Колобов О.А. (под об. ред.) Внешняя политика Соединенных Штатов Америки: принципы формирования и закономерности реализации. Том 2
Подождите немного. Документ загружается.
Затянувшийся процесс перехода России к демократии со временем несколько
ослабил эйфорию экспертов либерального лагеря, так оптимистично
прогнозировавших успешность российской демократизации. Американские либералы
пытались определить причины затянувшегося демократического транзита в России,
давая собственные оценки образовавшейся в России политической системы. В
настоящей подглаве мы проанализируем те теоретические сложности, с которыми
столкнулась американская «транзитология».
Почти все американские эксперты либерального крыла согласились с тем, что
период демократической трансформации в России - самый продолжительный,
конфронтационный и уязвимый по сравнению с другими бывшими социалистическими
странами. Майкл Макфол (профессор Стэнфордского университета и сотрудник фонда
Карнеги) даже предположил, что Россия пережила не один, а три перехода к
демократии. Первый начался при М.Горбачеве, когда были сделаны шаги по
либерализации, включая большую свободу слова и протодемократические выборы.
477
Следующая попытка демократического перехода была предпринята после
августовского путча, когда перед демократическими силами во главе с Б.Ельциным
открылась уникальная возможность создать и легитимизировать новый
демократический строй. “Октябрьские события” 1993 г. нанесли серьезный удар по
демократии, ослабив поддержку либеральных идей населением. После принятия новой
Конституции начался третий этап демократического транзита, характеризовавшийся
продвижением России к электоральной демократии, причем вплоть до победы
Б.Ельцина на выборах 1996 года казалось, что характер будущего политического
устройства еще окончательно не определен.
Наблюдая за трудностями продвижения России к демократии и за мутациями её
политического строя, эксперты-либералы отмечали различные факторы, затрудняющие
консолидацию демократических институтов и ценностей. Прежде всего, они обращали
внимание на те важнейшие компоненты демократического общества, адаптация
которых на российской почве вызывает наиболее серьезные трудности, а именно:
демократический характер политической власти; либеральные экономические
реформы; верховенство права. В условиях российского хаоса 1990-х гг. оказалось
невероятно трудно создать контролируемую власть. “Либеральные ценности в России
оказались под угрозой не только государственной немощности, но и деспотической
власти”, - отмечал профессор Принстонского университета Стивен Холмс
478
.
Анализируя затянувшиеся процессы демократического транзита в России,
американские эксперты обратили внимание на существующие противоречия в
организации российской политической власти. С одной стороны, фактором,
пролонгирующим переходный период, стали, по их мнению, множественные попытки
установления в РФ суперпрезидентской республики. С другой стороны, на деле
законная власть в России оказалась настолько слаба, что породила неупорядоченность
политической системы, беспорядок в управлении, безответственность и
неисполнительность. Что касается первого фактора, то большинство аналитиков
предположили, что российское стремление к концентрации политической власти в
руках одного человека, в данном случае президента, объясняется менталитетом нации,
а именно исторической склонностью русских к авторитаризму. Однако Юджин Хаски
(директор программы российских исследований Университета Стетсон во Флориде) в
монографии “Президентская власть в России” отметил, что вряд ли всерьез можно
говорить о “суперпрезидентстве” в России, поскольку этот институт (при всей
неограниченности полномочий с точки зрения закона) на практике оказался
неэффективной и слабой с точки зрения государственного управления конструкцией.
По мнению профессора Ю.Хаски, институт российского президентства, к сожалению,
вобрал в себя многие черты прежней коммунистической власти
479
.
121
Майкл Макфол выразил иную точку зрения, высказав предположение, что
институт сильного президента и его “сверхвласть” выросли из самого процесса
преобразований. “Замысел новой конституции отражал то, что Б.Ельцин и его
сторонники считали тогда наиболее благоприятным для себя”
480
, а общенародное
одобрение новой конституции облегчило установление сильной президентской власти.
В либеральном крыле политико-академического комплекса США развернулись
интересные дискуссии относительно того, какие условия жизнедеятельности
государства необходимы для успешного реформирования его экономики. Большая
часть экспертов рассматривали конституцию как необходимую политическую
предпосылку для успеха экономических преобразований. По их мнению, для
эффективных реформ экономики необходимо, чтобы государство дало гарантии того,
что либеральный курс не будет подвергнут радикальному пересмотру и результаты
реформ не будут экспроприированы. Конституция рассматривается в этом ряду как
главный гарант обязательств, поскольку ограничивает возможные “метания” в
поведении государства. Поэтому, делали вывод сторонники “конституционного
подхода”, успешная экономическая реформа должна сочетаться с ограничением
исполнительных полномочий. В России же стала наблюдаться парадоксальная
ситуация: с одной стороны, исполнительной власти были предоставлены широчайшие
права, сравнимые разве что с полномочиями президента в латиноамериканских
государствах. С другой стороны, конституция 1993 г. давала весомые гарантии того,
что демократические достижения не станут временным явлением, а российское
правительство не будет впредь агрессивно-тираническим. Но даже эти, на первый
взгляд, вполне благоприятные исходные условия не привели к положительному
результату: экономика в России продолжала находиться в удручающем состоянии.
Пытаясь в очередной раз понять причины неудач российских экономических реформ,
американские либералы попытались определить факторы, препятствующие успешной
экономической трансформации. Основные из них они видели в следующем:
♦ в слабости, неэффективности и некомпетентности центральной
власти;
♦ в хронической неплатежеспособности государства (государство не
может честным путем направить бюджетные средства на создание
и поддержание общественных служб);
♦ в гигантском размахе коррупции;
♦ в слабости законодательной и судебной ветвей власти (рынок
держится на законодательных решениях, которые не имеют
реальной силы в политически дезорганизованном обществе);
♦ в нестабильности процедур торговли, банковского дела,
таможенных пошлин и налоговых правил, которые сделали
Россию малопривлекательной страной для серьезных инвестиций
в инфраструктуру и производство
481
.
Многие американские аналитики напрямую связали проблемы экономического
реформирования с “иллиберальным характером” власти в России, отметив, что, к
большому сожалению, в России в 1993 г. была принята “конституция без граждан”,
поскольку большинство россиян так и не увидели никакой связи между их
повседневными заботами и системой власти, установленной в России новой
Конституцией
482
. Между тем, эксперты-либералы были уверены, что только активное
участие личности в общественной жизни сможет обеспечить поступательное движение
к построению в России демократического общества. Как отмечал Роберт Путнам в
исследовании, посвященном проблемам демократических транзитов, для успешной
демократизации население должно оказывать постоянное влияние на государство через
различные социальные институты, свободные от государственного контроля. Граждане
должны приобретать навыки и развивать необходимые структуры для того, чтобы
122
представлять свои мнения и требования правительству
483
. Российское государство
заложило основы гражданского общества, поскольку не только допустило
существование неправительственных институтов, но и узаконило их. Однако дальше
этого дело не пошло. Р.Роуз назвал российское гражданское общество “обществом
песочных часов”, отметив, как ограничены связи между верхами и низами
484
. Несмотря
на то, что в пост-коммунистической России, действительно, обосновались институты,
свободные от контроля государства, но вместе с тем они оказались также “свободны” и
от серьезного влияния на него. Либералы пытались объяснить это “недоразвитие”
демократии в России тяжелым наследством, доставшимся ей от СССР: русские
привыкли полагаться на личные неофициальные связи, лишенные правового
признания, и не доверять своему государству. Как отметил Стивен Холмс, поражение
либеральных реформ стало возможным из-за стены безразличия, разделяющей
государство и общество: настоящий либерализм ставит целью не изолировать общество
от государства, а наоборот, сохранить крепкие и доверительные каналы для
консультаций и партнерства между государственными деятелями и гражданскими
лицами.
485
Критике некоторой части либеральных экспертов подверглось и такое
демократическое завоевание новой России, как выборы. Голосование в России не стало,
по их мнению, средством “создания власти” в том смысле, какой вкладывали в эти
процедуры сто, отмечали аналитики, россияне не выбирают правителей, а лишь
поддерживают власть уже существующую и слабо зависящую от реальных интересов
рядовых граждан. С.Холмс даже предложил свое определение сложившемуся в России
устройству, называя его “обществом разбитых часов”, в котором “привилегированные
не эксплуатируют и не оказывают давления и даже не правят, а просто игнорируют
большинство
486
”.
Несмотря на всю пафосность ожиданий, американские эксперты-либералы
вынуждены были в конечном итоге признать, что развитие либеральных идей в России
не привело к созданию подлинного демократического государства. Пытаясь каким-то
образом дать определение сложившемуся порядку, эксперты либерального крыла
зашли в тупик. Одна часть экспертов выдвинули предположение, что в России
построено нечто неопределенное, некий гибрид, “ни государство, ни рынок”
487
. Другая
- расставляла акценты на затянувшемся российском переходе от “криминального
коммунизма к криминальному капитализму”, о сложившемся “криминально-
номенклатурном симбиозе”, добавляя при этом, что проблемы России - не столько
экономические, сколько нравственные
488
. С моральной точки зрения, наиболее
серьезный урок переходного периода, по их мнению, заключался в том, что понимание
справедливости все еще полностью зависело от тех, кому реально принадлежала
власть
489
.
Подводя итоги второй главы, следует отметить, что в первой половине 1990-х
годов доминирующей стратегией «российского дискурса» в США была ее либеральная
составляющая. Этот сегмент включал в себя советников и экспертов президента
Б.Клинтона, которые не ставили под сомнение необходимость и важность
американской помощи в деле построения в России демократического общества,
подобного США. Многие эксперты-либералы пытались последовательно отстаивать
идеи о том, что внутренние реформы в России, которым в немалой степени
содействовали американские программы помощи, серьезно укрепили роль России в
качестве важного партнера США в борьбе с транснациональными угрозами, включая
отмывание денег, деятельность преступных сообществ, торговлю людьми и пр.
490
Даже
выдвижение на передний план проблем терроризма в мировой политике не снизило
для экспертов либерального крыла значимости построения правового государства и
гражданского общества в России
491
.Таким образом, голоса тех, кто считал, что США
должны стоять на страже основ российской демократии и стимулировать построение
123
гражданского общества и правового государства, на долгое время оставались
доминирующим сегментом американского дискурса в отношении России. При этом,
правда, многие эксперты в США продемонстрировали слишком инструментальное
отношение к демократии, полагая, что она полезна лишь тогда, когда стимулирует
такие изменения, которые соответствуют американским интересам.
Только десятилетие спустя после начала “перестройки” в России в стане
экспертов-либералов начали предприниматься первые попытки всерьёз оценить
эффективность программ российско-американского сотрудничества
492
. К сожалению, на
протяжении долгого времени проблемы демократического транзита в России
представляли для американских экспертов скорее научный, чем практический интерес.
Это было широкое поле для демонстрации владения модными теориями, введения в
оборот новых терминов, возможности использования сложного теоретического
аппарата; иными словами, образовалась та благодатная почва, “возделывая” которую
можно было с успехом закрепиться на рынке интеллектуальных услуг под названием
“российские исследования”.
Таким образом, либеральная дискурсивная стратегия выстраивает образ России
как «ученика», более или менее способного к адаптации тех «уроков» и «рецептов»,
которыми готовы снабдить его США. В этом смысле мы можем увидеть за либеральной
стратегией концепт «знания – власти», известный по работам М.Фуко: многие
рекомендации и советы, которые предлагались России Соединенными Штатами,
преподносились в качестве аксиоматического набора установок, основанных на
«здравом смысле» и «рациональном управлении», апробированных временем в
условиях американского опыта и поэтому не требующих существенных корректировок.
Соответственно процесс реализации этих «рецептов» с точки зрения либерального
восприятия носил де-политизированный, технологический характер и требовал не
столько политических дискуссий, сколько поэтапного следования определенному
набору управленческих стратегий. Именно в этом смысле мы можем сказать, что то
знание, в форме которого Россия получала американские советы, были формой и
одновременно составной частью властных отношений, поскольку предполагалось, что
именно на этом знании Россия будет строить свою систему политических институтов,
правовые отношения и экономическую политику.
Но роль России в качестве «ученика» имела своим неизбежным следствием очень
важное качество, с помощью которого США характеризовали свою внешнюю
политику, а именно роль ресурсного центра, источника знаний и экспертизы о том, как
правильно следует совершить постсоветский транзит. Взятие на себя этой роли в
течение достаточно короткого времени привело Соединенные Штаты к формированию
представлений о самих себе как о некой модели организации власти, что, безусловно,
было важнейшим составным элементом концепции однополярности в интерпретациях
многих американских мозговых центров, а также политических деятелей.
5. Смена дискурсивной стратегии от либерально-консервативной:
В настоящей работе мы представим и сделаем попытку использовать в целях
нашего анализа две различные модели взаимного сосуществования либерального и
консервативного сегментов дискурса. Обе носят динамичный характер, хотя эта
динамика выражена по-разному. Первая модель характеризуется нами как ситуация
смены дискурсивной стратегии, и представлена она будет на примере смены
дискурсивных ориентиров и принципов в политико-академическом комплексе США в
отношении России. Вторая модель будет названа нами дискурсивным конфликтом, и
рассмотрена и проиллюстрирована она будет на примере двух острых дискурсивных
ситуаций, связанных, соответственно, с войной в Косово в 1999 г., поляризовавшей
политико-идеологический ландшафт США, и с дебатами вокруг расширения НАТО.
124
Концептуализация дискурсивного перехода возможна в рамках, предложенных
теорией М.Фуко, а более конкретно – той её части, которая исходит из того, что
«дискурсивная формация – это не идеальный, непрерывный и гладкий текст… Это,
скорее, пространство многочисленных разногласий, это совокупность различных
оппозиций»
493
. Ситуация смены дискурсивной стратегии, с методологической точки
зрения, интересна тем, что она хорошо встраивается в логику М.Фуко, согласно
которой «не существует высказывания, которое так или иначе не реактуализировало бы
другие высказывания… Высказывание всегда включается в череду других
высказываний, в которой занимает своё место… Нет ни одного высказывания, вокруг
которого не было бы поля сосуществований»
494
. Другими словами, любая совокупность
высказываний представляет собой особое смысловое пространство, которое вступает в
определённые отношения с другими смысловыми пространствами и под воздействием
этого меняется, трансформируется, мутирует.
Принципиальным при этом является понимание того, что обе дискурсивные
стратегии – либеральную и консервативную – мы рассматриваем как эквивалентные в
строго лотмановском понимании этого термина. По Ю.Лотману, эквивалентность
возникает «на основе отношения неполного равенства – при наличии уровня (уровней),
на котором элементы равны, и уровня (уровней), на котором равенства нет.
Эквивалентность не есть мёртвая одинаковость, и именно поэтому она подразумевает и
несходство»
495
. Экстраполяция этого теоретического положения на область нашего
изучения даёт важную гипотезу о том, что либеральная и консервативная стратегии
являются двумя частями единого «российского дискурса» в США, выполняющими
различные функции, но в то же время взаимно дополняющими друг друга.
Важнейшей особенностью становления консервативной стратегии российского
дискурса является дуализм, характерный для всей логики этого процесса. Дело в том,
что консервативный сегмент структурно распадается на два фрагмента: один связан с
критикой либеральных подходов в отношении России. Второй же фрагмент содержит в
себе собственную программу внешнеполитического консерватизма, адаптированную к
формату двухсторонних отношений (что станет предметом нашего анализа в
следующей части. Именно наличие первого фрагмента и отличает процесс становления
консервативного сегмента «российского дискурса» в США от либерального, генезис
которого в неизмеримо меньшей степени сопряжён с оппонированием
противоположному лагерю. Для консервативной стратегии же ситуация контрастного
противопоставления играет конституирующую роль с точки зрения формулировки и
корректировки основных постулатов.
Середина – вторая половина 1990-х годов ознаменовалась началом критики той
политики в отношении России, которую проводила администрация Б.Клинтона. Эта
политика была основана на не оправдавшей себя вере в то, что Россия уверенно
движется по пути неизбежного создания «открытого общества» и свободного рынка.
Любые отклонения от этого пути воспринимались не как симптомы кризиса, а как
незначительные девиации
496
.
Все большее число американских экспертов стали критиковать результаты
политической и экономической трансформации в России. Американских либералов, в
числе прочего, подвела склонность к “картинному”, имиджевому восприятию
состояния дел в России, которая требовала, помимо образа Б.Ельцина как “выразителя”
российской демократии, положительные образы неких “провинциальных кумиров” для
иллюстрации верности выбранного Россией при поддержке США курса.
Рассмотрим влияние посредством дискурса, приведшее к смене дискурсивных
стратегий, на ряде конкретных примеров.
Пример 1. Весной 1995 г. Б.Клинтону пришлось столкнуться с жёсткой позицией
консервативного сообщества, выраженной в связи с визитом американского президента
в Москву по случаю празднования 50-летия победы над фашистской Германией. Среди
125
вашингтонской внешнеполитической элиты существовало мнение о том, что США
следует занять жесткую позицию в отношении России, а встречу с президентом
Б.Ельциным отложить. В середине марта 1995 г. тринадцать сенаторов-республиканцев
во главе с Р.Доулом в открытом письме к Б.Клинтону сообщили, что консервативное
большинство в конгрессе не допустит никаких уступок России по дальнейшему
расширению сферы действия договоров ОСВ-2.
497
Позицию противников политики Б.Клинтона в отношении России ярко отразила
редакционная статья в «Вашингтон таймс»: «Одна мысль об улыбающемся президенте
США, приветствующем толпу у Кремлевской стены рядом с господином Ельциным,
достаточна, чтобы содрогнуться. И российским правительством, и российскими
правозащитными организациями это будет воспринято как американская поддержка
кампании этнических чисток, проводимых армией России против гражданского
населения Чечни...»
498
. З.Бжезинский вообще усомнился в необходимости празднования
50-летия Победы: в его трактовке победа СССР в войне обрекла многие нации на
зависимость от СССР. И если уж праздновать, по его мнению, так в Лондоне, столице
демократической страны, которая не капитулировала.
499
В результате этого прессинга в
печать просочились сообщения, что даже госсекретарь У.Кристофер выступил против
сближения с Москвой.
На определенном этапе Б.Клинтон все же пошел на поводу жесткой
внешнеполитической программы своих оппонентов-республиканцев. В феврале 1995 г.
президент США подписал, например, директиву, поощряющую более наступательную
политику администрации в области торговли вооружением.
Пример 2. Типичной ситуацией использования дискурса для воздействия на
политическую элиту США можно считать конференцию «После Победы»,
организованную в 1995 г. Центром Мира и Свободы им. Р.Никсона под руководством
влиятельного американского политолога Дмитрия Саймса. Бывший госсекретарь
Г.Киссинджер, выражая точку зрения «консервативного крыла», отмечал: «СССР
разрушила не Америка, а Ельцин... Выживание Ельцина - это его, а не американская
проблема. Проблема США - помочь России в ее нынешних границах».
500
Д.Саймс (Центр Никсона) одним из первых в Вашингтоне публично заявил, что
США несут на себе известную долю ответственности за ту неблагоприятную
эволюцию, которая произошла в России. США объективно способствовали, по его
мнению, доминированию политики над экономикой в России, подталкиванию
Б.Ельцина к радикализму, конфронтации с расстрелянным Верховным Советом и,
косвенным образом, войне в Чечне. Непродуктивными, по мнению Д.Саймса,
оказались все формы американского вмешательства: «Администрация Б.Клинтона
должна была тактично, но твердо давать понять Ельцину, что проведение свободных и
своевременных выборов - условия для дальнейшей дружбы. Боязнь, что выборы
приведут к власти людей типа В.Жириновского, необоснованна».
501
Таким образом, политические оппоненты Б.Клинтона не только не разделяли его
принципиальных позиций в отношении России, но и фактически обвиняли его, а также
близких к нему экспертов-либералов в том, что они принимали во внимание и
сообщали населению отнюдь не полную информацию о происходящем в России. В
марте 1994 г. министр обороны США У.Перри заявил, что российской демократии
грозит серьезный провал и тогда, возможно, «Россия выйдет из неустойчивого периода
авторитарной, милитаристской и империалистической страной, враждебно настроенной
по отношению к Западу».
502
Перешедший в лагерь консерваторов Р.Пайпс утверждал,
что правительство В.Черномырдина перестало контролировать экономику, в которой
заправляли “региональные бароны”. Грядущий строй России он определил как
«псевдодемократию» или «квазикапитализм». Р.Пайпс не исключил и зарождение
“нового авторитаризма”, который поставит крест на политической нестабильности,
126
централизует власть, но одновременно не будет покушаться на экономическую и
интеллектуальную свободу.
Представители консервативного направления всегда были сторонниками
жесткого курса в американо-российских отношениях и сетовали на то, что политика
Б.Клинтона была слишком «пророссийской». В прессе они часто критиковали
«программу Нанна-Лугара», выделившую 20 млн. долл. на развитие двустороннего
партнерства. Консерваторы часто использовали определенные события в российской
внешней политике, чтобы еще раз подчеркнуть туманные перспективы сближения двух
стран. В доказательство потенциальной российской враждебности американские
аналитики указывали, в частности, на заявление, сделанное в 1994 г. главой службы
внешней разведки Е.Примаковым о том, что сопротивление Запада реинтеграции в
рамках СНГ вызовет похолодание в отношении РФ и США; или на болезненную
реакцию российского МИДа в связи с заключением соглашений между Азербайджаном
и консорциумом западных компаний на разработку месторождений нефти. Наконец,
упоминание в 1994 г. Б.Ельциным в речи на трибуне ООН о праве России защищать
своих соотечественников в ближнем зарубежье многими вашингтонскими политиками
было расценено как свидетельство грядущих осложнений в российско-американских
отношениях. Кроме того, многих экспертов пугала возрастающая решимость
российского ВПК расширять рынки сбыта своей продукции.
Под воздействием этих обстоятельств Вашингтон на неофициальном уровне
начал пересматривать свое отношение к Кремлю. Об этом свидетельствовали и более
настороженные акценты в американской прессе, и ожесточающийся тон
вашингтонских политиков, и начавшие реализовываться угрозы урезания
экономической помощи. Еще с конца 1994 г. в печати стали раздаваться все более
жесткие оценки клинтоновского курса в отношении России. К примеру, Барбара фон
дер Хейдт в статье «Духовная дикость России» отмечала, что российское общество
постепенно дезинтегрируется, а бюрократия достигает невиданных размеров.
503
С ее
точки зрения, стратегия финансового содействия российским реформам должна быть
существенно пересмотрена в пользу выделения денег на программы, которые могли бы
привести к укоренению в российском обществе принципов цивилизованного бизнеса,
свободы информации и верховенства закона. Другие её предложения включали в себя
поощрение деятельности гражданских организаций в России, создание банка данных
для западных неправительственных организаций, установление рабочих
исследовательских групп с участием российских и западных партнеров, поддержку
реформы среднего и высшего образования (особенно в сфере культуры, истории,
литературы, этики), инициирование программ социальной помощи и реабилитации для
неблагополучных слоев (бывшие заключенные, бездомные и т.п.).
504
Многие политические деятели настойчиво рекомендовали Б.Клинтону
постепенно сдвигаться к более консервативным аргументам в отношении России с тем,
чтобы иметь шансы на успех на президентских выборах 1996 г. Президенту США
пришлось считаться с новыми умонастроениями на Капитолийском холме.
Естественно, открылся ряд обстоятельств, имеющих непосредственное отношение и к
вопросам внешней политики.
Другая черта изменившейся к середине 1990-х гг. обстановки в вашингтонских
верхах заключалась в том, что ряд республиканских сенаторов буквально сразу после
победных выборов 1994 г. повел атаку на приписываемую администрации Б.Клинтона
неспособность эффективно управлять военными делами. Верхом обвинений в адрес
президента стало нашумевшее в 1996 г. заявление сенатора Джесси Хелмса о том, что
Б.Клинтон потерял доверие военных и вообще ему лучше не появляться на военных
базах без телохранителей. С интервалом в несколько дней после случившегося министр
обороны Уильям Перри заявил о слабой боеготовности четверти американской армии.
Это было наилучшим подарком для тех, кто противился выполнению вооруженными
127
силами «нетрадиционных миссий» типа помощи беженцам или восстановления
демократии на основании того, что это отвлекает США от решения более масштабных
задач.
Под вопрос были поставлены и размеры помощи США иностранным
государствам. Хотя ее масштабы (на конец 1994 г.) составляли лишь 1% ежегодного
федерального бюджета США, тем не менее директор Агентства международного
развития Брайан Атвуд полагал, что каждые последующие бюджетные ассигнования
для его ведомства будут дебатироваться с остротой, невиданной со времен «плана
Маршалла».
Новый состав американских парламентариев был привержен
неоизоляционистской версии консервативной доктрины. Они предлагали
администрации Б.Клинтона проводить политику «невмешательства» или «вежливого
пренебрежения» (benign neglect), поскольку окончание «холодной войны» позволило
радиально свернуть внешнеполитические обязательства США.
505
Многие
вашингтонские политики были всерьез обеспокоены теми материальными и
финансовыми издержками, которые были связаны с выполнением США роли «гаранта
демократии» в других странах. По их мнению, российское направление уже давно
перестало быть приоритетом для американской внешней политики в силу значительной
слабости РФ (экономической, военной, политической).
Таким образом, эра доминирования либеральной стратегии в российско-
американских отношениях к 1995 г., в целом, закончилась и уступила место более
трезвым расчетам консерваторов. Приведем лишь несколько мнений, прозвучавших в
ходе дискуссии на Совете по международным отношениям (1995 г.): «Мы - свидетели
заката эры Ельцина, который не смог институционализировать демократию»; «В США
прекрасно знают, что все демократическая неправительственная пресса говорит о
тоталитарном перерождении Ельцина. А мы поощряем это...»
506
. Эти реплики весьма
показательны, поскольку стало очевидным, что уже в то время Б.Клинтон готов был
иметь дело с любым Ельциным, даже перешедшим в лагерь авторитарных правителей.
Поэтому важно проанализировать аргументы экспертов, которые выражали скептицизм
в отношении и России, и двустороннего сотрудничества между двумя странами, и
которые составили впоследствии доминирующий лагерь экспертного сообщества
США.
Многие американские эксперты столкнулись с теоретическими затруднениями в
интерпретации состояния политических процессов в России. В конце 1990-х годов в
США в гораздо большей степени, чем ранее, получила распространение убеждённость
в том, что существует огромный цивилизационный, культурный и политический
разрыв не только между Россией и Западом, но и между Россией и Восточной
Европой
507
. Большинство аналитиков были готовы отказаться от упрощённой трактовки
децентрализации власти и управления как однозначного синонима демократизации,
признав, что центробежные тенденции в российской государственности не привели к
очевидным для всех позитивным сдвигам в социально-экономическом и политическом
развитии.
Наиболее резкая критика в адрес официальной политики США в отношении
России прозвучала со стороны консервативной части политико-академического
комплекса, которая ориентировалась на республиканскую партию. Объектами этой
критики стали следующие изъяны в политике США:
− Серьезные заблуждения администрации Б.Клинтона в том, что в
России произошли фундаментальные изменения. Эти просчеты
привели к тому, что увеличилась вероятность возвращения к власти
так называемых “традиционных элит”, которые держат курс на
создание в России общества, альтернативного западной модели
демократии.
128
− Бывший министр обороны Каспар Уайнбергер назвал главной
концептуальной ошибкой американской дипломатии то, что США с
самого начала не смогли построить свои отношения с Россией как
победителя с побеждённым. Сторонники подобных оценок упрекали
Б.Клинтона в мягкости и уступчивости по отношению к Москве, а
также в излишней готовности идти ей навстречу по многим
принципиальным вопросам.
− Другие аналитики увидели основную проблему российско-
американских отношений в том, что миллиарды долларов,
затраченные на программы помощи России, были использованы
неэффективно, то есть на цели, далёкие от построения демократии.
Ким Холмс (Фонд наследия) обвинил администрацию Б.Клинтона в
том, что её политика дискредитировала себя и привела к
устойчивому антиамериканизму среди различных социальных сил
внутри России и к откату реформ. Клиффорд Гадди (Брукингский
институт) увидел прямую зависимость между кредитами по линии
МВФ и созданием в России “виртуальной экономики”
508
. Марк
Крамер (Центр российских исследований Гарвардского
университета) возложил на правительство США вину за то, что оно
не просто стояло у истоков, но и было вдохновителем создания ГКО
посредством Агентства международного развития (USAID) и
Добровольческого корпуса финансовых служащих. По его данным,
правительство США несёт огромную ответственность за
финансовый крах августа 1998 года, поскольку именно оно
подталкивало правительство С.Кириенко к тем действиям, которые в
конечном итоге привели к кризису
509
. П.Ставракис в своём
исследовании подтвердил, что западные лидеры были прекрасно
осведомлены о том, что не падение цен на нефть и не азиатский
финансовый кризис были причиной российского “банковского шока”
августа 1998 года, а нерешённые структурные проблемы российской
экономики, но тем не менее продолжали субсидировать Москву, в
том числе посредством так называемых “секретных займов”
510
.
− Ещё одна точка зрения экспертного сообщества состояла в том, что
вместо содействия рыночным реформам в России администрация
США целенаправленно и сознательно посредством Экспортно-
импортного банка и Корпорации по иностранным частным
инвестициям (OPIC) занималась вывозом из РФ энергоносителей,
минеральных ресурсов и драгоценных металлов в ущерб
восстановлению промышленной базы и созданию новых
производств
511
.
− Искусственное отождествление Вашингтоном демократии с
личностью Б.Ельцина привело к поддержке со стороны
Соединённых Штатов практически всех его действий и лишило
США необходимой свободы политического манёвра
512
. По мнению
Ариэля Коэна (Фонд наследия), тактика индивидуальных
договорённостей (с А.Чубайсом, С.Кириенко и др.) вместо поиска
взаимодействия с общественными институтами себя не оправдала
513
.
Многие американские аналитики отмечали, что США входили в
наиболее тесные отношения именно с теми политиками, которые не
сумели сыграть конструктивной роли в российских реформах.
Профессор Принстонского университета Стивен Коэн трактовал так называемый
переходный период от коммунизма к демократии как ужасную национальную трагедию
129
России, а кампанию по переизбранию Б.Ельцина 1996 г. - как одну из наиболее
коррумпированных в современной европейской истории. С точки зрения С.Коэна,
американской общественности нужно знать не полуправду, а полную правду о России.
А она, по его мнению, состоит в том, что в частном секторе России доминируют
бывшие коммунистические чиновники, составившие основу полукриминального
предпринимательского класса. Инфляция сдерживалась лишь благодаря невыплате
заработной платы десяткам миллионов людей, а парламент не имел реальных
политических полномочий. Нежелание американских СМИ и политологов говорить об
этих печальных обстоятельствах объяснялась, с точки зрения С.Коэна, давлением на
них официальной линии Белого дома. Более того, этот автор полагал, что многие
американские круги сделали свои ставки на развитие событий в России именно по
либеральному сценарию: деловое сообщество США надеялось на увеличение своих
прибылей, неправительственные фонды - на расширение пространства для своей
социальной инженерии, мозговые центры - на новые финансовые средства для
изучения «транзитологии».
514
Американские эксперты консервативного толка
настаивали на том, что российские политики “блефовали”, когда говорили о скором
преодолении пост-коммунистического кризиса.
515
Кроме того, консерваторы сходились
во мнении о том, что международная политика никогда не была сильной стороной
Б.Ельцина и его внешнеполитической “команды”, которая к тому же никогда не
отличалась единством.
516
Общее состояние изучения современных российских проблем подверг критике
Стивен Коэн, поставивший под сомнение ключевое положение “транзитологии” о том,
что Россия движется в направлении построения открытого общества. Доказывая это
“телеологические” положение, многие американские специалисты оказались
подвержены “детерминистской идеологии триумфализма” и превратились в своего
рода “адвокатов” политики Б.Ельцина. Профессор С.Холмс, в частности, отказался
назвать “федерализмом” феодального типа отношения среди “региональных баронов”,
большинство из которых либо отказываются платить деньги в государственный
бюджет, или препятствуют вывозу товаров со своей территории, либо угрожают
печатанием собственных денег, либо хотят взять в свои руки вопросы управления
ядерными установками
517
.
Большинство консерваторов были настроены весьма скептически в отношении
перспектив экономического развития России. К примеру, Ариэль Коэн (Фонд наследия)
отмечал такие негативные факторы в российской экономике, как: продолжение
практики субсидирования государством неэффективных производств; отсутствие
сдвигов в переносе рыночных отношений в сферу сельского хозяйства;
продолжающаяся утечка капиталов из России в силу непривлекательности
инвестиционного климата; нежелание российского правительства предпринимать
жесткие меры для возврата долгов правительствами Ливии, Никарагуа, Эфиопии и
другими бывшими советскими клиентами. Вывод из этого делался вполне конкретный:
американскому правительству следовало пересмотреть программы инвестирования
финансовых средств в Россию и предоставления ей займов по линии МВФ и Агентства
Международного Развития, поскольку эти средства растрачиваются впустую и не
способствуют ни экономическим, ни политическим реформам в России.
518
C его точки
зрения, российское правительство привыкло решать собственные экономические
проблемы массированными займами из-за границы, что делает перспективы их
возвращения сомнительными.
519
На аналогичных позициях стоял Центр политики в области безопасности (CSP),
рекомендовавший американскому правительству при предоставлении займов России:
добиваться юридического закрепления за кредиторами российского имущества
(иностранные депозиты, недвижимость, транспортные средства и прочее) в объеме
предоставляемых сумм; обеспечивать независимые инспекционные проверки
130