Клейн Л.С. История археологической мысли. Курс лекций. Часть 1
Подождите немного. Документ загружается.
Адольф фон ГИ Л Ь Д Е Б Р А Н Д (Adolf von Hildebrand, 1847 – 1921). В своей книге 1876 г. "Об
оценке произведений изобразительного искусства" Фидлер заявлял, что "искусство – не
природа", оно возвышается над природой, и его надо изучать как автономное явление. А
главное понятие изучения – форма, без этого остается хаос. Гильденбранд тоже написал
книгу "Проблема формы в изобразительном искусстве" (с 1893 по 1913 вышло 9 изданий).
Это были широко распространенные идеи - в то же самое время во Франции импрессионист
Поль Гоген (Paul Gaugin, 1848 – 1903) писал в письме от 1888 г.: "Не копируйте слишком
много природу. Искусство – это абстракция: выйдите из природы, мечтая о ней, и больше
думайте о творчестве, чем о результате, это единственный путь вознестись к Богу, и
сравниться с нашим божественным мастером: творить".
В 80-е годы XIX века в Италии выдвинулся критик-искусствовед Джованни МО Р Е Л Л И
(Giovanni Morelli), выступавший под экзотичным русским псевдонимом Иван Лермольев (J.
Lermolieff – это анаграмма Морелли). Специализируясь в изучении искусства Ренессанса, он
призывал к осознанию автономии искусства от мифов и литературных источников. Он
выдвинул идею изучать мелочи (как изображаются ногти, ушные мочки и т. п.) и по этим
мелким деталям узнавать авторов и школы (рис. 3). Морелли требовал от музейных
историков искусства быть знатоками деталей, поэтому его сравнивают с Шерлоком Холмсом
(Ginzburg 1983). Содержание произведений он игнорировал. Методика Фуртвенглера очень
похожа на то, что проповедовал Морелли.
Традицию Бруна (изучать отдельных мастеров) и Фуртвенглера (работать с
керамикой) продолжил в ХХ веке англичанин Джон Дэвидсон Б И З Л И (John Davidson Beazley,
1885 – 1970). Окончив Оксфордский университет, он специализировался в классической
археологии, особенно увлекшись вазовой росписью. Фуртвенглер и другие немецкие ученые,
изучая коллекции расписных ваз, собранные Гамильтоном и распространившиеся по
европейским музеям, отмечали, что на ряде ваз есть подписи мастеров: "сделано таким-то"
или "расписано таким-то" и строили типологию только на подписанных вазах, считая их
диагностическими для стиля или техники.
Бизли изучил мельчайшие признаки индивидуального стиля каждого мастера,
поставившего подпись, в его трактовке деталей (рис. 4) и, исходя из этого, идентифицировал
принадлежность и неподписных ваз, распределив по мастерам и их школам всю расписную
керамику Аттики, десятки тысяч краснофигурных и чернофигурных сосудов. Затем он
применил этот метод и к коринфской, этрусской, восточно-греческой и южно-италийской
посуды, произведя огромное впечатление на археологов-античников (Ashmole 1972; Isler-
Kerényi 1978; Robertson 1985; Elsner 1990; Neer 1997). Мы узнаем тут не только воздействие
искусствоведческого изучения школ Ренессанса и т. п., но и рецепты Морелли.
В общем, искусствоведческом контексте второй половины XIX века дескриптивно-
формалистический уклон классической археологии смотрится очень органично. Ученик
Велькера и Герхарда, Рейнгард К Е К У Л Е Ф О Н Ш Т Р А Д О Н И Ц (Reinhard Kekulé von Stradonitz,
1839 - 1911), был типичным представителем сосредоточенности классической археологии на
развитии форм, на типологическом развитии отдельных категорий изобразительного
искусства, на формировании таких традиций в античном искусстве. Он преподавал в Бонне,
где у него учился будущий кайзер Вильгельм II, а в 1889 г. по желанию кайзера переехал в
Берлин и позже стал там ректором университета. На 14 лет старше Фуртвенглера, он, по
выражению Ширинга (Schiering 1969: 99), "двигал вперед гигантскую личность Фуртвенглера"
(славе Фуртвенглера немало способствовала рецензия Кекуле на его "Шедевры"). Методом
исследования форм было для Кекуле вживание, вчуствование, интуиция. Трактуя Аполлона
Бельведерского как слишком утонченную и искусственную копию более раннего оригинала,
он пишет: "Формы, которые нам в бельведерской статуе кажутся слишком гладкими и
вялыми (glatt und matt) или слишком искусственными и мелочными, мы должны попытаться
возвести ко вкладу скульптур Мавзолея, более простому и движущемуся к великому" (Kekulé
1907: 220).
К "Руководству по археологии" 1913 г. ученик Бруна, Генрих Б У Л Л Е (Heinrich Bulle,
1867 – 1945), написал теоретическое введение "Сущность и методы археологии", где
объяснение или истолкование памятников раскрывается как "экзегеза, интерпретация,
герменевтика". Она делится на внешнюю – форма, вес, материал, включая "функциональную
форму" (назначение, употребление), и внутреннюю – содержание. Форму, по Булле, можно
понять двумя путями: непосредственным вчуствованием и сравнением с родственными
формами. Непосредственное вчуствование возможно, когда в познающем субъекте еще
251
живы те основы видения мира, которыми руководствовались и изучаемые художники, в
частности античные ваятели. Поэтому главным произведением Булле является книга
"Красивый человек" (1912 г.). Она определяет эстетический идеал для формального анализа
классической скульптуры, а с тем и классической археологии.
"Форма", "формальный анализ", "автономия художественной формы", "типика", а
также "вчувствование" – этими выражениями пестрят теоретические работы археологов-
классиков и в начале ХХ века.
Даже влияние Земпера, скрещиваясь с этой тенденцией, приобретало ту же
направленность. Так, Карл Р О Б Е Р Т (Carl Robert, 1850 – 1922), ученик Яна, работая над
большим систематическим трудом по корреляции мифологических данных с изображениями
"Образ и песнь, археологические материалы к истории греческого героического сказания",
вышедшим в 1886 г., явно учел соображения Земпера. Роберт не старается все мотивы
изображений свести к идейному содержанию, объяснить с помощью поэтических мотивов.
Он не игнорирует декоративное н аз н а ч ени е произведений древнего искусства,
практические потребности жизни. Но тем самым обосновывается отход в ряде случаев от
определяющей важности содержания. Отголоски этого чувствуются еще в ХХ веке. Так,
Андреас Румпф (Andreas Rumpf, 1890 – 1966) считает, что незачем искать в античном
искусстве идеи, символы, сложное содержание – всё можно объяснить чисто декоративным
назначением: "напротив, интерпретация тем основательнее, чем тривиальнее" (Rumpf 1919,
цит. по Niemeyer 1974: 237).
Однако в классической археологии сказывались и другие влияния и воздействия.
Несмотря на стремление к изоляции и классическая археология действовала в живом и
динамичном обществе с богатой культурой, с различными научными движениями.
5. Воздействие немецкой культурно-исторической школы. К середине XIX века
романтики выдвинули на первый план "народный дух", фольклор, психологию народа,
обрядность. В 1843 – 52 гг., выходила 10-томная "История человеческой культуры" Густава
Клемма, перенесшая внимание с деятельности государей на другие факторы истории –
искусство, нравы, коллективную психологию, обрядность, быт. А в 1850-е годы Мориц
Лацарус и Хейман Штейнталь вступили с идеей особой науки – "психологии народов" и
создали в 1859 "Журнал по психологии народов и языкознанию". Сформировалось
народоведение, лидером которого был Вильгельм Генрих фон Р И Л Ь (Riehl, 1823 - 1897). В
50-е – 70-е годы он отстаивал идею, что нужно изучать всю культуру народа, а не только
язык. То же проповедовала культурно-историческая школа. Среди немецких исторических
школ (юридической, политико-экономической и собственно-исторической) она особенно
близка археологии по предмету. Поэтому ее воздействие на классическую археологию
ощущалось особенно сильно.
Виднейшим представителем этой школы был швейцарец Якоб Кристоф Б У Р К Х А Р Д Т
(Jacob Christoph Burckhardt, 1818 – 1897). Сын протестантского священника в Базеле из
лучшей патрицианской семьи города, он вначале учился на теологическом факультете
Базельского университета, но, проучившись три года, понял, что это не его стезя. Он вообще
не был привержен христианской религии, а исповедовал нечто вроде пантеизма. Во всяком
случае хорошее гуманитарное воспитание, которое он получил еще в школе, толкнуло его к
изучению древнегреческого языка и античной филологии и истории. Он перевелся в
Берлинский университе, где пять лет (1839 – 41) учился у Бёкха и ученых немецкой
исторической школы Дройзена и Ранке, при чем Ранке очень его любил и
покровительствовал ему. Искусство и архитектуру студент Буркхардт изучал у профессора
Куглера. От него он заразился интересом к итальянскому Ренессансу и стал часто
путешествовать в Италию. Вернувшись в Базель, читал там частным образом лекции по
истории, но часто ездил в Берлин и Рим.
Либеральная революция 1848 – 49 годов не удалась, и с тех пор Буркхардт
разочаровался в политике и стал занимать консервативные позиции. Это породило в нем
негативное отношение к интересам Ранке в истории, к тому, что тот концентрировался на
внешней политике и деятельности государей.
Вскоре Буркхардт прочно обосновался в Базельском университете на кафедре
истории, которую впоследствии сменил на кафедру истории искусства. Его первое крупное
исследование, написанное в 1853 г., "Век Константина Великого" относилось к переходному
252
периоду от язычества к христианству. По Буркхардту, этот переходный век был нездоров и
аморален, но полон религиозной и культурной активности. Симпатии автора были скорее не
на стороне растущего и крепнущего христианства, а на стороне погибающего язычества. В
1860 г. вышел основной труд Буркхардта "Культура Ренессанса в Италии", за которым в 1867
г. последовал другой на близкую тему - "История Ренессанса в Италии". В первом внимание
автора было сосредоточено не на деятельности государей и политиков, а на ежедневной
жизни народа, на политическом климате, на коллективной психологии, на нравах и морали,
идеях и открытиях, словом на культуре. Он считал, что это гораздо важнее всего остального,
так как этим определяется смена эпох, а, в конечном счете, и деятельность выдающихся
личностей. В конце жизни Буркхардт обратился к истории греческой культуры.
Четырехтомный труд его вышел посмертно в 1898 – 1902 годах. Посмертно же вышли
"Исторические фрагменты" из его рукописей. Там он повторял идею Вайца и Клемма:
"Истории в высшем смысле принадлежат только культурные народы (Kulturvölker), не
естественные народы (Naturvölker)".
Второй крупный представитель культурно-исторической школы, Карл Готфрид
ЛА М П Р Е Х Т (Karl Gottfried Lamprecht, 1856 – 1915), изучал политику, историю и экономику в
Гёттингене, Лейпциге и Мюнхене в 1874 – 79 гг. и еще студентом испытал на себе влияние
труда Буркхардта о Ренессансе в Италии. Осмысливая его идеи о важности психологических
характеристик в истории и главу "Развитие индивидуальности" в томе 1860 г. о культуре
Ренессанса, он написал еще в 1878 г. свое первое крупное произведение "Индивидуальность
и ее понимание в немецком средневековье" (кстати, это была добавка к разработке
упоминавшихся индивидуалистических тенденций в климате эпохи). В 1879 г. он завершил
свое образование в Кёльне, а в 1881 г. устроился в Бонне профессором и редактором
журнала. В 1885 – 86 гг. вышла его трехтомная работа – "Немецкая хозяйственная жизнь в
средние века". С 1891 г. он преподавал в Лейпциге. С этого года по 1901 выходила его 12-
томная "Немецкая история", основным предметом которой была история культуры (недаром
же и название – не "История Германии"). Он считал, что "научную историю" обеспечивает не
точность деталей, а синтез сравнительного анализа коллективных психологий.
Археологи-классики, конечно, знали не только "Историю греческой культуры"
Буркхардта (1898 – 1902), но и его "Культуру Ренессанса Италии" (1860), как и "Историю
человеческой культуры" Клемма (1843 – 52). Сказывалось на них и внимание Земпера к
технике в его главном труде (1861 – 63). Для них тоже всё больший интерес приобретали
стоящие за артефактами и памятниками крупные очертания хозяйства, торговых связей,
ремесла, техники, обрядности, знаний, повседневной жизни. А уж древнее искусство и
раньше было для них привлекательным, но теперь оно всё больше расширялось от своей
концентрации на шедеврах, охватывало массовую продукцию и соединялось с ремеслом.
Эта смена ориентиров требовала совершенно иной стратегии раскопок, иных, гораздо более
значительных затрат, иной методики.
Нужны были не охота за шедеврами искусства, даже не раскопки отдельных могил
или зданий, а охват целостных средоточий древней жизни, поселений и культовых центров,
нужны были сбор и обработка массового материала.
Всё это появилось сразу в нескольких местах в 1870-х годах, а провозвестники
выдвигались и раньше: еще экспедиция Лепсиуса в Египет (1842 – 45) интересовалась не
только произведениями искусства, но и сведениями рельефов и текстов о быте,
повседневной жизни. Раскопки Ньютона в 1850-х предусматривали подробный учет деталей,
а в Книде он выявлял план целого города. Более обширные, тщательные и дорогостоющие
раскопки стали возможны только в 1860-х и особенно 1870-х годах. Для крупных затрат
требовалась поддержка мощных государств и их заинтересованность в научных успехах за
рубежом. К этому времени как раз произошло объединение в Италии и в Германии. Первая
объединилась в 1860 – 1870 гг., вторая – в 1870. Обе вышли на мировую арену и стремились
показать свою культурно-историческую миссию. Территориальный прирост и усиление обеих
произошли в значительной мере за счет Австро-Венгерской империи, поэтому та тоже была
не прочь показать, что еще не сошла со сцены. Это и были исходные пункты новых
предприятий.
Новые государства, возникшие в результате романтических национально-
освободительных и национально-объединительных движений, были схожи с Грецией в том,
что как государство та тоже возникла только недавно в ходе освободительной войны против
Турции, и нужно было укрепить чувство солидарности с ней. Национальная и международная
253
политика новых государств подталкивала нацелить силы и средства на святые для народов
места, на культовые центры. Сказывалась и воспитанная романтической литературой и
наукой привязанность к религии, мистике и легендам. Поэтому на первый план выплыли
места знаменитых античных святилищ – Олимпия, Самофракия, Пергам, Дельфы, Делос и
прославленные в эпосе и мифах Троя (Илион), Микены, а также увековеченные ужасным
извержением Везувия и романтическими писателями и художниками Помпеи.
Громадные экспедиции направились в эти места с новыми целями. За исключением
Помпей, где новые раскопки возобновились в 1860, в остальных местах всё началось в 1870-
х: в Трое – в 1870, в Самофракии – в 1873, в Олимпии – в 1875, в Пергаме – в 1878…
6. Фиорелли в Помпеях. На фоне постоянного поддержания Помпей в моде уже в
преддверии революции 1848 г. живо дебатировалась в итальянском обществе состояние
этого национального сокровища. Одним из застрельщиков споров был инспектор Джузеппе
ФИ О Р Е Л Л И (Giuseppe Fiorelli, 1823 –1896, о нем см. Fiorelli 1994; De Caro & Guzzo 1999).
Университет он окончил по юридической части в 1841 г., в 1843 – 45 гг. занимался
нумизматическими исследованиями, был избран членом Института корреспонденции, а в
1844 г. назначен инспектором в Неаполитанский музей. За три года работы в музее он
энергично стал приводить музей в порядок, занимаясь инвентаризацией и каталогизацией
его коллекций. Близилась революция 1848 г., Фиорелли втянулся в движение
Рисорджименто (за объединение Италии), участвует в съездах итальянских ученых,
отстаивая либеральные идеи о патриотической роли науки. Но разногласия с главным
инспектором музея Ф. М. Авелино привели к тому, что в 1847 г. Фиорелли был убран из
музея и назначен инспектором раскопанных Помпей. Но и там он вошел в пререкания с
главным архитектором Карло Бонуччи, который потакал беззакониям и неурядицам.
Уже в 1847 г. Фиорелли был обвинен в политической неблагонадежности, а когда
революция 1848 г. заставила короля ввести конституцию, открыто заявил в своей газете "Иль
темпо" о революционных симпатиях и вошел в археологическую секцию комиссии по
переустройству Бурбонского музея. Фиорелли и его коллеги разработали закон о сохранении
археологического и художественного наследия, но закон этот не вступил в силу. В 1849 г.
революция была подавлена, наступил режим реставрации, а Фиорелли попал на десять
месяцев в тюрьму Санта Мария Аппаренте.
Однако ему покровительствовал брат короля Фердинанда II Леопольд Бурбон, граф
Сиракузский, и узник был выпущен. Но политическая опала привела к прекращению издания
задуманного им "Журнала раскопок Помпей". Положение изменилось в 1860 г., когда после
побед Гарибальди окончилась власть Бурбонов и Италия объединилась под властью короля
Виктора Эммануила II из Савойской династии, уже давно правившей в Северной Италии.
Только тогда ученый был восстановлен в своих должностях инспектора по Помпеям и
влиятельного сотрудника Управления древностей и изящных искусств, а также стал
преподавать археологию в Неаполитанском университете. Преподавал там, однако, только
три года – покинул университет, чтобы возглавить Неаполитанский музей. За 60-е годы он
был избран в основные Академии Италии, а с 1866 г. стал сенатором. Но главным делом его
жизни стали новые раскопки Помпей (Сергеенко 1949: 19 – 23; Corti 1951).
Раскопки там возобновились с того же первого года единой Италии, 1860, под
руководством Джузеппе Фиорелли. Прежде всего он восстановил "Журнал раскопок Помпей",
в котором тщательно отмечались этапы раскопок и точная локализация находок (в прежних
журналах фиксировались больше визиты знатных особ). Затем он запретил засыпать
отвалами раскопанные раньше участки и организовал общую очистку раскопанных районов
города. Далее, Фиорелли прекратил практику раскопок каждого здания Помпей по
отдельности, при которой оно обкапывалось, и, пробираясь в засыпанные двери, археологи
поневоле обрушивали верхние этажи. В яме раскопа было тесно, и стратиграфии не было.
Фиорелли разделил город на "острова" (insulae), состоящие каждый из квартала с
окружающими улицами, и стал раскапывать эти "острова" планомерно и послойно сверху,
сберегая балки и перекрытия. В Помпеях появились вторые этажи, о которых раньше
археологи знали только по лестницам (рис. 5 - 6). Все непортативные детали он закреплял и
частично реконструировал. Еще в 1856 г. Доменико Спинелли догадался восстановить
сгоревшую деревянную дверь, залив гипсом полость в застывшем вулканическом слое грязи
и пепла. Фиорелли с 1863 г. стал заливать таким способом все пустоты в этом слое и
получил в отливках множество фигур людей и животных (рис. 7).
254
Гастон Боссье суммируя новый метод раскопок, применявшийся Фиорелли в 1863 г.,
писал:
"Он декларировал и повторял в своих отчетах, что центром интересов в Помпеянских
раскопках являются сами Помпеи; что открытие предметов искусства – это второразрядный
вопрос; что усилия направлены прежде всего на восстановление римского города, который
обрисует нам жизнь прежних веков; что нужно видеть город в его целостности и в его мелких
деталях, чтобы урок, извлекаемый из этого, был полон; что ведутся поиски знания не только о
домах богатых, но и жилищах бедноты, с их пошлой утварью и грубым украшением стен. С этой
целью в виду, всё становится важным и ничто не должно быть упущено" (цит. по: Daniel 1975:
165).
Это не было в полном смысле слова стратиграфическими раскопками (ведь в
Помпеях не было слоев в подлинном смысле слова – город погиб сразу), и не с этого
началась новая методика раскопок в мире. Но это было уже близко к ней по системности и
организованности. Фиорелли также приблизился к пониманию историчности города, выделив
в истории Помпей строительные периоды - известняковый, туфовый и кирпичный: сначала
строили из известняка, потом из туфа (тогда же появились и вторые этажи), затем стали
строить из обожженного кирпича, а это повлекло за собой использование штукатурки и
роспись стен. Кроме того, в 1866 г. Фиорелли создал Помпеянскую археологическую школу,
которая просуществовала 10 лет, подготовив кадры квалифицированных раскопщиков и
уступив место Итальянской школе археологии.
В 1875 г. было учреждено Центральное управление музеев и античных раскопок
королевства и вверено Фиорелли. Он стал отходить от дел только 1887 г., а в 1891 г., за пять
лет до смерти, вышел в отставку по состоянию здоровья.
7. Александр Конце в Самофракии и Гуман в Пергаме. Гораздо больше
содействовали сложению новой стратегии раскопок, новых целей и новой методики раскопки
Александра К О Н Ц Е (Alexander Conze, 1831 – 1914, см. Borbein 1988). Окончив в 1855 г.
Берлинский университет, где он был учеником Герхарда, Конце предпринял путешествие по
северным островам Фракийского моря и издал их описание. Раскопки там казались ему
невозможными из-за дикости и необустроенности. В Риме он познакомился с Чарлзом
Ньютоном, который к этому времени выставлял там чертежи и фотоснимки Мавзолея. Это
показало ему пример – значит, раскопки в этих местах возможны! Затем он перебрался в
Гёттинген, где преподавал и в 1861 г. защитил диссертацию. После этого сначала он шесть
лет преподавал археологию в Галле, затем в 1869 г. переехал в Вену и обосновался в
Венском университете.
При появлении в Вене Конце опубликовал программную работу "О значении
классической археологии". В ней, в согласии с Преллером, он выступил против ограничения
классической археологии произведениями искусства. "Памятник" – это не обязательно
произведение искусства, а любой древний предмет. Определяя задачи археологии, Конце
отказался считать памятники основным предметом археологического исследования, потому
что керамика не подходит под это обозначение. Предметом археологии являются, по Конце,
"все человеческие идеи, заключенные в пространственную форму". Топографию он считал
частью археологии. Но Конце еще сохранял "историю искусств" как общее определение
интерпретирующей части дисциплины.
Здесь, в Вене, он основал вместе с Отто Гиршфельдом "археологически-
эпиграфический семинар" – первое университетское преподавание археологии в Вене, и с
него началась в Австрии традиция изучения провинциально-римской археологии. В Вене же
его исследованиями по древнегреческому искусству был открыт геометрический стиль.
Наконец, из Вены же была снаряжена его знаменитая экспедиция на Самофракию. Из
венских учеников Конце особенно известен Эммануэль Лёви (Emmanuel Löwy). Следующим
местом его деятельности был Берлин. Там, однако, он работал не в университете, а в
музеях, где с 1877 г. был директором собрания скульптур, и в Археологическом институте,
первым секретарем которого был с 1887 по 1905 г.
В это время австрийское правительство состояло в жесткой конкуренции с Пруссией за
право объединить Германию. Австрийский канцлер Меттерних, будучи (на расстоянии)
почетным председателем Института Корреспонденции, запретил австрийцам участвовать в
нем, поскольку он становился всё больше чисто немецким институтом. После смерти
Меттерниха дела Австрии приняли дурной оборот. В 1866 г. Австрия потерпела военное
255
поражение от Пруссии, и объединение Германии пошло быстрым ходом под главенством
Бисмарка. Австрии срочно были нужны громкие успехи за рубежом, чтобы загладить
поражение. Австрийское правительство само потребовало от Конце плана раскопок в
обследованных им землях Греции. Парадоксально, что во главе экспедиции был поставлен
немец на австрийской службе. Правительство предоставило в распоряжение экспедиции
военное судно. Экспедиция на Самофракию была первой, в которой участвовали
архитекторы (Алоис Хаузер и Георг Ниман) и первой с собственным фотографом. Работы
были проведены в течение двух полевых сезонов – 1873 и 1875 годов.
Самофракия была выбрана не случайно. На этом острове в древности располагалось
известное святилище, посвященное "великим богам Кабирам", и тут совершались
таинственные мистерии с кровавыми жертвами и посвящениями. Уже после первого
посещения Конце во время его островного путешествия, тут в 1863 г. побывал французский
вице-консул Шампуазо (Champoiseau) и произвел небольшие раскопки. Во время этих
раскопок были обнаружены до 200 обломков большой женской статуи, которые Шампуазо и
отослал в Париж. Там из них составили крылатую фигуру богини и определили статую как
"декоративную фигуру среднего достоинства" (и здесь действовала эстетическая
классификация на манер Отто Яна). Только в 1869 г. Вильгельм Фрёнер (Fröhner) признал за
скульптурой высокую художественную ценность. Ныне эта статуя известна всему миру – это
была Нике Самофракийская, представляющая теперь одну из лучших
достопримечательностей Лувра (рис. 8).
Австрийская экспедиция работала неподалеку от места находки, и в числе ее открытий
были куски цоколя, представлявшего нос военного корабля. На этом носу и стояла Нике –
точно в том виде, в котором она и изображена на монетах Димитрия Полиоркета после
морской победы при Саламине в 306 г. Обломки цоколя отослали в Париж, и они дополнили
статую Нике. Но самый важный результат работ экспедиции был тот, что был открыт весь
комплекс святилища. Не отдельное здание или его часть, а все относящиеся к нему
постройки. Архитекторы предприняли точные графические реконструкции всех важных
блоков святилища. Стратиграфические наблюдения позволили установить этапы истории
святилища. Кроме того, экспедиция тщательно фиксировала формы керамики, это и
позволило Конце выявить геометрический стиль как предшественник ориенталистического.
Как ученик Герхарда Конце считал, что "Там, где скрещиваются поперечный разрез
классической филологии и продольный разрез искусствоведения, там и точно там лежит
область классической археологии" (Schiering 1969: 81). Но на деле филология его занимала
мало, а его труды далеко отошли от этого идеала, подчиняясь требованиям времени и
общественного развития. Интересы исследователей сдвинулись в сторону широкого
изучения культуры, лежащей в основе развития искусства и в основе понимания его
отдельных произведений. Фигурально говоря, вместо статуи его предметом стал
действительно цоколь.
Когда в 1877 г. Конце (рис. 9) переехал в Берлин и возглавил скульптурное отделение
Берлинского музея, он стал думать о раскопках еще одного из семи чудес света –
Пергамского алтаря, точнее - Пергама с его алтарем. Конце свел близкое знакомство с
инженером Карлом ГУ М А Н О М (Karl Humann), давно мечтавшим о раскопках этого памятника
и собиравшим все находки и сведения с этих мест. Гуман (Stoll 1964; Kunze 1991) с 1861 г.
жил в Малой Азии, а с 1869 г. центром его инженерной деятельности был турецкий городок
Баргама – древний Пергам, столица царства Атталидов. Гуман с ужасом наблюдал, как
обломки древних мраморных статуй пережигаются местным населением на известь, и
предпринимал меры против этого варварства, насколько это было в его силах. С 1864-65 гг.
он мечтал о раскопках. Несколько фрагментов рельефа с фигурами больше человеческого
роста он в 1871 г. послал в дар Берлинскому музею, но на них там не обратили внимания.
Только с приездом Конце в Берлин дело сдвинулось с мертвой точки. Конце вступил в союз с
Гуманом, они заручились поддержкой кронпринца и выхлопотали у Турции фирман на
производство раскопок. По условию фирмана две трети находок немцы увозили с собой,
треть оставалась Турции.
В 1878 г. Гуман (рис. 10) начал раскопки, общее руководство которыми осуществлял
Конце (он не всегда мог оторваться от берлинских дел). Стена византийского времени,
венчавшая собой пергамский акрополь, оказалась как бы покрывалом, под которым лицевой
стороной вниз лежали 39 плит огромного фриза (рис. 11). Гуман в романтическом духе
описывает, как, поднявшись на акрополь, он с другими открывали плиты:
256
"Когда мы поднимались, семь громадных орлов кружились над акрополем, предвещая
счастье. Опрокинули первую плиту. То был могучий гигант на змеиных извивающихся ногах,
обращенный к нам мускулистой спиной, голова повернута влево, с львиной шкурой на левой
руке … Пала вторая. Великолепный бог, всей грудью обращенный к зрителю, настолько могучей
и все же так прекрасной, какой еще не бывало. С плеч свешивается плащ, развевающийся
вокруг широко вышагивающих ног. … На третьей плите представлен сухощавый гигант, упавший
на колени, левая рука болезненно хватается за правое плечо, правая рука как будто отнялась;
прежде чем он совершенно очищен от земли, падает четвертая плита: гигант падает спиною на
скалу, молния пробила ему бедро – я чувствую твою близость, Зевс! Лихорадочно я обегаю все
четыре плиты. Вижу, третья подходит к первой: змеиное кольцо большого гиганта ясно
переходит на плиту с гигантом, павшим на колени. … "Три подходят друг к другу" восклицаю я, и
стою уже около четвертой: и она подходит – гигант, пораженный молнией, падает позади
божества. Я положительно дрожу всем телом. Вот еще кусок – ногтями я соскабливаю землю:
львиная шкура – это рука исполинского гиганта – против этого чешуя и змеи – эгида! – это Зевс!
… Глубоко потрясенные стояли мы трое счастливых людей вокруг драгоценной находки, пока я
не сел на Зевса и облегчил свою душу крупными слезами радости" (Михаэлис 1913: 181).
"Сел на Зевса" – и от переполнявших чувств даже не заметил кощунства восседания
на боге.
Турецкое правительство продало Германии свою долю находок, рельефы упаковали в
462 ящика общим весом в 35 тонн, и в Берлине Пергамский алтарь выстроили в музее
целиком. Но Конце не ограничился этой добычей. Он продолжил раскопки и закончил их
только через девять лет, в 1886 г., когда был открыт весь город. Здесь обнаружилась
разница между чувствительным энтузиастом, романтиком и искателем сокровищ искусства
Гуманом и профессиональным археологом Конце, нацеленным на изучение всей античной
культуры.
8. Эрнст Курциус в Олимпии. Ко времени объединения Германии в центре
немецкой классической археологии стоял Эрнст К У Р Ц И У С (Ernst Curtius, 1814 – 1896; см.
Hashagen, 1904; Curtius 1913; Heres 1979). Старше Конце на 17 лет, Курциус родился в
Любеке в набожной семье юриста, любителя музыки. Университетское обучение проходил в
Бонне у Велькера, потом в Гёттингене у Карла Оттфрида Мюллера, потом в Берлине у
Герхарда. В 1837 г. поступил учителем в семью философа К. А. Брандиса, жившего в Греции.
Он был с Мюллером при последней поездке того в Грецию – там Мюллер умер на его руках.
В Греции Курциус был также в контакте с Россом. Росс при всех его заслугах перед
греческой археологией, особенно в организации раскопочной деятельности, не воспринимал
исторической критики и был склонен принимать на веру многие мифологические предания.
В 1844 г. Курциус прочел в Берлине публичную лекцию об Акрополе, после которой
писал родителям: "Я весь Берлин зажег интересом к Акрополю, и единственное за что меня
упрекали, это за недостаточно глубокий поклон в сторону королевской ложи. Люди увидели
крутой затылок республиканца" (Heres 1974: 135). После лекции его пригласили
воспитателем кронпринца Фридриха-Вильгельма, в будущем на три месяца германского
императора Фридриха III. В 1856 г. Курциус занял в Гёттингене филологическую кафедру на
12 лет, после чего в 1868 г. вернулся в Берлин, где унаследовал от Герхарда кафедру в
столичном университете и одновременно работал в Берлинских музеях.
Очень важны для будущей методики Курциуса были его работы в Афинах и Аттике в
области археологической топографии. В 1862 г. он обобщил их в книге "Аттические
исследования". В 1875 г. за этим последовали тригонометрические съемки Афин и
окрестностей, для которых Курциус воспользовался услугами инспектора-топографа
генерального штаба Й. А. Кауперта. В 1878 г. они вдвоем эту съемку издали. Это было для
Курциуса хорошей практикой топографического восприятия памятника и его окрестностей как
средства увидеть античную жизнь в целом. Таким Курциус приступил к раскопкам Олимпии.
Еще Винкельман мечтал очистить округу святилища Олимпии от мусора (или того,
что мы сейчас называем культурным слоем). В 1852 г. Курциус прочел публичную лекцию об
Олимпии в Берлине, надеясь привлечь к ней общее внимание. Росс объявил сбор денег на
раскопки, но удалось собрать всего 787 марок. Все знают, что Олимпийские игры были
возобновлены по инициативе барона Кубертена в 1896 г. Но на деле они возобновились
раньше, хотя и в более скромном объеме, возобновились не без связи со стараниями
Курциуса. Богатый грек Константин Эвангелис Цаппас пожертвовал крупную сумму, но не на
раскопки, а на возобновление олимпийских игр, и в 1859 г. состоялись первые, еще очень
257
непрезентабельные игры, вторые – в 1870. Тем временем в Германии завершилось
объединение, и новая мощная империя, проведшая (еще в качестве Пруссии) несколько
успешных войн (с Данией, Австрией и Францией), захотела показать всему миру свою
культурную миссию и загладить неблагоприятные впечатления от агрессии. Для этого
Олимпия была наилучшим выбором: всегреческое святилище с богатейшей сокровищницей
и статуей Зевса работы Фидия (одним из семи чудес света), к тому же потенциальный центр
спортивной активности. Статуя Зевса высотою с трехэтажный дом (13 метров) была
выполнена из слоновой кости и золота, но когда христиане пресекли действие святилища,
она была увезена в Константинополь и там погибла при пожаре. Но храм, содержавший ее,
должен был остаться, как и все сооружения святилища.
Германия вступила в переговоры с греческим правительством, чтобы получить
разрешение на раскопки. Учитывая греческий закон, запрещавший вывоз древностей,
находки должны были остаться в Греции, немцы получали только документацию. Германия
согласилась. Против траты на эти раскопки был Бисмарк, недолюбливавший либерального
кронпринца, а заодно и его учителя, но сопротивление удалось сломить. На раскопки
Германия затратила 800 000 марок – сумма по тому времени огромная, из нее значительную
часть уплатил лично император Вильгельм I. Экспедиция продолжалась 7 лет (1875 – 1881),
а фундаментальная публикация закончилась в 1896 г. Эрнст Курциус (рис. 12 - 13)
возглавлял внушительную команду специалистов, его помощниками были Георг Трёй и
Адольф Фуртвенглер (Adolf Furtwängler), участвовали архитекторы Фридрих Адлер (Friedrich
Adler) и Вильгельм Д Ё Р П Ф Е Л Ь Д (Wilhelm Dörpfeld, 1853 - 1940), а также эпиграфисты.
Была раскопана вся площадь святилища, со всеми строениями. Ни одно здание не
было брошено на половине, все работы доведены до конца. Добытые фрагменты тотчас
приводились в их прежнее положение, то есть раскопки тут же превращались в реставрацию.
В своей длинной истории Олимпия подвергалась землетрясениям, и упавшие колонны
представляли собой сдвинутые стопки наклоненных барабанов (рис. 14). Их составляли в
колонны. Найдена была мастерская Фидия, удостоверенная надписями, открыта статуя
Гермеса работы Праксителя, а также еще одна статуя Нике – огромная, стоявшая на
семиметровом цоколе, 13 тысяч бронзовых изделий, тысяча надписей. Но главное – весь
комплекс святилища: храм Зевса, храм Геры, алтарь Зевса, стадион, и прочее. Это были
образцовые раскопки, опубликовано 5 томов ежегодных отчетов и 5 томов исследований
(Mallwitz 1977).
Они были направлены на исследование всего святилища, его функционирования, его
связей в рамках истории культуры. Впрочем, в своих докладах Курциус еще считал
классическую археологию частью филологии, говорил по старинке и о целях истории
искусства. Но раскопки, несомненно, были уже более широкого плана.
Германия поддерживала их, прежде всего, ради определенных политических целей.
Немецкий филэллинизм со времен Винкельмана утратил демократический дух и
гуманистическую настроенность. Курциус это хорошо понимал и то ли играл на этом, то ли
сопереживал этому. Особенно в докладах 1867 и 1871 гг. он проводил параллель между
греческой и немецкой культурами, говорил о "внутреннем сплаве эллинского и немецкого
духа". В 1983 г. на дне рождения кайзера он произнес доклад "Греки как мастера
колонизации", в котором он сравнивал культурные достижения греков с начинающейся
колониальной политикой кайзера (Borbein 1979; Bruer 1994: 147). А кайзер Вильгельм I сам
проводил раскопки на Корфу и появлялся на заседаниях Археологического общества; это он
к сыну своему пригласил воспитателем Курциуса, а к внуку – Кекуле фон Штрадоница.
Не нужно думать, что всё это свидетельствует о массовой поддержке новой
тенденции в археологии, о всеобщем энтузиазме и о золотом веке науки. Всё было так же,
как сейчас. Новаторы были одиночками, деятельность их то и дело наталкивалась на
непонимание и равнодушие, просто условия способствовали их преодолению больше, чем в
другие времена. Но золотого века не было.
В феврале 1880 г. после чуть ли не всех успехов в Олимпии Эрнст Курциус пишет
своему брату о Бисмарке:
"Рейхсканцлер вдруг забрал назад заявку на дополнительный кредит в 90 тыс. марок,
который был уже принят и лежал в парламенте… Ему, кажется, внезапно почудилось, что наш
контракт невыгоден и тому подобное…Теперь мы пробиваем центр Альтиды и находим
чудесные древние глиняные изображения Геры и т. д., но перед лицом широкой публики это нам
не помогает".
258
Почти одновременно в феврале 1880 Фуртвенглер пишет из Бонна своему коллеге
Георгу Трёю: "Лекции я читаю два раза в неделю, и именно об Олимпии… Можно было бы
подумать, что при такой теме у меня полно слушателей – пальцем в небо! Только десять
человек, и из них всегда некоторые прогуливают. Интерес к Олимпии здесь никак не
горячий".
Тому же Трёю кронпринц Бернгард Саксен-Мейнингенский объяснял в письме: "Для
тех, кто не интересуется древним миром как таковым, найдено слишком мало произведений
искусства, бросающихся в глаза сразу. Это и есть причина, по которой рейхстаг не идет
навстречу представленным заявкам на ассигнования" (Sichtermann 1996: 273).
То есть рейхстаг отказал в продолжении финансирования именно потому, что не
было тех самых эффектных произведений искусства, которые все привыкли считать
оправданием расходов на археологию. Спас дело кайзер Вильгельм I, любитель археологии,
и из своих личных средств выдал 80 тысяч на завершение раскопок.
Для Курциуса это был вопрос принципиальный. Он писал:
"Чтобы добиться всестороннего понимания эллинской культуры, недостаточно
исследовать ее на вершинах научного познания или художественных достижений. Также и
практическая жизнь эллинов, их отношение к природным вещам, культура
землепользования, промышленность и торговля не должны оставаться исключенными из
науки о древностях" (цит. по Heres 1974: 144).
В этих словах любимого археолога будущего императора отражались
демократические интересы времени. В поклонах придворного всё еще давал себя знать
"крутой затылок республиканца".
9. Шлиман в Трое. Многолетние раскопки Генриха Ш Л И М А Н А (Heinrich Schliemann,
1822 – 1890) в Гисарлыке (Турция) в поисках Гомеровой Трои начались в 1870 г., так что с
рассказа о них надо бы начинать всё изложение новой серии раскопок. И кампании Конце на
Самофракии и работы Курциуса в Олимпии развернулись позже. Но вначале раскопки
Шлимана не носили строго методического характера, таковой они приобрели только с
приглашением Дёрпфельда из Олимпии, а это произошло лишь в 1882 г. В этом смысле
Конце и Курциус имеют приоритет.
Однако были ли их раскопки стратиграфическими в точном смысле этого слова?
Когда Конце начинал раскопки на Самофракии, он преследовал цель раскрыть святилище
таким, каким его описывали античные авторы – сооружением IV в. до н. э., для которого
работал Скопас, хотя было также известно, что в эллинистический период там основывали
храмы Птолемеи (в III н. э.). Курциус в Олимпии прямо преследовал цель реконструировать
святилище таким, каким его описывал Павсаний, что, по представлениям раскопщиков,
примерно совпадало с состоянием перед разрушением. Достаточно убрать слежавшийся
мусор и поставить упавшие колонны, собрав сдвинувшиеся барабаны, – и получишь
реконструкцию святилища. Вот и Шлиман, оказавшись перед огромным холмом Гисарлыка,
хотел только одного – пробиться сквозь все наслоения позднейшего времени к древнейшему
слою, где на материковом основании должна была покоиться Гомерова Троя. Коль скоро с
Трои начиналась греческая история, то Троя и должна была находиться в самом низу, а всё
позднейшее его не очень интересовало.
Во всех случаях целостный охват большого памятника был запланирован заведомо,
но стратиграфическое исследование памятника не предусматривалось, во всяком случае,
ему не отводилась большая роль. Заслугой всех трех археологов было привлечение
архитекторов ради точности описания архитектурных сооружений, а архитекторы
немедленно ввели стратиграфические наблюдения, чтобы разобраться во взаимоотношении
строений и в последовательности этапов строительства. Кроме того, и сами археологи,
начав раскопки, тотчас сообразили, что их объекты имели некоторую историю, пусть и
казавшуюся им поначалу незначительной, и что для реконструкции нужно выяснить
последовательность разрушения, для понимания целей – последовательность сооружения, а
для понимания развития и значения святилища – последовательность этапов
функционирования. А всё это означало стратиграфические наблюдения. Стратиграфия же,
заимствованная из геологии, уже применялась в первобытной археологии. Во второй
половине пятидесятых годов это были исследования торфяников в Дании (Ворсо и
259
Стеенструп), свайных поселений в Швейцарии (Келлер и Тройон) и террамар в Италии
(Кастальди и Штрёбель), а еще раньше, в сороковые годы, это были исследования Буше де
Перта во французских каменоломнях. Да ведь еще Рюдбек во второй половине XVII века
применял стратиграфию при раскопках, даже рейку изобрел.
Конечно, Шлиман оценил значение стратиграфических наблюдений позже своих
коллег Конце и Курциуса. Их раскопки были методически гораздо более строгими и
детальными. Но их стратиграфия не была столь глубокой, наглядной и эффектной, как у
Шлимана. Если говорить о первой разбивке всего памятника на многочисленные слои и
разнесении по слоям всех построек и вещей, то это было сделано в раскопках Шлимана, и
сделано это было еще до прибытия Дёрпфельда, правда, не сразу. За двадцать лет Шлиман
провел четыре кампании раскопок и после каждой тотчас публиковал результат. В первую же
кампанию раскопок, четырехлетнюю (1870 – 73), пробив сквозь весь холм огромную траншею
север – юг, Шлиман получил два огромных разреза через всю толщу. К концу 70-х годов он
различил в этих разрезах семь строительных слоев (снизу вверх I - VII), которые он
правильно расценил как остатки семи городов, построенных один поверх другого (рис. 15).
Потом уже после смерти Шлимана было Дёрпфельдом добавлено сверху еще два слоя – VIII
и IX (античный и эллинистически-римский), не выделенных Шлиманом вначале.
Шлиману пришлось сразу же отказаться от идеи узнать Гомеровский город в первом
снизу: это был очень скромный поселок, не отвечавший его представлению о граде Приама.
Шлиман увидел Гомеровский город во втором снизу, поскольку это была достаточно древняя
и в то же время внушительная цитадель, с более мощными стенами и башнями, чем в слоях
III – V. Уже после смерти Шлимана Дёрпфельд установил, что эти укрепления принадлежали
гораздо более древнему городу, чем ахейская эпоха, воспетая Гомером (XIII в. до н. э.), и что
с гомеровскими Микенами был связан скорее город VI снизу, еще более мощный. Еще позже,
уже в XX веке, Карл Блеген, продолжавший раскопки Шлимана и Дёрпфельда, разбил слои
Шлимана – Дёрпфельда на дробные подразделения и установил, что гомеровский эпос имел
в виду город VIIa.
У Шлимана было много критиков. Надо признать, у них были основания критиковать
его. Он разрушил многое в верхних слоях, продираясь к нижним; он не всё точно
зафиксировал; найдя ряд кладов в городе, он так обошелся с самым крупным из них (так наз.
"Кладом Приама"), желая утаить его от турецкой администрации и тайком вывезти, что
теперь неясно, где точно и при каких обстоятельствах его нашли, да и клад ли это. Это всё
так. Говорили также, что он типичный золотоискатель, что только сокровища были его целью
и этой цели было подчинено всё. А это не так. Сокровища он находил, но движим он был не
страстью к золоту (он был достаточно богат), а жаждой отыскать Гомерову Трою и доказать
реалистичность Гомера. Он хотел также выяснить, как в реальности выглядел легендарный
город, какие следы остались от событий эпоса. А это цели не коллекционерские и не
искусствоведческие, а исторические.
Он жил в уверенности, что нашел всё, что искал, и доказал всё, то хотел доказать. На
деле он не нашел и не доказал этого, но открыл новую цивилизацию, совершенно
неизвестную античным письменным источникам – цивилизацию бронзового века Малой
Азии, то есть то ли распространил компетенцию классической археологии за традиционные
пределы, то ли навел мосты из нее – частично в первобытную археологию, частично в
восточную археологию. Он осваивал существующие методы раскопок на ходу и
совершенствовал их, дойдя собственным умом не только до тщательной фиксации
обнаруженного (вел в Гисарлыке ежедневные записи в дневнике и зарисовки), но и до
сохранения всех находок, даже рядовых и массовых (кухонной посуды, утвари, обломков
металла). Он ввел также обычай быстрой и весьма полной публикации найденного. В
последних кампаниях он привлек к работе специалистов многих дисциплин для обработки
разных категорий материала – архитекторов, биологов, химиков, ориенталистов.
Поэтому вклад его в методику археологических исследований очень велик, а вклад
его в археологию не ограничивается этим. Он не только открыт новую цивилизацию, став
одним из героев Великих археологических открытий, но и внес новые идеи в интерпретацию
материала. Он заслуживает того, чтобы посвятить ему отдельную лекцию (отдельную главу)
в истории археологии.
Правда, его биография и деяния очень широко известны, расписаны в бесчисленном
количестве романов и научно-популярных книг, но почти всё основное, что о нем там
рассказывается, легенда, не соответствующая истине. Всем известна история о мальчике,
260