Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

ОЛЬКО ЧУДОМ ФРЭНСИС УДАЛОСЬ СПАСТИСЬ

от смерти во время автомобильной катастрофы. Чудом было и то, что

она быстро выздоровела. Прошло немного времени после моего при-

езда в Аризону, как она вернулась в свой маленький дом.

Вскоре я временно оставил Фрэнсис в Аризоне, сказав ей, чтобы

она возвращалась, когда совсем поправится, домой, а сам отпра-

вился, сначала пароходом, а потом самолетом, на Аляску. Цель по-

ездки — выполнение заказа Отдела закупок министерства финансов

США на два панно для здания министерства почт в Вашингтоне.

Панно должны были показать всю грандиозность линий почтового

сообщения США от Аляски на северо-западе до Пуэрто-Рико на юго-

восточной оконечности нашего континента.

Теперь, вспоминая об этой поездке, я доволен, что уже знал Аляску

раньше, когда она еще не была оккупирована нашими защитниками,

а принадлежала тем, кто ее населял. Хорошо, что я когда-то жил в

этом мирном диком крае, хорошо и то, что я побывал в Джуно, Фэр-

бенксе и Номе в 1935 году и помню эти города как центры мирной

жизни. Теперь, когда я пишу об Аляске, мои мысли обращены в про-

шлое. Не менее приятны воспоминания и о жизни в довоенной Грен-

ландии, пока наши оккупационные войска не познакомили ее жите-

лей с Америкой. Наконец, вспоминая о временах еще более далекого

прошлого, я испытываю удовлетворение от того, что прожил свою

молодость в мирной Америке, народ которой еще пользовался свои-

ми «неотъемлемыми правами». Только старики помнят эти времена.

Подобно тому как самолет при снижении делает круги над поса-

дочной площадкой, так и я покинул эмпиреи Гренландии, плывя на

восток, в сторону, противоположную дому. Затем я пересек Атланти-

ческий океан и, снова удаляясь от дома, полетел на дальний юго-

запад; потом сделал круг, устремившись в дальний северо-западный

угол нашего полушария. После этого я, наконец, словно бы сбли-

жаясь с землей, ринулся на посадку у себя дома, в Асгоре. Да, это

— 511 —

XIII ВНОВЬ НА АЛЯСКЕ

был дом с его обширными лугами и пастбищами, по которым бро-

дили джерсейские коровы; там росли сосновые леса и вдали видне-

лись горы; там было мое жилище и все, что так много говорило серд-

цу. И там была душа Асгора — Фрэнсис.

Однако если отбросить сентименты, то наше положение в Асго-

ре можно было бы уподобить положению лошади, привязанной к

топчаку. Ферма со всеми налогами, расходами на ее содержание и

всякими хлопотами стала для нас тяжелым бременем. Осенью

1935 года мы с Фрэнсис взялись за работу, а работы у нас было мно-

жество.

Я должен был закончить рисунки к произведениям Шекспира,

всего сорок два рисунка. Надо было написать два панно. Ради одного

из них я уже съездил на Аляску, чтобы написать второе, мне пред-

стояло поехать в Пуэрто-Рико. Казалось бы, всего этого достаточно,

но нет, Джордж Мейси заказал мне еще иллюстрации к книге Уит-

мена. Она должна была выйти и малым и массовым тиражами.

«Казалось бы, всего этого было достаточно!» Достаточно для чего?

Достаточно для женатого человека, у которого есть бывшая жена и

четверо несовершеннолетних детей? Есть «усадьба», то есть заложен-

ная ферма и множество коров? Достаточно для жизни в те годы ве-

ликого кризиса? Конечно же, недостаточно. И мне приходилось

браться за всякую работу, какая подвертывалась под руку. А по-

скольку я благополучно забыл, какие именно работы мне приходи-

лось выполнять, то я лучше скажу, что мы справлялись с долгами,

оплачивали счета и в финансовом отношении были обеспечены на-

столько, что могли вести образ жизни, который «левые», какими я

знал их раньше, называли «буржуазным», и тем самым заслужили

их нескрываемое презрение.

Если у кого-нибудь и оставались еще какие-либо сомнения в том,

что мир стал единым, то они были рассеяны разрушительным влия-

нием американского кризиса на все страны, кроме Советского Союза,

и признаками надвигающихся событий, явившихся последствием

этого кризиса. В ответ на угрозу восстания многострадальных народ-

ных масс Европы поднял свою голову фашизм; он нашел себе под-

держку во всех странах со стороны тех, кто считает, что получение

прибыли оправдывает любые средства. В 1922 году Муссолини ин-

сценировал свой «поход на Рим», а в 1935 году, после вторжения в

Эфиопию, объявил, что путь фашизма есть путь войны и захватов.

В Германии пришел к власти Гитлер. Денонсировав пункты Версаль-

ского договора, касающиеся разоружения, он начал — и в этом ему

помогала Америка — вооружаться и предпринимать действия, кото-

рые повели к войне. На Дальнем Востоке подверглась нападению

Манчжурия; Япония готовилась стать частью фашистской оси.

Лучшим доказательством наличия свободы слова и мысли во вре-

мена президентства Рузвельта было то, что широкая американская

— 512 —

общественность была осведомлена о внутренних и международных

событиях; она понимала также, что эти события значат. Наш народ

видел угрозу надвигавшейся войны и, еще хорошо помня первую

мировую войну, стремился избежать участия во второй. Вероятно,

наиболее ярко настроение общественности проявилось в том, что

14 февраля 1936 года художники — эти люди, о которых говорят, что

они привыкли уходить от гражданского долга — арендовали зал

Нью-Йоркского муниципалитета и провели массовое собрание,

где под аплодисменты присутствующих провозгласили создание Кон-

гресса художников. Для тех из нас, кто в дни преследований и ре-

прессий читал об этом ныне не существующем Конгрессе, будто бы

являвшемся подрывной, заговорщической, руководимой из Москвы

организацией, будет интересно узнать, что ораторами на том собра-

нии были Джордж Биддл, Питер Блюм, Хейвуд Браун, Стюарт Дэвис,

Аарон Дуглас, Фрэнсис Дж. Горман, Джо Джонс, Поль Мэншип,

Льюис Мэмфорд, Маргарет Бёрк-Уайт и я.

Вернувшись незадолго до того из Гренландии, где я близко сопри-

касался со смуглокожими людьми, менее двух столетий назад еще

жившими в условиях каменного века, я хотел рассказать, какие по-

истине братские отношения у меня с ними сложились. Мне казалось,

что эта тема вполне соответствовала целям Конгресса. И поскольку

я только что возвратился из мирной страны, я должен был, конечно,

говорить о мире; а поскольку я жил среди людей, чье довольство и

счастье лишь в малой степени зависит от наличия материальных

благ, то мне надо было высказать свои сомнения относительно духа

маммоны, царящего в Америке. «Человек, — сказал я на Конгрессе, —

нуждается в том, чтобы ему постоянно напоминали об истинных цен-

ностях, которые я открыл в северной стране. Надо писать о них в

книгах, говорить в живописных полотнах, в изваяниях из камня, в

произведениях музыки — надо, чтобы они всегда были перед взором

человека, всегда тревожили его слух. Писать об этих ценностях, тво-

рить картины, статуи, музыкальные пьесы — вот задача художника».

Так говорил я, в таком же духе выступали и многие другие ораторы.

Подводя итоги, я рассказал художникам о своих беседах с гренланд-

скими друзьями об Америке — как я говорил им, какие мы замеча-

тельные люди; какие у нас фабрики и заводы и что они выпускают;

о наших дорогах, поездах и автомобилях; о наших почти неограни-

ченных ресурсах; о нашем народе, о том, как много он знает и умеет.

Я рассказывал гренландцам и о кризисе в Америке, о том, что есть

у нас обездоленные люди, которые недоедают и остаются без работы.

«Если я засею тысячи акров земли кукурузой, — говорил я гренланд-

цам, — заплачу рабочим за то, что они вырастят и уберут зерно, а

потом сгребу его в кучу посредине поля, оболью несколькими боч-

ками керосина и подожгу на глазах у людей, нуждающихся в хлебе,

то меня могут счесть человеком, оказавшим благодеяние обществен-

17 Рокуэлл Кент

— 513 —

ности». Да, признавался я художникам, в Гренландии я беседовал с

друзьями о многом. А когда я кончил свой рассказ об Америке, то

эти гренландцы, эти «первобытные» люди переглянулись между со-

бой и рассмеялись.

— Для нас, — сказал один из них, и видно было, что он говорит от

имени всех, — достаточно хороша и Гренландия.

Заканчивая свое выступление перед соотечественниками, я сказал:

— Давайте установим в Америке такую цивилизацию, над которой

не смеялись бы, как над анекдотом, простые люди, подобные грен-

ландцам. За создание и сохранение такой цивилизации, за создание

такого Земного Рая стоит бороться.

Это мысли, выраженные в той или иной форме в феврале 1936 года,

отредактированные и опубликованные в протоколе Первого Конгресса

художников, могут служить вступлением к моей последующей дея-

тельности. Это моя Декларация Веры. Каждый мой шаг, сделанный

на общественном поприще, так или иначе связан с этой Декларацией.

В этом читатель может убедиться сам.

ДВЕНАДЦАТИ ИЛИ ЧЕТЫРНАДЦАТИ

милях к востоку от усадьбы Асгор, если ехать по прямой, находится

озеро Шамплейн. Глядя на это озеро, шириной в десять миль, с терри-

тории штата Нью-Йорк, вы видите Вермонт — тот Вермонт, чьи горы

дали имя партизанам Натана Аллена, чьи пастбища дают нам мо-

локо, чей народ дал нам Кулиджа и чье богатство составляет мра-

мор, лежащий почти на поверхности земли. Но сами люди, добывав-

шие мрамор, не богатели.

По озеру Шамплейн ходят паромы, есть там и мост, и все же, как

бы продолжая подчеркивать независимость Вермонта от Нью-Йорка,

завоеванную Натаном Алленом и его отрядом, Вермонт и Нью-Йорк

кажутся отдельными самостоятельными мирами. В Вермонте рабо-

тает почта; кроме того, он общается со страной с помощью телефона

и телеграфа; и тем не менее, когда 4 ноября 1935 года шестьсот ра-

бочих мраморных разработок (главная отрасль промышленности

штата Вермонт) объявили забастовку, в нью-йоркских газетах не по-

явилось почти никаких сообщений. Что касается тяжелых испыта-

ний, перенесенных забастовщиками в последние зимние месяцы, то

о них вообще ничего не писалось. Но рано или поздно правда все

равно должна была выйти наружу. Через четыре месяца после на-

чала стачки в Ратленде состоялось публичное разбирательство этого

дела, на которое собрались делегации, составленные из рабочих ли-

деров, юристов, писателей и публицистов, студентов и преподавате-

лей колледжей, лиц, изучающих социальные проблемы, и одного

художника с женой. Там же были бастовавшие рабочие с их семь-

ями. Они дали свои показания и предоставили голым фактам защи-

щать их перед лицом общественности. «Борьба рабочих мраморных

предприятий Вермонта, — писал Арчибальд Маклиш, — неотделима

от славных традиций, записанных в историю этого штата». Неотде-

лимым от великой традиции гуманизма был и отклик делегатов на

то, что в тот день они услышали. Возмущенные, мы присоединились

к забастовщикам, и в течение длительного времени оказывали им мо-

ральную поддержку и помогали, чем могли. Однако все наши усилия

17*

— 515 —

XIV БРАТСТВО

оказались недостаточными, и стачка была сорвана. Как видно, чтобы

сделать Америку Земным Раем, надо пройти долгий и тяжелый путь.

Вероятно, путь к достижению всякого идеала долог и тяжел; когда

же речь идет о целой стране с населением в сто пятьдесят миллионов

человек, давно привыкших к закону джунглей, основанному на кон-

куренции и порождающему множество предрассудков, то такая цель

может показаться недостижимой. Стачка рабочих мраморных пред-

приятий Вермонта и ужасные условия, заставившие их бастовать, не

представляли собой какого-то особого, необычного явления в амери-

канской жизни, в этом, как выразился Шелли, «глубоком море стра-

даний», образовавшемся в годы кризиса. И все-таки в Америке, как

и в поэме, из которой я заимствовал цитату, существовали островки

надежды. К одному из них привел меня организатор забастовки на

мраморных разработках Норман Таллентайр.

Цитируя Шелли, я, в силу неизбежных ассоциаций, вспомнил Нор-

мана Таллентайра. Всю жизнь взывая к сознанию людей во имя

социальной справедливости, твердо отстаивая человеческое достоин-

ство и неустанно организуя обездоленных на борьбу за их естествен-

ные и неотъемлемые права, он постоянно читал произведения поэтов,

видя в них вдохновенных пророков того времени, когда братство ме-

жду людьми, мир и изобилие восторжествуют во всем мире. Он жил

ради своих убеждений, ради них он участвовал в забастовочных пи-

кетах, агитировал за них постоянно. Он выступал на собраниях, вы-

крикивал то, что хотел сказать, с высоты театрального балкона или

с импровизированной уличной трибуны. Если безработные люди, со-

биравшиеся на дорожках и на скамейках Юнион-сквера, являются,

как некоторые говорят, «сбродом», то Норман был «возбудителем сбро-

да». Декламируя Байрона и Шелли, он вознес этот «сброд» до эмоци-

онального родства с великими умами. К кому еще, если не к рабо-

чим, обращался Шелли, заявляя:

Англичане, почему

Покорились вы ярму?

Отчего простой народ

Ткет и пашет на господ?

И Норман — этот страстный, сильный, полнокровный человек, этот

английский плотник — возвышал Юнион-сквер до Шелли! А куда ме-

ня вел Норман по «глубокому морю страданий», пусть скажут строки

его любимого поэта:

Цветущих островов раскинулись созвездья

Среди Агонии обширных вод;

К такому острову прибило мягким ветром

Мой одинокий, мой усталый барк.

— 516

—

Если знавшие Нормана могли отождествлять его с «мягким вет-

ром», то под «цветущим островом» следует подразумевать Интерна-

циональный Рабочий Орден, принимавший в свои ряды всех людей

доброй воли независимо от пола, национальной и расовой принад-

лежности, цвета кожи, вероисповедания и политических убеждений,

ставивший своей целью процветание и счастье не только своих чле-

нов, но и нации, к которой они принадлежали, — для этих людей

ИРО означал поистине цветущий остров, якорь надежды. Однако

этого мало. ИРО был образцом того, чем может стать демократия;

он мог стать рассадником культуры, способной, как мы надеялись,

распространиться и охватить всю Америку.

Кроме профсоюза плотников, членом которого я был в течение не-

скольких лет, кроме клуба «Кофи хауз» в Нью-Йорке, из которого я

вышел, кроме отдельных групп художников, участвовавших вместе

со мной в выставках, я не состоял ни в какой организации. Я не

любил примыкать к организациям. Еще в двадцатых годах академия

«бессмертных» предложила мне стать своим пожизненным членом.

Однако когда я прочитал ее устав, предупреждавший, что, в случае

нарушения членами установленных правил поведения, они будут

исключены из академии, я немедленно уведомил ее руководство, что

являюсь неисправимым нарушителем норм и поэтому вынужден от-

казаться от почетного предложения. Не стал я вступать также и в

члены масонской ложи, «кивани» или «львов»: они никогда меня и

не приглашали. Когда же ко мне обратился с предложением вступить

в его члены клуб «Ротари», я это предложение отверг. Сидеть в ком-

пании крупного банкира, мясника, пекаря или фабриканта подсвеч-

ников — этих достопочтенных граждан с гарантированно белой ко-

жей, исключающей всякие подозрения в нечистом происхождении!

Что может быть хуже? Разве лишь общество таких эгоцентричных,

самоуверенных и своевольных «бессмертных», как я? И что бы было,

если бы я привел туда своих друзей эскимосов? Старого Олсона?

Уильяма Муди? Вы его помните? Нет, в члены клуба «Ротари» я не

годился. А вот Интернациональный Рабочий Орден принял бы всех

в свои ряды с радостью. Этого для меня было достаточно, и я решил

вступить в него. Я оставался лояльным и преданным членом Ордена

до тех пор, пока в 1953 году суд, признав подобную организацию под-

рывной (то есть выступающей против атомных бомб, нетерпимости и

войны), не приказал распустить ее.

Повсеместная безработица и финансовые неурядицы, которые вы-

звал кризис, а также официально признанный факт, что одна треть

населения нашей страны недоедает и нуждается в жилищах, пробу-

дили сознание людей — прямым следствием этого было повышение

активности граждан, желавших обеспечить всеобщее благополучие.

— 517 —

Народ хотел, чтобы демократия действовала. И хотя многие пони-

мали, что такие кризисы, будучи свойственны нашей экономической

системе, повторяются (этого не отрицают и самые закоренелые сто-

ронники нашей системы), усилия всех были направлены на то, чтобы

решить самую неотложную задачу: навести порядок в собственном

доме и спасти мир во всем мире.

Я уже говорил о таком явлении в американской жизни, как орга-

низация Конгресса художников. Менее удивительным было создание

организации писателей, которые сделали это раньше художников:

ведь писатели вообще стоят ближе к жизни общества, и было совсем

не удивительно, что я вступил в обе эти организации. Не удивитель-

ным мне кажется и то, что я, вопреки своей врожденной неприязни

к разным организациям, стал наряду с многими тысячами других

людей подпирать своим плечом демократию с тем, чтобы вытащить

ее из канавы и снова поставить на твердую почву; я поддерживал и

поддерживаю любое движение, попадающее в поле моего зрения,

если только это движение ставит перед собой ту же цель.

Следует напомнить, что в те годы по всему миру распространялся

фермент брожения — под флагом антикоммунизма (как это имеет

место и теперь) выходил в крестовый поход фашизм. Американские

сторонники Муссолини, Гитлера и Франко, преследуя эгоистические

цели, оказывали щедрую поддержку тем, кто хотел установить фа-

шизм на нашей земле. Наши отечественные фюреры, подстрекая тол-

пу, стремились использовать неосведомленность народных масс и их

необоснованные страхи. Расовые и религиозные предрассудки были

раздуты и накалены до предела. «Угроза коммунизма» — хотя ком-

мунизм как политический фактор в нашей стране почти не сущест-

вовал — была преувеличена до чудовищных и зловещих размеров;

это было сделано в целях того, чтобы объявить миссию фашистов

«священной».

Когда, оглядываясь на те предвоенные годы, я вспоминаю о страхе,

переживаемом повсюду в нашей стране, об убийствах, судах Линча,

телесных наказаниях, об актах жестокого насилия над рабочими, о

симпатиях государственных деятелей и полиции к фашизму, о созна-

тельных и бессознательных нарушениях законности судами; когда

вспоминаю о силе фашизма, продемонстрированной в Америке, и о

помощи, оказанной ему за границей нашим капиталом в союзе с пра-

вительственной властью, то я не могу не удивляться силе разума и

духа миллионов американцев, той силе, которая сдержала натиск

фашизма. В ответ на слова Синклера Льюиса этого у нас произойти

не может наш народ с чувством глубокой уверенности сказал: «Во-

истину так».

Я пишу эти строки в апреле 1954 года. Нынешние «сеятели беспо-

рядка», коммунистические руководители, многие из которых на про-

тяжении десятка предвоенных лет играли активную роль в защите

— 518 —

нашей демократии или стали героями победоносной борьбы с фа-

шизмом на поле битвы, благополучно сидят в тюрьме. Многим дру-

гим тюрьма еще грозит в будущем. Тысячи мужчин и женщин, ко-

торых я охарактеризовал как людей, обладающих силой разума и

духа, были публично осуждены, лишены работы и средств к суще-

ствованию. Для десятков тысяч других, как сообщают, подготовлены

концентрационные лагери. Наш министр юстиции в своем обра-

щении к общественности заверил страну, что правительство, действуя

через комиссии конгресса, шпионов, полицейские суды, чувствует

себя вполне уверенно. Министр юстиции говорит от имени пра-

вительства, прочно удерживающего власть. Это правительство пред-

ставляет всех тех, кто перед войной поддерживал фашизм в Аме-

рике, — начиная с богатых и влиятельных лиц, кончая маленькими

«фюрерами» и грязными убийцами из Черного легиона. Может ли

это произойти у нас? Не смейтесь, ибо это уже почти произошло.

И когда я, глядя на составленный нашим правительством официаль-

ный список организаций, собраний, петиций, банкетов, обращений

и т. д., считающихся «подрывными», то есть направленными против

фашизма, обнаруживаю, что в период с 1935 года по настоящее время

мне пришлось участвовать только в восьмидесяти пяти из этих вне-

сенных в список мероприятий и организаций, то мне становится

стыдно.

СУМАСШЕДШИЕ ГОДЫ ТАК НАЗЫВАЕМОЙ

нормальной жизни ни один врач, прибегающий к таинственным ри-

туалам психиатрии, не доверил бы, уважая свою профессию, собствен-

ных пациентов заботам двух не совсем нормальных знакомых. Но к

тридцатым годам нравы изменились. Травма, нанесенная депрессией,

не только заставила людей отказаться от привычки благодушно отда-

ваться психологическому самоанализу, но и в значительной степени

лишила их средств для этого. За помощью к психиатру обращались

лишь те, кто нуждался в подобном лечении. И лишь действительно

квалифицированные и знающие психиатры продолжали свою прак-

тику. Одним из видных психиатров, к тому же увлекавшимся поэзией

и поэтому понимавшим людские души, был наш друг из Бостона док-

тор Меррилл Мур.

Меррилл Мур, близкий друг нашего друга и адирондакского соседа

Луиса Унтермейера (о нем я с любовью должен буду написать подроб-

нее), посетил нас на ферме. Таким образом он увидел наше жилище.

Простота нашей жизни произвела на него большое впечатление. Ему

понравилось, что мы встаем с восходом солнца, что весь день рабо-

таем, а ночь спим. Понравилась наша ферма, ее поля, заросшие хле-

бами и травами, ее пастбища с бродящими по ним сытыми коровами.

Мне кажется, он был тронут, увидев, что все на ферме заняты

творческим трудом и что здесь царит атмосфера мира и спокойствия.

Должно быть, он подумал, что мы справедливо назвали нашу ферму

Асгором.

Мур решил, что наше маленькое королевство Асгор — весьма под-

ходящее место для некоторых его пациентов, подготовленных, после

многих месяцев внимательного ухода, к возвращению в нормальную

жизнь. Во всяком случае, весной 1936 года он предложил нам взять

под свою опеку на летние месяцы нескольких его больных. Польщен-

ные его доверием и заинтересовавшиеся этим экспериментом, — к

тому же нуждаясь в деньгах, — мы приняли это предложение. Так у

нас поселились больные, и мы стали называть свою ферму «Фермой

психов».

— 520 —

XV КАК? СНОВА ЛЕКЦИИ?