Клейн Л.С. История археологической мысли. Курс лекций. Часть 1
Подождите немного. Документ загружается.
2) каждая культура происходит от другой культуры, в мире культур есть
наследственность и ничего абсолютно нового,
3) жизнь отдельной культуры автономна, и нет универсальных законов,
4) нет мировой культуры, этнографический или археологический материал
состоит из отдельных культур,
5) каждую проблему надо решать как проблему отдельной культуры.
Сходство концепций очевидно.
В музеях он предлагал размещать экспонаты не по категориям вещей, собранных
отовсюду, а по цельным этническим культурам, культурам народов, отделяемым одна от
другой. В этих культурах его первым делом интересовали вопросы преемственности и
территориального распределения. В 1870 г. он делал доклад о лицевых урнах и
сформулировал в нем вывод, что "в течение ряда лет небольшая область повторно …
поставляет схожие формы… Приходится заключить, что это не случайная находка, но что
здесь получена некая определенная культура с известной устойчивостью" (Virchow 1870: 82 -
83). Он первым выделил “археологические культуры” (первоначальное вирховское название
“культурный типус” – Kultur-Typus). Это были группы таких вещей, которые обычно
попадаются археологам вместе, в сочетании – в одних и тех же могилах или жилищах, в
одном и том же культурном слое. Для Вирхова было несомненно (это как-то
подразумевалось само собой), что за этими сочетаниями стояли народы, этносы. За
разными сочетаниями – разные этносы. Какие именно – а вот это предстояло определить.
Он не хотел оставить свои "типусы" без национальности. В докладе на сессии
Немецкого Антропологического Общества он сказал:
"Я хотел бы, чтобы коллеги рассмотрели свои вещи разок со стороны их кельтской
атрибуции. В наши дни обычно классифицировать находки раннего железного века вместе,
считают, что они принадлежат либо к периоду гальштата, либо к периоду латена. Каждая вещь
включена в свою категорию, и дело представляется с тем и решенным. Всё это очень славно и
это большой прогресс по сравнению с прошлым. Но давайте посмотрим на вещи с другой
стороны…"
Почему такой интерес к кельтам? Он объясняет: Потому что идентифицировав
кельтов, мы можем определить, когда сюда вторглись германцы. Разумеется, его волновали
вопросы этнического определения культур.
"Ибо никто в своих представлениях о нашей преистории и ее связи с другими проблемами
культуры не может быть свободен от размышления: а были ли наши предки уже в позднем
каменном веке в этой стране? сидели ли здесь уже тогда германцы или ну вот хотя бы славяне?
… нет ведь ни одной души, столь высохшей, что она хоть когда-нибудь не прониклась чувством
близкой принадлежности, в которой она стоит к другим личностям и в которой ее народ стоит к
другим народам? Это поистине отношение огромной важности для понимания того, что
называется человеческим развитием, если можно точно представить, как долго нынешняя
обиходная культура привязана к определенному высокопредрасположенному народу и сколь
издавна этот народ предположительно осел на нашей почве" (Virchow 1884: 74 – 75).
Несколько позже этот вопрос поставлен прямее, поскольку он "нас, немцев, особенно
затрагивает: это вопрос, как давно славяне обитают в этой стране?" (Virchow 1897: 69).
Давность обитания подразумевалась как обоснование права на землю. Уже после его смерти
Шухардт (Schuchardt 1908: 945) воскликнул: "Каждый наш крестьянин, на поле которого мы
обнаруживаем урновые погребения, хотел бы знать, от его ли они предков или от чужого
народа…".
Это была традиция. Почему немецкие археологи были так постоянны в этом вопросе о
старых насельниках этих окраинных земель немецкого рейха? Потому что это был для них
вопрос об историческом праве на эту территорию. Это было основано на представлении, что
страна принадлежит тому народу, который раньше в ней поселился и дольше живет. Что ж,
было известно, что на этих землях в прошлом жили славяне и славянские анклавы еще
оставались, не говоря уже о славянских топонимах и археологических объектах. Это был
территориальный вопрос, это был геополитический вопрос.
Геополитическое противостояние со славянами в ходе германизации славянского
субстрата на восточногерманских территориях ощущалось Вирховом как насущная
политическая проблема, отсюда и научная острота вопроса.
291
Нужно сделать четкие оговорки.
Во-первых, Вирхов был безусловно чужд расизма. Правда, его антирасистские
высказывания были направлены против французского антрополога Катрфажа, который под
впечатлением франко-прусской войны выступил с утверждением, что "германская раса"
всегда отличалась варварством. Но Вирхов не вывернул тезис Катрфажа наизнанку, не стал
разглагольствовать о высоте "германской расы" по сравнению с французской, а обратился к
проверке оснований расизма вообще. Как председатель Комиссии, специально учрежденной
Международным Антропологическим Конгрессом для проверки обоснований расовой теории,
он недвусмысленно утверждал в официальных отчетах Комиссии за 1876 и 1886 гг., что
такие факты недостоверны. "Никто не предоставил фактов, что все германцы имеют одну и
ту же форму черепа или, другими словами, что все германцы изначально образовывали одну
народность, чистейшими представителями которой были свебы и франки" (1875).
Во-вторых, Вирхов стремился к научной объективности. Он пытался различить
германцев и славян по черепам, но ничего не получилось. Оставалось надеяться на
археологические материалы. Когда в 1877 г. Софус Мюллер распознал в височных кольцах,
исходя из их территориального распространения, славянский признак, Вирхов признал это,
находя такие кольца в Германии (рис. 6). И в 70-х же он распознал "городищенскую"
керамику (Burgwallenkeramik) Германии как славянскую, оставляя предшествующие этой
культуре поля погребений раннего железного века за германцами. О городищенской
керамике он писал: "Мы встречаем ее, несомненно, столь широко, как распространены места
обитания западнославянских племен" (цит. по Kossack 1999: 31). Это был шаг вперед по
сравнению с Линденшмидтом, который был убежден, что в Германии испокон веков никто не
жил, кроме германцев. Уже в 1871 г. в Немецком Антропологическом Обществе была
создана Комиссия по картированию типов (Typenkartenkommission), в работе которой
особенно отличились данцигский врач Абрахам Лиссауэр и шверинский музейщик Роберт
Бельц.
В-третьих, Вирхов проповедовал научную осторожность и сдержанность.
Национальная (этническая) интерпретация была для него возможна только там, где имелись
литературные указания, а там, где не было связи с литературной традицией, человек
оставался для него "безымянным". О каменном веке:
"Когда мы всегда затрудняемся сказать, что за "народ" были эти люди, мы должны
сказать, что мы этого не знаем. Ибо нет историков, нет писателей, нет источников, в которых
имена этих народов приведены. Остается лишь возможность, что мы выведем из греческих и
латинских писателей самые ранние обозначения, которые мы в силах найти, для этих народов"
(1889).
Он сожалел, что целого века было недостаточно, чтобы "разрушить всё, что было
постепенно построено из темного восприятия мнений" – он имел в виду романтические
интерпретации в духе кельтомании, финикиемании и т. п. Он называл свой подход
позитивистским: что есть, то есть, всё остальное погибло и утрачено.
Однако одна гипотеза казалась ему вероятной:
"Когда невозможно … наверняка проследить, что это были германцы, тем не менее, ясно,
что это были народы того же первичного корня, называются ли они теперь германцами или
кельтами или как-то еще; мы не можем знать этого больше, но мы знаем вывод, что это были
арии. Арии сидели здесь в каменном веке" (1886. – цит. по: Gummel 1938: 280).
Очень заметная нить тянется от Вирхова к Косинне…
Вирхов и сам проводил раскопки в Померании (славянский Волин, Аркона на о.
Рюген) и в других местах (в Египте, на Кавказе). В бронзовом веке, он обнаружил культуру
"урн с выпуклинами" (Buckelurnen), названную впоследствии лужицкой, и воздержался от ее
этнического определения. На Кавказе выделил кобанскую культуру. Правда, выделив
культуру лицевых урн на балтийском побережье, связал ее с финикийцами…
С 1860-х годов до самого конца века его влияние на антропологию и археологию
Германии и всей Центральной и Восточной Европы было огромным. И он был причастен к
основанию всей Центрально- и Восточно-Европейской антропологии с ее одержимостью
идеями территориальности и этничности, а стало быть, и с ее чуждостью эволюционному
мышлению. Любопытный пассаж из его биографии демонстрирует его отношение к
развитию.
292
В одном своем выступлении он цитировал высказывание физика Германа фон
Гельмгольца о самом себе. Тот говорил, что никогда не может запомнить несвязанных
между собой вещей и поэтому изначально привержен к вопросам, в которых одно
развивается из другого. А вот о себе Вирхов поведал, что он с ранней юности имел
безграничную память на несвязанные между собой вещи, и это очень пригождается в
антропологии, где всё ещё не взаимосвязано. Когда где-то найден нож, игла, каменный
топор, орнамент, он тотчас уже знает с безошибочной надежностью, где встречены такой же
нож, такая же игла, такой же каменный топор, такой же орнамент. О своей отличной памяти
он ронял: "Ах, что память! Да нет вообще чего-то такого. Что человек хочет удержать, то и
удержится" (Andree 1976, 1: 119). Он не имел надобности удерживать в памяти связи по
развитию, не имел вкуса к этим связям. В материальной культуре ему запоминались лишь
внешние сходства, аналогии – это тоже связи, но без идеи развития. Связи, определяющие
территориальное распространение. Охота за аналогиями стала излюбленным спортом в
немецкой и не только немецкой археологии.
Он был чрезвычайно здоровым человеком, никогда не болел, но в 1902 г., в возрасте
86 лет, прыгая на ходу с конки (предок трамвая) сломал шейку бедра. Навязанное
неподвижностью бездействие было для него непереносимо, и он умер в том же году от
сердечной недостаточности.
Заметными фигурами вирховского круга были Клопфлейш и Тишлер.
Фридрих К Л О П Ф Л Е Й Ш (1831 – 1898), живший в Иене, проводил оттуда раскопки с
1852 по 1882 гг., давшие результаты, опубликованные в 1880 и 1881. В отчетах он распознал,
что неолитическая керамика позволяет выделить две группы неолитического населения. С
этого времени в литературе известны шнуровая керамика и линейно-ленточная керамика.
Его ученик Альфред ГЁ Т Ц Е (1865 – 1948) в 1891 г. выполнил под руководством Клопфлейша
и защитил диссертацию, вторую по преистории в Германии (о формах горшков и
орнаментации шнуровой керамики). Первой была диссертация Г. Бушана в Мюнхене в 1888
г. под руководством Йоганнеса Ранке, антрополога. Гётце уже говорил о культуре шнуровой
керамики и других культурах.
Отто ТИ Ш Л Е Р (1834 – 1891) жил в Кенигсберге, изучал физику, химию и математику.
Подвизался и как ботаник-любитель. В войне 1870 – 71 гг. с Францией он участвовал как
лейтенант, получил Железный крест. Затем увлекся раскопками и стал хранителем
древностей в университетском музее. Он отстаивал Систему Трех Веков. Установил деление
латенской культуры на три фазы, а после его смерти появился в 1902 г. его труд о прусских
древностях периода полей погребений. Одним из первых он стал выделять культурные
группы по территориям.
4. Антропогеография Ратцеля и миграционизм. С конца 60-х годов начали
выходить труды Фридриха Р ат ц е ля (Ratzel, 1844 – 1904), который оказался чрезвычайно
влиятельным в повороте этнографов, антропологов и археологов Центральной Европы к
географическим аспектам культурного материала (рис. 7). Моложе Вирхова на 23 года, он не
был археологом, не был и этнографом, скорее географом и теоретиком культуры, но его
учение сказалось в ряде концепций немецких археологов.
Сын управляющего при дворе Баденского курфюрста, он родился в Карлсруэ. С
возраста 15 лет работал помощником аптекаря, а потом поступил в университет и учился в
Гейдельберге, Йене (у Геккеля, соратника Дарвина) и Берлине. Его дипломная работа по
зоологии пропитана дарвиновскими идеями. Она превращена в книгу в 1869 г. (как раз когда
Вирхов создал антропологическое общество).
Во время путешествия в Средиземноморье на французской станции у Ратцеля
украли микроскоп. Это подвигло его на зарабатывание денег, и он принял с удовольствием
предложение Kölnische Zeitung быть их передвижным корреспондентом. Ратцель предпринял
поездку в Италию и начал писать живые очерки, а его интересы сдвинулись от зоологии к
географии. Однако эта деятельность была прервана Франко-Прусской войной. Хоть он и не
был подданным Пруссии, но увлекался идеей объединения Германии и пошел
добровольцем на войну. Был дважды ранен и награжден Железным крестом и военной
медалью.
293
После войны он учился короткое время в Мюнхене, где его учителем был зоолог
Мориц В а гнер (Wagner, 1813 – 1887). Вагнер в начале 60-х, уже 50-летним ученым, стал
также последователем Дарвина, но со специфической модификацией Дарвиновского учения.
Вагнер подчеркивал значение миграций для филиации вида и, будучи "социальным
дарвинистом", перенес это на вид человека. Он был на 31 год старше Ратцеля, и его
мышление произвело на Ратцеля глубокое впечатление.
Возобновив свои путешествия, Ратцель обследовал немецкие поселения в Венгрии и
китайскую эмиграцию в США. Изучал не столь страны, как народы, сначала Европы (1869),
потом Америки (1872 – 75). Потом он защитил диссертацию на тему китайской эмиграции в
Сев. Америку. Эта диссертация открыла новые аспекты географии, более того – основала
географию человека (human geography) и принесла ему приглашение занять пост
профессора географии Мюнхенского университета, где он смог продолжить свою дружбу с
Вагнером.
Здесь Ратцель выпустил первый том своего самого известного труда
"Антропогеография" (1882 – 1891), который дал имя целому направлению. Труд был
посвящен Морицу Вагнеру, и автор писал в этом посвящении: "Мориц Вагнер показал нам
путь на этом поприще своей гениальной теорией миграции или деривации, в каковой теории
надо видеть ключ как к загадкам истории создания вообще, так – и прежде всего – к
преистории человека…" (Ratzel 1882, 1: 464). Потому что, объясняет Вагнер, формирование
каждой стабильной новой формы начинается с изоляцией нескольких мигрантов. Теория
миграции, пишет Ратцель, это «фундаментальная теория мировой истории» (1882, 1: 466).
Вторая книга Ратцеля имеет больше отношение к этнологии и антропологии – это
«Народоведение» (Völkerkunde, 1885 – 1888; русск. перев. 1903).
Он жил в Мюнхене 11 лет. В 1886 г. освободилась кафедра в Лейпциге, а Лейпциг
был тогда, так сказать, культурной столицей Германии, с наибольшей концентрацией
издательств. Здесь количество студентов Ратцеля неимоверно возросло: с нескольких
десятков до 300 – 500 в аудитории. Конечно, были и студенты, выделявшиеся из этой массы,
– например, Шурц. Сложился круг друзей, которые собирались каждую пятницу вечером –
всё выдающиеся ученые: Фридрих Ратцель, известный историк культуры Карл Лампрехт,
прославленный психолог Вильгельм Вундт и знаменитый физик и историк науки Вильгельм
Освальд. Это была та среда, где формировалось учение Ратцеля и откуда оно
распространялось по Германии.
Здесь были написаны и другие книги Ратцеля – их общее количество было 27. В
географии в общем был продолжателем К. Риттера. Ближе к концу века интересы Ратцеля
сместились в сторону политических отношений – вышла его книга «Политическая
география» (1897), с которой он стал основателем этой отрасли географии. В завершающем
труде “Земля и люди” (1901 – 1902, русск. перев. «Земля и жизнь», 1903 – 1906) Ратцель, как
и Риттер, работал в русле географического детерминизма – исследовал воздействие
природной среды на жизнь и культуру народов, а также на сношения между народами.
Однако он не был крайним географическим детерминистом: он не придавал
географическому фактору определяющей роли в истории, скорее просто исследовал
воздействие природной среды.
Развитие его идей протекало в антиэволюционистском направлении. Вполне
логично, что к концу его жизни его воззрения существенно изменились: он вернулся к
религиозным взглядам и теперь называл учение Дарвина и Геккеля «плоской гипотезой о
наиболее приспособленном в борьбе за существование» ("die plumpe Hypothese des
Passendsten im Kampf ums Dasein”).
Целостное рассмотрение мировой культуры было чуждо Ратцелю. Рольф Гахман
(Hachmann 1987: 18) считает, что это потому, что Ратцель не был настоящим полевым
этнографом и свои материалы собирал в музеях и по литературе, поэтому, мол, и
предпочитал делать центром изучения отдельные предметы. С этим трудно согласиться,
потому что у такого подхода Ратцеля были и более глубокие побудительные причины,
связанные с его мировоззрением. Человечества он не признавал единым, да это и было
сутью его географических интересов.
“Культура никогда не бывает некой однородной целостностью, - писал он, - но всегда
скорее свободно соединенной смесью разнообразнейших элементов, унаследованных и чужих
… Общность языка, верований, обычаев, взглядов и прежде всего того, что называется
294
национальным или народным сознанием, – всё это лишь одежды, набросанные на самое
разное, прикрывая его и уравнивая” (Ratzel 1882: 468).
Он стремился к изучению обособленных культурных явлений, по отдельности. Их он
называл “этнографическими предметами” (ethnographische Gegenstände) и считал их
признаками взаимосвязи между культурами, свидетельствами исторических связей между
народами. Этнографические предметы его интересовали не столько в конкретном отдельном
воплощении (такой-то конкретный меч, такой-то кинжал, такой-то горшок), сколько как
категории (все мечи такого-то типа, все горшки такого-то вида). “Этнографические предметы
– это форма, в которой заключена идея. Идея предмета получает в разных местах
воплощение в разных формах, но еще более изменяются при распространении явления
духовной культуры”. Поэтому Ратцель на них обращал мало внимания. В центре его
внимания были явления материальной культуры, по сути, они и были для него
этнографическими предметами. Отсюда значение его учения для археологии.
Чистых рас он не находил, все народы смешаны в расовом отношении. Язык
устойчивее, чем раса, но и он поддается смешению. Устойчивее всего материальная
культура. "Народы более изменчивы, чем созданные им предметы". Народ изменяется,
“предмет же остается тем, чем он был”. “Большое значение для истории народов имеет
географическое распространение этнографических предметов, так как оно указывает на
происхождение народов и их распространение” (1891/1912: 388 – 389). Оставаясь тем, чем
он был, этнографический предмет, точнее, его идея, больше всего находится в связи с
определенным народом. Ратцель постулирует "тесную связь между народом, его орудиями,
оружием, украшениями и т. п.” и придает им “этнический характер". О тесной связи народа с
его орудиями и обычаями говорил еще Гердер, и Ратцель видел этому подтверждение в
материале. “Они несут печать народа, поэтому их географическое распространение
указывает на круг распространения народа или, по крайней мере, его связей.
Географическое распространение вещей соответствует распространению народа” (Ibid: 393,
412).
Так появляется идея “культурных кругов” (Kulturkreise) или “культурных зон”.
“Культурный круг” – это совокупность одинаково распространенных предметов,
покрывающих одну и ту же территорию, что говорит о распространении одного народа или,
по крайней мере, о его связях. Позже термин “культурный круг” в этом применении уступил
место термину “этнографическая культура” (в археологии – “археологическая культура”).
Учение Ратцеля о “культурных кругах” изложено наиболее полно в работе об африканских
луках: “Die afrikanische Bogen” (Ratzel 1891).
В сущности, то же, что Вирхов проповедовал в археологии, Ратцель отстаивал для
этнографии. Я бы даже сказал, что взгляды Вирхова, учитывая его приверженность
этническому определению культур, заслуживают названия этногеографических едва ли не
больше, чем взгляды Ратцеля.
В одном Ратцель, следуя за Вагнером, заметно отличался от Вирхова – он упирал на
миграции. В истолковании культурных связей, отмеченных сходством этнографических
предметов, Ратцель признавал разные возможности – импорт, влияние и т. п., но
преимущество он отдавал миграции. И пояснял:
“… Следует считать основным положением антропогеографии, что распространение
этнографических предметов может совершаться только через человека, с ним, при нем, на нем,
особенно же в нем, т. е. в его душе как зародыш идеи формы. Этнографический предмет
передвигается вместе с его носителем” (Ratzel 1891/1912: 442).
Ратцель делает существенную оговорку: разные категории предметов передвигаются
по-разному. Украшения, одежды, наркотики легко заимствуются и, следовательно, могут и не
свидетельствовать о миграции, а вот упряжь, металлы двигаются только вместе с
носителем. В первом случае налицо культурные связи, передвижения отдельных частей
культуры. Они могут двигаться по отдельности, сепаратно друг от друга и от всей культуры.
Это трансмиссия, передача, влияния и заимствования. Во втором случае налицо пересадка
“целого взаимосвязанного культурного достояния народа” (Ibid., 413 – 414, 419). Это
миграция.
Для трансмиссии тоже находится место в этнографическом исследовании:
“Племенному родству, которое является кровным родством, мы противопоставляем
этнографическое родство, которое может опираться на чисто внешнее соприкосновение,
295
скажем, на сношения” (Ibid., 1912: 393). Преемственность или миграция обусловливает
кровное родство, а трансмиссия – этнографическое родство, родство культур без родства их
носителей.
Ратцель констатировал, что по поводу происхождения этнографического родства
существуют две точки зрения: 1) что сходные явления возникают самостоятельно из-за
сходства человеческой природы – у Бастиана это конвергенция (Ратцель, имея в виду
Бастиана, называл это психологическим направлением), и 2) что распространение шло из
одного центра (он называет это географическим направлением), как бы расплывалось из
него, просачивалось в новые области. Сам он придерживался второго. Поэтому его нередко
называют диффузионистом.
Но диффузии (лат. растеканию, просачиванию) в смысле дальнего и направленного
продвижения форм Ратцель не придавал большого значения и слова такого вообще не
употреблял. Вот у Бастиана диффузии уделялось много внимания наряду с эволюцией, но
не у Ратцеля. А Ратцель относился к Бастиану сугубо отрицательно.
Ратцель подходил с разбором: отвлеченные, абстрактные культурные явления вряд
ли возникают конвергентно, но чем больше явление связано с практическим использованием
(каменный топор), тем больше вероятность независимого возникновения. При этом
заимствование надо искать там, где есть отпечаток определенной этнографической
специфики, а предметы производственного назначения возникают самостоятельно там, где
есть потребность в них. При сходстве простых, неспецифических явлений возможна
конвергенция, при сходстве сложных конструкций, затейливых орнаментальных композиций
она вряд ли реальна и следует предполагать родство. Хоть Ратцель и признавал в принципе
возможность самостоятельного возникновения, оно занимало у него очень мало места.
Миграциями и трансмиссиями исчерпывались у Ратцеля все возможности
объяснения новых компонентов в той или иной культуре. А появление чего-то
принципиально нового? В “Истории человечества” (1886) он отчеканил: “Мы должны
предупредить от того, чтобы мыслить необходимыми даже простые изобретения”. Ничего
нового. Все дано изначально и лишь перемещается. Какие-либо законы, ведущие
взаимодействия в определенном направлении, Ратцелю не видны: контакты между группами
“очень капризны”. Вопрос о происхождении культур он вообще не ставил, его интересовали
лишь движения культур и воздействия изменений среды.
Подобно социальному дарвинисту Морицу В агнеру (1813 – 1887) до него, Ратцель
видел главный источник изменений в миграционных процессах. Он, можно сказать, был
родоначальником миграционизма в культурной антропологии. Позже миграционизм
развернулся больше в археологии, у Косинны и др., но начало положил Ратцель. Он
заявлял: “теория миграции – фундаментальная теория мировой истории” (1882: 486). Когда
народ численно растет, в нем усиливается внутреннее движение, а когда его рост
превосходит возможности внутренних ресурсов, то это толкает его к миграционной
экспансии. Числом населения определяется ход культурной истории. Таким образом,
Ратцель придерживался скорее демографического, чем географического детерминизма.
Близко к концу жизни (1901) Ратцель написал большую статью «Der Lebensraum»
(«Жизненное пространство»), которая дала начало целому направлению геополитики,
позже разработанному его учеником Карлом Ха у с х о фером (Haushofer, 1869 – 1946) и так
дискредитированному нацистами. Хоть сам Ратцель не был расистом и выступал
решительно против теорий Гобино и Чемберлена, эта его статья сделала его имя одиозным
после нацизма и Второй Мировой войны. В 60-летнем возрасте в 1904 г. он умер внезапно от
сердечного приступа во время вечерней прогулки.
5. Фробениус и культурные круги. Его последователь этнограф-африканист Лео
ФР О Б Е Н И У С (Leo Frobenius, 1873 – 1938) был сыном прусского офицера и родился в
Берлине. Развивался он как самоучка и, по его собственным словам, ничьим учеником не
был, но на деле учился у Ратцеля и его ученика Шурца, работал в Бременском музее. Его
первая книга «Тайные общества Африки» поразила антропологов нетрадиционными
взглядами. Это был увесистый том, который вышел в 1894 г., когда автору был 21 год.
В самом конце века молодой Фробениус выпустил целую серию интересных работ. В
работе 1897 г. “Западно-африканский культурный круг” он вслед за Ратцелем применил
296
понятие культурного круга. В статье 1898 г. “Антропогеографический-
культурноматериалистический подход: пограничная аккультурация, диффузия” пришел к
выводу, что для объяснения распространенности этнографических предметов не всегда есть
необходимость в миграции – это могут быть и влияния. В том же году он выпустил свои
наиболее известные труды “Маски и тайные союзы Африки” и “Происхождение африканских
культур” (1898).
Последняя была его диссертацией, которая была отклонена факультетом, что на
долгие годы противопоставило Фробениуса немецким университетам. С другой стороны, его
университетским коллегам его идеи в этих ранних работах казались тривиальными и
недостаточно доказательными. Своей категоричностью они настроили университетские круги
против Фробениуса, и ему не было доступа к студентам. Коллеги обычно особенно
чувствительны и требовательны к нестандартным идеям. Что же было столь отпугивающим
во взглядах Фробениуса?
Продолжая и развивая учение Ратцеля, Фробениус, однако, не принимал его
ориентированность на историю и его сосредоточенность на отдельных предметах.
Фробениус воспринимал культуры как цельные органические существа. Он считал это
естественнонаучным изучением культур и призывал к изучению культур естественнонаучным
методом. Культура подчиняется не историческим, а естественнонаучным закономерностям.
В этом он действовал, в общем, скорее в духе Вирхова. Эти мысли, элемент натурализма,
часто приходили к антропологам второй половины XIX и всего ХХ вв., глядевшим на
естественные науки как на образец.
Но Фробениус придавал этому упрощенческий характер: “Я утверждаю, что каждая
культура развивается, как живой организм, она, следовательно, переживает рождение,
детство, зрелый возраст и старость и, наконец, умирает” (1898: Х). “Культуры живут, рожают
и умирают; это живые существа” (1898: XI). Как всякий организм культура нуждается в
питании – пищей для нее является хозяйственная деятельность людей – охота,
рыболовство, скотоводство, земледелие. Подобно организму культура может быть
пересажена на новую почву, где ее развитие пойдет иначе. Это уподобление культур
организмам мы увидим у циклистов Данилевского, Шпенглера и др. вплоть до Гумилева.
Кстати Шпенглер был учеником и другом Фробениуса.
Фробениус утверждал, что культуру надо воспринимать как функционирующее во
взаимосвязи целое, а не как механическое соединение частей. Это органицизм. Ему
соответствует “познающий метод” Фробениуса: отдельные элементы можно понять, только
имея представление обо всей культуре. Культуры, по Фробениусу, не создаются народами.
Человек - скорее произведение культуры, чем ее творец. “Весь процесс развития культуры
проявляется в своей истинной независимости от человека… Культура растет сама по себе,
без человека, без народа” (1898: XIII). Эта идея, которую Токарев называет “странной
мыслью” (Токарев 1978: 139), получила название “культурализма”.
И с натуралистическим органицизмом Фробениуса и с его культурализмом вполне
согласуется его неверие в роль личности в истории. Даже в нашей высоко
индивидуализированной культуре эта роль, по Фробениусу, ничтожна. Империи Александра
Македонского и Наполеона были бы созданы и без них – накопившейся “силой экспансии”, да
и быстро распались. “Изобретение парового котла, учение Дарвина, картины Рафаэля и
композиции Вагнера не означают ничего большего, как развитие и продолжение уже
наличного” (Frobenius 1898: 6). Тут Фробениус продолжает идеи своего учителя о
бессмысленности идеи изобретений. Но главное – что не личности, не индивиды действуют
в истории и образуют народы и культуры, а наоборот, культуры существуют как цельные
организмы до индивидов и над индивидами и определяют характер и судьбу индивидов. “Не
человек формирует культуру, а культура формирует человека”.
Если не люди, не народ создают культуру, то как же рождается культура? Ну,
разумеется, культура рождается из культурного материала предшествующих культур.
Культура от культуры, как клетка от клетки, это еще Вирхов учил. Но Фробениус добавляет,
что рождение культуры зависит от природных условий. В сходных географических условиях
рождаются сходные культуры. У каждого культурного круга – свой культурный стиль.
"Мы можем утверждать, что культурный стиль … определен пространством и остается
постоянным, несмотря на разнообразие способов выражения в рамках этого пространства. Они
существуют неизменными: во влажных тропиках и субтропиках окрашены мистически, в такой
297
стране как Соединенные Штаты – культура охотников (совершенно безразлично идет охота на
бизонов или на доллары)" (1932).
Это географический детерминизм, идея не новая. До Фробениуса ее развивали
некоторые Просветители и географы начала XIX века.
Новая культура может рождаться не только как отпрыск какой-то предшествующей
культуры (под влиянием изменившихся природных условий), но и из соприкосновения и
взаимодействия старых культур, из смешивания культурного материала разных культур (и у
живых организмов ведь есть по паре предков). Эту идею происхождения культур можно
обозначить как комбинационизм.
Смешивание описывал уже Ратцель. Подобно Ратцелю Фробениус признавал две
формы передвижения культуры: 1) трансмиссию, передачу, перенос (Übertragung) и 2)
пересадку, перемещение с народом (Verpflanzung). Как результат может иметь место
скрещивание, у Фробениуса “спаривание” (Paarung). Но подобно же Ратцелю Фробениус
считал, что приоритет в смешивании принадлежит миграции. Культура не может
передвигаться без людей. “У культуры нет ног (die Kultur hat keine Beine)”. Она заставляет
человека переносить себя. Даже при передаче какого-то элемента культуры какие-то люди
должны продвинуться и вступить в контакты с другими людьми. А уж всю культуру может
перенести на новое место только большое сообщество, народ. По выражению Токарева, у
Фробениуса человек не носитель культуры, а носильщик культуры. Распространяются не
отдельные культурные элементы, а цельные культурные комплексы.
Для прослеживания распространенности и передвижений культурных элементов
Фробениус ввел и интенсивно использовал в этнографии картографический метод. С
помощью этого метода ему удалось выявить группирование “этнографических предметов” в
Африке в крупные комплексы и установить их родственные связи и взаимоотношения.
Культурное достояние Африки он разделил на культурные провинции (“культурные
круги” – Kulturkreise), каждая характеризуется рядом признаков, в основном материальных.
Для предметов культурного круга характерна сгруппированность и взаимосвязь. Есть ареалы
особенной густоты обнаружения. Кругов этих пять: 1) “западно-африканский культурный
круг”, охватывающий Конго и Гвинею. 2) “индийский”, распространенный в Северной и
Северо-Восточной Африке и уходящий корнями в Индию. Он более ранний. 3)
“семитический”, распространенный только в Северной Африке и то лишь поверхностно. Это
более поздний круг. 4) “нигритский”, распространенный в Африке повсеместно, но особенно в
Южной Африке. Это круг, древнейший из всех в Африке и исконный для нее, но не только
для нее – он был в древности общим и для Австралии и Океании. 5) “африканский
культурный круг” – новое явление, он родился из смешения древнейшей “нигритской”
культуры с “малайско-нигритской” и азиатской (индийской) и специфичен для Африки.
Продолжая работать в музее, Фробениус с 1904 г. по 1932 совершил 12
этнографических экспедиций в Африку (с перерывом на военные и послевоенные годы 1916
– 22). Создал этнографический атлас Африки и опубликовал 12 томов, в которых были
собраны мифы и сказки не только Африки, но и со всего мира.
Он продолжал разрабатывать и свою “естественнонаучную” теорию культур. В
частности Фробениус занялся дальнейшей разработкой идеи о принципиальном сходстве
культур с организмами.
Во-первых, он продолжил свою теорию возрастов и циклов, столь вдохновившую
Шпенглера. В развитии каждой культуры он усмотрел 4 фазы: 1) пластичность и
вариабельность, 2) формирование, 3) приспособление, 4) специализация.
Раз культуры – живые организмы, то естественно выявлять в них половые различия.
По Фробениусу есть мужские культуры и женские культуры. Не мужская и женская фракции
культуры, не половинки культуры, т. е. субкультуры, практикуемые одна – женщинами,
другая – мужчинами. Нет, целые культуры ведут себя одни как мужчины, другие – как
женщины. Мужскими в Африке являются телурические культуры (от лат. Tellus – ‘земля’),
это патриархальные культуры эфиопов, всё в них вертикальное, растет из земли вверх – у
них свайные жилища, кровать на ножках и т. п. (это как Жванецкий называл впечатление от
Нью-Йорка эротическим: всё торчит). Носители телурических культур сравнительно
светлокожие и обитают на Западе Африки. Женскими являются хтонические культуры (от
греч. chton – ‘земля’), это матриархальные кочевые культуры хамитов, в них преобладает
стремление зарыться в землю, всё в них углублено: подземные жилища и зернохранилища,
298
земляные печи, представления о подземном мире душ. Они мигрировали с востока на СЗ
Африки. Это различие отражается на душевных свойствах: в телурической культуре человек
восходит через возрастные классы к более высоким ступеням. В хтонической он углубляется
в мистические переживания и тайны. “Существование культур является вечно неизменным,
начиная от ледникового периода”.
Впоследствии Фробениус (рис. 8) распространил свою оппозицию двух культур на весь мир –
разделяя Восток и Запад. Восток – хтонический, ему свойственно “пещерное чувство”,
неподвижность, идея судьбы, а Запад – телурический, динамичный, с идеей личности и свободы.
Нацисты приняли с энтузиазмом учение Фробениуса, умершего за год до начала Второй мировой
войны, тем не менее, по разным причинам его почитают ныне в Западной Германии и в негритянской
Африке. Методические идеи Фробениуса мы находим в интерпретациях целого ряда археологов:
культурные круги, культуры как живые организмы, мужские и женские культуры, скрещивание
культур .
6. Кёльнская школа Гребнера. Наивысшего развития учение о культурных кругах
достигло у Фрица Гребнера (рис. 9) и его школы. Гребнер взял это понятие, несомненно, от
Ратцеля и Фробениуса, но развивал он скорее Ратцеля, чем Фробениуса. Его занятия были
сугубо этнографическими или культур-антропологическими, но никак не археологическими,
однако рассмотреть его труды нужно, поскольку они имели большое влияние в археологии.
Никто в археологии не сформулировал те методические принципы, которые сформулировал
(для культурной антропологии) Гребнер, а пользуются ими едва ли не все археологи.
Сын школьного учителя из Берлина Фриц Г р е б нер (Graebner, 1877 – 1934) младше
Фробениуса всего на четыре года; между ними не грань поколений, а различие ориентаций.
Фробениус считал, что культуру надо изучать естественнонаучными методами, а Гребнер
вслед за Ратцелем относил этнологию к истории и считал, что здесь должны действовать
принципы исторической науки. Он критиковал Фробениуса за биологические аналогии.
Гребнер интересовался не универсальными законами, похожими на естественнонаучные, а
частными событиями и специфическими ситуациями.
Токарев ставит в связь этот интерес Гребнера с воздействием неокантианской
философии “баденской (фрейбургской) школы” Виндельбанда и Риккерта,
противопоставившей историю как науку индивидуализирующую естествознанию, пафос
которого – в выявлении законов. Но на Риккерта у Гребнера ссылок нет, хотя он и освоил
известный “Учебник исторического метода” Бернгейма с многочисленными ссылками на
Риккерта. Нет надобности, однако, искать стимул к индивидуализации и партикуляризации у
Риккерта. Всё это достаточно четко выражено уже у Ратцеля с его “этнографическими
предметами” и культурой как смесью. Да и не было необходимости ссылаться
непосредственно на Риккерта или его пересказчиков, когда неокантианский дух уже обуял
многих историков. По образованию и первоначальным научным занятиям Гребнер – историк-
медиевист. Он учился в 1895 – 1901 гг. в Берлине и Марбурге, посещал лекции Дильтея,
Курциуса и Трейчке, а затем получил работу в музее.
В 1904 г. в Берлинском обществе антропологии Гребнер выступил с первым
изложением своего “учения о культурных кругах” (Kulturkreislehre), и в 1905 г. его доклад
был напечатан в “Zeitschrift für Ethnologie”. Он назывался “Культурные круги и культурные
слои в Океании”. Здесь и в Австралии он обнаружил от 6 до 8 самостоятельных культурных
кругов, в каждом насчитывалось от 5 до 20 элементов культуры. Так он стал называть то,
что Ратцель именовал “этнографическими предметами”.
Переименование потребовалось потому, что уж очень “этнографический предмет”
ассоциировался с материальными вещами, а Гребнер хотел учесть всё – и предметы
материальной культуры, и явления духовной культуры и общественной жизни.
Каждый элемент культуры Гребнер старался картографировать. При этом
получалось, что культурные круги не всегда занимают разные территории, местами они
налегают друг на друга, образуя культурные слои. Это, собственно, не слои в буквальном
смысле, а большие культурные комплексы. Разумеется, надо установить, который из них
раньше, который позже. В археологии естественным было бы прибегнуть к стратиграфии, но
Гребнер – этнолог. Поэтому он судит об относительной хронологии по самой картине
распространения. Если, скажем, культурный круг занимает середину какой-то области, то он
считается сравнительно поздним в ней: он оттеснил своего предшественника на периферию.
299
Если в каком-то месте он граничит с краем, то, вероятно, именно отсюда он вклинился в эту
область.
В Австралии и Океании Гребнер установил следующие восемь “культурных кругов”
или “культур” (перечисляются от ранних к поздним): 1) тасманийская (ранненигритская), 2)
культура бумеранга (новонигритская, древнеавстралийская), 3) тотемическая (западно-
папуасская), 4) двухклассовая (восточно-папуасская), 5) меланезийская культура лука, 6)
протополинезийская, 7) новополинезийская, 8) индонезийская.
Вот из каких элементов состоит двухклассовый круг или двухклассовая культура
(восточно-папуасская): возделывание клубневых растений, рыболовство составными сетями,
дощатая лодка, хижина с двускатной крышей, огневая пила, спиральное плетение корзин,
тяжелая палица с утолщением, широкий деревянный или плетеный щит, два экзогамных
класса с женским счетом родства, тайные мужские союзы и пляски в масках, культ духов
умерших и черепов, лунная мифология, миф с каннибализмом, пластические изображения
духов, круговой орнамент, сигнальный барабан, флейта Пана, однострунный музыкальный
инструмент, звучащие дощечки.
Тотемический культурный круг состоит из следующих элементов: копьеметалка,
лодка-однодеревка, экзогамия, погребение над землей, солнечная мифология, тотемический
культ. И т. д.
Одновременно с Гребнером в том же номере журнала помещена статья его
соратника Бернгарда АН К Е Р М А Н А (Ankermann) с аналогичным названием: “Культурные
круги и культурные слои в Африке”. Там таким же манером упорядочены культурные
материалы Африки.
Уже в первой статье Гребнер излагал сложные хронологические и территориальные
соотношения своих культурных кругов. В последующих статьях вводились дополнения. В
статье “Перемещение и развитие социальных систем в Австралии” он объяснял брачные
обычаи и счет родства австралийцев из смешения культур. В статье “Социальные системы в
Южном море” такие же объяснения предлагались для всей Океании. В 1909 г. в большой
статье “Меланезийская культура лука и ее родственники” он нашел признаки этой культуры
во всех частях света, в частности и в Европе.
Впоследствии, уже после Первой мировой войны, Гребнер суммировал свои взгляды
в коллективном труде “Культура современности” (1923). Его большая статья “Этнология” в
этом томе содержит прослеживание культурных кругов по всему свету.
Против конкретных положений концепции Гребнера было много возражений. Его
обвиняли в том, что если круги Фробениуса были взяты из живой действительности, то
Гребнеровские – чисто кабинетный домысел. Они представляют собой совершенно
произвольные наборы вещей, никак не связанных между собой. Единственное, что их
связывает в представлении Гребнера, это одинаковое географическое распространение
(что, впрочем, уже немало). Однако карты распространения показывают, что в одном и том
же районе встречаются вещи разных кругов. Но и это ведь не беда – было бы значимым
различие в густоте встречаемости, центрировании и группировке.
Очевидно, что это спор о технических приемах и методах классификации,
корреляции и картирования. Об учете сочетаемости и выявлении комплексов. И это спор о
фактах. Острота его, конечно, зависела от теоретических разногласий.
В 1911 г. 33-х-летний Гребнер издал свой знаменитый учебник “Метод этнологии”
(Die Methode der Ethnologie). Достаточно взглянуть на структуру и список содержания книги
Гребнера, чтобы увидеть, чтó было для него образцом – конечно, учебник Бернгейма. Метод
свой Гребнер назвал “историко-географическим”. Подобно Ратцелю и неокантианцам,
Гребнер не видит смысла в поисках о б щих зако н о м е р ност е й , а задачей историка и
этнолога считает изучение уникальных явлений – событий, героев, ситуаций – в их
причинной связи. Он стремится свести многообразие фактов человеческой культуры, точнее,
культур, к единичным фактам, уникальным явлениям. Много места он уделяет критериям
определения “культурного родства”, т. е. критериям, по которым можно свести сходные
явления культуры к одной исходной форме, установить их общее происхождение. Таких
критериев у него два: “критерий формы” и “критерий количества". Остановиться подробнее
на них необходимо, потому что они применимы (и применяются) также в археологии.
300