Кузовков Ю.В. Мировая история коррупции
Подождите немного. Документ загружается.
651
Сразу после 1917 года развалились последние европейские империи – Российская,
Австрийская и Османская с образованием целого ряда независимых национальных
государств. Этим распадом завершилась предыдущая революционная тенденция,
проходившая под лозунгом борьбы с империями за национальную независимость. Но уже
здесь, например, при распаде Австрийской империи, мы видим много новых
коммунистических и социалистических лозунгов, рожденных октябрьской революцией
1917 года в России. Так началась новая революционная тенденция, вдохновленная и
воодушевленная этой революцией. Эта тенденция открыла эру социальных революций,
ставящих себе целью передел собственности и улучшение условий трудящихся, но под
флагом коммунизма и социализма.
Однако этот новый тип революции нигде, кроме России, не достиг успеха. В
Германии революция 1918 года привела к смене политического строя, но не к каким-либо
серьезным преобразованиям в экономике. В других странах социальные революции
нового типа также не были успешными и в ряде случаев, как и в Германии, были
утоплены в крови. Однако они так напугали правящую верхушку европейских стран, что
уже в начале 1920-х годов в Италии, а затем в других странах мы видим распространение
фашизма как противовеса этим социальным революциям.
И лишь после разгрома фашизма в Европе и Азии в 1945 году для народов Европы
и всего мира опять открылась возможность для осуществления социальных революций,
причем на этот раз возможность поистине уникальная, поскольку силы, противостоявшие
этим революциям, были частично уничтожены, частично загнаны в подполье, где
затаились, чтобы скрыть свою связь с нацистами. Народы сначала Европы, а затем всех
других частей света поспешили этой возможностью воспользоваться, помогая друг другу
и обмениваясь идеями и советами.
Президент Индии Джевахарлал Неру выступает на массовом митинге
(http://slovari.yandex.ru)
В действительности, этот бурный поток революционного движения в 1940-х –
1960-х годах, как и в предшествующие эпохи, состоял из нескольких разных потоков,
часто имевших между собой не слишком много общего. Например, одни страны, такие как
Индия, на первое место выдвигали освобождение от колониальной зависимости и
национальное строительство – создание единой нации. У других колоний, таких как
французский Алжир и британские колонии юга Африки, помимо идеи освобождения, на
652
первом месте была также идея равенства – достижения равноправия местного населения и
довольно большого числа колонистов, которые ранее приехали из Европы и теперь вели
себя как хозяева, дискриминируя местное население. Третьи революционные
правительства, в таких странах как Англия, Франция, Италия и ФРГ, ставили перед собой
цель построения «народного капитализма» и эффективной демократии. Четвертые, такие
как Иран при правительстве Моссадыка, делали главный упор на национализации
иностранных предприятий в нефтяной и других стратегических отраслях. И лишь
небольшая группа стран, в которую входили, помимо СССР, несколько стран Восточной
Европы, Китай, Вьетнам, Северная Корея и Куба, действительно собиралась строить
социализм, с национализацией всех или почти всех предприятий и земли и с введением
планово-распределительной системы хозяйства.
Президент Кубы Фидель Кастро выступает в Гаване напротив памятника Че Геваре
(http://farc.narod.ru
)
Несмотря на это, во всех указанных выше странах, очень разных и решавших очень
разные проблемы своего развития, у власти находились партии, которые называли себя
«социалистическими» и «коммунистическими» или, на худой конец, «рабочими
партиями» или «партиями труда». Это происходило потому, что принадлежность к ним в
ту эпоху стало признаком прогресса, революционности и борьбы за народные интересы.
Пример России, страны, свергнувшей в 1917 году деспотизм и превратившейся из
отсталой крестьянской страны в передовую промышленную державу, страны, победившей
в суровом поединке фашистскую Европу, оказался настолько заразительным, что
коммунистические и социалистические идеи стали необыкновенно популярны. И даже те
политические партии и лидеры, которые не разделяли коммунистическую идеологию – а
таких в мире было подавляющее большинство – старались взять себе либо название, либо
какие-то идеи, либо элементы коммунистической символики, чтобы показать народу свои
симпатии к этому модному течению. Это не только усиливало симпатии народа, но и
создавало возможности для помощи, в том числе в виде поставок вооружений, со стороны
СССР, которая для многих стран, начавших передел собственности или социальные
653
реформы, могла оказаться совсем не лишней. И в такой политике не было ничего
удивительного или нового. Как было показано выше, на протяжении последних пяти
столетий было несколько таких революционных волн, и эта новая волна не отличалась
принципиально от предшествующих. И тогда было заимствование программных
элементов, провозглашение общих целей и стремление к взаимопомощи даже между
государствами, совершенно разными, боровшимися с разными врагами и разделенными
огромными расстояниями.
Единственные важные отличия этой волны от предыдущих революционных волн
состояли в том, что она была значительно мощнее и что она в намного большей мере
концентрировалась на перераспределении собственности. Это, в свою очередь, стало
результатом мощнейшего кризиса коррупции, поразившего теперь уже не отдельные
регионы мира или отдельные страны, как это было ранее, а глубоко поразившего в первой
половине XX века весь мир. Именно в перераспределении собственности многие народы
мира в послевоенный период видели если не панацею, то очень важное лекарство от тех
бед, с которыми они столкнулись в предшествовавший период.
Слева: президент Египта Гамаль Абдель Насер – еще один пример народного лидера той
эпохи (www.calend.ru
). Справа: Суэцкий канал (www.fototerra.ru)
Национализация Суэцкого канала египетским президентом Насером – один из ярких примеров
масштабной национализации, прокатившейся в ту эпоху по всему миру: от Западной и
Восточной Европы до самых отсталых стран третьего мира.
19.2. Строительство экономической демократии в Западной Европе
Западная Европа не только не является исключением из этого правила. Наоборот,
можно сказать, что именно она сразу после окончания войны и начала этот массовый
передел собственности, который затем охватил многие страны мира. В 1945 г. население
Великобритании проголосовало против партии консерваторов, возглавляемой Уинстоном
Черчиллем, невзирая на все его заслуги в ходе войны, и отдало свои голоса лейбористской
партии («партии труда»), выступавшей с программой масштабной национализации. И в
период с 1946 г. по 1955 г. были национализированы все базовые отрасли британской
экономики, включая топливную промышленность, электроэнергетику, металлургию,
водное хозяйство, а также Банк Англии. Помимо этого были внедрены пенсионная
программа, образовательная программа, программа медицинского обслуживания и
программа массового жилищного строительства. Лейбористы ввели в практику и другие
«элементы социализма» - такие как физический контроль за распределением сырьевых
ресурсов, замораживание цен на продовольствие и установление плановых директив для
отраслей экономики [185].
Как видим, реформы были действительно революционными и во многом совпадали
с тем, к чему призывали коммунисты. Поэтому можно понять, почему отправленный в
отставку Уинстон Черчилль после начала этих реформ в Англии поехал в Америку и
654
призвал правящую верхушку США начать борьбу против мирового коммунизма (с чего и
началась холодная война). В действительности реформы лейбористов в Великобритании,
как и аналогичные реформы в других странах Западной Европы, не создавали угрозу
капитализму (рыночной экономике), а лишь его укрепляли. Но они наносили сильный
удар по олигархии и разворачивали экономику страны на обслуживание интересов
широких слоев населения, а не узкого привилегированного слоя. И это, судя по всему,
было именно то, что так напугало Черчилля, а затем и представителей американской
правящей верхушки, которым повсюду, включая и Западную Европу, и сами Соединенные
Штаты, начали после этого мерещиться «агенты Кремля» (см. ниже).
Подобные же мероприятия, пишет историк Р.Мэйн, проводились повсеместно в
Западной Европе. Они подразумевали намного большее, чем когда-либо ранее,
вмешательство государства в экономическую жизнь, стремление к достижению полной
занятости, установление прогрессивного налогообложения, а в ряде стран включали также
усиление антимонопольного регулирования и земельную реформу [185]. Примером
последней может служить Италия. Здесь сразу после войны начался самопроизвольный
передел земли – безземельные крестьяне просто захватывали земли латифундистов и
начинали на них сажать и сеять. Как пишет Д.Блэкмер, коммунистическая партия Италии
попыталась навести в этом стихийном процессе какой-то порядок, который был бы
понятен и приемлем не только для беднейших крестьян, но и для средних слоев населения
([169] p.49). А в 1950 году был принят аграрный закон, который окончательно упорядочил
этот земельный передел. Так в послевоенной Италии был осуществлен ленинский лозунг
«землю – крестьянам».
В этой связи интересен один парадокс. Как отмечает Д.Блэкмер, в Италии левое
крыло христианско-демократической (правоцентристской) партии выступало за передачу
земли крестьянским кооперативам, то есть за строительство социализма в деревне по
советскому (колхозному) типу. А коммунистическая партия Италии, наоборот, активно
поддерживала вариант распределения земли крестьянам небольшими участками, в целях
создания широкой сети фермерских хозяйств ([169] p.49). Таким образом, как видим,
именно коммунистическая партия в Италии наиболее последовательно выступала за
капиталистический вариант развития страны по пути экономической демократии. Этот
парадокс можно рассматривать как еще одно доказательство того, что большинство
коммунистических, социалистических и рабочих партий в Западной Европе в
действительности были самыми последовательными борцами за торжество капитализма
1
.
Потому что именно отход от демократической модели капитализма на рубеже XIX и XX
веков и расцвет олигархического (или монополистического) капитализма привели в
конечном счете к краху капитализма как такового в период с 1917 г. по 1940 г.
Еще одним примером массового передела собственности может служить Западная
Германия. Здесь в 1952 г. был принят закон об уравнивании бремени
(Lastenausgleichsgesetz), в соответствии с которым все граждане ФРГ, сохранившие свое
имущество к концу войны, должны были им поделиться с неимущими гражданами. По
закону они должны были, в частности, в течение 25 лет выплатить государству 50%
стоимости их имущества, которым они владели по состоянию на 21 июня 1948 г, а также
компенсировать государству полученную ими инфляционную прибыль, то есть прибыль в
результате обесценения полученных ими ранее банковских и ипотечных займов за период
гиперинфляции, предшествовавшей денежной реформе 1948 года ([297] pp.74-75). Все эти
средства, собранные с состоятельных немцев, государство перераспределяло в пользу
неимущих граждан ФРГ, в том числе граждан, потерявших свои дома и имущество в
результате военных действий, переселенцев из восточных земель и т.д. Для выполнения
1
Это признавали даже американские политологи, изучавшие европейские коммунистические партии. Так,
Д.Блэкмер писал, что целями коммунистической партии Италии не было строительство социализма, а была
«прогрессивная демократия» - разрушение наследия фашизма в политике и экономике и проведение
структурных реформ ([169] p.25).
655
этой программы поддержки неимущих граждан государство также прибегло к прямым
субсидиям из госбюджета, формировавшегося за счет сбора налогов и за счет размещения
государственных займов. Всего в период с 1952 г. по 1978 г. через этот механизм отъема
имущества у богатых и его передачи бедным было перекачено 145 млрд. немецких марок
([297] pp.74-75). Можно без преувеличения сказать, что этот передел собственности
(который осуществлялся под благовидным предлогом массового разорения Германии во
время войны) стал самым крупным за всю историю Германии и вполне сравним по своим
размерам с тем переделом собственности, который произошел в Восточной Германии
(ГДР), пошедшей по пути тотальной национализации и строительства социализма.
Наиболее наглядно эта программа перераспределения имущества в ФРГ
проявилась в массовом жилищном строительстве. Как указывает немецкий историк
Х.Ламперт, после принятия в 1950 г. закона о жилищном строительстве уже в течение
следующих шести лет в Западной Германии было построено около 3,5 миллионов
квартир, подавляющая часть которых составляло так называемое «социальное жилье»,
предоставлявшееся неимущим и малоимущим семьям. В практике это означало, что и
само строительство, и частично эксплуатация «социального жилья» субсидировались
государством. Сами малоимущие семьи не только бесплатно получали «социальные»
квартиры, но и в дальнейшем оплачивали лишь часть расходов на их содержание – «с
учетом средних доходов слоев населения, для которых предназначены квартиры» ([64]
с.194-195). Программа массового строительства «социального жилья» продолжалась и в
последующие годы. Помимо этого малоимущим семьям предоставлялись и прямые
денежные субсидии.
Наряду с перераспределением собственности в ФРГ была также проведена
демонополизация экономики с установлением государственного контроля над базовыми
отраслями. Так, уже в 1945 г. были запрещены монополистические объединения
(картели), являвшиеся неотъемлемой чертой германской промышленности с конца XIX
века. Кроме этого, ряд монополий, в том числе IG Farben, монополии горнорудной
промышленности и другие, были принудительно раздроблены на множество мелких
компаний. А в сфере энергетики (газ, электричество) все компании подпали под жесткий
государственный контроль и в большинстве были национализированы ([297] p. 68; [64]
с.135-136). В собственности государства оказались также все предприятия телефонной
связи, почта и железные дороги.
«Элементы социализма» в послевоенной Западной Германии выразились не только
в крупномасштабном переделе собственности. Были осуществлены пенсионная реформа,
программа поддержки многодетных семей, введены жесткие законы по охране труда и
осуществлены другие меры.
Как видим, экономические реформы в послевоенной Западной Европе в целом
были направлены на создание и поддержку среднего класса и уменьшение
экономического могущества олигархии. Частично это осуществлялось за счет
перераспределения собственности и доходов от богатых к бедным, частично – за счет
демонополизации отраслей и национализации компаний-монополистов, частично – за счет
пакета социальных программ, финансируемых государством. Государства также
старались создать такие условия для ведения предпринимательства, которые
стимулировали рост среднего бизнеса и препятствовали монополизации экономики. Этой
же цели служил и протекционизм – страны Западной Европы ввели высокие импортные
тарифы и, несмотря на все уговоры США, вплоть до 1960-х годов не соглашались их
снизить и либерализовать свою внешнюю торговлю [185].
В предыдущих главах на десятках исторических примеров было показано, что
подобные меры осуществлялись во все эпохи для преодоления кризисов коррупции, что
вытекает из сути и основных причин таких кризисов. Как уже говорилось, суть кризиса
коррупции состоит в концентрации экономической власти в руках олигархии, из чего
вытекают две основные причины тех негативных явлений, которые при этом возникают.
656
Во-первых, речь идет о повсеместной монополизации, которая ведет к свертыванию
инвестиций, непрекращающемуся росту цен на все товары и падению производства.
Вторая причина, которая также вытекает из самой сути кризиса коррупции, является
резкая поляризация имущества и доходов, что ведет к обнищанию основной массы
населения и, как следствие, к хроническому недопотреблению и кризису
перепроизводства, поскольку основная масса денег используется не на потребление, а
оседает в сундуках и банках или в виде драгоценностей и антиквариата. Поэтому
демонополизация экономики и перераспределение имущества и доходов устраняют обе
эти причины кризиса коррупции и создают условия для нормального развития.
Менее понятно, почему национализация также может этому способствовать. Ведь в
результате национализации происходит всего лишь смена собственника – прежние
частные предприятия становятся государственными. Многие либеральные экономисты в
связи с этим утверждают, что национализация, наоборот, вредит обществу, так как
передает предприятия от «хорошего менеджера» (капиталиста) к «плохому менеджеру»
(государству). Во многих случаях это, однако, не так: все зависит от контроля со стороны
государства и общества за деятельностью государственных предприятий, что как раз
хорошо видно на примере послевоенной Западной Европы. Последняя дает удивительный
пример массовой и весьма успешной национализации, о действительных причинах
которой историки предпочитают умалчивать. Да и о самом факте почти повсеместной
национализации упоминают обычно вскользь или вообще не упоминают.
Итак, почему и в Великобритании, и во Франции, и отчасти в ФРГ
1
, сразу после
войны была проведена массовая национализация? Кроме того, и в Италии масштабная
национализация была также проведена, только еще ранее, до Второй мировой войны.
Вряд ли все это можно считать простым случайным совпадением. Так, французский
экономист М.Бие в 1950-е годы писал, что вся Франция после войны была охвачена
каким-то почти мистическим порывом в сторону национализации и структурных реформ
и при этом находилась в состоянии, близком к революции ([181] p.174). Национализацию
поддерживали не только коммунисты и социалисты, но и христианские демократы,
вошедшие в 1944 году в коалиционное трехпартийное правительство Франции во главе с
генералом де Голлем. Это правительство в своей программе провозгласило
необходимость «восстановить контроль нации над крупными монополиями на средства
производства, над плодами труда общества, источниками энергии, минерально-сырьевым
богатством, страховыми компаниями, банками» ([181] p.74). Сам генерал де Голль в 1944
г. заявил, что Франция создаст такую экономическую систему, в которой национальные
ресурсы и источники национального богатства будут служить не получению прибыли
отдельными лицами, а всей нации ([181] p.75). Как видим, одна из целей национализации
состояла также в перераспределении собственности и доходов от олигархии ко всему
обществу. Но не только в этом – как указывает М.Бие, многие полагали, что после
передачи предприятий в государственную собственность они начнут более активно
инвестировать и устранять узкие места в экономике, нежели это делали частные
монополии, и таким образом, их деятельность будет служить не максимизации прибылей
отдельных капиталистов, а интересам всего общества ([181] p.78).
Французский опыт показал, что эти ожидания во многом оправдались. Как
указывает М.Бие, национализированные предприятия и отрасли (угольная, газовая,
электроэнергетика, железные дороги и другие) осуществили в течение 1947-1952 гг.
поистине гигантские инвестиции – на их долю пришлась почти половина всех инвестиций
на территории Франции в этот период, хотя удельный вес национализированных
предприятий в экономике и промышленности был намного ниже ([181] p.141). Еще часть
отраслей французской тяжелой промышленности (металлургию, цементную
1
В ФРГ ее масштабы были бы намного значительнее, если бы американские и британские власти,
контролировавшие бóльшую часть территории Западной Германии, не запретили ее проведение
правительствам германских земель ([297] p.62).
657
промышленность, сельскохозяйственное машиностроение) также планировали
национализировать, но либо не успели, в связи с тем, что коммунисты в 1948 г. были
изгнаны из правительства, либо просто не смогли. И объемы инвестиций в этих отраслях,
где сохранилась частная собственность, были намного ниже, чем в национализированных
отраслях, несмотря на то, что именно в частнокапиталистических отраслях, особенно в
металлургии, инвестиции требовались более всего ([181] pp.136-137, 35). В свою очередь,
гигантские инвестиции в национализированных отраслях дали экономике Франции
мощный толчок и придали ей невиданные ни до, ни после этого темпы экономического
роста (см. ниже). Таким образом, национализированные отрасли и предприятия проявили
себя с самой лучшей стороны, а те, что остались в частном владении, показали себя
намного хуже.
Указанный парадокс становится понятен, если мы рассмотрим, как осуществлялось
управление национализированными предприятиями. Во Франции после войны был
применен так называемый синдикалистский принцип управления. В соответствии с ним
1/3 членов совета директоров назначало государство, 1/3 – рабочие и служащие самого
предприятия, 1/3 – потребители его продукции. Причем, в назначении 1/3 директоров от
рабочих и служащих ведущую роль играли профсоюзы, выбиравшиеся посредством
демократических процедур. Поэтому в синдикалистском подходе, отмечает М.Бие, был
реализован коммунистический лозунг «фабрики – рабочим» ([181] p.175). Кроме того,
можно сказать, что здесь был реализован и лозунг о народном управлении
предприятиями, поскольку в число 1/3 директоров от потребителей могли выдвигаться
представители обществ потребителей, то есть представители широких слоев населения. В
целом, как видим, такой подход резко изменил принципы формирования высшего
руководства предприятиями, придав им намного больше демократии и открытости. И мы
видим результат – эти предприятия стали намного больше инвестировать и активнее
развивать свое производство, несмотря на то, что многие из них, такие как Electricité de
France и Gaz de France, были предприятиями-монополистами.
Для лучшего понимания того, почему это могло произойти, давайте на простейшем
экономическом примере рассмотрим, как функционирует предприятие-монополист.
Предположим, в отрасли имеется всего лишь одна компания. Она ежегодно выпускает 100
млн. единиц какой-то продукции (например, кВт-ч электроэнергии) и продает ее по цене 1
рубль за единицу. При этом ее себестоимость составляет 0,8 рубля на единицу продукции,
а 0,2 рубля составляет прибыль. Совокупная прибыль компании составляет, таким
образом, 20 миллионов рублей. Далее, в связи с тем, что прогнозируется дефицит на
производимую компанией продукцию, она рассматривает инвестиционную программу по
расширению производства, которое предполагается увеличить со 100 до 110 миллионов
единиц в год. Это должно привести к росту прибылей компании на целых 4 миллиона
рублей в год, поскольку себестоимость продукции на новых мощностях снизится с 0,8 до
0,6 рубля за единицу. Но для этого нужно инвестировать в производство 25 миллионов
рублей.
А теперь представим, что такая инвестиционная программа предлагается совету
директоров компании для принятия решения, причем в одном случае – это совет
директоров частной компании, а в другом – совет директоров государственной компании
с широким участием представителей общественности. В первом случае эта программа,
скорее всего, будет отвергнута. Смотрите, - скажут владельцы частной компании, - мы
должны вложить в этот проект 25 миллионов рублей и получить в качестве прибавки
всего лишь 4 миллиона прибыли в год. Таким образом, мы должны заморозить 25
миллионов наших денег на целых шесть лет. Не лучше ли их вложить куда-нибудь еще, в
какие-нибудь более прибыльные операции? А инвестиционную программу можно
отложить до тех времен, когда возникнет дефицит нашей продукции – чтобы выиграть не
только от экономии затрат, но и от повышения цен на нашу продукцию. Как видим, при
таком подходе у компании никогда не возникнет желания производить масштабные
658
инвестиции в производство – до тех пор пока либо давление общества, либо какие-то
обстоятельства не вынудят ее это сделать.
Совсем другими соображениями может руководствоваться совет директоров
государственной компании, представляющей интересы широкой общественности.
Смотрите, - скажут они, - этот проект приносит компании хорошую прибыль, и он за 6-7
лет окупится. В то же время он увеличит мощности выпуска базовой продукции, которая
очень важна для экономического роста страны, и в стране не возникнет дефицита на эту
продукцию, который может очень негативно сказаться на общем экономическом
положении и на росте ВВП страны. Такой совет директоров, скорее всего, одобрит
данную инвестиционную программу.
Так на упрощенном примере мы видим, что даже при сохранении компаний-
монополистов, но при их передаче под государственный контроль, и при открытом и
демократическом управлении этими компаниями, может быть достигнут принципиально
иной результат – когда они будут работать в интересах общества, а не в интересах
небольшой группы их частных владельцев. Именно это, судя по всему, и произошло во
Франции после национализации 1945-1947 гг., когда государственными компаниями
управляли смешанные советы директоров, составленные из представителей государства,
трудовых коллективов и потребителей.
Конечно, если сохраняются компании-монополисты, то даже после их
национализации все равно существует угроза злоупотреблений с их стороны. Одна из них,
на которую указывал М.Бие, а также М.Эйнауди, анализировавший опыт французской и
итальянской национализации, состоит в слиянии интересов государственных компаний-
монополистов с интересами правящей партии, что может привести к коррупции, вплоть до
прямого финансирования этими компаниями тех или иных мероприятий правящей партии
([181] pp.37-38, 102). Это – еще одна причина, ввиду которой целесообразно широкое
привлечение общественности к управлению государственными предприятиями и
максимальная открытость в их работе. Однако более радикальным решением, хотя и не
всегда применимым в отношении базовых отраслей, является дробление компаний-
монополистов с созданием конкурентной ситуации в отрасли.
Создание и функционирование государственных компаний-монополистов в
базовых отраслях и вообще значительный удельный вес государственного сектора в
экономике стали одним из характерных отличий Западной Европы от США в
послевоенную эпоху. Как говорилось в главе XVII, при Рузвельте в США даже
применительно к базовым отраслям был применен принципиально иной подход – не
национализация этих отраслей, а дробление крупных компаний-монополистов на
множество мелких компаний. Наряду с этим Ф.Рузвельт применял и методы прямого
участия государства в экономике, однако не те, что мы видим в Западной Европе в
послевоенный период. Одной из форм такого участия государства в США было,
например, строительство в базовых отраслях новых предприятий. Одним из наиболее
известных таких проектов было строительство крупной государственной
гидроэлектростанции (ГЭС) в долине реки Теннеси. Как отмечает М.Эйнауди, эта
государственная ГЭС продавала электроэнергию на оптовом рынке по очень низким
ценам, исходя из нормы прибыли всего лишь 4% в год на произведенные инвестиции, тем
самым создавая высокую конкурентную среду в отрасли, где доминировали частные
компании, и заставляя их снижать свои цены и издержки производства. Однако для
эффективного воздействия на отрасль требовалось на одно, а как минимум несколько
таких высокоэффективных государственных предприятий, поскольку это воздействие по-
настоящему ощущалось лишь в том регионе, где непосредственно работала указанная
ГЭС ([181] pp.48-49). Данный пример, тем не менее, показывает, что и в США основным
мотором инвестиций в базовых отраслях было государство, стремившееся не к
извлечению сверхприбылей, а к общественному благу.
659
В целом, как видим, именно эта идея лежала в основе массовой национализации,
начавшейся в Западной Европе после Второй мировой войны – стремление заменить
узкий круг капиталистов, монополизировавших базовые отрасли и думавших лишь о
максимизации своей прибыли, на прямое управление со стороны общества и государства.
Примерно такие же процессы мы видим и в Италии. Как писал в 1950-е годы итальянский
журналист Э.Росси, итальянская бюрократия в результате 20 лет правления фашистов в
стране стала неэффективной, недисциплинированной и коррумпированной ([181] p.204).
Сама национализация в Италии в 1930-е годы стала следствием коррупции. Крупные
частные итальянские банки (Banca Commerciale Italiano, Credito Italiano, Banco di Roma и
другие) скупали целые отрасли промышленности и выстраивали промышленные империи,
а значительную часть денег для этого брали у государства или у центрального банка, даже
не думая их возвращать. Все это в условиях коррупции, царившей при режиме
Муссолини, им сходило с рук. Но в какой-то момент государство поняло, что оно не
может бесконечно кредитовать и субсидировать деятельность этих финансово-
промышленных монстров, поскольку бюджеты государства и центрального банка страны
уже не справлялись с такой нагрузкой. Поэтому в 1933 г. было принято решение о
национализации трех крупнейших частных банков вместе с принадлежавшими им
промышленными холдингами. Когда подсчитали их активы и пассивы, то выяснилось, что
задолженность этих банков государству в двух случаях составляет 94% от суммы их
активов, а в третьем случае – 78% ([181] pp.198-199). Таким образом, эти банки уже почти
совсем проели все свои собственные средства и жили лишь за счет бесконтрольного
использования государственных средств. В результате такой, по словам Э.Росси, «самой
незапланированной национализации» в европейской истории, в собственности
государства оказалось несколько отраслей экономики, которые ранее были скуплены
тремя частными банками – металлургия, судостроение, морской транспорт, телефонные
сети и другие ([181] pp.199-203).
После войны в Италии остро встал вопрос об управлении предприятиями,
поскольку все сильно устали от царящей коррупции и анархии, которые особенно стали
заметными на фоне войны. Поэтому в послевоенные годы под эгидой профсоюзов и
коммунистической партии Италии было установлено прямое рабочее управление (Consigli
di Gestione) как на ряде государственных предприятий, так и на тех частных
предприятиях, хозяева которых исчезли в конце войны ([169] p.52). По-видимому, как и во
Франции, это сыграло свою роль в том резком ускорении экономического роста, которое
началось сразу после войны.
Феномен стремительного экономического подъема Западной Европы в
послевоенный период представляет собой одно из самых знаменательных исторических
явлений XX века. После Второй мировой войны казалось, что экономическое могущество
Европы навсегда осталось в прошлом, и ей никогда уже не догнать Соединенные Штаты,
настолько сильной в Европе была разруха, экономический упадок, всеобщая анархия и
деморализация. Но прошло всего лишь 2-3 десятилетия, и Западная Европа по всем
экономическим показателям вплотную приблизилась к США. Именно в первый
послевоенный период западноевропейские страны достигли феноменальных и рекордно
высоких за всю свою историю темпов экономического роста, а также рекордно низких
уровней безработицы. Так, с 1950 по 1955 г. национальный доход ФРГ ежегодно
увеличивался в среднем на 12%, а с 1948 по 1965 г. объем промышленного производства
страны увеличился в 6 раз. Во Франции и Италии темпы прироста промышленного
производства в 1950-е годы достигали 8-9% в год ([185]; [71] с.16). Среднегодовые темпы
прироста валового внутреннего продукта (ВВП) в течение 1950-1970 гг. в целом по всем
странам Западной Европы составили 4,8% и были в 4 раза выше, чем в предвоенное
десятилетие (1929-1938 гг.), когда они составили всего лишь 1,2%. Безработица,
достигавшая в 1930-е годы 25-30% и более, к 1960-м годам снизилась в среднем по
660
Западной Европе до 1,5%, в ФРГ же была еще меньше – всего лишь 0,8% от
трудоспособного населения страны ([195] pp.451, 478-479).
В чем причина этого западноевропейского феномена? Как отмечал экономический
историк А.Мэддисон, среди экономистов нет единого его объяснения ввиду отсутствия
общепризнанной концепции экономического роста ([195] p.481). Некоторые экономисты и
многие историки объясняют этот феномен так называемым «планом Маршалла», в
соответствии с которым США предоставили Западной Европе финансирование в течение
1947-1954 гг. на сумму около 10 млрд. долл. ([41] с.423) Однако эта сумма слишком
незначительна, чтобы объяснить указанный выше феномен
1
. Кроме того, не будь «плана
Маршалла», Западная Европа с тем же успехом могла бы привлечь на эту сумму капиталы
частных американских банков и закупить в США необходимые ей на первых порах
продовольствие, машины и оборудование. Поэтому дело не в том, откуда было взято
финансирование на развитие экономики. В последующие десятилетия XX века Западная
Европа имела все возможности привлекать финансирование не на десятки, а на сотни
миллиардов и даже на многие триллионы долларов, но все равно темпы прироста ВВП в
ней в среднем не превышали 1-2% в год, то есть были в 2-3 раза ниже, чем в первые
послевоенные десятилетия. А в начале XXI века экономический рост в Западной Европе
прекратился совсем, хотя ее возможности по привлечению финансирования неизмеримо
больше, чем когда-либо в истории, а кредит необыкновенно дешев – процентные ставки
опустились почти до нулевого уровня.
Полагаю, что проведенный выше анализ и выводы, сделанные в предыдущих
главах, позволяют нам с Вами дать объяснение указанному феномену. В Западной Европе
в послевоенный период произошла социальная революция, необходимость которой стала
к тому времени очевидной абсолютному большинству населения, заразившемуся
социалистическими и коммунистическими идеями. В ходе этой революции, во-первых,
был проведен массовый передел собственности в пользу неимущих слоев населения и в
пользу государства; во-вторых, была разрушена монополистическая структура
промышленности и сельского хозяйства; в-третьих, были внедрены социальные
программы, направленные на поднятие жизненного уровня населения и рост среднего
класса. Эти меры не только устранили монопольные структуры, тормозившие инвестиции
и рост производства, но и в результате массированной поддержки государством
неимущих слоев населения и среднего класса создали устойчивый спрос на дома,
квартиры, автомобили, бытовые приборы и т.д. – благодаря которому только и может
развиваться промышленность. Все это и явилось основной причиной необыкновенного
экономического и культурного развития Западной Европы в послевоенный период.
В свою очередь, эта социальная революция стала возможной лишь благодаря
духовной революции, произошедшей после поражения фашизма во Второй мировой
войне. Она выразилась в том, что на волне очищения Западной Европы от фашистов, их
пособников и коллаборационистов, в государственные и общественные структуры
пришли новые люди, порядочные и честные, думавшие не о том, где и как нажиться
самим, а патриоты, заботившиеся прежде всего об общественном благе. Например, как
пишет историк Г.Райт, во Франции по мере того как немцы в 1944 г. отступали, местные
организации, входившие в Сопротивление, брали в свои руки власть и управление в
городах и префектурах. При этом старый бюрократический аппарат, запятнавший себя
сотрудничеством с фашистами, частично разгоняли, а частично сажали в тюрьму: в общей
сложности в течение двух первых послевоенных лет под суд во Франции попали 125
тысяч чиновников, обвиненных в коллаборационизме [197]. Эти же люди, прошедшие
через Сопротивление, - пишет историк, - доминировали в парламенте страны и
1
Так, Западная Германия по «плану Маршалла» получила всего лишь около 2,5 млрд. долл. или 10 млрд.
марок. Для сравнения – в рамках одной только программы перераспределения имущества (закон об
уравнивании бремени 1952 года) западногерманское государство профинансировало социальных программ
и инвестиций на сумму 145 млрд. марок (см. выше).