Ю.Лотмана) как субстанция, имеющая своё начало и, соответственно, свой конец, то
есть более или менее определённую временную структуру
323
, а также такие
характеристики, как «выраженность», «отграниченность», «структурность»
324
. Отсюда
появляется термин «интертекстуальность», обозначающий рамки взаимодействия
между текстами, которые проникают друг в друга, контекстуализируются, вступают в
диалог между собой, и пр.
Вопрос о взаимоотношениях автора и текста в теоретическом плане является
очень сложным и запутанным. С одной стороны, сложно спорить с тем, что тексты
обусловлены историческими и социальными факторами, в силу чего можно говорить о
том, что они производны от внешних (недискурсивных, или «внетекстовых», если
пользоваться терминологией Ю.Лотмана) условий, которые формируют ту или иную
конфигурацию («констелляцию») дискурсивных практик. Дискурс по-разному
воспроизводится различными социальными группами: профессионалами (например, в
нашем случае – дипломатами и внешнеполитическими экспертами) и
непрофессионалами (например, общественными организациями), журналистами и
учёными, и пр. Но, с другой стороны, известна фраза М.Фуко о том, что «не автор
создаёт текст, а скорее текст формирует автора как свою функцию»
325
. В контексте
анализируемых нами в настоящем исследовании проблем эти слова следует, очевидно,
понимать в том смысле, что любой субъект, в том числе политический, каковым
является любой участник международных отношений, «формируется потоком
дискурсов», на основе которых «складываются коллективные субъекты»
326
-
государства (например, США) или создаваемые ими организации (к примеру, НАТО).
Это положение кажется нам принципиальным, поскольку дискурс, таким образом,
превращается в способ конструирования субъектов социально-политических
отношений
327
. Субъектность всегда имеет под собой дискурсивную основу; нет
субъектности вне дискурса. М.Фуко постулирует дискурсивный характер любой
власти, что можно интерпретировать как господство дискурсов над сознанием человека
в качестве орудий доминирования и подчинения. В этом смысле «субъект полагается
лишь лингвистически, само его порождение и существование предопределяется и
поддерживается речью, дискурсом»
328
. Именно благодаря дискурсу субъекты
социально-политических отношений (они же – объекты дискурса) получают свои
имена, названия, характеристики и другие атрибуты, анализируются, воссоздаются,
определяются, исчезают. В терминах Джудит Батлер, субъект производится дискурсом
в ответ на так называемый «запрос власти». «Субъекция состоит как раз в этой
фундаментальной зависимости от дискурса, который мы никогда не выбираем, но
который парадоксальным образом даёт начало нашей деятельности и поддерживает
её»
329
. Именно дискурс устанавливает между ними отношения похожести, близости,
удалённости, отличия, трансформации («дискурсивные отношения», по М.Фуко
330
).
Но отмеченная нами выше противоречивость ситуации этим отнюдь не
исчерпывается, поскольку она естественным образом трансформируется в вопрос о
соотношении власти и дискурса. В самом общем к нему можно подойти, исходя из
известного положения о «знании – власти», при котором они представляют собой
единую субстанцию, единое поле отношений контроля и подчинения. Можно
обратиться к тезису М.Фуко о том, что «нет власти без рационального использования
дискурса об истине, который проявляется во власти, исходит от власти и действует
посредством неё»
331
. Он же прибегает к такой метафоре, как «дискурсивное оружие»,
которым пользуются оппонирующие друг другу стороны какого-либо политического
конфликта
332
. Таким образом, дискурс – это инструмент, орудие власти, однако это
такой инструмент, который сохраняет возможность самостоятельного действия и
конституирующего влияния на всю систему властных отношений, которая без дискурса
теряет свои операциональные и функциональные возможности.