Клейн Л.С. История археологической мысли. Курс лекций. Часть 1
Подождите немного. Документ загружается.
научился, участвовал в раскопках в Дании и Франции. Съездил к Флиндерсу Питри на
раскопки в Египет. Он рано сообразил, что копать нужно не только могилы. "Наше знание
доисторических и ранних людей выводится в основном из их погребений, и по всему, что
мы знаем об их образе жизни, они могли бы и родиться мертвыми" (Fox = Pitt Rivers 1892:
XII). Он понимал, что для всестороннего археологического изучения культуры и ее
эволюции нужны обширные и длительные раскопки, но на это нужны были средства.
Они появились у генерала, когда он в 1880 г. унаследовал от умершего родственника
Гораса Питта барона Риверса огромное состояние и имение Крэнборн Чейз в графстве
Дорсет (но без баронского титула). С этих пор к его родовому имени добавилась фамилия
ПИ Т Т - РИ В Е Р С , которая и стала его основной фамилией. Он смог оставить военную
службу и отдаться целиком археологии, проводя обширные раскопки в своем собственном
имении на свои средства – раскапывал римско-британские виллы, курганы, древности
каменного и бронзового веков. Он разъезжал по этим местнахождениям в высокой коляске,
а за ним следовали трое его помощников на велосипедах (еще ранних, с большущими
колесами), с лентой фамильных цветов Риверса на соломенных шляпах-канотье и с
дневниками в руках для тщательной фиксации всего обнаруженного.
Питт-Риверс очень сблизился с Лаббоком, и тот женился на его дочери. Уже будучи
его зятем, Лаббок провел в парламенте в 1882 г. закон об охране памятников, по которому
учреждался пост специального инспектора. Первым таким инспектором и стал Питт-Риверс.
Между 1883 и 1889 годами он проделал 7 инспекционных поездок по Англии, но затем
оставил это дело, чтобы сосредоточиться на собственных раскопках. Копал он медленно и
тщательно, полностью публиковал. Четыре великолепных тома "Раскопки в Крэнборн Чейз"
выходили с 1887 по 1898 гг.
Эволюционные линии вещей, выстроенные Питтом-Риверсом, были очень
впечатляющими и правдоподобными, но убедительных доказательств сами по себе не
содержали, это он понимал. Требовалось доказывать их размещение во времени
надписями, но вещи были далеко не всегда надписаны, или их нахождением в комплексах с
другими, надписанными вещами, или стратиграфией. Поэтому в раскопках Питт-Риверс
стал обращать серьезное внимание на комплексы и стратиграфию, а также на рядовые
вещи, тривиальные детали, мелочи, изменчивые и потому важные для датировки.
Коллекция, по его словам, собирается "не для того, чтобы поразить кого-либо красотой или
ценностью выставленных объектов, а исключительно для целей обучения. Поэтому скорее
рядовые и типичные предметы отбираются и выстраиваются в эволюционную линию".
Вместе с Флиндерсом Питри он ратовал за изменение фокусирования археологии: с
сокровищ искусства на все предметы.
В 1898 г. он писал:
"Обычные вещи имеют большее значение, чем особенные вещи, потому что они самые
распространенные. Я всегда помню замечание профессора Гексли в одном из его обращений:
'Слово "важный" надо бы вычеркнуть из научных словарей; постоянное и является важным'. …
Нет знания, что именно может потом оказаться важным".
Он отвергал манеру выбирать из находок то, что нравится. По выражению Джоан
Эванс, "именно Питт-Риверс нанес смертельный удар вкусу. Он окончательно изгнал вкус
из археологии" (Evans 1956: 34).
Питт Риверс стал разрабатывать новую технику раскопок, используя свой военный
опыт и вообще военную жилку – любовь к порядку, дисциплине, строгости и точности. Он
закладывал траншеи под прямыми углами, оставляя между ними бровки, чтобы делать
профили и изучать стратиграфию (рис. 4 - 5). Но вещи он группировал и рассматривал не
по комплексам, а по слоям (конечно, шаг назад по сравнению с Томсеном и Ворсо, но это
было связано с его предпочтением поселений могилам). Копал он, правда, не по слоям, а
по штыкам (by "spit"), что несколько затрудняло стратиграфическую интерпретацию, а в
картировании предпочитал контурные планы (рис. 6), что затрудняло выявление границ
насыпей. Все курганы он после раскопок насыпал заново в прежнем виде. Джон Эванс
изготовил для него специальные металлические медальоны, на которых Питт Риверс
чеканил даты и закапывал эти медальоны в раскопанные памятники для будущих
исследователей.
Вот отрывки из его томов "Крэнбери Чейз". Из первого тома:
271
"Раскопщики, как правило, фиксируют только те вещи, которые кажутся им важными во время
раскопок, но в археологии и антропологии постоянно появляются новые проблемы… Поэтому
каждая деталь должна быть отмечена в виде, наиболее удобном для ссылок, и главной целью
раскопщика должно быть свести его собственные приравнивания к минимуму… Остатки должны
быть зачерчены сразу же за их открытием… Я никогда не позволял проводить раскопки в моё
отсутствие, всегда посещая раскопки по крайней мере трижды за день… Ни один скелет не был
извлечен иначе, чем под моим личным наблюдением".
Из второго тома:
"Многое из того, что зафиксировано, может никогда не пригодиться для дальнейшего
использования, но даже в этом случае, излишняя точность может рассматриваться как ошибка в
правильную сторону…"
Из третьего:
"Следом за монетами фрагменты керамики дают наиболее надежное из всех
свидетельств, и поэтому я однажды выразился в том смысле, что керамика – это
человеческое ископаемое, так широко она распространена".
Эти истины стали теперь банальными, но когда их Питт-Риверс высказывал, они
звучали воинственно и свежо. Поэтому его называли "принцем раскопщиков", "отцом
британской археологии". Энергичный человек с внушительной фигурой и горячим
темпераментом, он подавлял всех вокруг – семью и помощников. Почти всю жизнь он не
разговаривал с женой и был в ссоре почти со всеми своими детьми. Он славился как
эксцентричный человек (в его имении была устроена школа для цыган, кормились
одичавшие ламы и яки) и очень придирчивый начальник. Это несколько ослабляло его
воздействие на других в археологии. Его собственный правнук характеризует его как
"сильную личность; это был человек холодный, безличный и серьезный, но не очень
человечный. Он явно пробуждал больше уважение, чем симпатию; лояльность, но не
любовь" (Bahn 1996: 132).
Может быть, поэтому сразу после смерти на рубеже веков он был забыт на полвека,
и раскопки производились так, как будто его и не было, но затем Мортимер Уилер,
Кристофер Хокс, Стюарт Пиготт и Глин Даниел) стали много писать о нем как об основателе
научной методики раскопок. Стали выходить и его биографии (Thompson 1977; Bradley 1983;
Chapman 1985; 1989; Bowden 1991; 1999). Боудн даже считает, что коль скоро, по Ходдеру,
современную археологию отделяет от охоты за кладами идея контекста, а ее интенсивно
вводил Питт-Риверс, то его и нужно считать одним из первых, кто может быть назван не
антикварием, а археологом (Bowden 1999: 134). Правда, самым первым изложением идеи
контекста Боудн считает выступление в 1867 г. священника Джеймса Джойса, раскопщика
Силчестера, который и может претендовать на право считаться первым археологом. Питт-
Риверс слышал это выступление Джойса в Обществе антиквариев Лондона.
4. Лаббок, археолог и культур-антрополог. Джон ЛА Б Б О К (John Lubbock – у нас
его имя долго передавали как Леббок) (1834 – 1913; рис. 7) был не только культур-
антропологом, но и археологом. Он был соседом и младшим другом Дарвина (а позже зятем
Питта-Риверса). Единственный из ранних эволюционистов, кто испытывал влияние Дарвина
с самого начала, он занимался банковским делом, ботаникой, археологией и антропологией
(Grant Duff 1924; Trigger 1994). Дарвин удивлялся: "Как вам удается находить время на всё
это, для меня тайна" (Daniel 1967: 119). Сын известного банкира и астронома, казначея
Королевского общества, у Дарвина он пристрастился к естественным наукам. В 14 лет
занялся банковскими операциями, в 21 год нашел свои первые ископаемые, в 23 года избран
членом Королевского общества. 36-летним избран в парламент и внес туда 30
законопроектов, по его предложению в Англии был введен первый нерабочий день без
церковной мотивации – Банковский день (сохранился до сих пор).
К тому времени уже существовало деление археологического материала на три века
– каменный, бронзовый и железный. Лаббок вслед за французскими археологами разделил
каменный век на две эпохи – грубо оббитого камня и шлифованного камня и дал им
греческие имена – палеолит и неолит (“древний камень”, “новый камень”). Названия эти
привились и употребляются до сих пор.
Свою книгу “Доисторические времена, иллюстрированные древними остатками и
обычаями современных дикарей” (1865) Лаббок построил больше на археологическом
272
материале, но три главы в конце книги были посвящены “современным дикарям”.
“Настоящий дикарь ни свободен, ни благороден, он раб своих побуждений и страстей; …
незнакомый с земледелием, живущий охотой, с необеспеченным успехом; голод всегда
глядит ему в лицо, и часто ставит его перед ужасной перспективой выбора между
каннибализмом и смертью” (Lubbock 1865: 583). Он трактовал их не как выродившихся
потомков некогда цивилизованных народов (в соответствии с теорией дегенерации), а как
отсталые народности, не добравшиеся до уровня передовых наций. Но все движутся по пути
прогресса. Не он придумал термин "доисторический", "преисторический" (идут споры, кто
употребил этот термин первым), но книга Лаббока популяризировала этот термин. До 1913 г.
книга выдержала 7 изданий и служила учебником археологии.
В последней главе книги Лаббок излагал свои принципы:
"Я уже выражал свою веру, что простые искусства и орудия изобретены независимо
разными племенами, в разные времена, в разных частях мира…
Вероятно, человек возник в теплом климате, и пока он был ограничен тропиками, он мог
найти ряд фруктов и жить, как обезьяны живут теперь…
Очень уж часто предполагают, что мир был заселен серией "миграций". Но миграции, в
точном смысле этого слова, совместимы только со сравнительно высоким состоянием
организованности…
Наиболее светлые надежды для будущего оправдываются всем опытом прошлого. Право,
неумно предполагать, что процесс, идущий так много тысяч лет, вдруг должен внезапно
прекратиться; и тот, кто воображает, что наша цивилизация неспособна к усовершенствованию,
или что мы сами находимся на высшей ступени достижимого человеком" (Lubbock 1865: 578 -
593).
В следующей своей книге “Начало цивилизации” (1870), построенной целиком на
этнографическом материале, Лаббок писал: “Я с удовольствием могу высказать заключение,
что история человеческого рода вообще была историей прогрессивной”. Прогресс означал
лестницу. Радикально звучали предположения Лаббока о развитии религиозных верований.
Самую раннюю стадию Лаббок характеризовал как нулевую – атеизм и мотивировал свою
гипотезу тем, что многие народы еще и сейчас не имеют никакой религии (он основывался
на тех сообщениях путешественников, которые, не находя привычных форм религии,
приходили к выводу, что у дикарей нет религии вообще). Далее через ряд стадий –
фетишизм, шаманизм, антропоморфизм (идолопоклонство) люди приходят к монотеизму.
Поскольку непосредственно христианство не было рассмотрено в этих рамках,
Лаббок оставался широко читаемым и почитаемым в английском истэблишменте и даже
получил за свои труды титул лорда Эйвбери – имя выбрал по местности со знаменитыми
мегалитами.
Советским историографам археологии было свойственно подчеркивать
прогрессивность убеждений эволюционистов и в частности Лаббока, поскольку советские
взгляды были на деле им очень близки. Канадский марксист Брюс Триггер больше
выпячивает их буржуазность и даже в чем-то реакционность. Из дарвинизма Лаббок взял
принцип выживания наиболее приспособленных. Различия темпов развития разных народов
он объяснял различием способностей, т. е. биологическим неравенством рас: современные
отсталые народы не имеют абстрактных слов в своем языке, живут в грязи, они рабы своих
страстей и осуждены оставаться колонизируемыми, в то время как передовые европейские
народы, особенно их верхние классы, сообразительны и предприимчивы, поэтому и
движутся по пути быстрого прогресса к земному раю. Эти расистские нотки означали, по
Триггеру, разрыв с идеями Просвещения. Он трактует эволюционистов, в частности Лаббока,
как продукт викторианской Англии, ее политической и экономической гегемонии в тогдашнем
мире (Trigger 1989: 114 – 118).
5. Габриэль де Мортилье. Во Франции, как и в Англии, эволюционная идея в
изучении древностей прививалась в основном в отечественной археологии,
преимущественно в первобытной, где естественны были контакты с геологией и биологией.
Здесь оно называлось тогда трансформизмом. Но если в Англии это было изучение более
поздних артефактов, то во Франции продолжалось углубление во времени, в палеолит,
начатое Буше де Пертом и Ларте. Оба умерли на протяжении нескольких лет (1868 – 71). За
273
несколько лет до их смерти на горизонте появилась новая фигура – преданный ученик Ларте,
известный журналист Маниваль.
Он был уже взрослым, когда Буше и Ларте воевали с академиками. Но его стихией
тогда была революция – митинги, клубы, перестрелки, обличительные статьи против церкви,
подпольные собрания и побеги из тюрем. Выпускник иезуитского коллежа в Шамбери (перед
тем он был мятежным учеником в Малой Семинарии Гренобля), он питал только отвращение
к религии, так что отцы иезуиты достигли обратного результата своим воспитанием. На всю
жизнь их воспитанник вынес из семинарии и коллежа атеизм и антиклерикализм. Пять лет, с
1841 по 1646 он учился в Эколь Сентраль в Париже, изучал инженерное дело и
интересовался геологией и палеонтологией.
Втянувшись в политику, он стал издавать "Независимое обозрение", но
одновременно посещал лекции по геологии и зоологии в Музее естественной истории – по
традиции энциклопедистов он ожидал там получить подтверждение своим антирелигиозным
взглядам. В 1845 году в журнале "Друг народа" (название-то какое! – в память о Марате)
появляется его статья "Третья революция" – до сих пор во Франции было две. Вот к чему он
призывает в свои 24 года. В 1848 г. его мечта становится явью. Третья революция
разразилась. Маниваль в ней – представитель одной из политических организаций –
Центрального клуба земледелия, сотрудничает в газете Прудона "Голос народа", ведет
отдел пропаганды в Комитете демократической и социалистической прессы.
В это время он пишет такие огненные слова: "Политическое невежество пролетариев
и мелкой буржуазии – это единственное препятствие на пути реализации дел и социальных
идей. Поэтому нужно срочно обучать рабочих. Надо проводить пропаганду, и активную
пропаганду! Вся революция – это пропаганда… Надо всегда воевать под красным знаменем,
под знаменем нации" (цит. по Gran-Aymerich 1984: 74). Это в 1849, за два десятилетия до
Парижской Коммуны, в серии памфлетов "Политика и социализм, понятные для всех".
Его кумир этого времени – лидер буржуазных радикалов Ледрю-Роллен. После
поражения революции Маниваль способствует бегству Ледрю-Роллена за границу, но сам
попадается, и суд Второй Республики приговаривает его к двум годам тюрьмы. Манивалю
удается бежать в Швейцарию, оттуда в родную провинцию Савойю, тогда еще не
французскую, а часть королевства Пьемонт-Сардиния. Он надеется, что это не надолго, но
эмиграция затягивается на 15 лет.
В Швейцарии, используя свои знания, полученные в юности, он становится
хранителем естественноисторического музея, сначала в Женеве, потом в савойском городке
Аннеси. Когда же Савойю присоединили к Франции, он бежит дальше, в Италию, и работает
инженером на строительстве железной дороги в Ломбардии. В середине 50-х,
заинтересовавшись открытием швейцарских свайных поселений и дискуссией об открытиях
Буше де Перта, эмигрант вступил в контакт со швейцарскими и итальянскими археологами и
занялся археологической разведкой в на берегах озера Варезе.
Оторванный от борьбы и друзей, он переживает то, что и многие люди, оказавшиеся
в его положении – он разочаровывается в возможности сокрушить монархию и церковь
какой-нибудь "четвертой революцией", но симпатии его прежние, только теперь он надеется
на постепенное преобразование общества, на длительную, систематическую пропаганду
естественнонаучных знаний, на антирелигиозную пропаганду. Он теперь много пишет на
естественнонаучные темы. После политической амнистии 1864 года он, привлеченный
социальными обещаниями Наполеона III, возвращается во Францию автором свыше 30
научных работ по зоологии и геологии и появляющимся интересом к первобытной истории и
археологии.
Вернувшись во Францию, недавний эмигрант основывает журнал "Материалы для
позитивной и философской истории человечества" (с преимущественным вниманием к
первобытной истории), ежемесячник "Указатель археологии", двухнедельник "Человек"
(L'Homme) и другие. Пишет сотни статей по археологии и ряд статей специально против
религии. Критикует он и позитивизм – за недостаточную последовательность в борьбе с
религией. Пишет уже не под своим псевдонимом, Маниваль (собственно, партийной
кличкой), а под своим настоящим именем - Луи Лоран Мари Габриель де М О Р Т И Л Ь Е (Louis
Laurent Marie Gabriel de Mortillet, 1821 – 1898; рис. 8), или короче – Габриэль де Мортилье.
Ларте устроил его секретарем Комиссии по организации отдела геологии и
палеонтологии Универсальной выставки 1867 г. в Париже. Сторонник "научного
274
материализма", как он сам себя аттестовал, он пришел в археологию с твердыми
антирелигиозными убеждениями и солидной естественнонаучной подготовкой, а в
естествознании лозунгом дня был эволюционизм. Естественно, что именно Мортилье, с его
подготовкой и жизненным опытом, стал виднейшим пропонентом этого учения в археологии
(Борисковский и Замятнин 1934; Gran-Aymerich 1984; Junghans 1987; Hublin 1989; Pautrat
1993; Richard 1999). Это он стал главным защитником и пропагандистом идеи, что не
гениальные изобретения, не радикальные рывки движут вперед общество, а постепенное
усовершенствование старых форм. На Международной выставке в Париже он помогает
Ларте организовывать и упорядочивать витрины каменного века и пишет путеводитель по
этому отделу выставки. Три главных вывода он пишет заглавными буквами:
"ЗАКОН ПРОГРЕССА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.
ЗАКОН СХОЖЕГО РАЗВИТИЯ.
ВЫСОКАЯ ДРЕВНОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА".
Одновременно с Выставкой в Париже собирается Международный конгресс
преисториков, и Мортилье оказывается ведущим преисториком Франции и одним из
ведущих в Европе. Постоянным местом его работы становится Сен-Жерменский музей
национальных древностей. Он работает в этом музее 18 лет. Кроме того, он вице-директор
Антропологической школы в Париже (это вуз мировой известности), преподает здесь
доисторическую археологию. Чтобы отличить эту молодую науку от классической,
античной, которая оккупировала это название, Мортилье придумал для первобытной
другое – палеоэтнология или пальэтнология, основанное на близости с эволюционными
исследованиями живых отсталых племен – это было как бы продолжение этих
этнологических штудий в глубокое прошлое. Название это привилось надолго только во
Франции и Италии. В Англии новую отрасль предпочитали называть доисторией,
преисторией. Этот термин Мортилье тоже употреблял, и в конце концов термин этот стал
основным.
Прежде всего, Мортилье продолжил борьбу Буше де Перта за третичного человека. В
60-е годы аббат Л. Буржуа (L. Bourgeois) нашел в Тене (Thenay) в третичных отложениях
оббитые кремни, оббивка которых не несла четких признаков целенаправленной
человеческой обработки, но всё же с них какие-то обломки сколоты, возможно, случайно,
природными факторами (падение, столкновение). Буржуа назвал камни эолитами
–"камнями зари" (греч.), имея в виду зарю человеческого рода. Разгорелись споры. Одни
приняли гипотезу Буржуа, другие отрицали участие человека в их создании. Мортилье
встал на сторону Буржуа: чем глубже в прошлое уходит начало человеческого рода, тем,
казалось ему, сильнее удар по библейской хронологии. В 1878 г., исходя из работ по
антропогенезу (Гексли, Дарвина и Геккеля, хотя сам он был скорее спенсерианцем и
неоламаркистом), он предположил существо промежуточного типа между человеком и
обезьяной и назвал его антропопитеком. Этому существу, по его мысли, и должны были
принадлежать третичные орудия - эолиты (Richard 1991). Он отвел для них место в своей
периодизации, которая отражала его "трансформистские" взгляды и над которой он
работал всю жизнь.
Еще Ларте подметил закономерности в стратиграфии, но, поскольку палеонтология
была более развитой, чем археология, дал своим наблюдениям палеонтологический облик.
Напоминаю, по схеме периодизации памятников Ларте – Гарригу они распределялись во
времени так: век гиппопотама - век пещерного медведя и мамонта - век северного оленя
- век зубра и тура. Выбор внешнего стержня (палеонтологии) для археологической
периодизации имел за собой известные преимущества: можно было увидеть
неравномерности развития в разных регионах, приблизиться к абсолютной хронологии. Но
недостатки такой опоры перевешивали ее достоинства: фауна могла развиваться в разных
регионах тоже неравномерно, не всегда оказывался под руками костный материал в
достаточном количестве, он часто распределен по видам памятников (скажем, пещерный
медведь – в пещерах, а мамонты, гиппопотамы и носороги – на открытых стоянках),
отпадала возможность определения места по отдельному, изолированному артефакту.
Бытующие в археологии другие схемы были тоже внешними – например, именовать
периоды по доминирующим народам (финикийский, этрусский, кельтский и т. д.), но эти
народы всего лишь предполагаемые.
275
Мортилье выдвинул другую схему периодизации, основанную на самих
археологических материалах. Для каждой эпохи он выделял наиболее характерные формы
артефактов, которые служили для характеристики эпохи таким же образом, как в
палеонтологии "руководящие ископаемые" (fossils directeurs). Порядок следования эпох
одной за другой он, конечно, как и Ларте, желал бы установить стратиграфией, но, к
сожалению, это далеко не всегда удавалось: памятников было еще открыто немного,
раскопанных было еще меньше, а ведь для стратиграфии нужны раскопанные
многослойные памятники. Таких было всего несколько. Поэтому основным средством
установления последовательности служила идея эволюции, в справедливости которой
Мортилье не сомневался. Ранние кремневые орудия (знаменитые "допотопные топоры"
Буше де Перта) были грубо оббитыми нуклеусами, затем орудия стали делать из отщепов,
потом и из ножевидных пластинок, появилась ретушь, затем полировка и т. д. Из эпохи в
эпоху орудия становились мельче, тоньше, глаже, а их очертания ровнее.
Для названий эпох он по примеру геологов выделил типичные памятники. Он не
просто переименовал "века" Ларте на геологический манер, но и кое-что разделил и
переставил. Век гиппопотама стал шелльской эпохой (по Chelles – местонахождению близ
Парижа), век пещерного медведя и мамонта в основном был покрыт термином мустье (по
Moustier – скальному навесу). Поздние его памятники были выделены в эпоху ориньяк (по
местонахождению Aurignac, найденому Ларте). Но судьба ее оказалась шаткой. Век
северного оленя был тоже разделен надвое: ранние памятники получили (правда, не сразу)
наименование солютрейской эпохи (по местонахождению Solutré), а более поздние –
мадленской эпохи (по местонахождению La Madelaine). Ориньякская эпоха сначала была
помещена перед солютре, но ее орудия не выглядят прототипами солютрейских –
Мортилье переместил, поставив между солютре и мадлен. Получилась такая схема: шелль
– мустье – солютре – ориньяк – мадлен. Соотношения со схемой Ларте (рис. 9):
век зубра и тура -
век северного оленя – мадленская эпоха
– ориньякская эпоха
– солютрейская эпоха
век пещерного медведя и мамонта – мустьерская эпоха
век гиппопотама и теплолюбивого слона – (шелльская эпоха)
Эта схема (без упоминания шелля) была изложена в статье "Очерк классификации
пещер и стоянок под навесами, основанной на произведениях человеческой индустрии".
Статья была помещена в Трудах (Compte rendus) Академии наук в 1869 г.
В 1872 г. он изложил более детально свою периодизацию на докладе
Международному конгрессу в Брюсселе "Классификация различных периодов каменного
века". Ориньяк, порождавший трудности эволюционного упорядочивания, теперь был
вообще выброшен, а палеолит сгруппирован в два периода: к нижнему палеолиту отнесены
шелльская, мустьерская и солютрейская эпохи, к верхнему – мадленская. Кроме того, была
добавлена неолитическая эпоха под именем робенгаузенской (по названию швейцарского
свайного поселения). В первом издании своей книги "Преистория" в 1883 г. Мортилье
добавил снизу к этой последовательности эпох еще и эпоху тене, тенесийскую, под этим
именем были включены в периодизацию эолиты. В последующих изданиях между шеллем
и мустье была вставлена ашёльская эпоха (по местонахождению Acheule) – у нее ручные
рубила не столь грубые и зубчатые, как в шелле.
Неолит Мортилье считал кратковременным, поэтому счёл, что для него одной эпохи
достаточно. Но вот между неолитом и палеолитом наметился разрыв: орудия как-то сразу
стали совершенными, иных форм, появились керамика и прочее. Этот разрыв, зияние (лат.
hiatus) Эмиль Картальяк, склонный к клерикальным взглядам, объяснял приходом нового
населения, и появлялось подозрение, что старое население вымерло вместе с
ископаемыми животными. А это не очень вязалось с идеей эволюции. Джон Эванс даже
считал, что старое население вымерло задолго до прихода неолитического. Ларте и
Мортилье объясняли хиатус как лакуну в наших знаниях. Поэтому Мортилье был очень рад,
когда за год до смерти, в 1897 г., он смог принять и включить в свою периодизацию еще две
эпохи, выявленные другими исследователями, – турасскую (по местонахождению La
Tourasse), которой Пьетт дал название азильской (по Mas d'Azil), и тарденуазскую (по Fère-
276
en-Tardenois), - заполнившие хиатус. Позже их стали объединять в мезолит. Для
робенгаузенской привилось данное Сальмоном название кампиньи. Мортилье и бронзовый
век Франции разбил на две стадии: морж и ларно (по местонахождениям Morges и Larnaud).
Мортилье совершенно не задумывался о территориальных границах своих
подразделений. Для него, коль скоро человечество едино, вещи, характерные для какой-то
эпохи в одном месте, должны ее характеризовать везде. Свои подразделения он
рассматривал исключительно как археологические характеристики отрезков времени. Он
различал среди них отрезки разного масштаба: времена, века, периоды и эпохи. Времена –
это третичное, четвертичное, преистория, протоистория, история. Века – как у Томсена.
Периоды – эолит, палеолит и неолит. Более дробные подразделения – это эпохи:
шелльская, ашёльская, мустьерская и т. д. (рис. 10).
Свою периодизацию Мортилье разработал на огромном материале, главным
образом французском. Постепенно стали приходить одобрительные отклики из других
стран: схема работает и там.
Однако уже с самого начала эволюционная периодизация Мортилье встретила
критику. Например, англичанин У. Бойд Докинз (W. Boyd Dawkins) в "Пещерной охоте"
писал в 1874 г.:
"Принцип классификации по относительной грубости предполагает, что чем грубее
орудия, тем древнее. Но разница может означать просто разные племена или семьи,
сосуществовавшие без сношения друг с другом, как ныне это в обычае у диких общин, или
обеспеченность кремнем …может быть больше в одном регионе, чем в другом". Он
сомневался в достоверности этой периодизации, "ибо разница в орудиях между двумя любыми
палеолитическими пещерами не больше, чем между двумя разными племенами эскимосов"
(Dawkins 1874: 353).
Позже Саломон Рейнак в "Национальных древностях" развил эту критику:
"Относительная хронология палеолитических местонахождений должна устанавливаться
на основе рассмотрения их фауны, их флоры и их геологического состава; типы каменного
инвентаря не могут войти в этот ряд иначе, как дополнительным средством. Вариации,
устанавливаемые среди этих типов, объяснимы то разницей материала работы, то – и главное
– неравенством цивилизаций, различием обычаев и потребностей племен или родов,
изготовивших их, и кто может положиться на этапы материального прогрева, очень удаленные
от всего современного по времени и соседних в пространстве. Желать вывести из этого
хронологические указания – это принять априори и без доказательств единство
индустриального прогресса; это применить поистине по паралогизму геологический метод к
истории первых цивилизаций" (Reinach 1889: 95 – 96).
Саломон Р Е Й Н А К (Salomon Reinach, 1858 – 1932) был любопытной фигурой во
французской науке. Моложе Мортилье на 37 лет, еврей по происхождению, классицист по
образованию и археологической практике, эволюционист по своим общим убеждениям, он,
обратившись к истории религии, а через нее выйдя в первобытную археологию, разделял с
другими эволюционистами прежде всего позитивистскую методологию, на нее делал
главный упор. Это, наряду с воспитанием в классической археологии, превращало его в
завзятого эмпирика и противника любых блестящих теорий, в критикана и скептика прежде
всего.
Но эволюционная схема обладала огромной убедительностью для
западноевропейских ученых второй половины девятнадцатого века, потому что совпадала
с установленной картиной развития природы и потому, что соответствовала их взглядам на
развитие общества.
Значение периодизации Мортилье выходит за рамки просто классификации и
датировки музейного материала. Это не просто удобная шкала.
Во-первых, в основе разбивки на периоды положены производственные факторы -
изобретения, усовершенствования в первобытной технике, изменения орудий, успехи в
развитии производства, - а не идеи, взгляды, географическая обстановка и т. п. Тем самым
материализм входит в археологию; можно даже сказать, что, не будучи марксистом,
Мортилье тут неосознанно приближается к историческому материализму в трактовке хода
истории. Он был столь привержен технологической модели факторов развития, что
именовал свои палеолитические серии обработанных кремней "индустриями".
277
Во-вторых, все ступени шкалы последовательно связаны сквозными линиями
развития одних и тех же типов вещей, составляя как бы звенья одной цепи, Это развитие от
низшего к высшему, от примитивного, грубого, простого к разработанному, совершенному,
сложному. Предполагается, что одно и то же население совершенствовало свою культуру.
Это поступательное развитие человечества, подтверждаемое стратиграфически и
типологически. Значит, всё, что письменная история застает у человечества – религия,
церковь, неравенство, – не изначально. Этот вывод напрашивается, и тут учение Мортилье
тоже смыкается с революционными учениями XIX века. Двигаясь обратным путем по
ступеням эволюции, придем к простейшим формам существования первобытного человека
- животному царству, к обезьяне. Здесь учение Мортилье примыкает к дарвинизму.
В-третьих, периодизация Мортилье предполагала наличие общих для всего
первобытного человечества закономерностей развития. Все проходят одни и те же ступени
– шелль, мустье и т. д., даже в одних и тех же формах. Из этого следовало, что нет
избранных богом народов и отвергнутых, нет низших и высших. Идея психического
единства человечества имела безусловно гуманистическое звучание. Для истории и
этнографии периодизация Мортилье наглядно показывала, что в первобытном обществе не
было полного застоя.
После своих научных успехов Мортилье снова возвращается к политической
деятельности, уже в буржуазной республике, как радикал, борец за освобождение средней
школы от влияния церкви. В 1884 г. он избран мэром Сен-Жермена, в 1885 – депутатом
парламента. В 1889 – 90 в Антропологической школе он прочел курс "Формирование
француз кой нации", который вышел книгой в 1897, за год до смерти автора. Это ответ
Мортилье на вызовы единству французской нации (франко-прусская война 1879 г., заговор
Буланже 1889 г., раскол по делу Дрейфуса в 1897). Исходя их своей доктрины эволюции, он
считал, что население Франции в течение всего палеолита проходило сугубо автохтонное
развитие вплоть до неолита, когда изменения оказались столь резкими, что приходится
объяснить их вторжением нового населения, но и оно не вытеснило старое, а смешалось с
ним. Эта длительность совместного обитания (230 – 240 тысяч лет!) и создала сугубое
единство французской нации, единство не расовое, не языковое (язык и раса не совпадают с
нацией), а духовное, единство чувств. Немецкие оправдания захвата Эльзаса, который
Германия аннексировала, основаны на языковом родстве, но оно ничего не значит – ведь
чувства жителей Эльзаса – французские!
К концу жизни Мортилье его капитальный труд "Доистория. Происхождение и
древность человека" переводится на многие языки. Ученики и сподвижники занимают
видные места в археологии – сын и идейный наследник Адриан де Мортилье, французы
Филипп Сальмон и Эмиль Ривьер; англичанин Джон Эванс, предлагавший в 1872 г. в своих
"Древних орудиях каменного века" свою схему периодизации, отказался от нее во втором
издании, в 1897 г., и принял схему Мортилье.
Габриэль де Мортилье был страстным и искренним человеком. Взгляды свои он
отстаивал с пылом и яростью, воевал с противниками. Чопорную академическую среду
раздражало не только содержание его работ, их коробила и форма. Но его идеи и выводы с
триумфом распространялись из Сен-Жермена и утверждались во всех крупнейших
археологических центрах Европы, в университетах и музеях. Типы палеолита и вообще
кремневые орудия определялись по Мортилье, кремни датировались по Мортилье,
молодые исследователи учились археологи тоже по Мортилье.
6. Уход и итоги. Победное шествие эволюционизма по Франции всё больше
обретало характер преждевременного торжества; всё чаще успехи оборачивались
провалами.
Еще в 1864 г. Ларте и Кристи открыли гравированные и скульптурные изображения
палеолитического искусства. Их поразила реалистичность и совершенство этих изображений
столь раннего времени, и оба автора предположили, что это просто игровая имитация
природы, а не искусство. Мортилье ухватился за это объяснение. Он подчеркивал, что в этих
наивных изображениях нет композиции и их даже нельзя сравнивать с рисунками
современных детей. "Это детство искусства очень далеко от искусства детей" (1883: 416).
Оно показывает ограниченность способностей первобытного человека. Когда в 1878 г.
испанский дворянин Марселино Саутуола открыл палеолитические фрески в Альтамире,
Мортилье вместе с другими эволюционистами не поверил в их подлинность и не включил их
278
в свою "Преисторию". Когда учитель Леопольд Широн в 1879 г. написал ему об еще одной
пещере с изображениями, Шабо, Мортилье даже не ответил ему. Но в 1895 г. Эмиль Ривьер
доложил в Академии Наук о пещере Ла Мут, где изображения были перекрыты слоями с
палеолитическими орудиями, и ученое сообщество на сей раз было убеждено в подлинности
открытия. Мортилье, страдавший к этому времени старческой катарактой, не смог осмотреть
находку и оценить ее значение. Но в 1898 г. он признал в печати, что его скептицизм
поколеблен гравюрой из Пэр-нон-Пэр, но что всё равно это наивные изображения, а другие
находки не упомянул.
По Мортилье, палеолитические люди не могли еще иметь религиозных представлений –
о душе, загробном мире, боге и т. п. Когда в 1868 г. сын Ларте, Луи, открыл кроманьонские
погребения, покрытые охрой и с раковинными ожерельями, Мортилье решил, что кремневые
орудия действительно палеолитические, но погребения впущены к ним из верхнего слоя и
относятся к неолиту. Однако вскоре палеолитические погребения были открыты и в других
местах. Главный скептик Эмиль Картальяк признал их.
Как уже говорилось, в 1878 г. Мортилье предположил в третичном периоде
существо, промежуточное между обезьяной и человеком, отнес к нему третичные эолиты и
назвал его антропопитеком. В 1891 такое существо было найдено на Яве голландцем
Эугеном Дюбуа и названо схоже - питекантропом, однако геологическое залегание
находки было четвертичным. Для Мортилье это было поражением: ведь само предсказание
было не его – оно принадлежало в сущности Гексли и Дарвину, вкладом Мортилье была
датировка, а она не подтвердилась. Кроме того, питекантроп не выглядел вполне
промежуточным: черепная крышка была очень примитивной, но зубы и бедро выглядели
вполне человеческими. Ориньяк Мортилье вначале выделил в особую стадию, потом
менял для нее место, чтобы уложить в последовательную эволюционную линию, потом
выбросил, раз он не укладывался. Но разные исследователи всё снова и снова
восстанавливали его в периодизации.
Как и Питт Риверс, Мортилье умер в самом конце века. В последние годы жизни он
ушел в отставку, но не по старости. Ему пришлось уйти из Сен-Жерменского музея,
покинуть Сен-Жерменский археологический центр, и пост этот не был передан его сыну
Адриану, как он надеялся. Им завладели научные противники Мортилье и эволюционистов
(директором, правда, стал Саломон Рейнак - эволюционист, но сомневающийся, скептик).
Ученики упрямо отстаивали положения Мортилье, даже прямо ошибочные – их били на
конгрессах фактами. Вскоре противники Мортилье захватили в свои руки большинство
журналов, основанных Мортилье, так что ученикам пришлось создать новый журнал, чтобы
печататься…
Журнал "Археологическое обозрение" в некрологе о Мортилье писал: "Немногое
сохранило свою ценность из его научного наследства. Значение его обобщений почти
сведено на нет; даже самый их принцип оспаривается. Его открытия минимальны, его
построение разрушено…" (эти слова написал М. Юбер, один из соратников Дюркгейма).
Девятнадцатый век угасал и с ним угасал эволюционизм в археологии. Теперь понятно,
почему так быстро забыли и Питта Риверса. Недавних кумиров провожали в могилу
обидными до неприличия прощальными словами. Что же произошло? Что изменилось?
Какие новые фигуры выросли на горизонте на заре нового века?
Но прежде, чем ответить, нужно подвести итоги.
Критика над гробом была не только бестактна, но и неправильна по существу.
Эволюционизм внес очень значительный вклад в археологию.
1. Эволюционизм осветил археологический материал, показал наличие
закономерностей развития и разработал методы их выявления, пусть даже во многом
перенеся их из геологии и палеонтологии.
2. Именно после работ Мортилье стало невозможно определять находки на
глазок, приблизительно – "ножичек", "продолговатый обработанный кремешок"; в
обиход вошли точные термины, стандартные научные определения типов и
морфологических деталей: "концевой скребок", "резец на ножевидной пластинке" и т.
п., а после Питта Риверса невозможно копать по старинке, ямой в центре кургана,
отбирая сокровища искусства. Принципы современной систематики палеолита
279
разработал Мортилье (его называют Линнеем археологии), а категории оружия и
орудий – Питт Риверс.
3. Именно Мортилье построил периодизацию на основе учета изменений в
технике, орудиях труда, и от этого уже никто не мог отказаться в археологии, даже
антиматериалисты. Его периодизация является основой всякой современной
периодизации истории первобытной культуры, всех других схем.
4. Для Европы сохранилась общая последовательность развития кремневой
техники и смены эпох, установленная Мортилье. То есть общие контуры развития
техники Европы в палеолите установлены Мортилье.
5. Принципы современной научной методики раскопок (брать весь
материал, всё зачерчивать, присутствовать всегда при раскопках, вести полевой
дневник и проч.) в значительной мере сформулировал Питт Риверс.
7. Эволюционисты в североамериканской археологии. Такого яркого и
интенсивного развития археологического эволюционизма, как в Европе, в Северной
Америке не было, при всем быстром техническом прогрессе этой страны. Американская
археология вообще была изрядно провинциальной. Но наличие в американской культурной
антропологии такой сильного и влиятельного эволюциониста, как Люис Морган, придает
интерес и проявлениям эволюционизма в американской археологии.
Дискуссии, имеющие отношение к археологическому эволюционизму,
сосредоточивались в американской археологии главным образом вокруг двух вопросов: о
соотношении "строителей холмов" с индейцами и о существовании палеолита в Америке.
Первым восстановил идею Джефферсона о принадлежности "холмов"
американским индейцам библиотекарь Американского Общества Антиквариев Сэмьюел
ХЕ Й В Е Н (Samuel Haven, 1806 – 1881; рис. 11). Очень начитанный в публикациях
американской археологии, он в 1856 г. выпустил книгу "Археология Соединенных Штатов",
изданную Смитсоновским Институтом. Он убедительно доказывал древность американских
аборигенов и по черепным и другим физическим характеристикам – их связь с расами Азии.
Опровергая Этуотера и Сквайера с Дэвисом, он утверждал, что "строителями холмов" были
непосредственные предки современных индейцев, аборигенов Америки.
Стимулировал дальнейшие исследования проблемы этнолог Джон Уэсли Пауэлл. В
юности этот энергичный и смелый ученый со Среднего Запада сам копал курганы и изучал
геологию. Он воевал за права индейцев, инициировал создание резерваций для
сохранения гибнущей культуры индейцев и основал Бюро Американской Этнологии. В 1881
г. он поручил Сайресу ТО М А С У (Cyrus Thomas, рис. 12), энтомологу по образованию,
возглавить археологическую программу Бюро и решить раз навсегда проблему "строителей
холмов". Томас, который был сторонником особой расы "строителей холмов", отличной от
индейцев, обследовал тысячи "холмов" и после 7 лет работы к 1888 г. пришел к выводу,
что раса "строителей холмов" никогда не существовала, что памятники воздвигнуты
предками современных индейцев (опубликован его отчет в 1894 г.).
Сама по себе эта позиция не является эволюционистской, это просто констатация
факта, но такое видение соответствовало концепции эволюционизма: курганы,
сопоставимые с европейскими, были воздвигнуты теми аборигенами Америки, которые
считались неспособными на это, т. е. подтверждалась идея единства человечества. С другой
стороны, эволюционисты, и особенно американские были убеждены, что психическое
единство человечества определяет только структуру психики и направленность развития, но
не исключает неравенства способностей.
Идентификация "строителей холмов" с индейцами, легшая на исконную привычку видеть
прошлое Америки плоским, создавала базу для тенденции искать объяснение
археологических остатков в этнографии той же местности (позже это получило
наименование "прямого исторического подхода"). Это подвигло Томаса на автохтонистское
обобщение: аборигены Америки, как правило, малоподвижны, живут на одном и том же
месте, а значит, археологические остатки в основном принадлежат тем же племенам,
которые обитают на этом месте и в историческое время. Нужно считать их автохтонными,
если нет ясных признаков противоположного (Thomas 1898: 23). Такое принципиальное
признание повсеместной автохтонности часто оказывалось у эволюционистов.
280