Клейн Л.С. История археологической мысли. Курс лекций. Часть 1
Подождите немного. Документ загружается.
очень наглядными и интересными рисунками (таблицами, схемами) и читать его просто
увлекательно.
Несколько иную позицию занял англичанин Глин Даниел. Талантливый археолог
(специалист по мегалитам) и блестящий писатель, автор детективов и ведущий
радиопередач, он был представителем победившего диффузионизма, но и диффузионизм
переживал кризис, и Даниел всё больше сомневался в объективности любой концепции,
любой теории. Чтобы подчеркнуть их искусственность, необъективность, он называл их
моделями (Daniel 1971) и рассматривал всю историю археологии как смену очередных
моделей, навеянных духом времени, модой, воздействием смежных наук. Ни одна из них,
утверждал он, не выдерживает проверки фактами.
Первой его историографической темой была скандинавская концепция "Три века"
(Daniel 1942). Вторую излагала великолепная книга "Сто лет археологии", сформировавшая
облик истории нашей дисциплины надолго – эта книга определила перечень концепций и,
следовательно, периодов истории археологии, расстановку школ, группировку по ним
ученых, дискуссионные проблемы (Daniel 1950, 2d ed. 1975 – уже как "Сто пятьдесят лет
археологии"). В книге "Идея преистории" (1962) Даниел суммировал выводы из своей
истории науки и заключил, что лучшей идеей преистории является не иметь никакой
концепции. Даже группировка в культуры представлялась ему субъективной.
Дополнительная книга появилась в 1967 г. – "Происхождение и рост археологии". В ней
Даниел собрал обширные цитаты из работ археологов разного времени, чтобы представить
смену идей документированно – это род антологии. Наконец, в 1981 появилась итоговая
книжка "Короткая история археологии" (Daniel 1981).
Видный американский археолог Р. Хайзер в рецензии (Heizer 1968: 76)
охарактеризовал книгу Даниела как "лучшую историю археологии, когда-либо написанную".
Но основатель географического направления в английской археологии Крофорд весьма
критически отнесся к "Истории" Даниела (Crawford 1951). Всё же книги Даниела при всей
значительности и широте охватывали только первобытную археологию (у него
"преисторию") и в ней подробнее разработан период от 1840 до 1900 годов, последующие
годы – вскользь. Полнее рассмотрены английская и французская археология, немецкая –
значительно слабее.
В Америке возникновение Новой археологии вызвало интерес к истории науки и
убежденность, что всё предшествовавшее развитие было всего лишь подготовкой к
неопозивистским методам Новой археологии. Сначала Дуглас Шварц рассмотрел такое
развитие в одном штате Кентукки в книжке "Концепции преистории Кентукки" (Schwartz
1967). Он усмотрел в развитии локальной преистории три периода: спекулятивный, когда
преисторию выводили из догадок, эмпирический с 1850 г., и объяснительный – с 1950. Идея
ясна: сначала преисторию выводили из пустых догадок, потом стали изучать факты,
наконец, их стало можно объяснять.
Эту идею подхватили и развили в общеамериканском масштабе Гордон Уилли и
Джереми Саблофф в книге "История американской археологии" (Willey and Sabloff 1974; 2d
ed. 1980; 3d 1993). Только у них периодов четыре: средний разбит на два:
классификационно-дескриптивный и классификационно-исторический (сначала описывали
и классифицировали, потом стали разбивать по культурам, чтобы объяснять). История
американской археологии протекает очень целенаправленно и прямо: развитие Новой
(процессуальной) археологии представлено как центральный стержень и итог всего
развития американской археологии, хотя в книге и критикуются крайности процессуалистов.
Изложение богато фактами, полно частных эпизодов и ссылок, хорошо иллюстрировано.
Уже упомянутая книга чешских авторов Малины и Вашичка "Археология вчера и
сегодня" (Malina 1981) относится к той же категории, хотя по обилию портретов она может
соперничать с указанными альбомами античников. А после крушения социализма в
Чехословакии Вашичек и Малина смогли опубликовать в Кембридже на английском
сокращенный и переработанный вариант своей книги, на сей раз под двойным авторством
(Vašiček and Malina 1990).
Появилась и история классической археологии, рассмотренная как история идей, но
идей в русле истории искусств – проблемная история археологии Макса Вегнера (Wegner
1950) и его же "История археологии с точки зрения метода" (Wegner 1964), также
"Культурная история классической археологии" Гельмута Зихтермана (Sichtermann 1996).
11
Все эти виды истории археологии – и дидактическая археология античников, и
сенсационная археология популяризаторов, и даже в какой-то мере история
археологических идей - исходили из того, что ход и повороты науки определяются
выдающимися личностями. Возможно, поэтому их так заботили портреты. Так, Фридрих
Кёпп говорил: "Нет археологии, есть только археологи" (Koepp 1937), а составители
Хандбуха археологии добавляли в 1939: "и история археологии остается всё еще историей
археологов" (Handbuch der Archäologie, I,1: 12). Даниел выражался схоже: "История
археологии – это длинный календарь эксцентричных личностей!" (Daniel 1950: 155). Как
сказал о смежной науке Э. Карр: "Прежде, чем исследовать историю, исследуйте
историка…". Но у этого афоризма Карра было и продолжение: "Прежде, чем исследовать
историка, исследуйте его историческую и социальную среду" (Carr 1964: 44).
Во всяком случае, именно в рамках этих течений историографии вышло множество
биографий выдающихся археологов, опубликовано немало мемуаров (т. е. автобиографий),
есть книги типа антологии Эдварда Бэкона "Великие археологи" (Bacon 1976) и сборника
автобиографий 11 выдающихся археологов "Мастера прошлого" Даниела и Чиппиндейла
(Daniel and Chippindale 1989). Вопросу о роли личностей в истории археологии и о значении
биографических исследований в ней специально посвящены работы Дугласа Гивенса,
Ярла Нордблада (Givens 1992; Nordbladh 1995) и др.
4. Со ц иа л ь н ы е и с т ории . В Советском Союзе с самого начала роль личностей,
имен в создании науки всячески затенялась (разумеется, кроме классиков марксизма) и
выпячивалась роль массовых сил – классов, течений, институций, среды. Книги по истории
археологии (это была местная, российская археология) писались с классовых позиций и
изобиловали грубыми классовыми оценками. Все научные события распределялись по
рубрикам: феодально-помещичья археология, буржуазная археология, пролетарские
позиции в археологии. Таковы были книги В. И. Равдоникаса (1930) и Худякова (1933).
Позже марксистская интерпретация стала более сложной, но суть сохранилась. В истории
раннесоветской археологии В. Ф. Генинга (1982) классовое деление, противостояние с
буржуазной археологией и убежденность в неизбежном превосходстве социалистической
науки видны в полном объеме. Книга А. Д. Пряхина (1986) несколько умереннее,
фактологичнее, но написана всё еще с ориентировкой на советские идеологические нормы.
Но советские археологи не занимались историей мировой археологии, по крайней
мере, в печать такие исследования не проникали до книг Монгайта (60-е – 80-е годы), по
этой теме лишь популяризаторских.
На Западе одним из первых поднял голос за изменение подхода к истории
англичанин О. Г. С. Крофорд, основоположник экологической археологии, в своей книге
"Man and his past" (переведена на русский в 1924 – "Человек и его прошлое"). Он не
находил смысла в "английской истории" – "или, скорее, в той куче никчемностей, которая
под этим названием подразумевается". В истории он требовал видеть "не имена
властителей и не детали международных войн, но общее экономическое состояние,
идеалы данной эпохи и уровень культуры, проявляющейся в искусствах", а чтобы это не
было чересчур схематично, изучать географические условия и местные детали (Крофорд
1924: 42 – 44). Он призвал к "социальной археологии" (Там же, 115). Через десятилетие он
распространил эти принципы и на изучение истории самой археологии (Crawford 1932).
В 1970-е – 80-e годы и на Западе появились книги, рассматривающие историю
археологии под углом зрения обусловленности внешними - социальными и экономическими
факторами. Их стали называть "социальными историями" дисциплины.
В конце 60-х гг. ХХ века в США вышла книга Роберта Силверберга "Строители
курганов древней Америки" (Silverberg 1968), в которой исследовался частный вопрос: как и
почему американские ученые XIX века представляли себе строителей курганов в
доколумбовой Америке как цивилизованный белый народ, а не индейцев. Силверберг
показал связь этого представления с традиционным преследованием и принижением
индейцев, сопровождавшим расселение белых поселенцев.
Оле Клиндт-Енсен выпустил "Историю скандинавской археологии" (Klindt-Jensen
1975), в которой проследил, как сказываются на развитии археологии в скандинавских
странах философские идеи Возрождения, рационализма, романтизма и позитивизма, за
которыми стоят социальные условия. Аналогичные задачи преследовал Игнасио Бернал
12
Гарсия в "Истории мексиканской археологии" (Bernal 1980). Оба они выясняли, как
социокультурные особенности отдельных обществ и политические интересы частных групп
сказываются на археологии. Кеннет Хадсон (или Гудзон) в книге "Социальная история
археологии" (Hudson 1981) исследует выбор и амбиции британских археологов XIX – XX вв.
как обусловленные образовательными системами, политикой и классовым составом
населения. Карел Скленарж в книге "Археология Центральной Европы" (Sklenář 1983)
рассматривает археологическую деятельность ряда этнических групп и социальных
классов в Центральной Европе на протяжении 500 лет. Схема периодизации в его книге
кажется слишком простой и искусственно построенной (в каждом периоде сначала
подпериод анализа, потом синтеза), но для Центральной Европы это значительная книга,
потому что в ней можно найти много фактов для региональной истории археологии
Дунайских стран
Нил Силбермен в книгах "Копая для Бога и страны" и "Между прошлым и
современностью" (Silberman 1982; 1989) прослеживает воздействие европейского
колониализма и местного национализма на археологию Ближнего Востока. Например,
западные археологи систематически игнорируют или искажают раскопанные факты,
которые показывают, что на деле экономический упадок Кипра и Палестины вызван не
турецкой оккупацией, а переориентацией мировой торговли на запад. Франц Георг Майер в
книге "От Винкельмана до Шлимана" (Maier 1992) исследовал другое участие археологии в
колониальной политике – разведывательную и дипломатическую деятельность археологов
на Востоке (Ролинсона, Лэйарда, Вулли, Хогарта, Виганда, Каро и др).
На последнем этапе среди историографов, придерживающихся курса на социальную
историю, появились авторы, увлеченные постмодернистскими идеями. В постмодернизме
сильно воздействие франкфуртского марксизма с его "критической теорией". Марксистский
постулат об определяющем воздействии классовых социально-экономических и
политических интересов на идеологию, они преобразовали в учение о том, что
исследователь целиком подвластен этим воздействиям и не может поэтому добыть
объективную истину в своем исследовании. Критика и самокритика должна выявлять эту
пристрастность ("критическая теория"), а преодолеть ее можно лишь одним способом:
оставить надежду на факты и ориентироваться прямиком на политические взгляды и
интересы наиболее передовой группировки. Историограф же должен эти воздействия
выявлять (Fahnenstock 1984). Это путь к разгулу субъективности и тенденциозности.
Такие установки проводят Р. Р. Уилк в работе "Древние майя и политическая
современность" (Wilk 1985) и Томас Пэттерсон в работе "Последние шестьдесят лет: К
социальной истории американской археологии в Соединенных Штатах" (Patterson 1986,
1995). Последний образец такой историографии – Элис Кехоу "Страна преистории –
Критическая история Американской археологии" (Kehoe 1998).
Все эти книги и статьи – как интеллектуальные, так и социальные обзоры – за
исключением самых первых, Кэссона, излагают местные истории, охватывая только какие-
то регионы. Новый шаг сделан Брюсом Триггером, известным канадским археологом-
теоретиком с марксистскими убеждениями, причем традиционно марксистскими, чуждыми
"критической теории". Член Королевского общества Брюс Триггер еще в 60-е годы
переосмысливал смену основных концепций археологии в марксистском духе (Trigger
1968). Написав статью "Археология и образ американского индейца" (Trigger 1980) об
общем воздействии расизма на американскую археологию (он следовал примеру
Бенджамина Кина, написавшего в 1971 г. книгу "Образ ацтеков в Западном мышлении" –
Keen 1971), Триггер создал затем большой историографический труд "История
археологической мысли" (Trigger 1989). В этом труде, не отрицая, конечно, воздействия
социальных условий на исследователя, Триггер проводит ту мысль, что в общем и целом
археологи умели справляться с противоречием между собственной субъективностью и
свидетельствами источников, находя в конечном счете адекватное отражение прошлой
реальности. Марксистские убеждения Триггера обеспечивают ему возможности
социологического анализа археологических позиций, но ведут его к упрощениям.
Например, он подчеркивает расистские взгляды эволюционистов (поскольку все они
буржуазные ученые) и объединяет их под шапкой имперского (т. е. колониалистского)
синтеза. В целом он группирует все археологические теории в три группы:
колониалистские, националистические и империалистические. Мне это представляется
очень грубым упрощением.
13
Это солидная, толстая книга очень ясно мыслящего и интеллигентного автора, но
его другие книги кажутся мне более удачными. Всё же это первое изложение истории
археологического мышления, и оно является всеобъемлющим (охватывая Китай, арабский
мир и проч.), это поистине мировая история. Однако классическая археология оставлена в
тени, а русская археология отражена только через переводные издания.
5. К у л ь тур н ы е и с тории . Первыми обнаружили тенденцию отходить от грубой
социологизации и политизации истории археологии как раз советские археологи, которым,
видимо, такие упрощения осточертели раньше других.
Еще в 1961 году вышли "Очерки истории российской археологии" А. А. Формозова.
В них острие внимания обращено на отношение общества к древностям, на рост
общественного интереса к ним. Развитие же археологии прослеживается от самых первых
ростков интереса к древностям до предреволюционного расцвета российской археологии, и
прослеживается не столько по накоплению фактов или по смене методов и теорий, сколько
по месту археологии в сети культурных интересов общества и в системе наук. Сначала
материальные древности рассматривались как достопримечательности в структуре
географии, потом они переместились в сферу искусствоведческого любования, потом они
оказались в сфере бытописания народа (этнографии), и, наконец, присоединились к
историческим источникам в структуре истории. Маленькая книжечка 1961 г. написана очень
ясно и лаконично, с яркими цитатами, она дает хорошее представление о русской
археологии, и, что удивительно, в ней очень мало уступок идеологической цензуре.
Та же струя исследования соотношений общественного менталитета с археологией
продолжена в последующих книгах Формозова "Пушкин и древности" (1979), "Начало
изучения каменного века в России" (1983) и в обобщающих "Страницах истории русской
археологии" (1986).
В позднейшей книжке Формозова ("Русские археологии до и после Революции",
1995), он совершенно открыто разделывается с большевизмом и советской властью, но эта
маленькая книжка, скорее брошюра, вышла только в нескольких десятках экземпляров.
Автор полностью отрицает позитивный вклад марксизма в археологию, и здесь он явно
переборщил.
Традиция исследования позиции археологии в общественном менталитете и в
культуре народа продолжена и в пространной книге Г. С. Лебедева "История отечественной
археологии" (1992). Рассмотрена не только связь изменений в археологии с
государственной политикой, но и ее отражение в художественной литературе, участие в
общественных движениях и событиях.
Это, однако, региональные обзоры.
Из современных западных изданий обращает на себя внимание огромный том
Алена Шнаппа "Открытие прошлого. Происхождение археологии" (французский оригинал
Schnapp 1993, англ. перев. 1996). Том охватывает историю изучения материальных
древностей от античного времени до конца антикварианистского периода во всем мире и
акцентирует внимание не только на внутренних событиях в этой сфере, но и на том, как
общество воспринимает открытие древностей.
И. В. Тункина (2002) обратила внимание на предложение теоретика истории науки
Д. А. Александрова (1994) – изучать "антропологию науки". Это значит выявлять изменения
научного быта и типичного менталитета ученых, микросоциума исследований и
преподавания, обычную атмосферу жизни – от придворного прислуживания первых
академиков через частные салоны начала XIX века к научным кружкам, затем научным
обществам и журналам. Тункина изучает также патронаж науки вельможами, меценатство и
сепаратизм академической и университетской среды. В какой-то мере эти стороны освещал
также Лебедев.
У всех течений, перечисленных последними в этой историографии, есть одно
общее свойство. Еще "интеллектуальные" истории (истории идей) нередко рассматривали
движение истории науки как смену идей – в том смысле, что каждая новая концепция
определяла целую эпоху в истории археологии, выражала дух времени, безраздельно
господствуя в археологии, пока ей не придет на смену новая концепция. После короткой
борьбы новая вступает на ее место. Еще более это представление характерно для
14
социальных и культурных историй. Под школами они обычно имели в виду не плеяды
выучеников одного учителя или локальные коллективы, а "незримые колледжи"
единомышленников (Bruck 1990), охватывающие весь цивилизованный мир.
Но возможен и иной взгляд.
6. Ист ор и я шко л . Под школами я здесь имею в виду тоже "незримые колледжи",
но полагаю, что они обычно более ограничены и нередко противостоят друг другу. В статье
"Проблема смены культур в современных археологических теориях" (1975), описывая
развитие мировой археологии как смену концепций, смену ответов на вопрос о смене
культур, я предусматривал борьбу нескольких конкурирующих теорий на каждом этапе
истории археологии. В обзорной статье для английского журнала "World Archaeology", а
затем в выросших из нее книгах я представил развитие советской археологии как
конкуренцию школ и борьбу направлений (Клейн 1993; Bulkin, Klejn & Lebedev 1982; Klejn
1997). Но мир бывал расколот идейно не только в советское время. Эволюционизм,
скажем, не был развит в Центральной и Восточной Европе, а только в Западной и в
Америке. В Центральной же и Восточной Европе в одно время с ним существовали
совершенно иные представления. Там властителями дум археологов в это время были
Вирхов и Ратцель. В статье 1995 г. (Клейн 1995) я отстаиваю этот принцип против
концепции всеобъемлющих парадигм. В истории мировой археологии еще нет книг,
построенных на этом принципе.
Вроде бы похожую структуру имеет учебник истории этнографии С. А. Токарева
(1978), но в нем генеральная линия изложения всё-таки имеет в виду смену теорий и
соответственно последовательную смену доминирующих школ, и лишь на стыках
предусмотрены их сосуществование и борьба. Когда современные американские и
английские историографы описывают сосуществование и борьбу школ в археологии своей
страны или мира, они всё же мыслят эту борьбу однолинейно – как борьбу старого и
нового, как "последний и решающий бой", в котором одна из школ (их собственная) должна
победить и утвердиться как господствующая. Возможность равных шансов на победу,
правомерность обоюдных притязаний на познание истины, перспектива взаимодополнения
не предусматривается.
Французская книга под ред. А. Дюваля "Преистория во Франции. Музеи, школы
раскопок, общества … с XIX века до наших дней" (Duval 1992) посвящена именно
рассмотрению школ и т. п. ("школа Бордо", "школа раскопок Леруа-Гурана" и т. д.), но это не
курс истории, а сборник трудов конференции 1989 года.
В своем выборе структуры изложения я в какой-то мере повторяю блестящее
изложение смены теорий у Даниела, в какой-то мере подражаю Токареву, по определению
основного предмета исследования следую Триггеру, в основном же исхожу из своей
трактовки даже самой конформной (претендовавшей на монументальное единство)
советской археологии как расколотой на ряд течений и школ. В основе моего выбора -
представления о диалектических противоречиях в основе археологии и о плюрализме
интерпретаций. Я имею в виду закономерность разных точек зрения на спорные вопросы
археологии, обусловленность интересов и интерпретаций разными социальными
условиями и разной ментальностью в разных обществах.
Здесь перечислено немало трудов по истории археологии. Ряд из них вы сможете
найти в наших библиотеках. У каждого из них свои особенности, свой объем, своя
авторская позиция, свои цели и задачи. В зависимости от целей читателя и его владения
языками нужно обратиться к тому или иному из этих трудов.
Перечисляя книги по истории археологии, я здесь группировал их больше всего по их
адресату и назначению, стараясь согласовать это с их сгруппированностью во времени.
Между тем, возможны и другие деления, ибо есть много методологических проблем, с
которыми сталкивается историограф-археолог и из которых он должен делать выбор.
5. "Проклятый вопрос" археологии. Первая из них – о выделении школ и
концепций. В какой-то мере это продолжение вопроса о предмете нашей дисциплины. Так
сказать, уточнение предмета.
15
Говоря о школах, концепциях или основных теориях археологии, мы сразу
наталкиваемся на вопрос о том, какие теории считать основными, определяющими лицо
науки целого этапа или большой группировки археологов. По этому вопросу есть ряд
предложений. Преимущественно они определяют отношение к культурно-историческому
процессу и выделяют несколько принципиально возможных ответов, которыми и
определяются основные течения в науке. Так, Франк Феттен намечает основой вопрос -
"обхождение с новациями" (т. е. гипотезы об их происхождении) и предусматривает четыре
возможных ответа: 1) креационизм – создание относится к внешней силе, иному миру,
божеству, 2) редукционизм – всё сводится к закономерному действию природных сил и
условий; 3) преформационизм – всё признается генетически предусловленным,
заключенным в предшествующем времени; 4) фульгурационизм – случайное сочетание
различных причин (Fetten 1993). Есть и другие подобные схемы.
Я предпочел исходить из самой истории нашей науки. В ней рано определился
"проклятый вопрос" археологии. "Проклятые вопросы" есть и у других наук – у каждой такой
вопрос определяет основную трудность, главное противоречие в основе данной
дисциплины. Каково же оно в археологии? Имея дело с древностью, с прошлым, с разными
эпохами и разным обликом разновременных вещей, очень рано археологи научились
видеть в них результат преемственного развития – говоря по-современному, стали
понимать культурно-исторический процесс как преемственное развитие. Это
напрашивалось само собой: ясно, что только на основе усвоения опыта предшествующих
поколений возможно усовершенствование и дальнейшее развитие. Они ожидали увидеть в
материале это преемственное развитие, постепенные изменения.
Но эти ожидания не оправдались – материал изначально предстал в виде череды
культур, совершенно различных, сменяющих друг друга и не имеющих промежуточных,
переходных звеньев. Между ними – разрывы, провалы. Археологи понимали, что
преемственность должна быть, поскольку есть ее результат, но вот ее нет. И они стали
изощряться в поисках ответа на вопрос, почему ее не видно. Может быть, просто лакуны в
раскопанном материале? – это был бы эволюционизм. Или новая культура принесена в
готовом виде со стороны? – это родился диффузионизм. Или переходных звеньев не видно
потому, что переход осуществлялся в небольших коллективах, имеющих мало шансов
попасться археологам, и т. д. Оказывается, что основные течения, основные концепции
археологии отвечают именно на вопрос о причинах дискретности культурно-исторического
процесса, о происхождении археологических культур. Ответ на этот вопрос, как правило,
обусловливает многие другие вопросы археологического воззрения на материал –
территориального распространения, межкультурных взаимоотношений, вопросы
классификации и хронологии и проч.
Но этим, конечно, не исчерпывается методологическая проблематика
археологической историографии.
6. Методологические подходы. В английском издании своей книжки чешские
исследователи Вашичек и Малина описали пикантную ситуацию, в которой археолог
оказывается, рассматривая историю археологии. Ситуация образуется его
профессиональными навыками. В своем обычном археологическом исследовании он может
придерживаться эволюционизма или миграционизма или таксономизма и т. д. Но рано или
поздно он должен решить, по какому пути он пойдет, интерпретируя развитие своей
собственной дисциплины – она ведь тоже открыта любой из подобных интерпретаций.
Культурно-исторический процесс там, и культурно-исторический процесс тут.
"Давайте же будем мерить археологов тем самым аршином, которым они мерят
других, - восклицают авторы, - то есть давайте построим типологию, типологические ряды,
вертикальную стратиграфию, установим географическую среду, воздействие среды,
диффузию и миграцию, и всё это применяя не к артефактам, а ко взглядам археологов" (Malina
& Vašiček 1990: 103 – 104).
Именно это и было испробовано Уильямом Адамсом. Он испытал, как личные
качества, различия в темпераменте могут влиять на позиции исследователей.
"В моей собственной семье, - написал он, - я считал себя хорошо одаренным человеком и
я склонен думать, что нет ничего, что я не мог бы изобрести, если только я применю свой
разум… Я признаю и за другими такие качества и склонен скорее к эволюционистским
16
объяснениям культурных явлений. А вот моя жена как раз наоборот считает себя бездарью и
убеждена, что без достижений домашнего сервиса она скоро вымерла бы".
Себя он считает склонным к эволюционистским объяснениям, жену – к
диффузионистским (Adams 1968: 211). Примерно такую же аналогию я нашел у Бинфорда:
"Мне стало ясно, что жизнь индивида разделяет многие черты с условиями, в которых
эволюционные изменения появляются в культурных системах" – и он рассматривает
происхождение своей индивидуальной культуры от Лесли Уайта (Binford 1972: 341).
Уподобить неким общим методологическим направлениям наши подходы к
пониманию истории нашей собственной дисциплины – это хорошая идея. В историографии
археологии есть и своя методологическая литература (Ashmole 1938; Schuyler 1971; Ганжа
1987; Bratti & Svestad 1991; Trigger 1994; Клейн 1995; Jensen 1997; Gustaffson 1996, 2001;
Fernández Martinez & Sanchez Gomez 2001 и др.), проходили обсуждения методологических
проблем истории археологии. Международная конференция 1978 г. по изучению истории
археологии, труды которой вышли в 1981 (Daniel 1981b), как и сборник в честь Даниела
(Evans, Gunliff and Renfrew 1981). Труды конференции 1987 г. в университете Южного
Иллинойса вышли в 1989 (Christenson 1989), две последующие изданы в 1992 (Reyman
1992).
Однако в этом деле есть и свои сложившиеся в науковедении, на опыте многих
наук, устои. В истории науки, сформировались свои методологические принципы
рассмотрения истории любой научной дисциплины, разные представления о процессе
развития частных наук. Как понимать этот процесс, какие явления в нем различать и
выделять, какие факторы усматривать в его основе и т. д. – всё это решается по-разному.
Особое внимание обращается на характер изменений – постоянство или непостоянство
темпа развития. Используя принятые в науковедении термины, Триггер различает в
истории археологии несколько основных концепций, предполагающих 1) парадигмальное
развитие (научными революциями), 2) кумулятивный рост, 3) нелинейное и
непредсказуемое изменение, 4) стабильное или циклическое состояние, 5) порегионное
разнообразие (Trigger 1989:4 – 120). Сам он склоняется ко второй и отчасти пятой моделям.
Парадигмальную он поставил на первое место не по хронологии, а по модности – она для
него главный противник. Примерно такие же концепции выделяют в истории других
дисциплин и в общенаучной методологии историографических исследований.
В своей "Истории антропологических учений" (еще не изданной) я сгруппировал их
иначе, и здесь повторю эту структуру с небольшими модификациями (рис. 1). Сначала я
разделил их по восприятию объекта на I) индивидуализирующие (биографический подход)
и II) воспринимающие науку как социокультурный феномен. Затем по наличию развития
выделил среди последних три рода концепций: А) постулирующие статичность, Б)
предполагающие циклическую изменчивость, повторяемость, В) предполагающие
развитие. Совокупность последних я разбил по характеру русла развития на четыре
группы: 1) предполагающие нелинейное (беспорядочное) развитие, 2) предполагающие
направленное (однолинейное) развитие, 3) предполагающие параллельное развитие, 4)
предполагающие контроверсное развитие. Те, которые предполагают направленное
развитие, я разделил надвое: а) кумулятивные концепции (континуизм), и б) признающие
развитие дискретным (дисконтинуизм). В свою очередь к дисконтинуизму я отнес три вида
концепций: α) перманентной научной революции, β) спазматического развития
(революциями и парадигмами). В этом древе оказывается девять конечных ответвлений: I,
А, Б, 1, 3, 4, а, α, β. В истории археологии проявились далеко не все они.
Рассмотрим основные из общеизвестных концепций и их проявление в археологии.
а) Представление о статичной или колеблющейся (повторительной) науке, в
котором наука мыслилась служанкой богословия и считалось, что она лишь временами
поднимается до подлинного знания – религиозного. Хронологически с этой концепции
нужно было бы начать, но это представление характерно для античной, средневековой и
отчасти ренессансной эпох, а тогда археологии не было, стало быть, не было и ее
историографии. Возможно, и позже эта концепция иногда проскальзывала в церковной
литературе по археологии.
К этому представлению о постоянно повторяющейся исследовательской деятельности
близка, однако, концепция перманентной революции в науке, выдвинутая философом
Карлом Поппером (Popper 1959). История дисциплины для него - не история теорий, а
история проблемных ситуаций и их модификаций, а в возникновении проблемных ситуаций
17
нет прогресса, и они существуют долго, принципиально возможные модификации их
наперечет. В археологии это представление попытался применить Брайони Орм (Orme
1973), обративший внимание на то, что многие идеи давнего времени затем повторяются
не раз в истории науки.
Но это справедливо лишь в отношении отдельных идей или установленных фактов.
Один из современных методологов истории науки А. Койре так выразил свое отношение к
подобным представлениям: "Ничто так быстро не меняется. как неподвижное прошлое"
(Koyré 1966: 354).
б) Концепция кумулятивного (накопительного) развития, инициированная в XVII веке,
была особенно влиятельна в XIX веке. Наиболее известный труд (середина XIX в.), в
котором она проводится – У. Хьюелл (у нас его чаще неправильно транслитерируют как
Уэвелл) "История индуктивных наук" (W. Whewell 1837), также это работы Нильса Бора и
Стивена Тулмина (Bohr 1913, Toulmin 1967, 1970). Это позитивизм и характерный для него
индуктивизм. Наука сводится к серии открытий, фактов и выводимых из них теорий.
Развитие постулируется постепенным, гладким, без скачков. Хьюелл (Уэвелл 1867, 1: 10)
писал: "Прежние истины не изгоняются, но поглощаются, не отрицаются, а расширяются; и
история каждой науки, которая может, таким образом, показаться сменой революций, в
действительности есть ряд развития". Периодизация такого развития возможна, но лишь
условная, искусственная, практически произвольная.
В истории археологии такого взгляда придерживались многие авторы дидактических и
описательных историй (в частности Кюн), но также Кэссон, До, Триггер (Casson 1939, Daux
1942, Kühn 1960/1976, Trigger 1968, частично также Trigger 1989; Schnapp 1993/1996). В
статье 1968 года Брюс Триггер высказал мнение, что "основные понятия преисторической
археологии показывают удивительную преемственность в своем развитии". Он
прослеживает их прогрессивные модификации "за более чем столетие" и утверждает
"однолинейный" взгляд на развитие основных понятий археологии. Он заключает, что
"развитие основных идей преисторической археологии показывает упорядоченный
накопительный характер, который Тулмин ныне считает типичным для "строгих" (hard) наук,
но который он считает явно отсутствующим в ряде социальных наук – таких, как
социология" (Trigger 1968: 537). Этот взгляд защищает также Мельцер (Meltzer 1979). Ален
Шнапп, хотя и назвал свою статью, посвященную этой проблеме "Между антиквариями и
археологами – преемственность и разрывы" (Schnapp 2002), но утверждает в ней в
основном преемственность, непрерывность, и выискивает ранние проявления признаков
науки археологии. Охотой за такими ранними проявлениями в России отмечены
археологические главы Арциховского (1955 – 1963) в коллективных "Очерках истории
исторической науки", но там это была актуальная тогда в России националистическая охота
за приоритетами.
в) Концепция, в основе которой обобщение и упрощение знаний с помощью
описательных теорий. Основными пропагандистами были философы и естествоведы
конца XIX - начала ХХ века Пьер Дюэм и Анри Пуанкаре, частично Норвуд Хэнсон (Duhem,
русск. перев. Дюгем 1910; Poincaré, 1902, русск. перев. Пуанкаре 1904, 1910; Hanson 1958).
Это вариант предшествующего представления, только механизм развития выглядит
другим: теория выходит на первый план, но не как выявление глубинной истины, а лишь как
инструмент, как средство описания и упорядочения фактов. При ее помощи вещи
оказываются яснее и понятнее. В появлении и продвижении таких обобщений, в
выдвижении и проверке таких гипотез и состоит прогресс науки. Историографу надо
изучать теории, еще не сформированные, не развитые, чтобы увидеть первые идеи,
проступающие еще в лоне более ранних теорий.
В археологии приблизительно такого курса придерживались Хайзер, также Уилли и
Саблоф (Heizer 1962, Willey & Sabloff 1974). В русской археологии Формозов (1961) с
особым вниманием выискивал первые ростки идей, впоследствии оказывавшихся
ведущими и определявшими облик периода.
г) Концепция научных революций и парадигм характерна для ХХ века. В общем виде
концепцию научных революций, резко разделяющих периоды прогресса науки, развивали
лидеры естествознания де Бройль и Гейзенберг (Meldrum 1930, de Broglie 1953; де Бройль
1963; Heisenberg 1958; Гейзенберг 1963). По мысли Макса Борна периоды в науке
различаются стилями мышления (1955; Born 1953), Гастон Башляр и Мишель Фуко
называли их эпистемами, т. е. основами знаний (Bachelard 1951; Foucault 1968), Барт –
18
экритюрами, т. е. разновидностями письма - ecritures (Roland Barthes 1968). В середине
века Томас Кун в книге "Структура научных революций" (Thomas Kuhn 1957, 1962)
обозначил методологическую установку, вводимую научной революцией, термином из
грамматики – "парадигма". Парадигма - это новая жесткая система правил, которая вовсе
не обязательно лучше предшествующей, но которую все соблюдают, даже если она и не
сформулирована четко.
Теория здесь полностью доминирует. Каждая новая крупная теория приходит с
революцией в дисциплине, научной революцией. Теория не вытекает из обобщения
фактов, а прилагается к ним. С каждой новой теорией вся дисциплина меняется –
сменяются ее методы и принципы, ее цели и отбор фактов. Вся парадигма. Затем на
долгое время всё утихает и медленно работает "нормальная наука". Пока новая революция
не переворачивает всё. Личности здесь очень важны: они инициируют новые периоды.
Такой подход к истории археологи защищается в ряде методологических работ (Sterud
1973; Sherratt 1990). В конкретных историях археологии этот подход виден уже у Глина
Даниела – он с 1950 (еще до Куна!) говорил о революциях в археологии (например, Daniel
1962: 65 – 66; Daniel 1968: 91): революция антиквариев и геологов, затем скандинавская
революция, потом британская, потом хронологическая, устроенная Либби, с его
радиоуглеродным датированием, только Новая Археология для Даниела никакая не
революция, а просто введение нового слэнга. Понятное дело: он противник Новой
Археологии.
Вполне естественно, лидер Новой археологии Бинфорд придерживается
противоположной точки зрения: он считает появление Новой Археологии истинной
революцией, тогда как всё предшествующее было только ее подготовкой (Binford 1972: 128
– 133, 340 – 341, 452 – 453 и др.). То же и у Дэвида Кларка (1968): археология еще
находится в до-парадигмальном состоянии, она еще слишком нерегулярна, но она созреет
и тогда… У Джина Стируда (Sterud 1973) откорректировано так: до 1858 г. археология
проходила пре-парадигмальное развитие, а потом сменили друг друга две великие
парадигмы: эволюционистская и Новой Археологии. Примерно то же изложено у Скленаржа
и Сэкета (Sklenař 1976; Sacket 1991). У последнего сменяют друг друга три великие
парадигмы: формативная, Бордовская (Bordesian) и современная.
Правда, у Даниела каждая революция готовится постепенно, происходит не сразу, но
ее результат означает качественный рывок. У других сторонников революций и парадигм
перемена наступает быстро, в результате решающих научных событий – важнейших
открытий, решающих дискуссий, ошеломительных публикаций. А затем некоторое время
все работают в рамках новой парадигмы, которая держится до следующей революции.
Конечно, периоды здесь резко разделены, история дисциплины нарезана, но выглядит
не как колбаса, а как разные виды мяса, нанизанные на один шампур. Чтобы не путать с
политическим революциями у нас принято, называя каждое такое событие в отдельности
научной революцией, в периодизации всё-таки именовать их переворотами:
антикварианистский переворот, скандинавский переворот, и т. д.
Критик концепции парадигм Имре Лакатош, венгр, ставший в англоязычном мире
Лакатосом (Lakatos 1970, 1971; Лакатос 1978), предпочитает говорить об
"исследовательской программе", которая не столь жестка, не столь обязательна и не столь
всеобъемлюща, как парадигма. Она охватывает цели и методы познания и преобладает в
определенном регионе.
д) Концепция нелинейного развития, без закономерностей. Это современное
постмодернистское представление. Согласно ему, две силы действуют на русло
дисциплины: внешние воздействия среды (политика, экономика) и свободное творчество
личностей. Внутренние законы развития отсутствуют. Русло дисциплины извилисто и
капризно, непредсказуемо. Если представить историю дисциплины по-прежнему в виде
колбасы, то здесь она подана кусочками разного сорта под политическим соусом в
субъективистском салате.
В археологической литературе я не знаю последовательного проявления этой
концепции, но элементы ее проскальзывают в индетерминистских представлениях Даниела
и Пиготта (Daniel 1950, 1962, Piggott 1950, 1968, 1976). Этого можно было бы также ожидать
от Ходдера, Шэнкса и Тилли, но они еще не написали историю археологии.
19
е) Концепция параллельного развития. Это некое соответствие неоэволюционизму
Джулиана Стюарда. Именно так представляет историю науки Имре Лакатош. В каждом
регионе и в каждой ветви дисциплины развитие пробивает собственную дорогу.
Возникающие течения и школы несравнимы и мало связаны друг с другом. История
дисциплины состоит здесь из малых колбасок положенных рядом друг с другом.
В археологии материал для такого представления дают два главных обстоятельства:
параллельное развитие и очень сепаратное существование главных отраслей археологии
(прежде всего античной и первобытной) на Западе и длительный раскол в науке между, с
одной стороны, странами социалистического лагеря и, с другой, - остальным миром.
Концепцию параллельного развития в археологии отстаивает Чейни (Chaney 1972) – по его
мнению, в археологии существует множество существенно различных парадигм (см. также
Clarke 1972, Klejn 1977, Binford & Sabloff 1982). Бинфорд и Саблоф считают, что в
общественных науках в силу сложности предмета и заинтересованности разных
социальных групп в разных концепциях старая парадигма не так быстро уступает место
новой, как в естественных дисциплинах, и в науке оказывается одновременно несколько
парадигм. В 1982 г. Триггер и Гловер даже организовали в рамках журнала "World
Archaeology" в двух номерах специальные обзоры региональных традиций археологических
исследований (Trigger and Glover 1981 - 1982), где был охвачен и советский регион (этот
обзор был моей задачей).
ж) Диалектическая концепция (контроверсного развития), которая может
рассматриваться как ответвление предшествующей. Она тоже признает раздельное
развитие, но в соответствии с позиций таких критиков Куна, как социолог Барнс (Barnes
1974), видит в истории науки противостояние, соревнование и борьбу течений, нередко в
виде борьбы региональных школ. Однако в то же время она воспринимает мир цельным и
историю науки единой, а противостоящие теории во многом взаимодополнительными. Это
моя концепция. Еще в своей "Панораме" 1977 г. я рассматривал теории обоих лагерей в их
историческом развитии как влияющие друг на друга, взаимозависимые и
взаимодополнительные, а в своих теоретических построениях я не предусматриваю
отдельные теории для первобытной и античной археологии. Археология для меня, как для
Чайлда, одна. В статье, написанной в 1978 г. как отклик на мою "Панораму" и
озаглавленную "Теперь уже не с другой планеты" (Trigger 1978), Триггер отмечал
удивительное сходство в идеях двух враждующих лагерей и позже, в книге 1989 г., признал,
что "было бы неумно переоценивать отдельность или теоретические различия этих двух
региональных археологий" (Trigger 1989: 9).
7. Движущие силы. По-разному может выглядеть и выявление определяющих
факторов развития – искать ли их в самой дисциплине или извне дисциплины – в политике,
экономике, идеологии, в других дисциплинах. И в этом плане историографы представляют
себе то, что им предстает в материале, по-разному:
1 – совершенно независимое развитие дисциплины (такой взгляд – это интернализм).
У развития - собственное русло, каждая стадия следует закономерно за другой и выглядит
ее следствием, которое соответствует собственным законам этой дисциплины и логике
развития. Из методологов истории науки такого взгляда придерживался А. Койре. Очень
прямо и целенаправленно рисовали историю американской археологии Уилли и Саблоф, а
российской – Лебедев.
2 – подчиненное развитие, совершенно не являющееся независимым, все
определяется внешними факторами – воздействием экономики, государства, других
дисциплин (экстернализм). Ранняя марксистская концепция принадлежала к этому роду.
По ней события в социальной жизни и экономике полностью детерминировали ход
развития дисциплины. Рассматривая развитие общества прямым и целенаправленным,
марксисты изображали историю дисциплины в том же духе. Подчеркивая воздействие
государства и его политики, а потом революции и большевистских репрессий на ход
истории российской археологии, невольно той же марксистской схеме следовал Формозов.
У Даниела, которого иногда характеризуют как интерналиста (Van Reybrouck 2002: 159),
большую роль в определении хода развития науки играли открытия в других дисциплинах –
геологии, биологии, радиохимии, физике. Тут, конечно, есть аналогия с диффузионизмом,
которого Даниел придерживался в своих конкретно-археологических исследованиях (в
частности, мегалитов).
20