Краузе Э. Рихард Штраус

Подождите немного. Документ загружается.

Рихард Штраус в старости

Рисунок Герты фон Штенгелъ (1949)

ные в наследии, принадлежат к числу самых драгоцен-

ных и наиболее человечно-нежных музыкальных произве-

дений периода старости Штрауса. Композитор, которому

было почти 85 лет, вернулся к впечатлениям детства.

(Этому периоду его жизни лосвящены также «Размыш-

ления и воспоминания», которые он поручил издать в 1949

году Шу). В то же время были написаны части нового цик-

ла на слова Гессе, омраченные зловещей тенью ухудшив-

шегося общего физического состояния композитора, фраг-

мент хорового произведения «Сознание»: «Дух божестве-

нен и вечен,..». Написанный в светлом диатоническом C-dur

и включающий восьмиголосный фугированный раздел, он

был последним произведением, созданным Штраусом до

отъезда из Монтрё.

Свой последний день рождения Штраус справлял в

семейном кругу в Гармише. Состояние здоровья не поз-

волило ему, как это первоначально предполагалось, при-

нять участие в состоявшихся в начале июня в Париже

штраусовских торжествах. По той ж'е причине ему при-

шлось отказаться и от дирижирования «Домашней симфо-

нией» в Висбадене. Одному из парижских музыкальных

критиков, с которым он был в дружеских отношениях,

Штраус писал тогда: «Тот факт, что исполнение по

радио «Дня мира» совпадает с совещанием министров

иностранных дел, является как бы знамением судьбы. Хо-

чу видеть доброе предзнаменование в том, что мое худо-

жественное видение 1938 года, проникнутое страстной

жаждой мира, означающего всеобщее счастье, может засият!)

для всего мира из города-светоча Парижа...»

Вечером накануне дня своего рождения Штраус не-

ожиданно появился в Мюнхене на генеральной репетиции

«Кавалера роз» и попросил, чтобы ему дали возможность

дирижировать финалом третьего акта. При выходе из

театра принца-регента он, по свидетельству газет, вы-

звал общее удивление всех прохожих, увидевших не

усталого, согбенного старца, а бодро шагающую к авто-

мобилю очень прямо держащуюся фигуру. В эти же дни

в Мюнхене и Гармише производились съемки кинофильма

о Штраусе — «Жизнь во имя музыки» (он сохранился

лишь в нескольких экземплярах). Как все это было чу-

десно!

500^

в торжественный день 85-ле1ия Штрауса в Гармише

состоялось чествование юбиляра, устроенное баварским

правительством и городскими властями Гармиш-Пар-

тенкирхена.,. Танагрская статуэтка, учреждение стипен-

дий имени Штрауса, степень почетного доктора юридиче-

ского факультета Мюнхенского университета и почетное

гражданство Гармиша — таковы были дары, поднесен-

ные юбиляру. (К сожалению, прекрасную мысль об орга-

низации концерта сводного оркестра в составе участников

всех немецких оркестров осуществить не удалось.) Слово

было предоставлено юбиляру: «Я счастлив, что моей жене

и мне было суждено хотя бы на летние месяцы снова вер-

нуться на мою старую родину, в круг моей семьи, под

собственный кров, в свой собственный сад... Хотя в госте-

приимной Швейцарии, у ласкового Женевского озера,

я был окружен самым заботливым вниманием, и я и моя

жена были освобождены от повседневных забот и имели

счастливую возможность оказывать скромную помощь

нашей семье и страдающим соотечественникам, я не мог

не вспоминать с горькой душевной болью о тяжелой

судьбе любимого родного города, с которым неразрывно

связаны самые лучшие воспоминания моей жизни... Раз-

решите мне,— продолжал Штраус, обращаясь к офи-

циальным представителям,— в память о сегодняшнем

столь торжественном для меня дне, передать вам в каче-

стве скромного подарка небольшую рукопись для Бавар-

ской государственной библиотеки. Это — партитура кон-

цертного вальса «Мюнхен», написанного мною много лет

назад для кинофильма, который так и не был снят. Этот

вальс нигде не был напечатан и никогда не исполнялся,

и он может преспокойно и дальше дремать в достойном

местечке. Еще тысячу раз спасибо за вашу доброту и

дружбу!». Гвоздем программы мюнхенских торжеств была

новая постановка «Мещанина во дворянстве» с восхити-

тельной музыкой, написанной Штраусом. Тем самым

было исполнено заветное желание композитора, который

сам, глубоко взволнованный, присутствовал на вечере. Это

было его последнее посещение театра! «Надо было видеть,

как он по очереди, с соблюдением ранга, благодарил всех

участников спектакля, улыбающийся, растроганный, не-

иссякаемо бодрый. Лишь с трудом смогла его машина

501^

(к сожалению, из машины не выпряжешь лошадей!)

проложить себе путь через собравшуюся перед зданием

бурно рукоплещущую толпу...»

Через восемь дней после своего восьмидесятипятиле-

тия Штраус, под впечатлением появившейся в печати

статьи, написал свои «Последние записки» (о которых уже

не раз упоминалось). Они касаются главным образом

«Потухшего огня», и в них говорится: «В многочисленных

биографических очерках, которые мне присылаются теперь

для просмотра, я почти нигде не нахожу правильной

оценки либретто оперы «Потухший огонь». Забывают, что

это произведение, конечно, далеко не совершенное (особен-

но это касается крайне неровной оркестровки), представ-

ляло собой в начале XX века новый субъективный стиль

в искусстве старой оперы, своего рода «первый шаг».

В каждом произведении и в каждой фразе Гёте литерату-

роведы исследуют переживания личности, ее отношение

к произведениям искусства. Так почему же не видят

ничего нового в моих произведениях, не видят, что основ-

ная роль в них, как это было у одного лишь Бетховена,

принадлежит Человеку. Это начинается уже с третьего

акта «Гунтрама» и продолжается в «Жизни героя», «Дон-

Кихоте», «Домашней симфонии». В «Потухшем огне»

новаторство заключается в сознательной издевке, в ирони-

ческом отношении к трафаретным оперным либретто,

в протесте против этого трафарета. Отсюда и веселая

насмешка над вагнеровским речитативом в составлявшей

неотъемлемую часть оперы проповеди Кунрада, из-за

которой как раз и возникла вся эта необычная опера.

Мой «символ веры», высказанный в «Интермеццо» и в

«Каприччио», именно и заключается в том, чем отличают-

ся мои драматические произведения от общепризнанных

опер, месс, вариаций и что является прямым наследием

Бетховена, Берлиоза^ Листа. Музыка XX века. Греческий

германизм!»

Еще один раз Штраусу было суждено выехать из

Гармиша, чтобы взяться за дирижерскую палочку в

Мюнхене. Уверенной рукой дирижировал он 13 июля ор-

кестром Мюнхенского радио, исполнявшим пронизанную

лунным светом музыку «Каприччио». Композитор чувст-

вовал себя не совсем хорошо. Но когда речь заходила об

502^

искусстве и новых планах, он был по-прежнему полон

жизни. В эти июльские дни великий старец занимался

составлением доклада о восстановлении Мюнхенской one-

Т J Ч г I

Тй

'.'I 'I J '=1

Ttf

Последний набросок: песня «Besinnung»

Последний набросок: песня «Besinnung» на текст

Германа Хессе (1949)

ры, о чем он предварительно имел беседы с тогдашним

Мюнхенским интендантом Алоисом Иоганном Липплем и

Рудольфом Гартманом. Заветное желание Штрауса о том,

чтобы его «главный режиссер», которому было поручено

художественно-профессиональное образование его старше-

503^

го внука, вновь возглавил Мюнхенскую оперу, осущест-

вилось лишь после смерти композитора... Его сад в Гар-

мише доставлял ему радость, так же как и любимый

цветник. «Они будут еще цвести, когда меня уже больше

не будет»,— говорил он как бы сам с собой.

В первых числах августа у Штрауса начались при

ступы слабости, которые приковали его к постели. Сер-

дечные припадки ухудшили его общее состояние. Но жиз-

ненная сила еще не была сломлена — течение болезни

было неровным... Трогательное впечатление производят

записки Гартмана, которого композитор вызвал в Гармиш

в конце августа: «...Вхожу в спальню. В залитой светом

комнате стоит белая кровать, изголовьем к входной двери.

Рихард Штраус слегка поворачивает голову, протягивает

правую руку и приветствует меня: «Хорошо, что Вы при-

ехали. Сядьте около меня!» Когда я придвигаю стул

к постели, мой взгляд падает на большой кислородный

прибор, который стоит наготове в непосредственной бли-

зости к больному, и я с тоской думаю о только что

выслушанном мною сообщении о течении болезни аа

последние дни. На мой осторожный вопрос о том, как

он себя чувствует, Штраус отвечает лишь небольшим

выразительным жестом. Он молчит, и мне хочется ска-

зать ему что-нибудь утешительное, но от волнения этих

напряженных минут не нахожу нужных слов. Он смотрит

на меня долгим взглядом, и перед этим понимающим вы-

ражением светлых, незатуманенных глаз я немею. Потом

он говорит: «Смерть уже нанесла мне свой первый тяже-

лый удар, подала свой первый сигнал». Но он тут же

меняет тон и с обычным участием расспрашивает о лич-

ных делах. Выражение его лица почти не изменилось,

необычна лишь сильная бледность и вялость черт. Посте-

пенно его мысли возвращаются к постоянно занимающим

его предметам. Он лежит спокойно, довольно высоко, его

руки поглаживают одеяло короткими, как бы подчеркива-

ющими движениями. Я слышу, как низким, немного

хриплым голосом он говорит о своей озабоченности даль-

нейшим развитием европейского театра. «Как много

нужно было бы мне еще сделать! Но я верю, что кое-

что из того, о чем я мечтал и что частично предпринял,

упало на плодородную почву...

504^

я боюсь слишком утомить его, но он энергично на-

стаивает на своем: «Кто знает, когда еще мы сможем

с Вами так потолковать!» Он несколько раз вздыхает —

тяжело, с одышкой, и от этого мне делается еще тревож-

нее... Он скорбит о разрушенных театрах, говорит о на-

чавшемся их восстановлении — внутреннем и внешнем, и

все больше и больше загорается пылкими проектами. Он

хотел бы видеть того или другого на подобающем ему

месте, обсуждает возможности уцелевших больших опер-

ных театров и в заключение, улыбаясь, говорит: «Вот

тогда бы мы хорошо поделили мир, наш мир!» Потом он

надолго умолкает, следит за своими мыслями, которые

я почти осязаемо чувствую. Через некоторое время совер-

шенно изменившимся, чуть слышным голосом он говорит:

«Мир, простись со мною». Он останавливается и спра-

шивает: «Откуда это?» Я наспех припоминаю похожие

слова из «Валькирии» и говорю ему об этом. Но он от-

рицательно качает головой: «Нет, нет, это не то, эта

фраза не оттуда», — и повторяет: «Мир, простись со

мною», — и надолго умолкает. Я вижу на его лице следы

утомления и чувствую, что мне пора его покинуть, Рихард

Штраус лежит спокойно...»

В начале сентября больной композитор диктовал свои

последние письма. В письме к Франсуа-Понсэ («к сожа-

лению, я болен») уже нет его обычной полной подписи...

Временами он терял сознание. Не раз случалось, что уже

отмеченный печатью смерти композитор приподнимался

в постели, выбрасывал руку, как бы готовясь дирижиро-

вать («Тристаном»?). 8 сентября 1949 года вскоре после

двух часов шополудни Штраус умер, спокойно, без стра-

даний. По заключению обоих лечивших его врачей, непо-

средственной причиной смерти явилась уремия. Камень

в почечной лоханке, от удаления которого при последней

тяжелой операции пришлось отказаться, вызвал смертель-

ную инфекцию мочеточников.

«И медленно сомкнул он большие, утомленные глаза.,.»

Во второй половине дня радио разнесло в эфире весть

о смерти великого композитора. И мир — все еще неспо-

койный мир послевоенных лет — на миг затаил дыхание;

выдающиеся дирижеры и оркестры почтили в этот час

память Штрауса. По желанию семьи, скульптор снял

505^

посмертную маску с его светлого и спокойного лица, чер-

ты которого не выражали горечи. 11 сентября после обеда

состоялась кремация в Мюнхене, согласно воле покойного.

Лишь немногим из его близких друзей удалось приехать

из-за границы на похороны, но зато толпы мюнхенцев

провожали Штрауса в последний путь. Согласно ранее

выраженному покойным желанию, был исполнен столь

любимый им «Терцет» из «Кавалера роз». На этот раз

он звучал как светлое напутствие в исполнении тех же

певиц, с которыми всего лишь за три месяца до этого

он — лицом к лицу — занима\ся музыкой. «Я поклялась

его любить!..» Паулина Штраус и ближайшие родствен-

ники проводили урну с прахом Штрауса в Гармиш, где

она нашла свой последний приют в той комнате, в которой

он скончался, вблизи от его сада, от его гор... Государ-

ственные и городские организации торжественно и до-

стойно почтили память великого человека. Самый блестя-

щий концерт памяти Штрауса состоялся через месяц

после его смерти на «Зеленом холме» в Байрейте. Здесь,

в сердце Германии, вновь прозвучали «Смерть и просвет-

ление» и «Метаморфозы» в совершенном, ослепительном

исполнении любимого им Дрезденского оркестра.

In memoriam — многозначительно отметил Штраус на

полях того места партитуры «Метаморфоз», в котором

приведена цитата из «Героической симфонии» Бетховена

— музыка, которая светит при прощании, продолжает

светить и после.

Рихард Штраус в период сочинения «Дон-Жуана»

С картины Леопольда фон Калькрейта

4 JuJf,Jrfti

. .„JlrVWiCjS^W ^лЧл-*^

Уличная песенка из «Тиля Уленшпигеля»

Копия, сделанная композитором с партитуры «К 50-летию со дня

рождения славного Тиля» (1944)