Колобов О.А. (под об. ред.) Внешняя политика Соединенных Штатов Америки: принципы формирования и закономерности реализации. Том 2

Подождите немного. Документ загружается.

неуправляемых потоков беженцев, наркоторговли, загрязнения окружающей

среды, распространения болезней.

• Пропаганда западных ценностей и юридических норм, которые способствуют

миру в международных отношениях, развитию международного

экономического сотрудничества, демократизации политической жизни.

Можно обратить внимание на то, что в 1990-е гг. военная безопасность не была

самой приоритетной для США. Тем не менее, она занимала свое место в системе

национальных интересов, в основном для нейтрализации наиболее крупных очагов

нестабильности. Но даже если экономическая безопасность вынесена на первое место,

на практике это легко приводит к использованию военной силы. Иерархия

национальных интересов и критерии применения силы оставались расплывчатыми в

силу неопределенности угроз.

После террористической атаки 11 сентября 2001 г. в США оживились дискуссии

по широкому спектру военно–политических проблем, в том числе по новым подходам

к формулированию национальных интересов и соответствующих способах военной

защиты. Теракт как таковой незначительно повлиял на содержание, а лишь поменял

приоритеты внешней политики, да и то, как считают неореалисты, ненадолго. Эта

угроза должна отойти на второй план после разгрома режима Талибан, ликвидации

сети Аль–Каеда и демонстрации государствам, прямо или косвенно поддерживающим

террористов, что возмездие будет неминуемым и скорым. По рекомендациям

неореалистов, в долгосрочном плане США следует наладить руководство

антитеррористической коалицией, переустроить власть в Афганистане, контролировать

распространение оружия массового поражения и улучшать отношения с арабскими

странами

Гораздо более сильное влияние на формулирование стратегических целей оказали

структурные изменения международной системы, связанные с первым десятилетием

существования постбиполярного мира. Важность национального интереса теперь не

обязательно связывается с интенсивностью ожидаемого конфликта, когда Пентагон

нацеливался в первую очередь на ведение крупномасштабных войн. Поскольку для

США пока нет непосредственной военной угрозы, предлагается включать в одну

категорию интересы, требующие различной степени военного насилия. Здесь сказался

парадокс сегодняшнего дня — снижение внутренней безопасности США, которые

остались при этом единственной супердержавой. Ситуацию усугубляет то

обстоятельство, что и ядерное, и обычное сдерживание не имеют более того

устойчивого и предсказуемого эффекта, как во времена холодной войны. Эксперты

Университета национальной обороны говорят о триаде интересов и средств для их

обеспечения. Во главе их стоят интересы выживания (survival):

− Выживание нации. Для защиты используются средства ядерного сдерживания,

система национальной ракетной обороны и стратегическая разведка.

− Внутренняя безопасность (homeland security) предполагает защиту важнейшей

инфраструктуры, борьбу с терроризмом путем взаимодействия вооруженных

сил, национальной гвардии и гражданских служб.

− Экономическая безопасность достигается обеспечением свободного

мореплавания и космической навигации, свободного доступа к сырью,

защитой финансовой системы от внешних воздействий, участием в операциях

против международных преступных организаций.

Вторые по значимости — жизненно важные (vital) интересы. Они направлены на

поддержание устойчивого мирового порядка, в данном случае лидерства США. В

отличие от предыдущих, эти интересы не имеют немедленных последствий для

американских граждан, в то же время предполагают полный спектр военных мер:

− Защита союзников в рамках военно–политических договоров за счет

постоянного военного присутствия за рубежом, развития потенциала быстрого

развертывания сил и военной инфраструктуры

для ведения обычной

крупномасштабной войны в любом регионе мира.

− Защита демократических и других государств, способствующих региональной

стабильности. Она достигается постоянным или временным военным

присутствием в регионах. Но в случае отсутствия договоров или

ограниченных возможностях развертывания предполагается опора на военно–

морской флот, силы быстрого реагирования, экспедиционные силы

. Другое

средство — это нанесение ударов с удаленных баз (или из континентальной

Америки), преимущественно высокоточным оружием. Их цель — упреждение

противника, оказание влияния на его политические решения и перенос

военных действий на его территорию. Специальные операции используются,

если прямое военное вмешательство по каким–либо причинам затруднено.

− Задача сдерживания или прекращения региональных конфликтов решается

теми же средствами, но в еще менее подготовленных и благоприятных

условиях, как с точки зрения политической (нежелание предоставить

территорию для обеспечения операции), так и военной (необходимость

подавить сопротивление противника в прибрежной зоне для высадки десанта).

Примечательно, что безопасность союзников фактически отделена от

безопасности самих США, что противоречит сущности оборонной доктрины НАТО и

дополнительно свидетельствует о тенденции к снижению значимости этой организации

и интересов союзников в глазах США.

Замыкают триаду важные (value) интересы. Они не предполагают обязательного

применения силы или других активных действий:

• Предупреждение внутренних конфликтов и миротворчество. С помощью

военных и полувоенных операций достигаются условия, при которых

враждующие стороны подписывают мирное соглашение. Среди них эвакуация

граждан, конфликт низкой интенсивности, специальные операции,

психологические операции, налаживание военно–гражданского

сотрудничества с местными властями, военное обучение, развертывание

военной инфраструктуры.

• Операции по поддержанию мира не обязательно требуют военных действий,

но предполагают регулярное участие военных в стабилизации ситуации на

основе существующих договоров. Военная миссия может включать

гуманитарную помощь и двустороннее военное сотрудничество

Описанный подход ориентирует администрацию США обеспечить вооруженным

силам такое финансирование и принять такую концепцию военного строительства,

чтобы Пентагон мог поддерживать одновременно самый широкий спектр боевых

возможностей, а политическое руководство не было связано какими–то жесткими

концептуальными рамками. Некоторые военные эксперты видят в этом наиболее

адекватный способ быстро приспособить вооруженные силы к нетрадиционным

вызовам, будь то асимметричный ответ, международный терроризм или иной фактор,

который может неожиданно проявиться в условиях неопределенности угроз.

Существующие сегодня концепции

, которые господствуют в министерстве обороны и

пока планируются на ближайшее будущее, соответствуют стереотипам холодной

войны, т.е. обращены на интенсивность вероятного конфликта.

Другая причина войн на уровне государства связана с существованием

государств–империй. Империи изучались разными общественными науками. Они

находились в фокусе внимания истории и компартивистики

, геополитики

политэкономии

, марксизма–ленинизма и неомарксизма

, поэтому к моменту

формирования неореализма уже существовало множество аспектов и точек зрения на

этот предмет. Как отмечает Доминик Ливен, в понятие империи вкладывали различный

смысл в разных странах и в разные времена. В средневековой Европе как нечто

положительное и универсальное, в конце XIX в. как символ процветания, а в XVIII в. и

во второй половине XX в. как негативное явление, несущее угнетение и авторитаризм.

В Великобритании «империя» ассоциируется с героической страницей собственной

истории; в современных США фиксируется негативное значение типа «мировое зло»,

применимое и к межгалактическим фантастическим войнам, и к враждебным

государствам. В условиях советско–американского противостояния в годы холодной

войны в понятие империи часто вкладывался заведомо негативный

идеологизированный смысл

Показательно, что до сих пор большинство американских ученых выступает

против того, чтобы считать современные США империей. Если они и употребляют этот

термин, то в метафоричном значении, подчеркивая масштаб превосходства. В качестве

довода указывают на то, что страна образовалась в ходе колониальной войны за

независимость, а также на демократизм политической власти. Однако если считать

империей в самом общем виде некую систему влияния, которая основана на

процветании, могуществе и культурной привлекательности, то США вполне подпадают

под определение империи. Большинство современных работ исторического жанра

условно делят на две группы. Одна из них сосредоточена на европейских морских

империях, их колониальном опыте, экономической и культурной агрессии. Другая —

на материковых империях, которые отличает абсолютизм, военная мощь, иногда

религиозный универсализм

Неореализм не внес концептуальной новизны в изучение империй, оставшись

преимущественно эклектичным. Термины «империя» «гегемон», «мировой лидер»

использовали сторонники циклических теорий, гегемонистской стабильности и

историко–системного направления, не особенно вдаваясь в проблему определений. В

этих работах влияние империи или гегемона рассматривалось главным образом сквозь

призму их системной роли. В большинстве случаев имеется в виду преобладание в

международной системе с точки зрения распределения силы, а не специфика и формы

влияния.

Некоторые авторы вкладывали в эти термины несовпадающие значения, иногда

противопоставляя их между собой. Например, Джон Миршаймер называет гегемоном

«такое государство, которое доминирует над всеми государствами системы»

100

. По его

мнению, Британскую империю XIX в. не следует считать гегемоном, так как она имела

серьезных соперников в лице России, Франции, Пруссии. Джордж Моделски,

представитель теории циклов, делает акцент не на превосходство лидера, а на его

инновационную активность и способность конструктивно влиять на международную

систему. В отличие от Миршаймера, он причисляет Британию XIX в. к гегемонам

101

На уровне анализа взаимодействий государств неореалисты уделяют основное

внимание связи военной экспансии с внутриполитическими атрибутами государства–

империи. В работах такого рода империя тоже трактуется широко и неопределенно, по

сравнению с исследованиями исторического жанра: как некий конгломерат народов,

управляемый доминирующим этносом. Чаще всего не различаются формы

объединения, степень зависимости, форма правления и политический строй. В

результате в одном ряду оказываются империи Древнего мира; колониальные империи

с заморскими владениями по типу Великобритании и Франции; протектораты,

возникшие после распада колониальных систем; Оттоманская и Австро–Венгерская

империи; царская Россия; тоталитарный СССР вместе со странами Восточной Европы;

фашистская Германия

102

. Расплывчатый критерий принадлежности к империи приводит

к тому, что у современных американских авторов СССР считается империей, а Китай,

Индия и Индонезия — полиэтничными обществами

103

. Но в полиэтничных

государствах тоже есть доминирующая этническая группа. В чем тогда состоит

отличие империи от многонационального государства, остается неясным.

Джэк Снайдер видит особенность империй в том, что при существовании

сплоченных элит экспансионизм государства превосходит тот уровень, который

необходим для разрешения внутренних экономических и политических проблем. Под

империей он понимает периоды экспансии в истории великих держав: Германии,

Британии, СССР, Японии, США. Захватническая политика этих государств

диктовалась интересами элит. Каждая из элит отличается по интересам и

предлагаемым средствам для их достижения. Одни отдают предпочтение экспансии,

другие стремится к достижению полного контроля над экономикой. Элиты образуют

долгосрочный союз и добиваются контроля над идеологией и средствами пропаганды.

Для укрепления своей власти правящая коалиция создает «стратегические мифы»,

маскируемые под национальные интересы, которые готовят рациональную базу

агрессивной политики. Мифы, на которых останавливается Снайдер, связывают

необходимость военной экспансии с проблемой безопасности. «Теория домино»,

популярная в годы холодной войны, говорит о кумулятивном эффекте при потере

влияния над периферийными странами. В итоге империя лишается источников мощи

для успешной борьбы с конкурентами.

Другой миф убеждает в преимуществах нападения перед обороной, например,

когда речь идет о нестабильной границе. Третий сводится к навязыванию политики

устрашения, чтобы политический оппонент перешел от стратегии балансирования к

стратегии следования в фарватере лидера. Снайдер считает, что в истории достижение

безопасности через экспансионизм редко приводило к успеху. Это связано с тем, что

подобная практика противоречит двум принципам международной политики: балансу

сил и постоянному росту стоимости военных расходов. В результате империя

перенапрягает силы и терпит поражение.

По Снайдеру, чрезмерная экспансия в большей мере характерна для государств с

консолидированными элитами и в меньшей — для демократических. В последних

труднее навязать мифы, потому что нет монополии на средства массовой информации,

а интересы различных элит сложно согласовать

104

. Снайдер считает, что трактовка

неореалистами военной экспансии империй выглядит неполной, а порой она близка к

неолиберализму. Объясняя экспансию, он делает акцент на внутриполитические

факторы: интересы элит и навязывание агрессивной идеологии и стратегии. Правда,

тезис о том, что при демократии элите гораздо труднее навязывать обществу выгодные

мифы, в общем–то, сам является мифом, как показали хотя бы кампании в

Великобритании и США по подготовке общественного мнения к интервенции против

Ирака в 2003 г.

Распад империи также может приводить к росту насилия как внутри бывших

владений, так и во внешней политике новых государств. Пока империя существует, она

обеспечивает безопасность от внешнего противника и разрешает внутренние

противоречия между народами. Крах верховной власти сопровождается тем, что для

новых субъектов международной политики исчезают гарантии безопасности. Плюс к

этому семена конфликтов заложены в принципе и средствах, которые были в

основании империи: жестокое завоевание или подавление сопротивления, создание

искусственных внутренних границ между этносами, насаждение противоречий между

ними для отвлечения от борьбы с центральной властью.

Коллапс империй способен провоцировать цепную реакцию нестабильности в

других полиэтничных государствах. Еще до распада СССР Пол Кеннеди отмечал, что

дезинтеграция такой страны чревата военными конфликтами. «Нет ничего в характере

или традициях государства русских, чтобы утверждать, что оно может когда–нибудь

легко принять упадок империи. Из истории очевидно, что ни одна из чрезмерно

больших, многонациональных империй… — Оттоманская, Испанская,

Наполеоновская, Британская — не возвращалась к начальной этнической базе до тех

пор, пока не терпели поражение в войне с великой державой или были ослаблены

войной, так что уход империи становился неизбежным»

105

. Марк Кац считает, что по

примеру СССР возможно оживление сепаратизма в Китае, Индонезии, Индии.

Тенденция к фрагментации может стать самым серьезным вызовом безопасности

международной системе в начале третьего тысячелетия

106

Народы, получившие суверенитет в результате развала империй, часто создают

лишь неполноценные государства, провоцирующие конфликты и нестабильность

самим фактом своего существования. Именно так произошло с некоторыми бывшими

союзными республиками в составе СССР или бывшей Югославии. Одни псевдо–

государства длительное время вынуждены решать проблемы спорных территорий,

равенства в многонациональном обществе, доказывать собственную легитимность. В

процессе государственного строительства многие этнические группы зачастую

оказываются в ущемленном положении

107

. Другие государственные новообразования

не имеют ресурсов для независимого существования. Третьи в прошлом были частью

нескольких государств, что умножает обозначенные проблемы.

Ситуация усугубляется тем, что великие державы способствуют или

препятствуют развалу империй исходя из своих политических интересов. Кувейт

долгое время был провинцией Ирака внутри Оттоманской империи, а затем получил

статус независимого государства. Поэтому имели свои основания как претензия

Саддама Хусейна на присоединение Кувейта, так и стремление Кувейта сохранить

независимость, которую он не в состоянии защитить без непосредственной военной

поддержки США.

К заметным условиям развязывания войн относят накопление вооружений. Связь

гонки вооружений с конфликтностью международной системы не всем американским

исследователям представляется однозначной: гонка не обязательно ведет к войне, а

военно–промышленный комплекс не имеет достаточно большого веса в принятии

подобных решений. По мнению многих, рост вооружений не играет самостоятельной

роли, а должен рассматриваться наряду с другими факторами

108

. Более широко вопрос

поставил Пол Кеннеди, выделив в накоплении вооружений несколько аспектов:

результаты переговоров об ограничении гонки вооружений; двусторонняя и общая

гонка вооружений; роль экономического фактора; соотношение количества и качества

оружия. Очевидно, не всякая война есть результат гонки вооружений, чему есть

достаточное количество примеров из истории

109

Кеннеди приходит к выводу, что большинство войн как раз не связано с ростом

количества вооружений. Его позиция основана на том, что процесс накопления оружия

сам по себе не происходит линейно, а переживает циклические спады и подъемы,

обусловленные различными политическими и экономическими обстоятельствами.

Кеннеди приводит в пример Наполеона III, который вынужден был отвлечь ресурсы от

укрепления флота для борьбы с растущим влиянием Пруссии. В другом случае

соперничество в кораблестроении между Британией и франко–русским альянсом было

прервано примерно к 1905 г. из–за растущего империализма кайзеровской Германии.

Решение о войне принимается политическим руководством достаточно

независимо и от влияния «милитаристов», и от состояния спирали гонки вооружений,

которую государство вполне успешно может регулировать. Конечно, военно–

промышленный комплекс зарабатывает деньги на гонке вооружений, но лишь после

принятия решения, продиктованного политическими соображениями. Например, так

провалились переговоры о разоружении в конце 1920-х гг., когда Франция оказалась

перед выбором, стоит ли следовать договору с Британией при нарастающей

милитаризации и общей мощи Германии. В конечном счете подоплека войн видится

Кеннеди в сдвиге баланса сил, за которым стоят тенденции экономического развития и

возникающие на их основе противоречия

110

В среде неореалистов весьма популярно мнение, что накопление оружия, в том

числе ядерного, нельзя считать абсолютно негативным — в определенных условиях

оно может играть даже стабилизирующую роль. Утверждается, что разрушительный

характер современной войны сдерживает многие страны от использования силы. В

защиту такой точки зрения ссылаются на статистические исследования, подобные

проведенным еще в 1970-е гг. Дэвидом Сингером и Мелвином Смолом

111

. На данных,

охватывающих полтора века, они показали, что между накоплением вооружений и

развязыванием войн нет математической корреляции. Вслед за Кеннетом Уолтсом

112

отсутствие войны между СССР и США после Второй мировой войны объясняется

политикой балансирования на грани ядерной войны. Несмотря на непрекращавшуюся

гонку вооружений, мир сохранялся только благодаря обоюдному осознанию

последствий прямого военного конфликта двух супердержав. Причем это мнение

разделяли западноевропейские правительства, которые присоединились к политике

ядерного сдерживания и участвовали в модернизации ядерных сил НАТО

113

Американские исследователи выделяют следующие условия, которые обеспечили

номинальный мир во второй половине XX в.:

• разрушительная сила ядерного оружия;

• интеграция ядерного оружия в военные структуры и доктрины НАТО и

Варшавского договора;

• ясно очерченные и согласованные границы ответственности двух военных

альянсов;

• намерение обоих альянсов использовать силу, если одна из сторон начнет

агрессию;

• обоюдное понимание, что в полномасштабной войне победителя не будет;

• согласие, что в случае войны весьма велика вероятность ее перерастания в

ядерную;

• способность супердержав удерживать сателлитов от конфликтов между собой

и одновременно участвовать в региональных конфликтах;

• стабильность политических режимов внутри альянсов

114

Кеннет Уолтс утверждает, что после окончания холодной войны получение

ядерного оружия странами, не относящимися к великим державам, способствует

общему снижению военных расходов и делает более умеренной их внешнюю

политику. Ядерное оружие выполняет сдерживающую роль, так как дает им гарантию

от нанесения противником безответного удара. Тогда гонка стратегических обычных

вооружений теряет смысл. Логика сдерживания, становясь доминантой внешней

политики, в определенных пределах не требует немедленного ответа на появление

новых систем оружия у противника, что также стабилизирует отношения. Для этих

стран уроки холодной войны делают очевидным разорительность гонки вооружений,

которая приводила к взаимному ослаблению США и СССР

115

. Уязвимость этой

позиции состоит в том, что она основана на принципе рациональности политики,

причем именно в том варианте, который предлагает сам Уолтс. Кроме того, он говорит

о главной тенденции, которая складывается в международной системе объективно, но

государства вовсе не обязательно следуют ей на практике.

Другой довод в пользу стабилизирующей роли арсеналов оружия приводит Сейом

Браун: если уровень вооружений противников находится на оптимальном уровне,

вероятность военного конфликта уменьшается, и наоборот

116

. Оптимальности дается

довольно общее и расплывчатое толкование: это такое соотношение вооружений,

которое не нарушает сложившееся статус–кво при условии отсутствия

антагонистических интересов государств. Война возникает тогда, когда между

противниками складывается очевидное неравенство в военной силе. Оно может быть

не только следствием объективного процесса, но и практической политики, например,

в виде развертывания вооруженных сил или форсирования военного строительства. По

Брауну, стремление СССР как можно быстрее создать атомное оружие привело к

появлению американских планов по нанесению превентивных ядерных ударов по

советской территории

117

Наконец, многие считают, что высокий уровень военных расходов США оправдан

во время переходного периода к более стабильной и мирной системе

118

. Вероятность

ядерной войны между великими державами уменьшилась, но количество региональных

конфликтов с применением обычного вооружения возросло. Проблему усугубляет

доступность современного оружия негосударственным субъектам политики, в том

числе международным террористам. Таким образом, в зависимости от конкретной

ситуации накопление военных арсеналов может как способствовать укреплению

безопасности, так и стать источником военных конфликтов.

Гонке вооружений способствуют многие факторы. Среди них неполнота

информации об оружии противника, сложность оценки его военного потенциала.

Достаточно трудно одновременно учесть тактико–технические характеристики

аналогичных систем вооружения, асимметрию по другим системам, особенности

тактики и стратегии противника, возможность передачи военных технологий

союзниками, степень доступности на мировом рынке новейшего оружия. В результате

многие страны стремятся не только гарантировать свою безопасность, но и увеличить

арсеналы, которые обеспечат защиту от внезапных и неучтенных угроз.

Другим условием, провоцирующим гонку вооружений, является содержание

военных доктрин. Договор о противоракетной обороне (ПРО) 1972 г. поставил предел

совершенствованию стратегических наступательных вооружений и способствовал

укреплению международной стабильности. Но затем стратегия министерства обороны

США изменилась. Вместо ядерного сдерживания, основанного на гарантированном

обоюдном уничтожении, был взят курс на достижение превосходства при обмене

ядерными ударами

119

. Программа Стратегической оборонной инициативы (СОИ),

выдвинутая президентом Рональдом Рейганом в 1983 г., подразумевала создание

космических комплексов для защиты США от ядерного нападения

120

. Программа СОИ

привела в шок многих военных аналитиков в США и СССР, так как выводила гонку

вооружений на новый виток. Даже в случае полного воплощения замысла программы в

жизнь в смысле надежности (что ставилось под сомнение), СОИ все равно не защищала

бы от ядерных подводных лодок и стратегической авиации. В 2002 г. США вышли из

договора по ПРО 1972 г., и на повестке дня сразу же остро встал вопрос о стремлении

Северной Кореи, Ирана, других стран получить в свои руки ядерное оружие. США

заявили о готовности силой оружия разоружить их сразу вслед за Ираком.

Одним из факторов гонки вооружений считается экономический, что выражается

в стремлении военно–промышленного комплекса развитых стран к расширению

рынков сбыта. При этом отмечается, что продажа устаревших видов оружия

стимулировала интерес некоторых стран к оружию массового поражения. Именно

таким образом принимались решения о разработке собственного ядерного оружия в

Израиле, Южной Африке, Пакистане. Только благодаря дипломатическим усилиям

США Южная Корея и Тайвань отказались от подобной идеи

121

Продажа оружия в другие страны, которая стимулирует гонку вооружений на

региональном уровне, имеет не только экономическую подоплеку, но и служит

средством обеспечения военно–политической стратегии великих держав. В политике

США торговля оружием сыграла весьма значительную роль в формировании

выгодного баланса сил по итогам трех важнейших войн XX в.: Первой, Второй

мировой и холодной. Сотрудничество в военной области с Саудовской Аравией в

течение 1970–80-е гг. создало инфраструктуру, которая обеспечила американцам

эффектную победу над войсками Саддама Хусейна в 1991 г. Поставки современного

оружия Израилю уменьшают надежды арабских стран на возможность военной

победы.

Идеология как комплекс ценностей, представлений и теорий из различных

областей, которые направляют жизнь общества, в определенных исторических

условиях выступает одной из причин войны. Агрессивная идеология принимает

различные политические формы, а ее носителем может быть и государство, и часть

общества.

Ярким примером влияния агрессивной государственной идеологии на внешнюю

политику служат советско–американские отношения в годы холодной войны. Тезис

марксизма–ленинизма о непримиримости противоречий социализма и капитализма

порождал взаимное недоверие и трактовался на Западе как присущая Советскому

Союзу и его союзникам агрессивность. В свою очередь, для США характерны идеи

мессианства об утверждении в мире идеалов свободы и демократии. Причем это

мессианство замешано на протестантской нетерпимости ко всякому инакомыслию и

уходит корнями к временам «отцов–пилигримов». В основе американской доктрины

«сдерживания коммунизма», которая на заре холодной войны была изложена в

директиве СНБ–68, прослеживается существенное влияние идеологической

непримиримости к СССР. Стратегия сдерживания в той или иной модификации

просуществовала до распада СССР. В итоге идеологическая конфронтация дошла до

логического конца, превратившись в противостояние по всем направлениям в

глобальном масштабе. В 1980-е гг. «крестовый поход против коммунизма» стал

знаменем внешней политики президента Рональда Рейгана.

Военные интервенции этого периода в немалой степени объясняются

стремлением одержать победу на коммунизмом в планетарном масштабе, опираясь на

военную силу. Захват Соединенными Штатами Гренады в 1983 г. представляет собой

весьма характерный случай. В политике СССР аналогичным примером решающего

влияния идеологии на политику послужил ввод войск в Афганистан в 1979 г., хотя там,

безусловно, присутствовали интересы безопасности.

После окончания холодной войны в странах «третьего мира», а также странах,

переживающих переходный период к новому социально–политическому укладу,

идеология часто превращается в инструмент борьбы не только против другой части

общества, но и получает продолжение во внешней политике государства. В связи с

этим особое внимание американские ученые обращают на различные проявления

национализма. До сих пор для американской науки было характерно преимущественно

негативное отношение к этому явлению

122

. Современные авторы определяют

национализм с помощью двух признаков. Первый состоит в том, что лояльность членов

этнической группы к своему сообществу на основе исторической, культурной,

языковой и религиозной общности превосходит лояльность к другим группам и

государству в целом. Второй признак — стремление этнической группы к

самоопределению вплоть до образования собственного государства

123

. Видимо, такое

определение не вполне корректно, так как содержит одновременно идеологический

компонент и политическую деятельность.

Национализм может иметь различные особенности, но в самом общем виде

американские авторы делят его на гражданский, этнический, революционный и

контрреволюционный. Гражданский национализм, характерный для США, Франции и

Британии, основан на лояльности к определенным политическим идеям и институтам.

Получение гражданства для инородцев предполагает главным образом длительное

проживание на территории страны. В отличие от других, этот вид национализма с

наименьшей вероятностью переходит в военное столкновение. Этнический

(религиозный) национализм, характерный для Германии, Сербии опирается на

историческую, кровную, культурную, религиозную и языковую общность.

Революционный национализм нацелен на защиту радикальных политических

изменений в государстве, а контрреволюционный — на их подавление, как во времена

Французской революции

124

. Речь идет, конечно, о преобладающей тенденции, а не о

существовании этих видов национализма в чистом виде.

В конкретно–исторических условиях этно–религиозный национализм может

получить особый вес. На примере политизации ислама можно наблюдать симбиоз

идеологии с религиозными и социально–политическими идеями. Если в христианстве

светская и духовная власть разделены, ислам не делает такого различия. Благодаря

этому во многих странах влияние религии на политику очень велико, как в

Афганистане, Иране и Пакистане. В случае прихода к власти радикальных сил такие

государства служат источником агрессии, как видно на примере режима Талибан.

Этнический и религиозный факторы в практической политике разделить сложно.

Исследователи обращают особое внимание на связь национализма и войны, начиная с

1980-х

125

. Общая система ценностей, сознание своего единства и отдельности от

остальной части общества, особые культура, язык и религия формируют и сохраняют

этнические группы населения. Но из всего их многообразия наибольшей

сплоченностью и силой отличаются те, кого объединяет еще и чувство ущемленности

своего положения в государстве. Однако, вовлекаясь в политику на волне протестных

настроений, эти сообщества и возникшие на их основе организации чаще всего

попадают в подчиненное положение более мощным политическим силам и служат

питательной почвой для радикальных движений под флагом национализма. Требование

политического самоопределения ведет к вспышкам вооруженного насилия, которые

легко пересекают государственные границы.

Многие считают, что в идейной основе большинства современных военных

конфликтов на этнической почве

126

лежит противоречие между укладами жизни.

Материальные выгоды имеют относительно меньшее значение, хотя могут

способствовать усилению воинственности. Все же именно этно–культурные и

религиозные ценности многие политики используют для того, чтобы мобилизовать

общину на применение силы, убеждая в существовании угрозы образу жизни либо

провоцируя такую ситуацию. Источником агрессивности служит нетерпимость к

ценностям и религии других этносов, убеждение в богоизбранности и универсальности

своих убеждений. Ярким примером может служить многолетний арабо–израильский

конфликт.

Сэмюэл Хантингтон, представитель геополитики, пишет, что «религия разделяет

людей даже острее, чем этническая принадлежность... Как только люди определяют

свою идентичность в религиозном и этническом отношении, они начинают

воспринимать отношения с другими людьми по типу «мы» против «них»»

127

Хантингтон даже предсказывает в будущем противостояние стран западной

либеральной демократии союзу конфуцианско–исламских государств, которые не

разделяют таких фундаментальных для Запада ценностей, как права человека и

развитие институтов демократии. Симптомы подобной конфронтации видны в

политике фундаменталистских движений на Ближнем и Среднем Востоке с ярко

выраженной антиамериканской и антизападной направленностью.

Примеры проявления насилия на почве нетерпимости можно найти в действиях

сторонников многих религий. Более того, религиозные догматы могут предполагать

насилие во имя выполнения святой миссии. Об этом говорят цитаты из документов

организации «Исламский джихад», ответственной за убийство в 1981 г. президента

Египта Анвара Садата: «... любой, кто отклоняется от моральных и общественных

требований закона ислама — подходящая цель для джихада; к этим целям относятся

как вероотступники внутри мусульманской общины, так и внешние враги...

Настоящему солдату ислама позволяется [в некоторых рамках] использовать все

доступные средства для достижения справедливой цели»

128

. В части Библии,

называемой Ветхим Заветом, также можно найти указания, что есть особый народ

Израиля, который избран свыше носителем божественного промысла. Враги,

преступники и все другие народы угрожают выживанию избранного народа, а значит,

общественному и космическому порядку. Поэтому определение «других» достойными

уничтожения служит средством самоутверждения и самосохранения богоизбранных

129

Религиозный и нравственный запрет на убийство человека преодолевается через

его дегуманизацию: «четкая линия проведена между нами и ними, между чистыми и

нечистыми, между теми, кто достоин спасения, а кто заслуживает уничтожения. Враг…

— это не просто человек..., а чудовище, нечистое, вредное»

130

. Религия, вытесняя и

заменяя реальный мир, в котором живет человек, на божественный, может сделать

насилие легитимным средством защиты от того, что воспринимается как

противостоящее, враждебное догматам веры, святым местам и традиционному укладу

жизни.

Политическая антропология обращает внимание на связь глобализации и так

называемого «удаленного национализма». Эмигранты, добившиеся успеха в новом

обществе, легко поддаются политическим манипуляциям. Они сохраняют

религиозную, культурную и эмоциональную привязанность к родине, но она все

больше становится воображаемой страной, а не реальной. Повышение социального

статуса и благосостояния питает критические настроения в отношении покинутой

страны. В то же время эмигранты не испытывают на себе последствий от собственных

политических действий, касающихся бывшей родины. В итоге они часто вовлекаются в

организацию и поддержку этнических конфликтов, попадают под влияние

фундаменталистских и террористических организаций

131

И все же природа современного агрессивного национализма не имеет

однозначного объяснения. Согласно неореализму, национализм в виде военного

насилия является реакцией на внешнюю угрозу безопасности. Однако очевидно, что

без привлечения внутриполитических факторов этот тезис мало что говорит. В поисках

причинных связей многие западные ученые отказываются от упрощенных

представлений, сводящих проблему к накоплению исторических противоречий между

этносами, которые обостряются в эпоху перемен. По такой схеме американские

специалисты рассуждали о национализме в ряде постсоветских государствах, в

политике которых отчетливо прослеживалась антирусская направленность. В самой

России, по аналогии с Веймарской Германией, рост национализма связан с поражением

и развалом СССР, экономическими трудностями переходного периода и крушением

имперского сознания.

Говоря о наиболее общей тенденции роста национализма, некоторые неореалисты

обращаются к особенностям эпохи модерна, которые привели к «усилению

национальной идентификации». Сам процесс национально–государственного

строительства обычно сопровождался этническими войнами. Образование системы

национальных государств в Европе дало более эффективную форму для достижения

целей общества, которое становилось все более сложно организованным: углублялось

разделение труда, развивалось военное дело, технологии, коммуникации, политическая

организация. Гражданская лояльность укреплялась в процветающих государствах, а

неуспех усиливал национализм, в основе которого было «стремление создать более

совершенное государство». В свою очередь, государственная власть использовала

национализм как опору для сплочения общества и для поддержки силовых действий

132

Национализм становился базой для создания чувства общих, национальных интересов.

Еще одна, близкая точка зрения, ставит насилие на почве национализма в контекст

борьбы элит за власть с внутренними и внешними конкурентами

133

Барри Поузен обращает внимание на национализм как необходимое средство,

которое использует государство, чтобы «мобилизовать созидательную энергию масс и

дух самопожертвования миллионов солдат». Необходимость выводится из

структурных соображений: государство вынуждено заботиться о безопасности в