Единство дискурса абсолютно не предполагает и отказа от понимания его
неизбежной эволюции, которая, по М.Фуко, может иметь три способа развития. Во-
первых, это т.н. деривации (трансформации внутри одного типа дискурса), то есть
появление нового уровня обобщений, новых ограничений в использовании ключевых
концептов, исключение некоторых (не оправдавших себя) понятий из дискурсивного
поля, и т.д. Другими словами, это – то, что определяет границы дискурса
347
. Например,
в США постепенно пришло понимание того, что ряд ключевых для американской
политологии терминов нуждается в существенной корректировке применительно к
России (например, «федерализм», «открытое общество», «разделение властей»,
«лоббизм», «гражданское общество», «первичные выборы» и пр.). Примером
дериваций может служить включение в поле «российских исследований» «теневых
отношений» и «коррупционных рынков», которые, однако, по-разному
интерпретировались в разных дискурсивных стратегиях: для либералов они стали
полем дополнительного приложения сил международного сообщества посредством
множества анти-коррупционных инициатив
348
, а для консерваторов – лишним
доказательством неспособности России существовать в условиях открытой и
прозрачной системы отношений. Сюда же можно включить и изменения,
происходящие и в случае замены одной теории на другую.
Во-вторых, это мутации (междискурсивные изменения), то есть смещение границ
исследуемых объектов, появление новой информации о них в соотношении с
объектами других дискурсов (например, появление новых подходов к
демократическому транзиту, которые, скажем, сравнивают российский опыт с
латиноамериканским, или соотносят его с результатами, достигнутыми
восточноевропейскими странами).
В-третьих, это редистрибуции (внедискурсивные изменения, связанные со или
смещением самой функции дискурса). Речь может идти о приобретении «говорящими
субъектами» новых ролей (например, если эксперт становится политическим деятелем
или наоборот, что существенно меняет формат дискурса), появление новых форм
циркуляции дискурса внутри общества (допустим, посредством сети Интернет). Кроме
того, из способа объяснения процессов российского транзита дискурс может
превратиться в инструмент воздействия на те или иные группы внутри России
349
.
Именно в этом контексте имеет смысл интерпретировать известное положение
Ю.Лотмана о том, что всякий акт коммуникации включает в себя «отправителя»
(«передающего», «адресанта») и «получателя» («принимающего», «адресата»)
информации
350
. Перенося этот тезис на интересующую нас международно-
политическую сферу, можно увидеть интересную «редистрибутивную» динамику,
связанную с тем, что оба участника акта коммуникации могут меняться. Например, в
процессе нашего исследования мы встретились с ситуациями, при которых
«отправителями послания» могут быть и дипломаты, и журналисты, и эксперты
«мозговых центров» США. То же верно и в отношении «получателей послания», в роли
которых могли выступать как сами американские политические деятели (в этом случае
дискурс выступает в качестве средства межэлитной коммуникации), так и более или
менее определённые группы российского общества, включая его политический класс.
При этом важное методологическое звучание приобретают две идеи Ю.Лотмана.
Первая состоит в том, что один и тот же текст может содержать различные (в том
числе неявные, подразумеваемые, а иногда и «зашифрованные») значения, каждое из
которых рассчитано на свою аудиторию (в зависимости от степени её подготовки,
профессиональной ориентации или политизации). «Каждая деталь и весь текст в целом
включены в разные системы отношений, получая в результате одновременно более чем
одно значение»
351
. Например, в одном и том же тексте можно найти «послание»,
адресованное научному сообществу (если аргумент формулируется на академически
признанном языке), и другое – лицам, принимающим решения (если в документе