о том св. Авнт (ум. 518). Нет полной уверенности в том, что этот обряд был прямым и сознательным замещением
античных ambarvalia (весеннего празднества в честь Цереры, см.: Dictionnaire d'archeologie chretienne et de liturgie. XIV-
2.1948. Art. «Rogations»). Напротив, установлено, что он включил фольклорные элементы. Но трудно узнать, придали ли
эти элементы свою окраску службе Вознесенского молебна в интересующую нас эпоху или они проникли туда, или, во
всяком случае, развились, позже. Свидетельства о прецессионных драконах датируются только XII—XIII вв. в
теоретических текстах (лн-тургисты Жан Белет и Гийом Дюран) и XIV—XV вв. в конкретных личных записях. Я
исследовал проблему прецессионных драконов меровингс-кой эпохи в эссе «Церковная культура и культура
фольклорная...». О фольклорных чертах Вознесенского молебна см. замечательные страницы: Gennep A. van. Fetes
liturgiques folklorisees // Manuel de Folklore francais contemporain . 1/4-2. 1949. P. 1637).
Происхождение их городское, природа — собственно литургическая, как показывает это письмо, адресованное папой
римлянам после своего возведения в сан во время эпидемии черной чумы в 590 г., письмо, которое Григорий Турский
включил в «Историю франков» (X, 1), потому что дьякон Тура, бывший тогда в Риме для приобретения мощей, его
привез. Но их включение в литургический календарь в качестве lilurgiae та jores (старших литургий) рядом с liturgiae
minores (младшими литуршями) Вознесенского молебна, вероятно, способствовало падению последнего в глазах
народа.
Фольклорный дракон — символ амбивалентных природных сил, которые могут обернуться к нашему благу или нам во
зло,— продолжает существовать на всем протяжении Средних веков наряду с христианским драконом. В эпоху, когда
Фортунат пишет «Житие св. Марцелла», в конце VI в., тема святого победителя дракона существовала на равном
отдалении от этих двух концепций, на линии античной интерпретации, которая, приписывая героям победу над
драконом, колеблется в выборе между приручением и
смертью чудовища.
Constance de Lyon. Vie de saint Germain d'Auxerre. Paris, 1965. P. 138 — 143; Плиний Младший. Письма. VII, 27.
Здесь следует сделать различение. Тезис Сэнтива, выраженный в заголовке его книги, отмеченной печатью
«модернизма», ошибочен постольку, поскольку вероятные античные предшественники святых не боги, а полубоги,
герои, и поскольку церковь хотела сделать.святых не преемниками, а заместителями героев и поместить их в другую
систему ценностей. Зато тезис, утверждающий триумф церкви в этой сфере (СоссЫага С. Op. cit.), не учитывает того
факта, что большинство христиан в Средние века и позже относились к святым так же, как их античные
предшественники к героям, полубогам и даже богам. В частности, если обратиться к средневековым общностям, то
манера сурово обращаться со святым (или его статуей), виновным в неисполнении просьб своих почитателей, восходит
к «первобытному» мышлению, а не к аффективной форме уж не знаю ка-
403
406
407
примечания ^.,_,
кой набожности. Что остается принять, так это то, что различение роли в чудесах Бога и святых-заступников
представляет для индивидуальной и коллективной психологии клапан, который в определенной степени защищает
благоговение перед Богом.
Мы, без сомнения, упрощаем интеллектуальную и ментальную роль христианства, когда подчеркиваем достижения
рационализации, которую оно принесло в эти сферы. В промежуточном периоде истории коллективного мышления
христианство, кажется, в большей степени освобождается от «восточной», мистической реакции в противоположность
определенному греко-римскому «рационализму», к которому не следовало бы, впрочем, сводить критическое
восприятие: многие аспекты эллинистического восприятия расчистили путь иудео-христианству, а средневековые
христиане ощущали определенную преемственность, втягивая Вергилия и Сенеку в орбиту христианства. Как бы то ни
было, в области ментальных и интеллектуальных структур христианство, как мне кажется, обозначило новый этап
рационалистической мысли — как подтвердил это Дюэм по отношению к научной сфере, где, согласно ему,
десакрализация природы христианством позволила научной мысли сделать решительные успехи. В этом отношении
противостояние фольклора христианству (более фундаментальное, как мне кажется, чем их смешение и соединение)
представляет собой сопротивление иррационального, или, вернее, другой ментальной системы, другой логики, логики
«нецивилизованного мышления».
Constance de Lyon. Op. cit. P. 142 — 143. Герман, которого приютили деревенские жители, уступает их мольбе и
возвращает голос онемевшим петухам, дав им освященной пшеницы. Биограф явно не понимает важности и значимости
этого чуда, за упоминание которого он извиняется: Ita virtus divina etiara in rebus minimus maxima praeeminebat (Так
божественный дар даже в малых делах представал величайшим). Эти res minimae (малые дела), о которых часто
рассказывают агиографы раннего Средневековья,— это как раз чудеса фольклорного типа, вошедшие узкими вратами в
клерикальную литературу. В приводимом здесь примере присутствует сочетание нескольких фольклорных сюжетов,
объединенных в сюжете о деревенском колдуне, пускающем в ход магическое заклинание природы. Ср.: Slith Thompson.
Motif-Index...: A.2426: Природа и значение животных криков (особенно А.2426.218: Происхождение и значение
петушиного крика); А.2489: Циклическое поведение животных (особенно А.2489.1: Почему петух будит человека по
утрам; А.2489.1.1: Почему петух кукарекает, приветствуя рассвет); D.1793: Магические следствия еды и питья; D.2146:
Магическое управление днем и ночью; J.2272.1: Петух верит, что его кукареканье заставляет солнце всходить.
Эта клерикальная аристократическая культура расцветает в каролингскую эпоху из взаимного усвоения церковью
светских ценностей, а светской аристократией — ценностей религиозных. Если в интересующую нас эпоху (V—VI вв.)
аристократия захватывает церковь в социальном отношении, то делает она ато, лишь отказавшись от своей светской
культуры не как от инструментария, а как от системы ценностей. Среди прочих показателен пример Цезария
Арелатского. Ослабевший от своей аскетической жизни, он послан в Арль в аристократическую семью, которая
поручает его «quidam Pomerius nomine, sciencia rhetor, Afer genere, quern ibi singularem et clarum grammaticae artis doctrtna
reddebat... ut saecularis scientiae disciplinis monasterialis in eo simplicitas poliretur» (некто именем Померий, ритор, родом
африканец, его искушенность в грамматическом искусстве сделала его славным и знаменитым в этой области... так что
благодаря мирским наукам монастырская простота в нем становилась изящной). Померий, автор
408