Лебедев М.В., Черняк А.З. Онтологические проблемы референции

Подождите немного. Документ загружается.

грамматики является не чем иным, как именно такого рода моделированием. В семантических

моделях — в том числе таких, как теории референции — дело может обстоять иначе, если их

задачей является ответ на вопрос о том, каким образом может производиться обозначение.

Описание условий актуализации потенциальных высказываний на исследуемом естественном

языке оказывается при этом связанным, в частности, с усмотрением единых оснований описания

исторического развития языка и описания его различных версий, локализованных в

пространстве

[70]

— т.е. с единством подхода к анализу обстоятельств употребления языковых

выражений.

Таким образом, для построения нужного нам понятия каузальной релевантности

целесообразно рассматривать в качестве каузального процесса не просто диахронически

понимаемый идиолект (к чему привела нас аналогия с физическими процессами), но динамически,

или процессуально, понимаемый идиолект, в соответствии с представлением языка не как

статической системы знаков, а как динамического процесса их употребления. При этом, строго

говоря, нет препятствий для синхронического рассмотрения. Соответственно тому, какой из

процессуальных аспектов языка мы хотим описать — исторический или функциональный, можно

говорить о процессуальных моделях синхронного состояния языка, с одной стороны, и

процессуальных моделях его диахронических состояний, с другой. В синхронической

динамической модели языка предполагается, что формирование речи существует для говорящего

как такой (одномоментный) процесс, все составные части которого существуют для него

одновременно. В распоряжении говорящего находится определенное множество языковых

средств, гетерохронность которых им, как правило, не осознается. Употребление языка

происходит безотносительно к гетерогенности и гетерохронности языковых единиц. Динамизм

языка проявляется главным образом в выборе языковых средств из имеющегося набора и в их

организации по определенным правилам с целью построения осмысленных текстов. Динамика

языка оказывается также связанной с возможностью построить тексты любой необходимой

сложности из сравнительно ограниченного набора языковых средств, а значит, и с принципом

выводимости одних единиц из других.

Диахронические модели описывают языковое прошлое, историю языка, т.е. отвечают на

вопрос, каким образом случилось так, что термины языка имеют те референции, которые они

имеют сейчас, и соединяются по таким-то, а не иным, правилам. Синхронические модели

абстрагированы от темпоральной составляющей в том отношении, что они описывают

одномоментный срез языка — через представление процессов, имеющих место в настоящем, в

непосредственных речевых актах. Синхроническая реконструкция таких актов может выступать

как своеобразный методический прием, позволяющий восстановить особенности непосредственно

не наблюдаемого процесса. В синхронических моделях определенный элемент представляется в

виде конечного результата определенного акта деривации, т.е. как результат применения

определенной операции/операций к источнику деривации при допущении, что и источник

деривации, и результат деривации сосуществуют одновременно. В общей формуле

лингвистического изменения А —> Б в диахронических моделях языковым явлениям А и Б

приписывается разновременность существования, в синхронических моделях — одновременность.

При диахронической реконструкции это делает исходное явление более ранним, итоговое — более

поздним; при синхронической реконструкции ни одно из этих явлений не обладает генетическим

приоритетом, оба выстраиваются на одной временной плоскости. Сопоставляемые явления

считаются при этом связанными отношениями синхронной производности или выводимости.

Противопоставление диахронического и синхронического представления языковых единиц и

соответственно их прошлого или же их настоящего в динамическом аспекте основано в сущности

на признании разных форм движения в языке. Такими разными формами являются процессы

эволюции языка, включая индивидуальный, как его развитие во времени и пространстве, с одной

стороны, и процессы речевой деятельности, протекающие именно как сложная совокупность

говорения и слушания, с другой. Можно выделить также и другие процессуальные аспекты

функционирования языка, которые наблюдаются на ограниченном этапе развития языка, данном

говорящему — это многочисленные способы проверки и уточнения терминов. В отношении

каузальной релевантности эти процессы коррелируют, поскольку я могу, например, какое-то время

поддерживать использование термина в определенном (неправильном) значении, затем, узнав от

кого-то другое (правильное) значение, начать использовать термин в этом значении, а затем, узнав

еще от кого-то о том, что этот термин имеет еще одно (тоже правильное) значение, начать

использовать его в двух значениях. Верификация в синхронической модели языка в целом здесь

представляла бы значительные трудности, поскольку пришлось бы объяснять, каким образом к

достижению одного и того же результата — например, к употреблению одних и тех же

референций — разные говорящие приходят разными путями. Так, если одно и то же значение

может быть выражено разными формами и перед говорящим всегда стоит проблема выбора одного

элемента из рекурсивно перечисленного множества, то мы оказываемся перед вопросом: каковы

способы решения этой проблемы? В каких случаях говорящий не довольствуется имеющимися

средствами, но создает новые? Нет никаких доказательств того, что лингвистически одно и то же

(недвусмысленное) речевое высказывание должно быть порождено непременно одним и тем же

способом. Эта проблема снимается, если мы описываем взаимодействия идиолектов, т.е. структуру

взаимодействия совокупностей индивидных событий: у нас нет необходимости подводить их под

лексико-грамматические закономерности до тех пор, пока они достаточно каузально

детерминированы для успешности референции.

Возможность индивидуации исходных элементов — таких, как событие употребления термина

— чрезвычайно важно для процессуального описания: любые процессуальные модели, будучи по

своему направлению синтезирующими — т.е. описывающими возникновение единиц на основе

единиц, принятых за исходные, — обязательно предполагают предваряющее детальное

установление самих исходных (минимальных) единиц. Проблема выбора исходных единиц здесь

более остра, чем при статическом подходе, опирающемся на конкретные последовательности и

вообще непосредственно наблюдаемые данности. Поэтому процессуальная теория референции

будет тем адекватнее своему объекту и тем полнее, чем более рациональные и надежные

возможности индивидуации она будет предоставлять.

Однако каков будет семантический статус собственно процесса каузального взаимодействия?

Здесь возможно дальнейшее различение по этому критерию. Так, к одной из наиболее развитых

синхронических процессуальных моделей языка — трансформационной грамматике

предъявляется претензия именно в том, что семантика в ней признается воплощенной в

иерархизованных статических репрезентациях, т. е. за динамическими категориями — правилами

— не признается семантического статуса. Вообще говоря, в методологии теорий языка можно

выделить три уровня, на которых отчетливо релевантны разграничения по принципу учета

динамики

[71]

. Во-первых, это введенная Соссюром оппозиция синхрония/диахрония. Но и

синхроническое описание может быть динамическим, если оно рассматривает единицы языка как

результат действия языковых процессов. В свою очередь, синхронические динамические описания

могут быть разделены в зависимости от того, играют ли в них динамические категории собственно

семантическую роль.

Статическое

описание

Динамическое

описание

Учет

исторических

изменений

Синхроническое

описание

Диахроническое

описание

Учет действия

языковых процессов

Структурная

лингвистика

Конструктивное

направление в

лингвистике

Учет

семантического

статуса

динамических

категорий

Трансформационные

семантики

Процессуальные

(инструментальные,

процедурные)

семантики

В отличие от трансформационной семантики, в процессуальной (инструментальной,

процедурной) семантике значимой единицей признаются не дискретные состояния, а переходы

между ними. Основное положение здесь следующее: процесс есть смена состояний, и чем более

плавно сменяются состояния, тем более процесс является процессом.

Процессуальная семантика развивалась как в психологических терминах (например,

Ф.Джонсон-Лэйрд), так и как объемлющая теория, которая должна включить в себя теоретико-

модельную семантику (У.Вудс). Но во всех случаях в ее основании лежит идея о том, что

представление значения выражения дается в соответствии с процедурой, применяемой к этому

выражению. У Т.Винограда эта идея предстает чем-то вроде Фрегевой идеи смысла, дополненной

теорией речевых актов

[72]

. Подобно тому, как у Фреге смысл выражения — это способ дать его

референцию, так у Винограда процедура, применяемая к индивидуальному термину — это способ

дать предмет, процедура, применяемая к предикату — способ дать класс, а процедура,

применяемая к предложению — команда программе что-то сделать (сохранить информацию,

ответить на вопрос, выполнить некоторое действие). Если нужно подобрать красный куб, то

процедура для выражения "красный куб" выбирает из множества кубов тот, который является

красным. Императивное наклонение "подобрать куб!" активизирует процедуру, применяемую к

глаголу "подобрать" и фактически заставит робота, на котором моделируется процесс понимания

языка, подобрать куб. Важно то, что процедуры композициональны, как и фрегеанские смыслы.

Последнее обстоятельство возвращает нас к интерпретации критерия поддержки системой

референций в связи с дистинкцией атомизм/холизм/молекуляризм, поскольку существуют сильные

предпосылки для аргумента от принципа композициональности против холизма:

композициональность предполагает аналитичность, а следовательно, аналитически-синтетическую

дистинкцию, которая блокирует холизм

[73]

. Это противоречие отмечалось в связи с классической

процессуальной семантикой: с одной стороны, она исходит из холистической концепции значения

("значение любого понятия зависит от его взаимосвязи со всеми другими понятиями в модели"

[74]

);

с другой стороны, ее технический аппарат представления значения является молекуляристским,

если не атомистским. Его основные особенности таковы.

Как при теоретико-модельном (репрезентационном), так и при процессуальном задании

семантика выражения может быть описана как определяемая переходом некоторой (например,

референциальной) содержательной системы из начального состояния S

init

в конечное состояние S

fin

Oднако при теоретико-модельном задании учитываетcя лишь результат перехода, т. е. S

fin

, а при

процессуальном — также и промежуточные состояния S

init+1

), S

, S

... S

fin-1

. Переход

между соседними состояниями S

и S

принципиально являет собой тот же переход от S

init

к S

fin

, и, в

свою очередь, может быть расчленен на промежуточные шаги, потенциально до бесконечности.

Чем больше степень дробности, тем в большей степени семантика определяется процедурой

перехода и тем более состояния системы растворяются в инструкциях по их изменению. На

каждом принятом уровне дробности операция перехода от S

к S

синтагматически элементарна;

противопоставление теоретико-модельного и процессуального способов задания семантики имеет

смысл лишь постольку, поскольку при уменьшении шага S

→ S

сокращается парадигматическая

сложность операций: они определяются на все меньшем числе пар состояний системы, и

соответственно необходимое для понимания количество "модельных" знаний уменьшается.

Рассмотрение интерпретации как процедуры или процедуры как интерпретации означает переход

к большему или меньшему уровню дробности соответственно.

Установление степени дробности членения процесса в модели предстает решением вопроса о

выбора исходных единиц анализа. Оно может достигаться в процессуальных моделях путем

привлечения абстракции о том, что при переходе от S

init

к S

fin

под влиянием языкового выражения е

можно выделить состояние S

lit

, отличающееся от S

init

тем, что система, перейдя в S

lit

, пополняется

моделью ситуации, непосредственно закодированной в е и определяющей тем самым буквальный

смысл е. Прочие изменения, переводящие S

init

в S

lit

, считается возможным учитывать отдельно, т.е.

достижение состояния S

lit

рассматривается как завершение некоторого вычленимого этапа

понимания.

В нашей модели каузального взаимодействия выделяется лишь два состояния каузальных

процессов: до и после взаимодействия, т.е., с процессуальной точки зрения, каузальная

референция здесь будет репрезентационно безупречна. Однако, по аналогии с процессуальной

семантикой, важно заметить, что семантически (в данном случае референциально) значимым здесь

оказывается само взаимодействие, т.е. сам процесс перехода от одного состояния к другому,

поскольку именно через определение процесса описывается разница между состояниями. Связь

при синтагматической каузальности имеет ту же форму: правильность употребления зависит от

отсутствия/наличия изменений

[75]

. В основе противоречия между метафизическим холизмом и

техническим молекуляризмом процессуальной семантики находится различение между двумя

аспектами значения, которое лежит в основе контраста между его коннекционистскими и

символическими теориями:

• индивидуальное ментальное содержание и его обработка и

• проблема использования языковых выражений в социальном контексте.

В процессуально-каузальной модели референции (далее — ПКР) это противоречие снимается путем

моделирования социальной языковой конвенции в терминах индивидуальных языков, поэтому ПКР

может быть рассмотрена как референциальная корреляция процессуальной теории значения — хотя

последняя замышлялась как "начинание, имеющее целью построить нереференциальную семантику"

[76]

Итак, в качестве каузального процесса в ПКР могут рассматриваться

1. история употребления определенного термина в определенном идиолекте (диахронический

подход);

2. тот процесс, результатом которого является нынешнее употребление определенного

термина в определенном идиолекте (синхронический подход),

где фактически один предмет рассмотрения представляет два объекта теории, и каузальным в

узком смысле ПКР следует признать скорее второй.

Отсюда очевидно, что в данном контексте предпочтительнее рассматривать референции в

идиолекте, чем в естественном языке в целом (подход, свойственный традиционным каузальным

теориям) даже в том случае, если мы трактуем язык не как систему знаков, а как процесс

функционирования этой системы. В последнем случае в качестве каузального процесса в ПКР

могли бы рассматриваться

1. история употребления определенного термина в определенном языке —например,

русском;

2. тот процесс, результатом которого является нынешнее употребление определенного

термина в определенном языке.

Однако для этих процессов, как правило, невозможно будет указать позицию каузального

взаимодействия. Мы можем, предположительно, указать позицию появления термина "ламбрекен"

в русском языке — в XVIII веке в результате пересечения с французским языком. Но для родовых

терминов и вообще большинства слов языка такая задача намного сложнее. Она отнюдь не

полагается безнадежной сама по себе — на сходной интуиции основана сравнительно-

историческая лингвистика, предоставляющая теории огромной объяснительной силы, но было бы

безнадежно, за редкими исключениями, пытаться уточнить эту позицию до онтологии

индивидного события, вроде именования зверей Адамом.

В этой связи получает дополнительное прояснение проблема индивидуального языка. Как

показали многочисленные дискуссии, то, что оспаривал Витгенштейн — не возможность

индивидуального языка как такового, но возможность его публичной легитимации

[77]

, или, точнее,

возможность обоснования выражаемого его предложениями знания. В самой по себе идее

индивидуального языка, который отличается от публичного принципиальным отсутствием

предельных условий обоснованности употребления терминов, нет ничего невозможного — при

условии, что мы объясним, каким же образом носитель индивидуального языка способен

разделять с кем-то свои референции. ПКР дает такое объяснение: референции передаются при

взаимодействии двух индивидуальных языков. (Разумеется, можно представить себе ситуацию

передачи значения с несколькими участниками — например, в классе. Но в каждом случае

ситуация может быть прослежена до конкретного взаимодействия двух идиолектов —

учительницы и ученика А, учительницы и ученика Б и т.д.) Cама категория публичного языка

оказывается для данного анализа избыточной, если мы заключаем об индивидуальном языке не

как о системе, но как о процессе. Таким образом, в публичной легитимации индивидуального

языка нет необходимости, так как ее ситуация достижима при некоторой рациональной

последовательности индивидуальных легитимаций, из которых и состоит процесс обучения языку.

Итак, если в качестве каузального процесса нужного нам вида понят идиолект, то, имея

• достаточные основания считать соответствующее индивидуальное полагание вида "R

И1

= R

И2

(некоторая определенная референция в идиолекте обучающего тождественна некоторой

определенной референции в идиолекте обучаемого) поддержанным объяснением и

• хорошо поддержанный тезис о существовании конвенции по поводу референции в отношении

И1

мы не будем дальше колебаться в вопросе о выполнимости требования каузальности для

маркера, который теперь представляет собой (поддержанное каузальным объяснением)

индивидуальное полагание, что R

И1

= R

И2

. Теперь у нас есть практически все необходимые нам

компоненты для формулирования необходимого (среднего уровня) и достаточного условия

референции. У нас есть два вида фактов, устанавливаемых относительно каких-либо двух

индивидов обычными средствами, достаточно независимо от теории: это факт взаимодействия в

инструктивной ситуации и факты, касающиеся особенностей употребления индивидами

соответствующих терминов. Факты последнего вида свидетельсвуют о том, что предполагаемая

референция термина ‘Т’ в его употреблении индивидом до инструктивного взаимодействия может

быть выражена как “‘Т’ обозначает Д”, а после – либо так же, как и до, либо иначе (например, “‘Т’

обозначает Д*”). Все, что нам нужно – установить, является ли последующее употребление

индивидом термина обусловленным инструктивным взаимодействием, т.е. каузальным, и

соответственно, является ли какое-либо “‘Т’ обозначает Д*” (и коррелирующее с ним “Т = Д*”)

[78]

обоснованным полаганием относительно данного индивида. Ключевой элемент здесь, как видно –

факт инструктивного взаимодействия; он позволяет применить к двум идиолектам –

соответственно, инструктируемого и инструктора – процедуру установления каузальной

релевантности. Это значит, что наши выводы относительно того, что

(1) инструктивное взаимодействие вызвало соответствующее изменение в идиолекте

инструктируемого и

(2) это изменение сохранилось на момент утверждения (или на некий специально

обозначенный момент),

будут легитимированы в качестве выводов о каузальной обусловленности соответствующего

изменения. Для того, чтобы утверждать (2), очевидно, необходимо зафиксировать несколько

(сколько сочтем достаточным) релевантных взаимодействий (лучше инструктивного характера, но,

по крайней мере, таких, которые могут быть охарактеризованы как трудные случаи с точки зрения

индивидуации референта), сквозь которые тестируемое индивидуальное употребление термина

проходит неизменным. (Хотя для этого может быть достаточно утверждать идентичность

значимости термина на момент утверждения идентичности его значимости после

соответствующего изменения – примем это в качестве своего рода минимального условия

трансляции изменения.)

Теперь, если принять х и у в качестве индивидных переменных, a — переменной для

терминов, а обозначение (t

,…, t

) – для последовательности координат (где n ³ 3)

[79]

, то можно

попытаться представить условие каузальной релевантности двух индивидуальных способов

употребления в символическом виде. Пусть ‘K’ обозначает предикат: “имеет место каузальное

взаимодействие между _ и _ относительно _ ”, где пробелы будут заполняться именами индивидов

и термина, соответственно. Каузальное взаимодействие нужного нам вида – т.е. такое, которое

является не только взаимодействием между двумя индивидами, но и таким взаимодействием

относительно термина, что соответствующая семантическая характеристика этого термина,

фиксируемая в последующем употреблении его соответствующим индивидом, является

результатом этого взаимодействия — таким образом, будет иметь вид ‘K(x, y, a)’. Пусть ‘I’

обозначает предикат: “имеет место инструктивное взаимодействие между _ и _ относительно _ с

координатой _”, где пробелы будут заполняться, соответственно, именами индивидов, именем

термина и координаты из множества ‘t

,…, t

’ (обозначим ее ‘t

’). Далее, можно обозначить как R

и R

, соответственно: “референт термина _ в употреблении _ с координатой _ описывается

дескрипцией ‘Д’” и “референт термина _ в употреблении _ с координатой _ описывается

дескрипцией ‘Д*’” – где пробелы заполняются именами, соответственно, термина, индивида и

координаты, а Д ≠ Д*; последнее означает только, что Д и Д* представляют собой разные

последовательности знаков и что нет никакого достаточного основания полагать их синонимами

относительно инструктора

[80]

. Условие каузальной релевантности для двух индивидуальных

способов употребления термина можно тогда записать так:

, …, t

)((∃a)(I(x, y, a, t

) & R

(a, x, t

) & R

(a, x, t

) & (j < k < i) & R

(a, y, t

) & R

(a,

y, t

) & (e < k < m)) → K(x, y, a))

Вероятно, этот критерий нуждается в усилении в том, что касается предицирования R

и R

: но

здесь, предположительно, мы можем не рассматривать R

(a, x, t

), R

(a, x, t

), R

(a, y, t

), R

(a, y, t

)

и т.п. строго как единичные события; принимаемый в качестве достаточного для атрибуции

соответствующих свойств диапазон выборки индивидуальных употреблений термина до и после

инструктивной ситуации вполне может определять, какому временному интервалу – сколь

развернутой последовательности событий – ставить в соответствие релевантные координаты из

диапазона ‘t

, …, t

’.

Заметим, что в принципе нет необходимости специально включать в условие (C) требование

кореферентности терминов относительно их употреблений соответствующими индивидами

непосредственно в инструктивной ситуации – совершенно необязательно, что инструктируемый в

самой инструктивной ситуации вообще должен артикулировать термин, не говоря уже о том,

чтобы делать это с той же референцией, в которую его данная ситуация призвана социализовать.

Само по себе условие (C), очевидно, еще не может быть признано достаточным условием

каузальной обусловленности употребления термина соответствующим индивидом. Достаточным в

этом отношении такой критерий будет только в том случае, когда подобное условие выполняется

также и относительно индивида, выступающего в (C) в роли инструктора (такой у, что у

употребляет термин a после инструктивной ситуации I(x, y, a, t

) из (C) с той же референцией, что

и до нее), т.е. когда его собственное употребление данного термина с данной референцией

обусловлено его участием в другой релевантной инструктивной ситуации в качестве обучаемого.

Иначе ничто не будет гарантировать нам, что его употребление термина в инструктивной ситуации

I(x, y, a, t

) (после которой его употребление предполагается неизменным, а употребление того же

термина инструктируемым – изменяющимся в соответствии с употреблением инструктора) будет

идентично его предыдущим употреблениям этого термина, т.е. каузально обусловленным.

Очевидно, что это, в свою очередь, будет предполагать референцию к выполнению другого

подобного условия относительно другого инструктора и т.д. Однако, из этого не следует регресс в

бесконечность, хотя бы в силу ограниченности коммуникативного сообщества. Совершенно не

обязательно, что мы сможем охватить таким критерием всю каузальную структуру,

обусловливающую референциальную значимость данного термина на некотором

коммуникативном сообществе – т.е. проследить каузальные цепи до ситуации формирования КР;

да это, видимо, и не нужно. Определенного объема такой системы референций может быть вполне

достаточно для вывода о том, что имеет место КР и что, соответственно, все новые релевантные

(т.е. с участием инструктора, чье употребление термина признается обусловленным этой КР)

инструктивные взаимодействия могут рассматриваться с точки зрения каузальной релевантности

уже даже не двух идиолектов, а идиолекта и КР. Кроме того, здесь могут приниматься во

внимание определенные факты, устанавливаемые обычными способами, касающиеся таких

характеристик некоторых инструкторов, которые позволяют с большим основанием считать их

"экспертами" относительно значения данного термина (например, вследствие задействованности в

специальном научном исследовании на релевантную тему или вследствие близких родственных

связей с референтом, если термин – имя человека, и т.д.).

Таким образом, если мы принимаем условие быть каузальным процессом для обоих

участников взаимодействия, то ситуация употребления языка в целом также может быть понята

как процесс взаимодействия идиолектов и как каузальный процесс, так как каждая "встреча" с

новым идиолектом, если она маркируется соответствующим образом в этом идиолекте,

маркируется также и в общей референциальной конвенции появлением нового элемента — нового

разделяющего эту конвенцию индивида. Референция к миру осуществляется при этом посредством

опоры на другие референции той же системы, из которых и состоит каузальный процесс.

[1]

Следует различать онтологическую нейтральность и онтологическую независимость.

Сомнительно, чтобы теория референции могла быть построена независимо от каких-либо вообще

онтологических допущений – во всяком случае, какие-то лингвистические сущности (например,

термины или высказывания) должны допускаться. В свою очередь, онтологическая нейтральность

предполагает, что утверждения о референции и референциальной значимости не основываются на

онтологических предпочтениях, ассоциированных с той или иной концептуальной схемой.

Соответствовать этому требованию для теории референции означает, если воспользоваться весьма

уместным здесь термином из языка феноменологии, «заключить в скобки» все имеющиеся и

допустимые онтологические допущения (соответствующие, скорее, множеству варьируемых

концептуальных схем, чем какой-либо одной), за исключением минимума необходимых для того,

чтобы можно было говорить о референции или референциальной значимости вообще, с тем, чтобы

не использовать их в качестве оснований теории. На деле, эта процедура, пожалуй, осуществима

лишь в том случае, когда теория референции, по крайней мере, в том, что касается ее

основоположений, уже сформирована до такой степени, чтобы можно было судить о необходимых

условиях осмысленности того понятия референции или референциальности, которое

предполагается объяснить. Тогда решение относительно того, какой онтологический минимум

необходимо сохранить «за скобками» в качестве действующих предпосылок теории, окажется,

фактически скорее результатом, нежели основанием соответствующего теоретизирования.

[2]

См. § 1.3 выше.

[3]

Quine W. V. O.. “Identity, Ostension and Hypostasis” — In: From a Logical Point of View, Harper

& Row, Publishers, New York and Evanston, 1953, pp.65-68.

[4]

Ср., например: Quine W.V.O. "On what there is" — In: From a Logical Point of View, Harper

Torchbooks, p.12

[5]

Donnelan K. “Reference and Definite Descriptions”, in The Philosophy of Language (3 edition), A.

P. Martinich (ed.), Oxford University Press, 1996, pp. 231-244.

[6]

Ibid., p. 233.

[7]

Ibid.

[8]

Ibid., p.239.

[9]

Спектр упоминаемых в литературе по этому вопросу интенциональных характеристик

довольно таки широк: сюда включают индивидуальные мотивы или установки, а также желания,

намерения, воления и др. Термины ‘мотив’ и ‘установка’ обычно употребляют в раширенном

смысле, охватывающем различные виды нацеленности на решение задачи или достижение цели.

Однако, существенным моментом в конструировании интенционального критерия значимости

является различение когнитивного и собственно волящего или целенаправляющего элементов

интенциональности. Поэтому мы в дальнейшем будем отдавать предпочтение термину

‘интенционально-пропозициональный комплекс’, чтобы подчеркнуть, с одной стороны, элемент

мотивированности агента некоторыми своими представлениями, убеждениями, верованиями или

полаганиями (последнему термину мы также отдаем предпочтение, считая его наиболее

адекватным коррелятом английского ‘belief’), а с другой – тот факт, что сам мотив может быть

представлен в форме пропозициональной установки.

[10]

См.: Davidson, D. ‘Actions, Reasons, and Causes’ — Care and Landesman (еds.), Readings in the

Theory of Action. Indiana, 1968; ‘Mental Events’ — Foster and Swanson (еds.), Experience and Theory,

Amherst, 1970 и др.

[11]

Г.Х. фон Вригт, ‘Объяснение и понимание’ — Логико-философские исследования, М.,

«Прогресс», 1986, стр.138.

[12]

Ibid., стр.146.

[13]

Ср., например: Melden A. I. Free Action. London, 1961, p.53.

[14]

Т.е. утверждения, в которых эти дескрипции стоят в позиции предикатов, не противоречат

одно другому и связаны каким-либо отношением логического следования.

[15]

Ср.: Д. Дэвидсон, «Материальное сознание» / Аналитическая философия, стр.134.

[16]

Ср.: D. Davidson, “Mental Events” / N. Block (ed.), Readings in Philosophy of Psychology, Vol.

1, Harvard University Press, 1980, pp.114-116.

[17]

Ibid., p.111.

[18]

Сходный случай представляет собой, вероятно, и атрибуция интенции указать на того, кого

называют именем ‘Джонс’.

[19]

Крипке также говорит об интенции употреблять термин с прежней референцией как об

условии принадлежности данного употребления к данной каузальной зависимости, а

следовательно можно трактовать интенциональный критерий в таком применении как условие

поддержания каузальности вообще. Это делает затруднительным решение вопроса, считать ли

использование Крипке этого критерия широким или узким. Узким использованием считалось бы

такое, при котором интенциональность привлекается для объяснения, а не с целью устранения,

референции. Скорее всего, редукция референции не входила в планы Крипке, но отсюда еще не

следует, что тот способ, каким он привлек интенциональный критерий, не порождает угрозы такой

редукции. С другой стороны, использование этого критерия, скажем в версии каузальной

концепции Г. Эванса, во всяком случае, более широкое. См. выше § 2.3.2.

[20]

Putnam H. “Meaning and Reference” / The Philosophy of Language (3 edition), A. P. Martinich

(ed.), Oxford University Press, 1996.

[21]

Ibid., p.288.

[22]

Здесь, разумеется, лишь в смысле термина, способного выполнять в рамках

соответствующей ситуации – судебного процесса – ту же указательную функцию, что и

соответствующее имя. Очевидно, что эта ситуация – из тех, в которых имеются предпосылки для

того, чтобы стать ситуацией «первокрещения» для терминов подобных дескрипции ‘убийца

Смита’.

[23]

Сами предложения вида ‘Джонс – убийца Смита’ мы, при этом, вполне можем

расшифровывать как предикации, с точки зрения презумпции правильной логической формы.

Однако, для нас важно, что они выполняют функцию тождеств применительно к способам

употребления или, иначе, характерам значимости соответствующих терминов, которые при этом

предполагаются не перефразируемыми.

[24]

Возможно, однако, что условие фиксируемости референта не иначе, как с привлечением

определенных дескрипций, заслуживает того, чтобы его полагать более однозначным образом.

[25]

Очевидно, таких, которые бы повлияли на способность данного индивида согласовано с

данным локальным коммуникативным сообществом индивидуировать данный объект или

объекты.

[26]

Здесь, пожалуй, можно согласиться, что указание на объект – прагматическая

характеристика – может быть конститутивна по отношению к референции: но только в качестве

(возможного) мотива первоначальной корреляции, т.е. такого ситуативного обстоятельства, в

сохранении которого в последующих, реализующих эту корреляцию, ситуациях употребления

термина нет никакой необходимости.

[27]

Последнее обозначение, вероятно, предпочтительнее, если важно избегать ассоциаций с

сообществом экспертов от науки как с исключительным контекстом устойчивости референции.

[28]

Они не эквивалентны с прагматической точки зрения, поскольку условия истинности

одного и второго в специальном контексте вполне могут быть взаимно независимыми.

[29]

В некоем строгом смысле эти высказывания, конечно, могут быть признаны в этом

отношении ложными или – сокращенными формулировками; но здесь истинность относительно

референта предполагает, что, если, конечно, КР содержит такие регулятивы, которые ставят

индивидуацию одного объекта – Джонса – от индивидуаций других объектов – изображений

Джонса, к примеру – что индивидуация требуемого вида (Джонса) может быть осуществлена за

счет связывания местоимения с соответствующим термином в специальном контексте.

Относительно инструктивных ситуаций, в которых функция подобных высказываний, скорее – не

указание на объект как таковое, а именно правильная интерпретация опыта, достигаемая, скажем,

как результат отождествления какого-либо свойства наблюдаемого фрагмента реальности с тем

или иным атрибутом референта термина (Джонса), установленным дескриптивно, такая

успешность может означать элемент обучения референциальному значению термина.

[30]

Крипке С. “Загадка контекстов мнения” / Новое в зарубежной лингвистике, выпуск 18, М.,

“Прогресс”, 1986, стр.218-231.

[31]

Что касается несомненности, то эта характеристика вообще, скорее всего, не релевантна

задаче, поскольку мы вовсе не хотим отождествить обоснованность полагания с его

несомненностью: в разных ситуациях агент может сомневаться, и в разной степени, в тех или иных

своих полаганиях, не, если сомнение не приводит его к отказу от них, то, в нашем случае, это

должно означать, что он продолжает разделять соответствующую конвенцию и, стало быть,

обоснованность соответствующих полаганий остается не затронутой индивидуальными

сомнениями.

[32]

Учитывая это различие, мы далее будем говорить о контекстах пропозициональных

установок как об интенсиональных контекстах, не подразумевая при этом, что ‘интенсиональный’

значит то же, что и ‘референциально непрозрачный’.

[33]

Нас, конечно, интересует в первую очередь семантическая связь: что делает термины

референциальными – если принять пропозициональную интерпретацию контекста полаганий, то

значимость термина, в конвенциональном смысле, должна будет определяться какими-то другими

конвенциями, регулирующими применимость данного термина в данном специальном контексте

индивидуации и его устойчивую связь с этим контекстом. Конечно, что-то подобное, скорее всего,

происходит и в случае КР, поскольку связь термина с объектом или объектами в мире как-то

устанавливается и согласованная индивидуация играет здесь не последнюю, если не

существеннейшую, роль; отличие, однако, состоит в том, что дескриптивный – транслируемый –

элемент предполагается так же исходно связываемым с объектами и с термином, и устойчивость

связки термин-дескрипции определяет устойчивость КР, тогда как предполагать в качестве

базисной конвенцию относительно индивидуации значит, пожалуй, предполагать, что

определяющим в отношении ее устойчивости может быть только устойчивость общности методов

индивидуации. Безотносительно к вопросу о том, как такая общность может сохраняться на

межъязыковом пространстве, очевидно, что такой подход в любом случае предполагает широкую

варьируемость терминов – своего рода инструментализм – и, соответственно, дает простор

редукции терминов как референциально значимых единиц. Разумеется, приоритет одного языка

относительно референциальной значимости терминов не предполагает, с другой стороны, что КР

не может распространяться за пределы одного языка или пополняться иноговорящими агентами:

для этого, однако, должны выполняться дополнительные условия, позволяющие говорить о

переводимости релевантных элементов соответствующих идиолектов относительно

инструктивных взаимодействий.

[34]

См. Г. Фреге, “Смысл и значение”. Существует также точка зрения, что позиция Фреге

может быть понята таким образом, что придаточные предложения в рассматриваемых контекстах

обозначают не свой обычный смысл, а самих себя – см., например: D. Kaplan, “Quantifying In” /

The Philosophy of Language; однако, трудно сказать, насколько такая трактовка оправдана.

[35]

Kripke, Naming and Necessity, Blackwell, Oxford, 1980, p.79: решение Крипке состоит в том,

чтобы различить такие характеристики как ‘фиксировать референцию имени’ и ‘давать значение

имени’, которые в теории Фреге отождествлены, что выражается в том, что Фреге определяет

смысл как способ данности значения. Имя ‘Аристотель’, согласно Крипке, есть «жесткий

десигнатор», обозначающий одного и того же индивида “во всех возможных мирах”, независимо

от того, с помощью каких дескрипций (смыслов) фиксируется референт этого имени.

[36]

Ср.: Engel P. The Norm of Truth, pp.167-168.

[37]

Ср.: Evans G. The Varieties of Reference. Blackwell, Oxford, 1982, ch.1, 6, 7.

[38]

См. Engel P. The Norm of Truth, p.178.

[39]

С точки зрения теории дескрипций Рассела, вариантов, соответствующих de re

интерпретации (1), может быть по крайней мере два: ‘Один и только один х есть Дед Мороз (или

Дедморозит) и Петя верит, что х приносит подарки’ или ‘Есть только один х такой, что Петя верит,

что х есть Дед Мороз (Дедморозит) и что х приносит подарки’. В первом случае высказывание

должны быть признаны просто ложными (вследствие ложности первого элемента конъюнкции); но

(1) при этом вполне может быть истинным, так что весьма проблематично, исходя из этого,

заключать соответствует ли такой тип парафраза правильной логической форме (1). Во втором

случае высказывание, очевидно, может быть истинным, но не относительно чего-либо, что могло

бы предполагаться в качестве референта термина ‘Дед Мороз’. Тогда на роль правильного

парафраза следовало бы претендовать, скорее, высказыванию: ‘Существует единственный х такой,

что х не является Дедом Морозом и Петя верит, что х есть Дед Мороз (Дедморозит) и что х

приносит подарки’. Но, все-таки не исключено, что содержание полагания, которое следовало бы

удержать парафразу, состоит именно в том, что Петя верит в несуществующего Деда Мороза, а не

в то, что кто-то другой, существующий, является Дедом Морозом.

[40]

В работе Principles of Mathematics (1903); сам термин ‘единичная пропозиция’ введен в

философскую литературу Д. Капланом: Kaplan D. ‘Demonstratives’, mimeo, UCLA, 1977.

[41]

См. Quine, W. V., “Quantifiers and Propositional Attitudes” / The Philosophy of Language (3

edition), A. P. Martinich (ed.), Oxford University Press, 1996.

[42]

Ibid., pp.334-335. В кавычках тогда должно стоять предложение того языка, на котором

говорит агент, тогда как пропозициональная установка целиком формулируется на языке

атрибутирующего. Т.о. для случая разных языков требуется тождество значений соответствующих

двух предложений разных языков, чтобы говорить об эквивалентности двух контекстов.

[43]

В статье “On Saying That” / The Philosophy of Language (3 edition), A. P. Martinich (ed.),

Oxford University Press, 1996.

[44]

См. Engel P. The Norm of Truth, p.174.

[45]

Davidson D. “On Saying That” / The Philosophy of Language (3 edition), A. P. Martinich (ed.),

Oxford University Press, 1996, рр.344-345.

[46]

См. выше, сноска 139.

[47]

Это можно было бы понимать как элемент парафраза в том отношении, что ‘А

(обоснованно) полагает, что р’, расшифровываемое как ‘А (обоснованно) полагает, что х полагает,

что q’, где q – содержание атрибутируемого полагания, принимается как равнозначное

конструкции ‘А (обоснованно) атрибутирует х полагание, что q’, если не обращать внимание на тот

факт, что единственной причиной для такого «парафраза» является необходимость как-то

подчеркнуть различие между двумя значениями ‘полагает, что’ – в одном случае оно выражает

отношение, во втором – скорее, предикат. Решения проблем не ставяться в зависимость то этой

предполагаемой равнозначности и, если отбросить соображения удобства, то ею вообще можно

пренебречь.

[48]

Наши претензии не распространяются здесь на предписание такого расширения контекста в

качестве общего метода обхождения даже с контекстами полаганий, тем более, с

пропозиционаьлными установками вообще: нас интересуют лишь полагания, касающиеся

референциальных составляющих идиолектов, и только на них в приоритетном порядке

распространяются приводимые соображения.

[49]

Под “непосредственной” зависимостью здесь понимаются те виды зависимости, которые

предполагает принцип композициональности Фреге; зависимости другого типа, которые можно,

соответственно, назвать косвенными, должны, вероятно, сохраняться. Так, если q содержит

противоречие, то это, скорее всего, определенным образом повлияет на оценку истинности

предикации соответствующего полагания относительно какого угодно агента – а именно, мы

будем склонны искать и находить основания не атрибутировать индивиду таких полаганий. То же,

вероятно, относится и к полаганиям, содержащим определенного вида референции к тем или иным

ситуативным обстоятельствам: например, ‘А полагает (в момент t), что он ничего не полагает в

момент t)’.

[50]

Упоминание источников, в принципе, может потребовать не меньшего, если не большего

расширения контекста за счет упоминания авторов свидетельств, на которые источники

опираются, авторов самих источников и др., исключая, возможно, лишь те случаи, когда

свидетельства настолько общепризнанно авторитетны, что могут упоминаться как анонимные и

без ссылок на какие-либо подкрепляющие их достоверность факты.

[51]

Вследствие как минимум громоздкости конструкций, а возможно, и угрозы необходимости

расширения контекста ad infinitum.

[52]

Чтобы приблизить эту ситуацию по степени давления на решение индивида ко второй,

допустим, что в выводе участвуют такие полагания, как ‘Есть время посидеть, расслабиться с

друзьями’, ‘Я устал, если не разгрузиться, может что-нибудь нехорошее случиться’, ‘Водка,

выпиваемая в хорошей компании – хорошее средство разгрузки’, ‘Если не выпить с друзьями –

они могут расстроиться’ или ‘Мое настроение не будет соответствовать их хорошему настроению,

если я буду трезв, а они слегка навеселе – и мне будет не по себе, и им’ и тому подобные.

[53]

‘a = b’, ‘bB

(Pa)’ и ‘Pa’, соответственно, правильнее было бы, возможно, отвести место

инжних индексов при В, поскольку они специфицируют значение ‘q’ в каждом случае; но это здесь

уже не имеет принципиального значения.

[54]

И даже, не исключено, что – не экстенсиональная, т.е. такая, которая не обязательно

предполагает кореференциальность.

[55]

Ср. вывод вида: ‘Петя полагает, что учитель Александра Македонского написал Метафизику.

Учитель Александра Македонского – это Аристотель. Следовательно, Петя полагает, что Аристотель

написал Метафизику’ – невыводимость такого следствия из таких посылок основывается, очевидно, на том,