающего в каждом отд. случае акт понимания. Опыт С. как теоретика и практика театра

кристаллизуется в сб. “Осн. проблемы театра” (Берлин, 1923, 2-е изд.). Книга “Мистич. мировоззрение” (“Das mystische Weltschau”,

197

1964) — пять характеристик “рус. символистов” (Вл. Соловьев, Бердяев, А. Белый, Блок, Вяч. Иванов), в к-рых С. демонстрирует — с

разной степенью убедительности — метод эмпатич. портретирования. Главное в рисуемых С. портретах — схватить решающий для

той или иной личности “жест”, передав тем самым ее неповторимость. К числу шедевров С. принадлежат, несомненно, его мемуары

(рус. вариант “Сбывшееся и несбывшееся”, 1956, существенно отличается от нем. — “Vergangenes und Unvergangliches”, 1947-50), в

которых С.-мыслитель и С.-художник нашли наиболее гармонич. и адекватное выражение.

Важнейшая цель философии — подлинное знание — не обретается, по С., ни методами традиц. философии, ни мистикой. Задачу

совр. филос. мысли он видит поэтому в синтезе достижений новой европ. философии (ее квинтэссенция — критич. трансцендента-

лизм Канта) с мышлением, опирающимся на религ. опыт. В этом он верен Вл. Соловьеву, хотя о приверженности соловьевскому

проекту “цельного знания” в случае С. говорить нельзя. Осн. импульс философствования С. — трагич. рассогласование “жизни” и

“творчества”. “Жизнь” есть совокупность всех манифестаций абсолютного, чистая непосредственность, в к-рой бытие еще не знает

субъект-объектной расщепленности. В отличие от сферы “жизни”, сфера “творчества” есть сфера опосредствованности бытия по-

знават. усилием, абсолютное облачено здесь в разл. формы культуры. Функция философии в этой связи остается неясной: С, то при-

писывает ей особую роль (синтезирование разл. форм приближения к абсолютному), то рассматривает ее как одну из культурных

форм наряду с наукой, религией и искусством. Дуализм “жизни” и “творчества” у С. не следует истолковывать как дуализм (поло-

жительного) единства бытия и (отрицательного) отпадения от этого единства. “Творчество” никоим образом не есть грехопадение,

задачу мысли С. усматривает как раз в филос. и религ. “оправдании” феномена творчества. Творчество как попытка выразить жизнь

представляет собой попытку выразить невыразимое; обретаемое в процессе творчества всегда неадекватно тому, что должно быть

обретено, В этом состоит неустранимая трагедия творчества. Неокантианская риторика первых статей С. и ориентация редактируе-

мого им журнала на европ. философию первых десятилетий века (в к-рой опять-таки главенствовал трансцендентализм) послужили

причиной несколько смещенного восприятия С. последующей критикой. Бердяев припишет С. стремление “насадить в России чисто

нем. течение”, а в историко-филос. исследованиях от Н.Лосского до наших дней односторонне подчеркивается принадлежность С.

“трансцендентально-логич. идеализму”. Между тем проект раннего С. был всего лишь попыткой “на почве кантовского критицизма

научно защитить и оправдать явно навеянный романтиками и славянофилами религ. идеал”. По завершении трактата “Жизнь и

творчество” С. не возвращается ни к Канту, ни к его баденским интерпретаторам. В нач. 20-х гг. немалое место в его рассуждениях

занимают Шпенглер и Ницше. Вл. Соловьев перестал привлекать С. еще в Гейдельберге в период работы над диссертацией — С.

связывал это с влиянием Розанова.

С Ницше С. сближают размышления о сущности трагедии, исходным пунктом к-рых является стремление к преодолению “тленного

проблематизма всех “слишком человеч.” модусов восприятия и отношения к ней” (“Трагедия и современность”, 1923). С. отправля-

ется от противоречия между жизнью как повседневностью, к-рая есть, в сущности, лишь “тоска по жизни”, и “подлинной жизнью”

(оппозицию “быта” и “бытия” С. заимствовал у Вяч. Иванова, испытавшего влияние Ницше). Предлагаемое С. решение тоже вполне

ницшеанское: обретение подлинной жизни может состоять только “в творч. преображении жизни”. Подлинная жизнь есть “жизнь

как произведение искусства”. Отсюда особая роль эстетич. измерения и в мышлении, и в жизни самого С.: это и уникальное место,

какое занимает в его работах проблематика театра и лит-ры, и отношение к собств. жизни как к предмету сознат. делания.

Влияние Шпенглера на философию культуры С. сказалось, во-первых, в значении, придаваемом им ландшафту (в геогр. и в метафо-

рич. смысле); С., в частности, намерен реконструировать “ландшафт рус. духа”. Во-вторых, во внимании к структурам чувственно-

сти, определяющим бытие той или иной культурной констелляции; в-третьих, в практикуемой С. “физиогномике” культуры, затра-

гивающей как отд. личности, так и целые эпохи. Хотя большие полотна С. и страдают чрезмерной импрессионистичностью, его отд.

портреты производят впечатление высокой достоверности.

Для социальной философии С. характерно сочетание интуитивизма с методикой социологии знания. Обнаруживая знакомство с ра-

ботами Шелера и Мангейма, С. в своих работах о рус. революции анализирует не абстрактный “дух” (будь то “дух народа” или “дух

времени”), а исторически конкр. социальные группы и институты — дворянство, крестьянство, феномен монархии, “орден” интел-

лигенции (следуя здесь Г. Федотову), а также офицерство и земство. Применительно ко многим исследованиям С. (“Основные типы

актерского творчества”, “Мысли о России”, “Письмо из Германии”, лит.-ведческие работы) уместно вести речь о создаваемой им

“социологии культуры”.

Своеобразие места С. в истории русской мысли определяется двойственностью его функции — ангажированного участника этой

истории и дистанцированного от нее наблюдателя. Отношение С. к рус. культуре характеризуется спецификой понимания им сущ-

ности философствования: филос. мышление не занимает у С. привилегированного положения, в силу чего представители “лит-ры”

от Достоевского до Белого и Пастернака не только не понижаются в статусе по отношению к представителям “философии”, но и

включаются в единый контекст истории мысли.

Соч.: Жизнь и творчество. Берлин, 1923; Основные проблемы театра. Берлин, 1923; Из писем прапорщика артиллериста. Прага,

1926; Николай Переслегин. Париж, 1929; Das Antlitz Russlands und das Gesicht der Revolution. Bern; Lpz., 1934; Theater und Film.

Munch., 1953; Der Bolschewismus und die christliche Existenz. Munch., 1962; Сбывшееся и несбывшееся. Лондон, 1990. Т. 1-2; Встречи

и размышления: Избр. статьи. Лондон,1992.

Лит.: Варшавский В.А. Незамеченное поколение. Нью-Йорк, 1956; Зандер Л.А. О Ф.А. Степуне и о некоторых его книгах // Мосты.

1963. Т. 10; Струве Г.П. Русская литература в изгнании. Нью-Йорк, 1956; Париж, 1984; Полторацкий Н.П. Философ-артист// Полто-

рацкий Н.П. Россия и революция: Русская религиозно-философская и национально-политическая мысль XX века. Сб. статей.

Teneflay, 1988; Белый А. Начало века. М., 1990; Начало века. М., 1990.

В. С. Малахов

198

СТИЛЬ — устоявшаяся форма худож. самоопределения эпохи, региона, нации, социальной или творч. группы либо отд. личности.

Тесно связанное с эстетич. самовыражением и составляя центр, предмет истории лит-ры и искусства, понятие это, однако, распро-

страняется и на все иные виды человеч. деятельности, превращаясь в одну из важнейших категорий культуры в целом, в динамиче-

ски меняющуюся итоговую сумму ее конкр.истор. проявлений.

С. ассоциируется с конкр. видами творчества, принимая на себя их гл. характеристики (“живописный” или “графич.”, “эпич.” или

“лирич.” С.), с разл. социально-бытовыми уровнями и функциями языкового общения (С. “разговорный” или “деловой”, “нефор-

мальный” или “офиц.”); в последних случаях, однако, чаще употребляют более безликое и абстрактное понятие стилистики. С. хотя

и является структурным обобщением, но не безликим, а заключающим в себе живой и эмоц. отголосок творчества. С. можно считать

некиим воздушным сверхпроизведением, вполне реальным, но неощутимым. “Воздушность”, идеальность С. исторически-

поступательно усиливается от древности к 20 в. Древнее, археологически фиксируемое стилеобразование выявляется в “паттернах”,

в последоват. рядах вещей, памятников культуры и их характерных особенностей (орнаментов, приемов обработки и т.д.), к-рые

составляют не только чисто хронологич. цепочки, но и наглядные линии расцвета, застоя или упадка. Древние С. ближе всего к зем-

ле, они всегда (как С. “египетский” или “др.-греч.”) обозначают максимально прочную связь с опр. ландшафтом, со свойственными

только данному региону типами власти, расселения, бытового уклада. В более же конкр. приближении к предмету они четко выра-

жают разл. ремесленные навыки (“красно-фигурный” или “чернофигурный” С. др.-греч. вазописи). В древности зарождается и ико-

нографическое стилеопределение (тесно сопряженное с каноном): решающим оказывается к.-л. символ, основополагающий для

верований данного региона или периода (“звериный” С. искусства евразийской степи, изначально связанный с тотемизмом).

В классич. и позднюю античность С., обретая свое совр. имя, отделяется и от вещи, и от веры, превращаясь в мерило творч. вырази-

тельности как таковой. Это происходит в античной поэтике и риторике, — вместе с признанием необходимости разностилья, вла-

деть к-рым поэту или оратору необходимо для оптимального воздействия на воспринимающее сознание, чаще всего выделялись три

рода такого стилистического воздействия: “серьезный” (gravis), “средний” (mediocris) и “упрощенный” (attenuatus). Региональные С.

теперь начинают как бы воспарять над своей геогр. почвой: слова “аттический” и “азийский” знаменуют уже не обязательно нечто

созданное именно в Аттике или Малой Азии, но прежде всего “более строгое” и “более цветистое и пышное” по своей манере.

Несмотря на постоянные реминисценции антично-риторич. понимания С. в ср.-век. словесности, регионально-ландшафтный момент

is ср. века остается господствующим, — вкупе со всемерно усилившимся религиозно-иконографическим. Так роман. С., готика и

визант. С. (как обобщенно можно определить искусство стран визант. круга) различаются не только хронологически или географи-

чески, но в первую очередь потому, что каждый из них базируется на особой системе символических иерархий, впрочем, отнюдь не

взаимоизолированных (как, напр., во владимиро-суздальской пластике 12-13 вв., где романика накладывается на визант. основу).

Параллельно возникновению и распространению мировых религий именно иконографич. стимул все чаще становится основопола-

гающим, определяет черты стилеобразующего родства, свойственного многочисл. локальным центрам раннехрист. худож. культуры

Европы, Передней Азии и Сев. Африки. То же касается и культуры мусульманской, где стилеобразующей доминантой тоже оказы-

вается вероисповедный фактор, отчасти унифицирующий местные традиции.

С окончательным обособлением эстетич. в раннесовр. период, т.е. с рубежа Возрождения, окончательно идеологически обособляет-

ся и категория С. (По-своему знаменательно, что нельзя вразумительно сказать о каком-то “древнем” или “ср.-век.” С., тогда как

слово “ренессанс” очерчивает одновременно и эпоху, и вполне четкую стилевую категорию.) Только теперь С. собственно и стано-

вится С., поскольку суммы культур-феноменов, прежде тяготевших друг к другу в силу региональной или религ. общности, осна-

щаются критически-оценочными категориями, к-рые, четко доминируя, и намечают место данной суммы, данного “сверхпроизведе-

ния” в истор. процессе (так готика, представляя упадок и “варварство” для Возрождения и, напротив, триумф нац. худож. самосоз-

нания для эпохи романтизма, на протяжении нескольких веков Нового времени обретает подобие гигантского исторически-худож.

материка, окруженного морем симпатий и антипатий). Вся история, начиная с этого рубежа, — под влиянием всемерно возрастаю-

щего обаяния понятий “античного”, “готич.”, “совр.” и т.д., — начинает осмысляться стилистически или стилизоваться. Историзм,

т.е. чело-веч. время как таковое, отделяется от историцизма, т.е. образа этого времени, выражающегося в разного рода ретроспекци-

ях.

С. отныне обнаруживает все больше притязаний на нормативную всеобщность, а с др. стороны, подчеркнуто индивидуализируется.

Вперед выдвигаются “личности-С.” — ими являются все три ренессансных титана, Леонардо да Винчи, Рафаэль и Микеланджело, а

также Рембрандт в 17 в. и др. великие мастера. Психологизация понятия в 17-18 вв. дополнительно усиливается: слова Р. Бертона

“Стиль являет (arguit) человека” и Бюффона “Стиль — это человек” издали предвещают психоанализ, показывая, что речь идет не

только об обобщении, но о выявлении, даже разоблачении сути.

Амбивалентность утопич. претензий на абсолютную сверхличную норму (собственно, уже Ренессанс в своей классич. фазе осмыс-

ляет себя таковым) и возрастающей роли личных манер или “идиостилей” сопровождается другого рода амбивалентностью, особен-

но четко наметившейся в рамках барокко; речь идет о возникновении перманентного стилистич. антагонизма, когда один С. предпо-

лагает обязательное существование другого в качестве своего антипода (подобная необходимость антагониста существовала и пре-

жде, — напр., в “аттически-азийском” контрасте античной поэтики, — но никогда еще не обретала такой масштабности). Само сло-

восочетание “барочный классицизм 17 в.” предполагает такую двуликость, закрепляющуюся, когда в 18 в. на фоне классицизма (а

скорее — внутри него) зарождается романтизм. Вся последующая борьба традиции (традиционализма) и авангарда во всех их разно-

видностях идет по линии этой стилистич. диалектики тезиса-антитезиса. Благодаря этому свойством всякого, наиболее исторически

значимого произведения становится не монолитная цельность (свойственная памятникам древних культур, где как бы “все свое”),

но актуальный или латентно подразумеваемый диалогизм, полифония С., привлекающая в первую очередь своими явными или

скрытыми разностями.

199

В пространстве постпросветительской культуры притязания того или иного стиля на всеобщую эстетич. значимость со временем

ослабевают. С сер. 19 в. ведущую роль получают уже не “эпохальные” С., а сменяющие друг друга (от импрессионизма до поздней-

ших авангардистских течений) направления, определяющие динамику худож. моды.

С другой стороны, мельчая в худож. жизни, С. абсолютизируется, еще выше “воспаряет” в филос. теории. Уже для Винкельмана С.

являет высшую точку развития всей культуры, триумф ее самовыявления (он считает, что греч. искусство после классики, в период

упадка, вообще уже С. не обладает). У Земпера, Вёльфлина, Ригля, Воррингера идея С. играет ведущую роль как гл. модус истори-

ко-худож. исследования, выявляющий мировосприятие эпохи, ее внутр. строение и ритм ее бытия. Шпенглер называет С. “пульсом

самоосуществления культуры”, указывая тем самым, что именно это понятие является ключевым для морфологич. постижения как

отд. культуры, так и их мирового истор. взаимодействия.

В 19-20 вв. дальнейшей “стилизации” истории способствует и закрепившийся навык именовать многие худож. периоды по конкр.

хронологич. вехам, чаще всего династическим (“С. Людовика XIV” во Франции, “викторианский” в Англии, “павловский” в России

и т.д.). Идеализация понятия зачастую приводит к тому, что оно оказывается отвлеченной филос. программой, извне накладываемой

на историко-культурную действительность (как сплошь и рядом случается с “реализмом”, — словом, изначально заимствованным

из богословия, а не худож. практики; “авангард” также постоянно оказывается предлогом для умозрит. мистификаций, подчиненных

социально-полит, конъюнктуре). Вместо того чтобы служить важным инструментом истор. познания, концепция С., гносеологиче-

ски отвлеченная, все чаще оказывается его тормозом, — когда вместо конкр. культур-феноменов или их сложной суммы исследуют-

ся их соответствия тем или иным абстрактным стилистич. нормам (как, напр., в бесконечных спорах о том, что есть барокко, а что

классицизм в 17 в., или где кончается романтизм и начинается реализм в 19 в.). Дополнит, путаницу в 19-20 вв. вносит проблема

национальных С., до сих пор не нашедшая оптимального разрешения из-за своей фатальной зависимости от политики.

Психоанализ в разл. его разновидностях, равно как и структурализм, а также постмодернистская “новая критика” вносят плодо-

творный вклад в разоблачение идиократич. фикций, накопившихся вокруг понятия “С”. В рез-те кажется, что оно ныне превращает-

ся в некий отживший архаизм. На деле же оно преображается, ни в коей мере не отмирая.

Совр. практика показывает, что разл. С. ныне уже не столько рождаются спонтанно, суммируясь постфактум, сколько сознательно

моделируются как бы в некоей машине времени. Художник-стилист не столько изобретает, сколько комбинирует “файлы” историч.

архива; дизайнерское понятие “стайлинга” (т.е. создания визуального имиджа фирмы) тоже, казалось бы, целиком комбинаторно и

эклектично. Однако внутри бесконечной постмодернистской монтажности открываются богатейшие новые возможности индивиду-

альных “идиостилей”, демистифицирующих — и тем самым познавательно открывающих — реальное поле культуры. Совр. обо-

зримость всей мировой историко-стилистической панорамы позволяет плодотворно изучать многообр. морфологии и “пульсы” С.,

избегая в то же время умственных фикций.

Лит.: Кон-Винер Э. История стилей изящных искусств. М., 1916; Иоффе И.И. Культура и стиль. Л.; 1927; Античные теории языка и

стиля. М.;Л., 1936; Соколов А.Н. Теория стиля. М., 1968; Лосев А.Ф. Понимание стиля от Бюффона до Шлегеля // Лит. учеба. 1988.

№ 1; Шапиро М. Стиль// Советское искусствознание. Вып. 24. 1988; Лосев А.Ф. Проблема художественного стиля. Киев, 1994; Вла-

сов В. Г. Стили в искусстве: Словарь. Т. 1. СПб., 1995.

М.Н. Соколов

СТРАТИФИКАЦИЯ КУЛЬТУРНАЯ - наличие в совр. культуре разных групп, отличающихся ценностными ориентаииями, миро-

воззренческими позициями, направленностью деятельности в разных областях культурной практики. Если стратификация социаль-

ная в качестве критериев выделения слоев использует такие признаки, как разделение труда, объем материальных благ, объем вла-

стных полномочий, то при выделении культурных слоев важны мотивы деятельности, нравств. ориентиры людей, характер и на-

правленность их информационных и познават. потребностей, отношение к нац. традициям. Связующим звеном между социальной и

культурной стратификацией выступает такое важнейшее качество стратификационного деления, как престиж, авторитет. Именно

поддержка со стороны разных групп населения тех или иных ценностно-мотивационных аспектов труда, разл. полит, позиций,

нравств. императивов позволяет говорить о наличии в разных сферах социальной деятельности слоев с разными культурными при-

знаками. Напр., в сфере хозяйственно-трудовых отношений выделяют работников, мотивацией к-рым служит либо творч. характер

труда, либо выполнение стандартизированных операций, в области полит, практики существуют сторонники установления разных

форм правления и т.п. В этих областях социальной практики слои, выделенные по культурным основаниям, далеко не всегда приоб-

ретают решающую роль в научном анализе, а порой просто недооцениваются. Вместе с тем в социальной практике есть области

взаимодействия, где культурное расслоение имеет преимущественное, если не единственное, значение. К ним можно отнести об-

ласть нац. отношений, сферу увлечений и обращения к худож. ценностям (профессиональное и любительское творчество в искусст-

ве, посещение учреждений культуры и др.), обращение аудитории к средствам массовой информации, сферу морали и нравств. от-

ношений и др. Выделение культурных слоев может осуществляться по разным мировоззренч. основаниям. Так, в росс. об-ве про-

шлого века развивались такие специфические культурные группы, как славянофилы и западники; русскую интеллигенцию того пе-

риода также следует признать специфич. культурным слоем, т.к. она формировалась из лиц, придерживающихся опр. мировоззренч.

взглядов относительно путей развития росс. об-ва и методов освобождения широких народных слоев от социального бесправия, их

приобщения к культурным достижениям. Сословные и профессиональные признаки при этом не приобрели решающего значения.

Однако появление в массовом порядке в к. 19 в. в рус. об-ве врачей, учителей, инженеров свидетельствовал о том, что наряду с ин-

теллигенцией в России начал формироваться и слой интеллектуалов, т.е. появились социальные группы, при выделении к-рых ре-

шающее значение приобретала профессиональная подготовка, квалификационно-трудовые критерии деятельности, образ жизни в

целом.

200

Лит.: Морфология культуры. Структура и динамика. М., 1994; Зборовский Г.Е., Орлов Г.П. Социология. М., 1995; ИонинЛ.Г. Со-

циология культуры. М., 1996.

Г.А. Аванесова

СТРУКТУРАЛИЗМ (в культурологии) - 1) применение структурного анализа к изучению проблем культуры; 2) направление в за-

рубежной (прежде всего франц.) антропологии, к к-рому также принято относить тартуско-московскую школу, разрабатывавшее

проблемы структурного анализа в разл. областях наук о человеке. Несмотря на то, что представители данного направления не стре-

мились к самоидентификации как структуралисты (таковым называл себя только Леви-Стросс), на основании сходства теоретико-

методол. положений к структуралистам принято также относить Фуко, Лакана, Р. Барта, Деррида, Эко, Л. Гольдмана.

Возникновение С. как направления в антропологии относится к рубежу 50-60-х гг. Основой для структурализма послужила методо-

логия структурного анализа, применявшаяся с 20-х гг. к разработке проблем лингвистики (структурная лингвистика — построение

структурных грамматич. и синтаксич. моделей для естеств. языков) и лит-ведения (структурный анализ лексич. и синтаксич. мате-

риала поэзии, сказки (Пропп), малой прозы) как средство выявления инвариантных структур языковой деятельности. Др. источни-

ком С. стал психоанализ Фрейда и особенно Юнга, структурализм заимствовал из него понятие бессознательного как универсально-

го внерефлективного регулятора человеч. поведения. Можно отметить также влияние неопозитивизма и раннего постпозитивизма на

формирование С. (разработка логич. проблем научного знания и метаязыка науки). С. формировался как опр. антитеза субъективи-

стски ориентированной философии (экзистенциализму и, отчасти, феноменологии), позитивная программа структуралистов была

направлена на реабилитацию возможностей объективно-научного познания в вопросах антропологии и культурологии.

С. существенно расширил поле применения структурного анализа, распространив его на социокультурные проблемы и даже про-

блемы метафизические. Общими для С. можно назвать следующие теоретико-методол. положения: представление о культуре как

совокупности знаковых систем и культурных текстов и о культурном творчестве как о символотворчестве; представление о наличии

универсальных инвариантных психич. структур, скрытых от сознания, но определяющих механизм реакции человека на весь ком-

плекс воздействий внешней среды (как природной, так и культурной); представление о культурной динамике как следствии посто-

янной верификации человеком представлений об окружающем мире и изменения в рез-те этой верификации принципов комбинато-

рики внутри подсознат. структур его психики, но не самих структур; представление о возможности выявления и научного познания

этих структур путем сравнит, структурного анализа знаковых систем и культурных текстов.

Исходя из этих положений, представители С. в разработке проблем культуры сосредоточились на анализе разл. комплексов куль-

турных текстов. Принимая в качестве максимальной задачи выявление стоящей за знаковым и смысловым многообразием текстов

структурного единства, порожденного универсальными для человека правилами образования символич. объектов, структуралисты

стремились выделить из всего корпуса культурных текстов и знаковых систем те, в к-рых можно было увидеть опр. сходные черты

(в выразит, средствах, однотипности транслируемой информации, ориентации на опр. коммуникативные ситуации и т.п.), предпола-

гающие наличие внутр. структуры. Затем в текстах выделялись минимальные элементы (как правило, пары разнородных или даже

оппозиционных концептов типа “природа-культура”), связанные устойчивыми отношениями. Сравнит, анализ этих парных элемен-

тов (сегментов или оппозиций) был направлен на выявление стабильных правил преобразования внутри и между оппозициями, для

того чтобы в дальнейшем моделировать применение этих правил на всех возможных вариантах оппозиций данного комплекса тек-

стов. Верификация полученных путем подобного анализа комбинаторных механизмов должна была проводиться на более широком

круге знаковых систем и культурных текстов для того, чтобы в итоге образовать структурированный комплекс правил, инвариант-

ных для любой знаковой системы (любого текста), а следовательно, максимально приближенный к искомым глубинным пси-

хич.структурам.

Динамич. вариант подобной схемы анализа предполагал раскрытие двух типов механизмов, последовательно работающих в ситуа-

циях коммуникации человека с внешним миром. Во-первых, предполагалось раскрытие комбинаторных механизмов, преобразую-

щих внешние воздействия (стимулы) среды во внутр., индивидуальные представления (концепты) — выделение значимой информа-

ции из “шума”, ее верификация и оценка культурным опытом, формирование соответствующего ей концепта. Во-вторых, механиз-

мов, регулирующих преобразование концептов в знаки и символы, к-рыми человек отвечал на воздействия среды, — выделение не-

обходимых концептов, соотнесение их с коммуникативной ситуацией, выбор и использование знаковых средств для формирования

символа.

Очевидно, что акцентирование исследоват. интереса на знаковом аспекте культуры предполагало тесную связь проблематики С. с

проблематикой семиотики и лингвистич. семантики. Применение семиотич. теорий к культурному материалу поставило перед

структуралистами проблему полисемантизма (многозначности) любого культурного объекта даже в синхронном исследовании, к-

рая так и не была разрешена в С. и, как правило, снималась за счет ограничения круга исследуемых значений. Однако такое сознат.

ограничение, в конечном счете, вело к невозможности синтеза универсальных моделей порождения культурного текста и приводило

к тому, что позитивные рез-ты достигались лишь на стадии анализа локальных групп текстов.

Леви-Стросс, анализируя культурные порядки традиц. об-в (тотемизм, ритуальные действия, мифол. представления, терминологию

родств. отношений и т.д.) как языки культуры, стремился выявить в них повторяющиеся элементы (“медиаторы”, “бинарные оппо-

зиции”, устойчивые схемы преобразования и замещения одних позиций другими), в к-рых он усматривал элементы скрытой логики.

Пафосом этих исследований было утверждение “сверхрационализма” — идеи гармонии чувств, и рац. начал, — универсального для

человека любой культуры, однако утраченного человеком современным.