Кин Морис. Рыцарство

Подождите немного. Документ загружается.

370 Глава III

вал правила, установленные для проведения дуэлей и поединков 1 о-

масом Глостером в конце XIV века как руководство при изображе-

нии поединка между Ланселотом и Мадором.

Его Ланселот, тем не

менее, - это воин, поистине не знающий себе равных в бою и самый

знаменитый в этом отношении из рыцарей короля Артура. Произве-

дение Антуана де ла Саль «Маленький Жан из CaHTpe»(Le petit Jean

de Saintre) написано совсем в ином ключе, но свидетельствует пример-

но о том же. Вымышленные де Ла Салем письменные вызовы на

поединок и устав Сантре, установленный для проведения поединков, в

точности скопированы с настоящих письменных вызовов на поединок

и турнирных уставов данной эпохи и составлены герольдами, которые

свое дело знают. Описания пиров, танцев и торжественных церемоний

во время выхода участников турнира на ристалище у де Ла Саля

весьма пространны и изобилуют деталями. А вот Жана из Сантре он

изображает не только как образцового участника поединков и образ-

цового дамского угодника, но и как руководителя крупной военной

экспедиции в Пруссию, побеждавшего в настоящих сражениях точно

так же, как и в «театральном» бою.Сам автор, по всей вероятности,

воспринимает эту историю как вполне правдивую, ибо и сам он был

рыцарем, много странствовал и хорошо разбирался в геральдике и

турнирной премудрости; де Ла Саль был незаконнорожденным сы-

ном одного из самых известных (точнее, известных своей дурной репу-

тацией) routier (наемников), капитана «свободного отряда наемников»

и знаменитого соперника Хоквуда, Бернардино де Ла Саль. С тече-

нием времени различия, существовавшие в позднее средневековье между

рыцарскими pas d'arme и турнирами и профессиональным служением

в армии и участием в войнах, оказались несколько преувеличенными.

На самом деле в XV веке - как в жизни, так и в литературе, -

различия эти, похоже, были не так уж и велики; это были безусловно

разные, но тесно связанные между собой занятия, которым посвящала

себя военная аристократия.

Если это хотя бы отчасти кого-то удивляет, то лишь потому, что

мы - дивясь полету воображения (и подвигам инженерной мысли)

Пышные процессии, турниры и торжественные обеты 371

создателей знаменитых pas d'armes - легко забываем, что подобные

представления случались относительно редко. И с легкостью не заме-

чаем мимолетные, но довольно частые упоминания хронистов и био-

графов о менее экстравагантных рыцарских поединках, хотя эти упо-

минания и свидетельствуют о том, что эти поединки были самым обыч-

ным явлением в рыцарской и придворной жизни - за исключением

периодов активных военных действий. Точно так же мы легко пре-

увеличиваем кастовую исключительность участников турниров. Бур-

гундские владения были местом проведения наиболее крупных и из-

вестных pas d'armes, но они же стали и родиной турниров горожан.

Почти все крупные города Нидерландов имели свои турнирные со-

юзы - например, Брюгге, Турнэ, Валансьен и более других Лилль с его

заменитыми пирами Espinette, на которых победителю вручалась на-

града в виде золотого ястреба-перепелятника (эмблемы, тесно связан-

ной с артуровской тематикой).

" Эти пиры Espinette знать отнюдь не

презирала и не считала событиями заурядными. Великие люди своего

времени, такие, как Жан де Ваврен, Луи де Грютхейзе и даже сам

герцог Филипп Добрый, не гнушались участием в этих турнирах и

поединках, вполне готовые сразиться с теми представителями буржу-

азии, которые оказались в числе победителей. Один весьма известный

и не раз скопированный геральдический свиток содержал сведения

относительно гербов тех «королей» Espinette, в том числе и еще не

титулованных, что были им впоследствии пожалованы за проявленную

во время этих поединков доблесть.

Такие праздники были делом

весьма дорогостоящим, и герцог Филипп по просьбе echevins (эшеве-

нов, заместителей бургомистров в Бельгии и Голландии) издал указ о

сборе специального налога для возмещения расходов тем, кто стал

«королем» Espinette, и для поддержки самого этого мероприятия. Хотя

под конец - уже в XVI веке - налог этот стал тяжким бременем для

населения, совершенно ясно, что сначала он был введен по его же

собственной просьбе.

А это, таким образом, свидетельствует, что в

XV веке турниры могли быть чрезвычайно популярны как по мате-

риальным, так и по социальным причинам. Толпа их участников с

372

Глава III

сопровождавшими их дамами, слугами и прихлебателями несла в горо-

да вкус к этому развлечению, и вскоре между городами даже возника-

ло некое соперничество из-за того, где именно будет проводиться тот

или иной турнир.

История крупных турниров, проводившихся в позднее средневеко-

вье в Германии, поможет нам несколько уравновесить впечатление

чрезмерной экстравагантности, возникающее вследствие бесчисленных

рассказов о пышных турнирах и поединках, имевших место во Фран-

ции, Бургундии и Испании.

В Германии организацией турниров

занимались в основном турнирные союзы, к тому же в этой стране

было явно недостаточно богатых феодалов, способных покрыть расхо-

ды, которых требовали романтические фантазии pas d'armes. Здесь

также по-прежнему настоящие групповые и смешанные турнирные

состязания были куда популярнее всех прочих видов турниров, чем во

Франции. Но, хотя фантазия здешних устроителей турниров и была

более сдержанной - по крайней мере до эпохи императора Максими-

лиана, - все же и в Германии турниры представляли собой весьма

торжественное событие, а сложный и изысканный ритуал выхода уча-

стников на поле с демонстрацией великолепных шлемов перед нача-

лом турнира и завершающий состязания пир проходили под внима-

тельнейшим наблюдением руководства турнирных обществ. Участво-

вавшая в турнирах знать гордилась своим положением в обществе и

своими привилегиями и относилась к ним очень ревниво, и в ее рядах

также не было недостатка в проявлении сословной исключительности,

но то была сословная исключительность знати, значительно менее бо-

гатой в целом, чем устроители и участники наиболее известных фран-

цузских pas d'armes. Мемуары Зигмунда фон Гебсеттля, в которых он

описывает некоторые из последних крупных турниров, состоявшихся в

четырех германских землях - Баварии, Швабии, Франконии и Рейн-

ланда, - свидетельствуют именно об этом. «В 1484 г. проводился

турнир в Штутгарте, в Швабии, и через некоторое время... возникли

возражения по поводу того, имею ли я право на участие в турнире, и я

вынужден был доказывать свою знатность сразу по четырем линиям

Пышные процессии, турниры и торжественные обеты

373

моих предков - Гебсеттлей, Теттельбахов, Ганов и Секендорфов...

Фон Винсхайм одолжил мне белого коня... В тот же год проходил

турнир в Ингольштадте, в Баварии, и я тоже участвовал в этом турни-

ре, и мой боевой шлем был украшен фамильной шлемовой эмблемой, а

1 ерман Габсбургский одолжил мне турнирного коня.»

Подобная

сцена, когда прибывший на турнир участник озирается вокруг, надеясь

позаимствовать у кого-то пристойного коня, действительно весьма сильно

отличается от того, что происходило в Шалон-сюр-Сон и рассматри-

валось нами в начале этой главы. Мемуары Зигмунда аналогичны

мемуарам его современника, Вилволта фон Шаумберга, постоянного

участника турниров, который также весьма отличился в действующей

армии как капитан, однако же большого богатства так и не нажил,

оставив лишь весьма скромное состояние, несмотря на все свои успе-

хи.

Как воин и один из безусловных героев турнирного общества

Единорога, а также как истинно куртуазный любовник, он имел много

общего с Жаком де Лаленом и маршалом Бусико с той, впрочем,

немалой разницей, что у него никогда не хватало средств, чтобы устро-

ить настоящий большой pas d'armes, как это делал, например, Жак де

Лален, и он так и не нашел покровителя, готового оплатить ему эту

затею. Замечание Рюкснера в его «Turnierbuch» относительно пра-

вил, которые ограничивали пышность нарядов дам, присутствовавших

на турнире (по вполне понятной причине: желая избавить более бед-

ных от неловкости), иллюстрирует то же положение дел, но с несколь-

ко иной стороны.

Упомянутые Рюкснером правила были установ-

лены турнирными союзами, уставы которых свидетельствуют о том,

что члены этих обществ были воинами, сознававшими всю необходи-

мость взаимопомощи не только во время турниров, но и в более серь-

езных делах - например, во время настоящих войн и междоусобиц. В

Германии, как и во Франции, история турниров вскрывает множество

свидетельств классовой исключительности и чрезмерного увлечения

роскошью и декором, однако нельзя просто заявить о вкусах тогдаш-

него общества, что они стали чрезмерно изысканными или что они

привели к потере связи с реальной жизнью.

374

Глава III

Тема, постоянно возникающая практически во всех сохранившихся

средневековых текстах, где говорится об установленных правилах про-

ведения турниров, связана с теми «упреками» участникам турниров,

которые лишают их права участвовать в этих состязаниях. Наиболее

часто встречаемый и применявшийся на практике «упрек» - это недо-

статочно благородное происхождение. Такое обвинение, например, и

пришлось опровергать Зигмунду фон Гебсеттлю в 1484 г., когда он

доказывал свою знатность сразу по четырем ветвям генеалогического

древа. Демонстрация перед самим состязанием шлемовых эмблем (helm-

show) или же «making of windows» (т.е. вывешивание знамен и флаж-

ков и выставление гербовых щитов и шлемовых эмблем будущих

участников в окнах дома учредителя турнира) были весьма важной

частью всего турнира

, а также служили своеобразным ответом на

вопросы экспертов в области генеалогии и герольдов, обязанностью

которых была проверка прав данного конкретного лица на участие в

турнирах. Даже во время «турнира», устроенного в перерыве между

настоящими сражениями, вполне мог возникнуть вопрос о проверке

фамильных гербов участников.

Этой проблеме явно уделялось

повышенное внимание. Антуан де Ла Саль приводит занятный рас-

сказ о весьма затруднительном положении, в которое попали молодые

участники турнира в Лотарингии, имевшего место в 1445 г., которые

забыли, что именно изображено на их гербах, и опасались, что в ре-

зультате им не разрешат участвовать в состязаниях. Сочувствуя им,

де Ла Саль постарался уладить дело; а ведь действительно, замечает

он сухо, запомнить сложный рисунок гербового щита порой бывает

трудновато/

Недостаточней родовитость или же брак, заключенный с предста-

вительницей более низкого сословия, были самыми распространенны-

ми «упреками» в адрес будущих участников турнира, но были и дру-

гие, и они-то в некотором отношении даже более важны. И де Ла

Саль, и славный король Рене Анжуйский приводят целые списки по-

добных «упреков» в своих трактатах о турнирах; то же самое делает

и Рюкснер, и все эти перечни весьма и весьма схожи.

На турниры

Пышные процессии, турниры и торжественные обеты 375

не допускаются лица, сколь бы они ни были родовиты, если им можно

предъявить какой-либо из следующих «упреков»: (i) если они осквер-

нили церковь, (ii) если они отлучены от церкви, (iii) если они опорочи-

ли женщину или же оскорбили честь знатной дамы, (iv) если они

виновны в преднамеренном убийстве, (v) если они нарушили данную

ими клятву или же поручительство, которое дали за них другие люди,

(vi) если они дезертиры, виновные в трусливом бегстве с поля боя,

(vii) если они потерпели поражение в поединке чести, (viii) если они

поджигатели или (ix) капитаны «вольных отрядов наемников», (х)

или морские пираты. Рюкснер к этому списку добавляет еще еретиков

и заменяет Raubritter (предводителей «вольных отрядов») рыцарями-

разбойниками. Это очень важные и интересные списки; они предла-

гают нам по-новому взглянуть на турниры позднего средневековья.

Они, возможно, никак не сближают «потешные» сражения с настоя-

щими, зато дают нам куда более ясную картину истинных этических

норм поведения.

Трудно сказать, насколько серьезно следует относиться к этим

спискам и насколько тщательную проверку в соответствии с их указа-

ниями проводили во время турниров герольды и судьи. Однако «уп-

реки» эти безусловно не были пустым звуком. Обвинение в нанесен-

ном чести женщины ущербе, например, могло быть воспринято исклю-

чительно серьезно, a «helm-show»(демонстрация шлемовых эмблем),

как нам сообщается, имела целью представление дамам возможности

тайно «назвать имя» того рыцаря, который вел себя неподобающим

образом; остальные участники тогда непременно «нападут» на него

во время поединка.

У де Ла Саля есть одна неприглядная история о

трех бургундских рыцарях, разыгравших настоящий фарс перед герцо-

гом Филиппом, во время которого они «не называя имен, в общих

выражениях поносили женский пол»; и на следующем турнире в Брюс-

селе им весьма сильно досталось от других участников, так что они

еще «много дней и ночей» проклинали свое бесчестное поведение.

Более интересным представляется «упрек» в причастности к «воль-

ным отрядам», разбойничьи нападения которых делали совершенно

376

Глава III

безлюдными огромные участки дорог во Франции и Италии и при-

чиняли множество страданий тамошним жителям, или же «упрек» в

том, что тот или иной рыцарь попросту является разбойником. Здесь

эти правила касаются того, что мы теперь считаем одной из основных

социальных проблем эпохи. Разумеется, столь поверхностный подход к

ней никак ее не решал, да и не мог решить; и все же, как нам ка?кетс.я,

это было нечто большее, чем пустой жест. Иоханнес Рот называет

турниры «пробным камнем» истинного рыцарства, потому что рыцари-

разбойники попросту никогда не осмелились бы смешаться с его уча-

стниками, ибо считали их выше себя.

И, по всей вероятности, не

случайно герой произведений Рота и его покровитель, граф Бальтазар

Тюрингский, остался в памяти потомков не только как основатель

турнирного братства Единорога, но и как один из тех, кто вел долгую

и упорную борьбу с преступлениями рыцарей-разбойников.

Рене Анжуйский, стремясь вывести недостойных из числа членов

своего знаменитого рыцарского ордена Полумесяца, использовал

список «упреков», весьма схожий с тем, что приводится в его же

трактате о турнирах.

Как и рыцарские ордена, турниры и pas d'armes

при всем своем блеске и пышности сопроводительных церемоний

(а отчасти и благодаря этому) могли быть использованы для того,

чтобы напомнить рыцарскому обществу о серьезной общественной

и этической ответственности, которую возлагал на рыцарей их кодекс

чести. Блеск и пышность церемоний имели, разумеется, и куда менее

возвышенные цели: они служили эффективной пропагандой богатства

и могущества того или иного устроителя pas d'armes или же учреди-

теля того или иного ордена, напоминая, сколь привлекательна служба

у данного сюзерена. Обе цели, впрочем, дают нам, историкам, один и

тот же урок: в период позднего средневековья гораздо больше внима-

ния уделялось рыцарским церемониям и обрядам, а не стремлению

подражать иллюзорной славе воображаемых героев прошлого и их

образу жизни.

Пышные процессии, турниры и торжественные обеты

377

* -к *

В позднее средневековье мы немало слышим о торжественных

обетах, которые рыцари дают в связи с предстоящим турниром, обязу-

ясь совершить во время него тот или иной ратный подвиг (pas d'armes

может, разумеется, рассматриваться как несколько более изысканный

пример такой практики). Уставы некоторых «вотальных» рыцарских

орденов, которые мы рассматривали в предыдущей главе, свидетель-

ствуют о коллективной институционализации практики обетов; так,

например, обеты, которые давали члены ордена Оков, учрежденного

де Бурбоном, были общими для всех и обязывали всех этих рыцарей

совершить определенные ратные подвиги на ристалищах и в уста-

новленные сроки.

Аналогичные обеты также часто давались и от-

дельными лицами, и действительно в знак данного обета чаще всего

использовался такой приметный символ, как «оковы узника». В «Жеане

из Сантре» (Антуана де Аа Саля) польский барон Аойзенлех носит

на руках и ногах золотые оковы по случаю данного обета, от которого

его и освобождает Жан, принявший вызов барона.

Сицилийский

рыцарь-герой Жан де Бонифас (Джованни ди Бонифаччо) носил

золотые цепи узника в качестве emprise (пут), свидетельствующих

о данном обете, пока в 1446 г. он не явился в Антверпен, где его

освободил от этих «оков» Жак де Аален.

Аорд Скейлс был «зако-

ван» примерно в такие же emprise дамами английского двора,когда

в 1465 г. эти дамы выбрали его своим защитником и прицепили ему

на бедро золотую цепь со свисавшими с нее fleur-de-souvenance

(незабудками).

Принесение обетов и добровольное ношение та-

ких emprise,как вышеперечисленные,стали в позднее средневековье

практически официальным - что удивительно - ритуалом рыцарского

общества.

Самые славные и пышно обставленные индивидуальные обеты

чаще всего были связаны с турнирами, а также достаточно часто име-

ли эротический оттенок. Решимость рыцаря оказать честь своей даме

и продемонстрировать перед ней свои высшие достоинства - вот ос-

378

Глава III

новной побуждающий мотив принесения такого обета; в данном слу-

чае надетые рыцарем emprise символизируют узы любви. Но если

приглядеться, то обнаруживается большое количество аналогичных

обетов, принесенных и ради свершения настоящих подвигов на поле

брани. Томас Грей в своей «Scalacronica» рассказывает прелестную

историю о сэре Вильяме Мармионе и его золотом шлеме, подаренном

ему возлюбленной, которая обязала его носить этот шлем во время

войны, пока он не совершит некий выдающийся ратный подвиг. Когда

Александр Моубри со своими шотландцами появился перед стенами

Норэм-касла, отец Грея, и комендант этой крепости, повернулся к

Мармиону с такими словами: «Сэр, ты пришел сюда как странствую-

щий рыцарь, желая прославить этот шлем, а рыцарю подобает совер-

шать ратные подвиги верхом на коне... Так садись же в седло, но будь

осторожен, ибо там твои враги; вонзи шпоры в бока коню и врезайся

в самую гущу их войска.» Мармион повиновался, вступил в сражение

и очень скоро простился с жизнью - прежде, чем старший Грей успел

прийти ему на помощь.

В чем-то похожа и история Барбура о сэре

Джоне Уэбертоне, который поклялся в течение целого года охранять

замок Аанарк - испытание, достаточно опасное и вполне достойное

его дамы сердца (он погиб до окончания этого срока, защищая замок

от Джеймса Дугласа).

Еще более близка по своему ритуальному

формализму к турнирным обетам история польского рыцаря, написан-

ная Филиппом де Мезьером (этот рыцарь поклялся, что не будет есть

сидя, пока не примет участия в сражении с неверными)

, а также

история Фруассара о знатных английских юношах, которых он встре-

тил в Валансьене; все эти юноши закрыли один свой глаз повязкой в

честь обета, согласно которому им разрешалось смотреть на мир только

одним глазом, пока каждый не свершит какой-нибудь ратный подвиг

в войнах с Францией.

Эти примеры прекрасно иллюстрируют пря-

мую связь турнирных и военных ритуалов и еще раз напоминают нам

о самом непосредственном - с позиций рыцарской ментальности -

родстве, и весьма тесном, войн и турниров, которое сохранялось и под-

держивалось рыцарями, несмотря на растущие различия в подго-

Пышные процессии, турниры и торжественные обеты 379

товленности, которая подвергалась испытанию во время войн и во

время турниров.

История Фруассара о молодых англичанах, которые закрывали

один глаз повязкой в честь данного ими обета, исключительно интерес-

на. В ней хорошо слышны отголоски известной поэмы «Vows of the

Heron»(«Le Voeu du heron», «Обет цапли»)

*, в которой рассказыва-

ется, как перед самым началом Столетней войны на пиру королю Эду-

арду III и его рыцарям была подана цапля, и все они поклялись этой

птицей совершить во Франции великие ратные подвиги. Когда оче-

редь дошла до графа Солсберийского, он призвал свою супругу, пре-

красную Джоан Кентскую, велел ей закрыть ему один глаз ладонью и

заявил: «Клянусь Отцом нашим всемогущим, что глаз мой останется

закрытым и в бурю, и в шторм, и не откроется он ни ради того, чтобы

увидеть злосчастье или удачу, или же рассмотреть помеху на моем пути,

пока я не окажусь во Франции и не разозажгу там пожар войны.»

Более чем за тридцать лет до описываемых событий, в 1306 Г., весьма

похожая церемония имела место на пиру, устроенном Эдуардом I в

честь посвящения в рыцари его старшего сына. Там были поданы два

лебедя, и король, а также его рыцари поклялись на этих лебедях вести

войну с шотландцами и непременно заставить Роберта Брюса подчи-

ниться им, а после этой победы они намеревались совершить кресто-

вый поход.

Клятва на птице - это еще один официальный рыцарс-

кий ритуал, имевший, похоже, лотарингские корни. Жан де Лонгийон

сделал этот ритуал поистине знаменитым благодаря своей мифологи-

ческой версии «Романа об Александре», которую сложил из разроз-

ненных кусков для своего покровителя, епископа Тибо Барского; в

этом своем произведении он немало поведал о тех обетах, которые

героические воины Александра давали над павлином, поданным на

пиру во время осады Эфеса.

Его книга (а также, возможно, история

об «обете Цапли») послужила вдохновляющим примером для множе-

ства рыцарских обетов - например, тех, что были даны на пиру Фазана

в Аилле в 1453 г., где герольдмейстер Toison d'Or (Туасон д'Ор,

Король герольдов ордена Золотого Руна), внеся живого фазана С