Кин Морис. Рыцарство

Подождите немного. Документ загружается.

380

Глава III

золотистым воротником вокруг шеи, воскресил перед герцогом Фи-

липпом Бургундским и его гостями «старинный обычай представле-

ния павлина или другой благородной птицы на великом пиру перед

знаменитыми правителями, князьями и знатью с тем, чтобы они могли

дать обет, связывающий их друг с другом.»

Праздник Фазана особо знаменит тем невообразимо экстраваган-

тным театральным действом, которое его сопровождало. Планы Фи-

липпа Бургундского по поводу крестового похода, задуманного, чтобы

спасти Константинополь от турок, составляли контекст данного собы-

тия. Пиру предшествовал рыцарский поединок, во время которого

Адольф Клевский, наряженный Рыцарем-Лебедем (точнее, как Ры-

царь-с-Лебедем - И.Т.), сражался со всеми желающими по очереди.

Огромное внимание было уделено различным сложным приспособле-

ниям, призванным развлекать гостей, в том числе статуе маленького

мальчика на скале, который писал розовой водой. В самый разгар

пира великан, одетый на манер сарацина из Гранады, вошел в зал, ведя

за собой слона, верхом на котором ехала плачущая девица - то была

Святая церковь, оплакивавшая свою поруганную неверными честь.

После слезной мольбы девы помочь ей, вошел Король герольдов Ту-

асон д'Ор, неся пресловутого фазана и в сопровождении двух неза-

конных дочерей Филиппа Доброго, а также двух рыцарей из ордена

Золотого Руна; ну а затем были принесены обеты.

' Обеты тоже

отличались экстравагантностью: рыцари, например, клялись не надевать

лат, не спать в постели, не есть сидя и т.п. (большая часть подобных

обетов распространялась, правда, на один день в неделю), пока не

совершат тот или иной обещанный ратный подвиг в сражении против

турок. Каждая клятва тщательно заносилась в геральдический свиток

герольдмейстером ордена Золотого Руна, благодаря чему хронист Матье

д'Эскуши

оказался в состоянии воспроизвести их для нас во всем

со

их пышном великолепии.

Нелегко классифицировать идеи, лежавшие в основе тех обетов,

какие, например, давали бургундские рыцари в Лилле в 1454 г.; их

обеты были явно родственны по своему типу прочим личным обетам, о

Пышные процессии, турниры и торжественные обеты 381

которых мы уже упоминали и которые порой имели самое непосред-

ственное отношение к ратным подвигам во время войны, а порой -

лишь к достижениям на рыцарских ристалищах. Налагая определен-

ные ограничения, истинные или символические, которые поклявшемуся

необходимо было соблюдать, эти обеты, с одной стороны, напоминали

религиозные обеты соблюдать аскезу - поститься, произносить особые

молитвы, совершать паломничества в святые места и т.п. В уставах

некоторых «более демократических» («вотальных») рыцарских орде-

нов соблюдение определенных религиозных законов и ритуалов дей-

ствительно образует некую - немалую, хотя и не центральную, - часть

требований, предъявляемых к братьям, давшим общий обет.

Анало-

гия, часто почерпнутая в литературных источниках, между испытания-

ми, которые необходимо пройти истинному рыцарю, и испытаниями,

которые выпадают в течение всей жизни человеческой, свидетельству-

ет о том, что такой параллелизм был вполне релевантен тогдашней

действительности, в чем представители средневекового общества вполне

отдавали себе отчет. Однако четко сформулированные христианские

обеты были, безусловно, не единственной аналогией тех обетов, кото-

рые мы сейчас рассматриваем. Существовали и иные образцы - на-

пример, великие герои северных саг (а также эпических героических

поэм и романов), которых вдохновляло на подвиг отнюдь не стремле-

ние обрести милость Божью, а желание получше выпить и закусить в

пиршественном зале. То, что нередко требование аскезы, налагаемое

тем или иным рыцарским обетом, было чисто формальным, символи-

ческим, этаким ритуальным поступком вроде ношения «дара» дамы

сердца на шлеме или щите или «оков» - на руках и ногах, тоже,

разумеется, было признаком релевантности этим альтернативным ана-

логиям. Тон, в котором об этом повествуется, также зачастую гораздо

больше схож с желанием героев саг слушаться предсказаний и пред-

вещающих события примет (которые играют столь важную роль в

любовных и военных приключениях), например, обратить внимание на

начинающуюся бурю, а не заниматься самоусовершенствованием и

демонстрацией собственных добродетелей. Любопытный обряд при-

382

Глава III

несения обета над птицей, истоки которого можно найти в мифологии

и литературе, - это, похоже, еще одно свидетельство того же порядка

Здесь мы, действительно, обнаруживаем в прочих обетах прекрасный

аналог ритуальному назначению уже упоминавшегося perron, который

столь часто использовали в pas d'armes, ибо ни в том ни в другом

случае мы так и не можем в точности узнать, каков смысл клятвы на

птице, и значение этого ритуала не становится для нас более ясным,

чем значение ритуального вывешивания щитов на perron и прикосно-

вения к ним. В обоих случаях ритуал явно имеет литературные корни

и чисто театральное (сценическое) предназначение, что, похоже, и яв-

ляется ключом к пониманию его смысла и символики; вряд ли в осно-

ве этого лежит что-либо более существенное.

И тем не менее, несмотря на всю экстравагантность некоторых

рыцарских обетов, невозможно полностью исключить серьезность на-

мерений тех, кто эти обеты приносил. Чистая правда, что Филипп

Добрый так никогда и не отправился в крестовый поход, а стало быть,

и обеты, принесенные на Празднике Фазана, остались невыполненны-

ми, и все же то были не пустые жесты, а часть тщательно продуманной

попытки придать максимальный esclat (акцент) самому серьезному

рыцарскому «приключению», результатом которой явилась целая чере-

да собраний - хотя и не столь драматичных - различных представите-

лей бургундской знати, на которых прозвучало еще больше заявлений

о готовности участвовать в военной экспедиции против турок. Чтобы

собрать средства на этот поход, были даже повышены налоги и разра-

ботаны самые детальные планы сборов - составления личных списков,

подготовки транспорта и прочего войскового обеспечения. Перемены

в европейской политической ситуации явились причиной тому, что идеи

эти были забыты, но это произошло только в 1456 г. - то есть целых

два года прошло после того знаменитого пира.

Что же касается

серьезности намерений, стоявших за обетами, которые Эдуард I и его

рыцари приносили над лебедями в 1306 г., то в ней не было, разуме-

ется, ни малейших сомений; и даже если - что вполне возможно -

история об «обете цапли» является фикцией, то эта фикция все же

Пышные процессии, турниры и торжественные обеты

383

имеет непосредственное отношение к самой серьезной действительно-

сти. Граф Солсберийский конечно же разжег «пожар войны» во

Франции. Более того, истории, рассказанные Томасом Греем о сэре

Уильяме Мармионе или Филиппом де Мезьером о польском рыцаре,

который отказывался есть сидя, явно основаны не на шатких фантази-

ях о прошлой жизни. Принесение подобных обетов было, возможно,

само по себе жестом достаточно экстравагантным, но те, кто их прино-

сил, принадлежали ко вполне определенному типу людей, прекрасно

понимавших, что им придется столкнуться с реальными трудностями.

Жан де Ребревьетт тоже давал шуточный «обет Фазана» в Лилле,

однако впоследствии он действительно сражался за веру и в Испании,

и в Венгрии и рисковал собственной головой, чтобы добиться воинс-

ких почестей в этих сражениях/'

Ностальгия о temps perdu (о былом), об ушедшем идеальном

«веке рыцарства», действительно является весомой составляющей каж-

дого рассказа о рыцарских обрядах и церемониях позднего средневе-

ковья. Это просто невозможно отрицать - особенно в свете вполне

сознательных усилий по проведению костюмированных турниров и

pas d'armes на основе рыцарских романов или пиров с принесением

обетов, которые мы только что рассматривали. Но следует помнить,

что использование слова «ностальгия» по отношению к средним ве-

кам не имеет того негативного оттенка, каким оно характеризуется в

наши дни. Люди той эпохи не совершали свойственной нам ошибки и

не путали бег времени с прогрессом; гораздо чаще они были располо-

жены считать, что все в мире постепенно стареет и умирает по мере

того, как стареет сам мир. И ностальгия их вследствие этого имела

скорее положительный заряд, побуждавший людей к сохранению или

возрождению былых ценностей. Когда Карл V Французский на боль-

шом пиру, устроенном в Париже в 1378 Г. в честь его гостя, императо-

ра Карла IV, искусно поставил на сцене историю захвата Готфридом

Бульонским Иерусалима, то сделал это не просто развлечения ради:

спектакль имел целью напомнить присутствующим о примере истин-

ного рыцарства Готфрида и особенно о его преданности делу кресто-

384

Глава III

вых походов/'

Близким по духу было и намерение Филиппа Бургун-

дского, когда он на пиру в Лилле попытался возродить старинный

ритуал, желая пробудить в душах рыцарей энтузиазм по поводу тех же

крестовых походов. Примерно то же инстинктивное желание вдохно-

вило и Пьера де Бофремона поставить pas d'armes «в честь Господа

нашего Иисуса Христа и Пресвятой Богородицы, а также монсеньора

Святого Георгия», придав этому спектаклю прокаролингскую направ-

ленность и назвав его «Arbre de Charlemagne»(«Древо Карла Вели-

кого»).

Театральные действа - на пиру и на турнире - ставились не

только ради их зрелищности; как и сами пиры и турниры не были

просто экстравагантными попытками бегства от весьма мрачной ре-

альной действительности в мир иллюзий. В них безусловно было

немало игры, пышных церемоний и показного бряцания оружием, но

основной их целью, о которой никогда не забывали устроители, была

демонстрация важности и ценности «благородной профессии воина и

его боевой выучки» тем, кто родился, чтобы следовать этому благород-

ному примеру. Ностальгический призыв к прошлому отнюдь не был

признаком несерьезного отношения к настоящему, скорее наоборот: он

свидетельствовал об осознанности тех серьезных целей, что стояли

перед тогдашним рыцарством.

•к к к

В позднее средневековье рыцарство все выставляло напоказ, по-

рой достаточно экстравагантным и даже грубоватым образом - иног-

да доходящим до вульгарности, - стремясь всячески приукрасить свою

деятельность и подражая героям прошлого, что, собственно, и обеспе-

чило ему дурную славу. С точки зрения эстетики, такое отношение,

возможно, и является заслуженным, однако подобные поведенческие

тенденции - это отнюдь не признак упадка рыцарства. В эту эпоху

ритуалы и обряды все еще играли жизненно важную роль и поистине

являлись способом выражения наиболее важных общественных обя-

Пышные процессии, турниры и торжественные обеты

385

занностей представителей различных слоев общества. Особенно ярко

это проявлялось, например, во время принесения оммажа или церемо-

нии коронации. В подобных обстоятельствах совершенно естествен-

ным выглядело то, что люди, открывая для себя в полуисторических

рыцарских романах богатство светской традиции рыцарства, стреми-

лись выразить свое новое понимание этого через знакомые и излюб-

ленные формы рыцарской военной деятельности и поединков. Если

светская знать, предпринимая попытки в данном направлении, и быва-

ла порой чересчур расточительна, то это отчасти потому, что ее пред-

ставители в области литературной эрудиции были, в общем-то, нович-

ками, и некоторые из «открытий» в этой области просто кружили им

голову. А также они искренне стремились к тому, чтобы к их классо-

вому идеалу - идеалу высшего сословия - столь большое значение

придававшему мирской славе и почестям, относились с должным ува-

жением, и чтобы этот идеал непременно имел свое особое выражение

во внешней символике.

Здесь нужно принять во внимание и тот экономический фактор,

который помогает лучше понять тенденцию подобной расточительно-

сти среди рыцарства позднего средневековья. Среди знати, то есть в

том секторе общества, к которому эти пышные действа и взывали,

различия в доходах становились все более ощутимыми. Одну из край-

них позиций занимала высшая знать, благодаря покровительству кото-

рой и можно было оплачивать подобные экстравагантные церемонии

и представления. Pas d'armes и рыцарские пиры становились все бо-

гаче. Начала формироваться некая группа высшей знати, как это от-

метил Филипп де Мезьер, выделив среди ее представителей принцев

крови, богатых сеньоров и баронов - как некое сословие внутри сосло-

вия - и отграничив этих людей от тех, кого он называл «обыкновен-

ной» знатью, то есть от рыцарей, оруженосцев и прочих небогатых

представителей этой социальной группы.

Герцоги Бургундский и

Анжуйский, английские герцоги Ланкастерский и Йоркский, а также

титулованные гранды Кастилии, располагавшие огромными средства-

ми и земельной собственностью с правом вершить на своей земле суд

386

Глава III

и собирать налоги, занимали в средневековом обществе такое поло-

жение, по сравнению с которым благосостояние высшей феодальной

знати, графов и баронов более раннего периода, казалось совсем нич-

тожным. Однако, по контрасту с этим более ранним периодом, а так

же с другими временами, в данный период было очень немного есте-

ственных возможностей вновь использовать это богатство, вложить его,

например, в технические усовершенствования, или в заселение новых

земель, или в новые коммерческие предприятия, или в завоевание

колоний. С другой стороны, существовала мощная традиция, согласно

которой проявления «щедрости» и показной демонстрации своего

богатства считались для знати совершенно правильными и естест-

венными. Так что на чистую показуху тратилось куда больше средств,

чем когда-либо прежде, и результаты подобных «капиталовложений»

представлялись совершенно бессмысленными и излишне экстрава-

гантными.

А вот для тех, кого де Мезьер относил к разряду «обыкновенной»

знати, экономические обстоятельства в этот период складывались куда

менее благоприятно. Доходы от фамильных поместий во многих слу-

чаях были совершенно ничтожны в результате опустошения земель

войнами, повышения стоимости труда и тех, более выгодных для них

самих требований, которые выдвигали арендаторы в связи с общим

демографическим упадком. Сказывались, разумеется, и экстравагант-

ные попытки самой знати поддерживать традиционно «благородный»

стиль жизни. Пышность, с которой в подобных условиях прославля-

лись идеалы благородного сословия, представлялась этим людям весь-

ма привлекательной, ибо они полагали, что таким образом оказывается

поддержка сословной чести и достоинства, которые они так старались

оберегать, используя чуть ли не apartheid, некую сословную изоляцию,

связанную с постоянным беспокойством относительно своей родови-

тости. Для них в этом заключалось выражение той largesse (щедрос-

ти), которой менее крупная знать всегда восхищалась в своих правите-

лях. Это само по себе было причиной того, почему пышность могла

показаться стоящим вложением их покровителям из числа высшей

Пышные процессии, турниры и торжественные обеты

387

знати. Она помогала сохранить у них на службе тот тип людей, на чью

падежную поддержку они опирались в политике и управлении, но бо-

лее всего - в войне, в точности как и их предшественники в былые

времена.

«Обыкновенная» знать позднего средневековья действительно

быстрее, чем когда-либо, превращалась в знать служилую. Служба при

дворе или во время войны предоставляла материальные условия куда

более высокого уровня, чем значительно уменьшившиеся доходы от

поместий, и открывала путь к пенсиям, государственным чинам, военно-

му жалованью и трофеям, а также давала возможность приобщиться к

блеску и великолепию придворной жизни и войти в круг высшей

знати. А награды, получаемые на такой службе, удовлетворяли по-

требность «обычной» знати, с одной стороны, в ощущении уверенности

в собственных доходах, а с другой - в поддержке властями их высокой

самооценки. Особенно это было справедливо в отношении военной

службы, ибо воинская профессия была традиционной наследственной

профессией представителей знати; именно на поле брани можно было

надеяться продемонстрировать не только свои фамильные гербы и

знаки отличия, но и свое личное мужество, а также завоевать в случае

удачи право на военные трофеи. Таким образом, существовала опре-

деленная внутренняя связь между красивой внешней формой и жесто-

костями рыцарского образа жизни - которые одновременно обостря-

ли стремление знатного сословия в целом к внешней демонстрации

своего богаства и воспитывали в нем вкус к военной профессии и

возможности обеспечивать свое благполучие за счет военных трофеев.

Напряженные моменты, порождаемые усилиями в этих двух направ-

лениях, и станут основной темой нашей следующей главы.

Примечания переводчика

Pas d'armes - особый вид поединка, во время которого как бы изобра-

жается сражение за право проехать по определенной дороге или к опреде-

388

Глава III

ленному месту (pas — «проход, ущелье»), в качестве которого обычно высту-

пает перекресток, мост, источник или еще какая-нибудь точка на местности,

часто имеющая мифологическую историю.

* Жан де Бонифас (Джованни ди Бонифаччо), странствующий рыцарь

XV в. родом из Сицилии, носивший на левой ноге оковы, какие надевали

рабам, подвешенные на золотой цепи.

* Символика единорога играет существенную роль в средневековых

христианских сочинениях, восходящих к греческому тексту «Физиолога» (II-

III вв.н.э.). Единорог рассматривается как символ чистоты и девственности,

и, согласно «Физиологу», его может приручить только чистая дева.

* Антуан де Ла Саль, ок.1390 - после 1461, французский писатель,

самый знаменитый роман - «Маленький Жан из Сантре», для которого

характерен некий особый, предвозрождепческий дух.

«Обет Цапли» - поэма Жана де Бомона (Иоанна Геннегауского),

ум.ок.1356 г., французского поэта, дяди графа Голландии Вильгельма IV и

королевы Англии Филиппы Геннегауской.

г>

* Матье д'Эскуши, хронист и бытописатель XV в. родом из Пикардии,

почитатель рыцарских идеалов, бывший прево гор. Перонна (1440-1450 гг.),

а затем королевский прокурор Сен-Кантена; был аноблирован.

Глава XII

РЫЦАРСТВО И ВОЙНА

. Хейзинга рассматривал рыцарство позднего средневековья

с его идеализацией странствующего рыцаря-аристократа -

примерно такого, как Жак де Дален, - как культурный феномен, все

более и более отдалявшийся от того, что он называл «жестокой дей-

ствительностью» данного периода.

Я же выступаю в защиту той точ-

ки зрения, что рыцарство - феномен культурный и общественный

одновременно, который сохранил свою энергию, поскольку продолжал

оставаться релевантным социальной и политической обстановке свое-

го времени. Позднее средневековье было не менее воинственным, чем

X и XI века, в весьма насыщенной войнами действительности кото-

рых и зародилось рыцарство, и культура этого периода в значительной

степени развивалась под знаком бесконечных местных войн. Боевые

условия той эпохи, как отмечает Филипп Контамин, оставили своей

неизгладимый след в виде многочисленных замков, крепостей и могу-

чих городских стен, переживших воздействие времени куда лучше, чем

многие другие творения средневековой архитектуры, если не считать

церквей; сохранилась также огромная коллекция различных доспехов

и оружия, а также - множество иллюстраций в манускриптах позднего

средневековья, где батальные сцены - это самые модные у художни-

ков той эпохи моменты светской жизни; такие иллюстрации особенно

часто встречаются в трактатах по военным искусствам и в переводах

классических военных авторитетов, например Вегеция.

В подобном

контексте, по мнению Контамина, уже сама война должна рассматри-