Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

рались чествовать, был высокий, могучего телосложения человек по

имени Поль Робсон. В своем ответном слове он выразил сердечную

благодарность за награду, а потом произнес такую хвалебную речь

в мой адрес, утверждая, что я будто бы оказал влияние на всю его

жизнь, и закончил свое выступление такими песнями, что слезы на-

вернулись у меня на глаза и, когда пришла моя очередь говорить,

я едва владел собой.

У меня сложилось впечатление, что я в своей речи сказал далеко

не все, что чувствовал. Я пытался выразить ту мысль, что почести,

оказанные Полю Робсону и мне, должны послужить утверждению

права рабочих, чье движение приобрело такую мощь и авторитет,

высказывать свою благодарность тому, кого они считают заслужи-

вающим этого. Слишком долго привилегией на выдачу почетных на-

град пользовались только наши колледжи. Слишком часто эти

награды доставались никчемным людям и служили лишь выраже-

нием благодарности со стороны попечителей-банкиров. Настало время,

когда и профсоюзы воздают должное тем преданным делу рабочих

мужчинам и женщинам, которые, не состоя в рабочих союзах, посвя-

щают им столько душевных сил и энергии. Конечно, такие люди

будут продолжать работать и без того, но все-таки как хорошо слу-

шать, когда тебя благодарят!

Так что мы с Полем испытывали чувство удовольствия, гордости и

безграничного счастья. И не удивительно, ибо, раскрыв выданный

мне «диплом», я прочел там такие слова:

Да будет известно, что, принимая во внимание его непоко-

лебимую преданность и служение делу демократии и улуч-

шения материального и культурного благосостояния всех

народов, брат РОКУЭЛЛ КЕНТ был избран, по единогласному

решению Генерального исполнительного совета, почетным

членом ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОГО ПРОФСОЮЗА ПОРТОВЫХ ГРУЗЧИ-

КОВ И СКЛАДСКИХ РАБОЧИХ.

В подтверждение вышеизложенного мы ставим наши под-

писи и официальную печать профсоюза одиннадцатого дня

октября месяца 1943 года, в помещении Союза в городе Сан-

Франциско (Калифорния).

Гарри Бриджес, председатель

Луис Голдблатт, секретарь-казначей

Наш профсоюз художников («Юнайтед америкен артистс») вырос

из маленькой нью-йоркской организации работников искусств, заня-

тых в системе Администрации общественных работ, во всеамерикан-

скую организацию с филиалами во многих крупных городах страны.

Профсоюз усилился за счет вступления в его ряды художников, оста-

вавшихся до того времени независимыми. Эти люди, называясь работ-

— 541 —

никами, с гордостью относили себя к рабочему классу в отличие от

их менее гордых, но тщеславных собратьев, которые тяготели к своим

богатым покровителям. Вполне естественно, что профсоюз, зародив-

шийся в недрах Администрации общественных работ, в этой системе

и находил себе производственную поддержку: основой всех проф-

союзов является применение рабочей силы. Это единственное, на чем

играет рабочий. Если различные общественные работы, организован-

ные правительством, имели целью ликвидировать порожденную кри-

зисом безработицу, то правительство шло на это из чувства своей

ответственности за создавшееся положение, а не ради, как думали

многие, простой благотворительности. В ходе работ, конечно же, ока-

зывались обиженные и недовольные; профсоюз должен был разби-

рать жалобы, определять их обоснованность и совместно с Админи-

страцией добиваться решения неотложных вопросов.

По мере того как появлялись признаки оздоровления экономики,

нападки на Администрацию общественных работ становились все бо-

лее яростными, причем главным объектом нападок были планы

работ, связанных с искусством. Первым должен был погибнуть наибо-

лее обещающий и эффективный план — план театральных мероприя-

тий. Боясь нежелательных политических последствий и считая, что

театр, обслуживающий простонародье, может побудить его думать,

Конгресс положил конец всей этой деятельности.

Выступая в защиту мероприятий Администрации общественных

работ по театру и другим видам искусства в атмосфере все усиливаю-

щейся травли «красных», которым реакционные и профашистские

элементы эти мероприятия приписывали, наш профсоюз продемон-

стрировал свою силу. О том, какой характер носили эти нападки,

как мы оборонялись от них перед лицом общественности и как,

между прочим, потерпели поражение, свидетельствует, например,

случай с четырьмя большими панно, написанными Августом Хенке-

лем — художником, занятым в системе общественных работ (панно

были помещены в административном здании аэропорта Флойд Бен-

нетт Филд).

Иллюстрирующие историю развития авиации панно находились на

своих местах уже много недель; их видели тысячи людей, а критики

дали им хвалебные отзывы. Картины стали общественной собствен-

ностью. Но вдруг появилось сообщение, что подполковник Брион

Сомервелл, руководитель Нью-Йоркского управления программы

общественных работ, намерен издать приказ об их немедленном сня-

тии и уничтожении, — такое решение было принято по требованию

Интернациональной женской ассоциации аэронавтов, Торговой па-

латы Флэтбуша и отделения Американского легиона в Флойд Бен-

нетт. Это был один из случаев, когда наш профсоюз должен был

принять активные меры. Однако не успело письмо протеста, написан-

ное мною как председателем профсоюза, дойти до подполковника, как

— 542 —

панно были сожжены. О том, что программа общественных работ

находилась под непрерывным обстрелом влиятельных реакционных

кругов и поэтому требовала от правительства соблюдения осторож-

ности и такта, мы хорошо знали. Но поступок подполковника был

настолько безрассудным и грубым, что подрывал не только саму

идею общественных работ, но и, как нам казалось, основы нашей

свободы.

Спасать картины было уже поздно, но мы развернули кампанию за

смещение Сомервелла с его поста. Вместе с другими организациями,

поддержавшими нас, мы провели массовые митинги протеста. Пресса

отнеслась к нашему делу сочувственно: мы добились в конце концов

моральной победы. В газетах цитировались слова, сказанные мною

тогда: «Я чувствую себя так же, как император Юлиан, который,

глядя на толпу, разбивающую статуи Праксителя, спросил своего

друга: «Разве ты не испытываешь отвращения при одной мысли, что

в твоих жилах течет такая же кровь, что и в жилах этих варваров?»

Победа фашизма в Испании, чему в значительной степени способ-

ствовал наш отказ поддержать республиканцев и помощь Гитлеру

в осуществлении его захватнических планов со стороны наших про-

мышленников, — победа фашизма в Испании скоро дала себя почув-

ствовать. Помню, как мы горевали в тот вечер, когда весь мир узнал,

что Чемберлен «ради спасения мира в наше время» продал в рабство

своего союзника! И тем не менее мы, весь Запад, согласились с этим.

Получилось, как у товарищей Старого Морехода, которые, хваля его

за убийство мирной и дружественной птицы, говорили:

Как прав он, птицу поразив,

Та птица мглу несла

и таким образом обрекли себя на ожидавшие их страдания. Но пока

что «дул попутный бриз», и мы, воспользовавшись бедствиями и

невзгодами Европы, шли по пути к процветанию.

Цель всех связанных с искусством мероприятий Администрации

общественных работ, заключавшаяся в том, чтобы предоставить

художникам работу в период кризиса, была достигнута: жизнь дея-

телей искусства была сохранена. Что касается самого искусства, то

оно не только выжило, но и, будучи поставлено на службу народу,

достигло расцвета. Более того, то был момент рождения подлинно

национального американского искусства, объектом которого является

американская действительность, а методом реализм, — в искусстве

Демократии обе эти черты существенны и необходимы. Наш народ

в целом стал, через посредство правительства, покровителем искус-

ства. Художники, как бы сознавая, чем они должны отплатить за это

покровительство, стали развивать искусство, близкое народу.

Мы приближаемся к завершению одного из периодов истории на-

шей страны. Десятилетие процветания после великой мировой войны

— 543 —

закончилось, словно бы по естественному и неизбежному закону,

потрясающим крахом. После этого в течение десяти трудных лет мы

боролись, чтобы встать на путь выздоровления. Но выздоровление

еще не наступило, силы наши не окрепли, а вдали рисовалась, как

спасение, новая мировая катастрофа. Конец эры был совсем близко.

Словно совершая церемониал погребения этой эры (так теперь

кажется, когда оглядываешься назад) и закрывая ее летопись,

люди созывали собрания, чтобы чествовать некоторых из нас, сде-

лавших все возможное для выполнения доверенной нам миссии в

борьбе за сохранение мира на земле, хотя эта борьба и окончилась

поражением.

Никогда я не видел более сильного дождя, чем тот, который разра-

зился в Нью-Йорке 17 мая 1940 года. Небо раскалывалось на части,

улицы превратились в реки; мы думали, что никто не осмелится

выйти из дому. И тем не менее зал нью-йоркского Пифиан-холла был

заполнен до отказа. Да это и не удивительно, сказал бы всякий, кто

видел программу вечера или узнал людей, сидевших в президиуме.

Вот их имена:

Макс Вебер,

Билл Гроппер,

Тамирис,

Луис Меррилл,

Джозеф Кэрран,

Поль Мэншип,

Вильялмур Стефансон,

Мюриел Дрейпер,

Лайонел Стэндэр,

Луис Унтермейер,

Уилл Гир,

Рэй Лев,

Джош Уайт,

Бэрл Ивз,

Эрл Робинсон,

Эли Сейгмейстер,

Хейзел Скотт,

Алманак Сингерс,

Поль Робсон.

Мы собрались не столько для того, чтобы чествовать какое-то лицо,

в данном случае меня, сколько для того, чтобы продемонстрировать

нашу общую приверженность определенным принципам. Мое ответ-

ное благодарственное письмо было посвящено этим принципам; я за-

верял аудиторию, что буду верен им. В подаренном мне государствен-

ном флаге США я видел символ нашей родины — обетованной страны

демократии, где были обещаны жизнь, свобода и счастье для всех

граждан; в домашнем флаге Асгора — символ всего того, что должно

входить в понятие домашнего очага, и в бронзовом барельефе, изобра-

жающем флаг (работа скульптора Роберта Кронбача) — символ глу-

бокой связи между всяким искусством, домашним очагом, родиной

и жизнью.

Я благодарил своих друзей «за выраженную ими солидарность, за

веру в то, что мы считаем истиной, за решимость стоять вместе, до-

биваясь торжества этой истины; за то воодушевление, которое я раз-

делял с ними».

— 544 —

«Я хочу, — писал я далее, — чтобы мои слова благодарности зву-

чали как обещание. Вместе с тем ни я и никто из нас не могут дать

иных обещаний, кроме одного: шагать в ногу с великим рабочим

движением, частью которого мы являемся. Вот это я обещаю».

А теперь, раз уж мы начали обозревать трофеи Кента, позвольте

мне вернуться к зиме 1938/39 года в Нью-Йорке и рассказать о том,

как я пренебрег одним ученым дипломом и достиг вместо него новых

почестей. «Согласны ли вы выступить в качестве почетного оратора

на обеде бывших питомцев школы Хорэса Манна?» — спрашивалось

в адресованной мне телеграмме. — «С удовольствием выступлю», —

ответил я.

Президент Колумбийского университета Николас Мэррей Батлер

старел, и ходили слухи о его возможной отставке. Одним из наиболее

вероятных кандидатов на его пост был декан педагогического факуль-

тета Рассел. Очень желая, видимо, получить это назначение, декан

стремился привлечь к себе внимание общественности нападками на

«красных» и на рабочее движение: совету попечителей, во власти

которого было дать Расселу эту синекуру, такие выступления не

могли не нравиться. Как бывший питомец школы Хорэса Манна,

Рассел тоже присутствовал на банкете в качестве почетного гостя.

Я сидел по правую руку от него, рядом со мной справа сидел умней-

ший и остроумнейший Джон Кирэн. Кто еще был тогда за столом и

что мы ели и пили, о чем разговаривали и над чем смеялись, — ни-

чего этого я не помню. Не помню я и ни одной речи кроме той, кото-

рую произнес декан Рассел. Он говорил о просвещении и благах,

которое оно несет, об осчастливленных просвещением людях, вроде

нас, что сидели за столами в своих белоснежных сорочках и черных

галстуках. Говорил также о необходимости образования взрослых

среди всех классов населения и о том, как нам занять в этом деле

ведущую роль. Затем ему поднесли микрофон, и он в течение пятна-

дцати минут распространялся об опасности, которая будто бы угро-

жает нам со стороны «красных» и рабочих, — речь эта передавалась

тут же по радио.

Если бы я еще много лет назад не избавился от компании того

противного парня, «Моего Лучшего Я», то все, что произошло потом,

я мог бы свалить на него. Но поскольку он отсутствовал, мне прихо-

дится взять вину на себя.

Меня до глубины души возмутила эта абсурдная, неистовая речь

Рассела, подражавшего Геббельсу. Не знаю, что я собирался говорить

перед тем, как выступил Рассел; помню только, что, когда мне было

предоставлено слово, я хотел достичь одного: исправить зло,

причиненное истине, и сделать это в изящной, непринужденной

форме.

Словно бы рассказывая забавный анекдот, я описал своим слуша-

телям историю своего пребывания в школе Хорэса Манна, заявив при

18 Рокуэлл Кент

— 545 —

этом, что оно не дает мне права считать себя подлинным питомцем

школы; рассказал и о том, как впоследствии дирекция школы пред-

ложила мне диплом и как я от него отказался. Услышав это призна-

ние, декан Рассел вскочил с места и со смехом сказал:

— Что ж, мистер Кент, я думаю, что мы можем поправить это

дело сейчас же!

— Благодарю вас, декан, — ответил я, — но я думаю, что нам

лучше с этим делом повременить. Я рассказал еще не все.

Потом я начал говорить об образовании взрослых рабочих, о поли-

тическом просвещении и гражданском долге, о демократии, осущест-

вляемой в наших рабочих профсоюзах. Затем я перешел было к во-

просу о «красных», как вдруг из-за одного из столов послышался гул:

часть гостей зашумела, стараясь помешать мне говорить. Я замолчал.

На мгновение в зале воцарилась тишина.

— У меня нет никакого желания, — сказал я, обращаясь ко всей

аудитории, — говорить то, чего никто не хочет слушать. Если вы хо-

тите, чтобы я не говорил, то я не буду.

— Продолжайте, продолжайте! — раздались голоса, и все стали

призывать к порядку компанию, старавшуюся сорвать мое выступ-

ление.

Я говорил долго — говорил о деятельности наших либералов и «ле-

вых», об их существенном значении для нашей демократии, с одной

стороны, и о силах, которые противодействуют им и преследуют их —

с другой; при этом я провел параллель между этими силами и евро-

пейскими фашистами. Гости вели себя учтиво и выслушали меня до

конца. Когда я кончил, меня щедро наградили аплодисментами.

Однако все, кто был близ меня за почетным столом, кроме Кирэна,

разговаривать со мной избегали.

После банкета, когда я собирался уходить, ко мне подошли два

пожилых человека. Один из них отвел меня в сторону и пожал руку:

— Мистер Кент, я хочу заверить вас, что согласен со всем, что вы

сказали... Я преподаватель истории в школе Хорэса Манна.

Второй мужчина, держа мою руку в своих, ограничился следую-

щими словами:

— Хочу пожать руку честного человека.

Чем же кончилась история с вручением мне диплома школы Хорэса

Манна? Да ничем! Декан, видимо, забыл о своем предложении.

Ну, а теперь, когда меня уже назвали «благороднейшим человеком»

и возвели на все почетные пьедесталы, настало время столкнуть меня

с них. Пусть эту миссию выполнит Ла Гардиа.

— Мистер Кент, — сказал мне один знакомый, весьма влиятельный

человек. — Вас непременно надо представить мэру! И я берусь это

устроить.

— 546 —

Так была организована моя встреча с досточтимым мэром. В при-

емной ожидало много народу, но как только я назвал свою фами-

лию, так сразу же был приглашен в его кабинет. Мэр быстро встал

со стула, вышел из-за стола и встретил меня на полпути от двери,

протягивая руку в знак приветствия.

— Проходите, пожалуйста, и садитесь, — сказал он.

Я прошел и сел. Вскоре мы уже весело болтали, словно старые

друзья.

— Мистер Кент, — сказал мэр, — я хочу рассказать вам одну за-

бавную историю. Послушайте, в каких дураках я остался: за не-

сколько минут до того, как вы пришли, я посмотрел в свой календарь

и прочел следующую запись: «Одиннадцать тридцать, Рокуэлл Кент».

Вызываю секретаря и спрашиваю: «Скажите, кто такой этот Рокуэлл

Кент?» Секретарь отвечает: «Как, разве вы не знаете? Да это же зна-

менитый дирижер!» Честное слово, Кент, смейтесь надо мной сколько

угодно, но я и вправду не знаю, кто вы такой.

А вы, читатели, можете биться об заклад, что я так и оставил

мэра в полном неведении.

18*

ETOM 1939 ГОДА, ЖИВЯ В АСГОРЕ,

я, когда мог, дописывал гренландские картины, все расширяя «кол-

лекцию Кента», и работал на открытом воздухе, а осенью принял

небольшое поручение — прочитать между делом текст намеченной

к выпуску книги «Всемирно известные произведения живописи» и

изложить издательству свои замечания. За эту работу мне было обе-

щано сто долларов. Я прочел рукопись, вернул ее издательству, напи-

сав, что к печати она не годится. Деньги мне выплатили, и я полагал,

что дело кончено. Однако несколько недель спустя, явившись в то

самое издательство («Уайз и компания»), чтобы обсудить какой-то

вопрос (кажется, речь шла о форзацах для одной книги), я заглянул

к помощнику редактора и, сидя в его маленьком кабинете, обратил

внимание на печатную афишу, в которой было сказано: «Всемирно

известные произведения живописи» — под редакцией Рокуэлла Кента».

Я не верил собственным глазам.

— Что это? — воскликнул я, потянувшись к афише.

Но помощник редактора оказался проворнее меня. Схватив афишу,

он перевернул ее изнанкой кверху.

— Да ничего особенного, право же, ничего, — ответил он в явном

замешательстве. — Я собирался поговорить с вами об этом... Садитесь,

мистер Кент, садитесь. Видите ли, мы намеревались приплатить

вам еще...

Шепнув что-то сидевшей рядом стенографистке, он отправил ее

с каким-то поручением.

— Да, да, мистер Кент, — снова заговорил помощник редактора, —

мы готовы выплатить вам какую-то сумму еще; как же, как же, ко-

нечно!..

Но я уже не слушал. Мне стало ясно, что значила эта афиша;

мошеннический трюк издателей и их уверенность, что они под-

купом заставят меня молчать, привели меня в ярость. Не помню,

что я отвечал помощнику редактора, но не успел я кончить

свою тираду, как в кабинет возвратилась девушка и подала

ему чек.

— 548 —

XIX ПИСЕМ ВСЕ НЕТ

— Вот, смотрите, — прервал меня он. — Здесь тысяча долларов.

Я же говорил, что мы не собирались вас обидеть... Тысяча долларов

не будет для вас лишней, не так ли? Возьмите ее, мистер Кент!

Но я уже шагал к двери.

— Подождите! Прошу вас, мистер Кент, подождите минутку. Дело

в том, что мы уже затратили большие деньги на рекламу этой книги.

О ее выходе в свет уже объявлено. Теперь мы обязаны ее выпустить...

Нет, нет, мистер Кент, не уходите! Как нам с вами встретиться? Наш

председатель хотел бы поговорить с вами. Только укажите время.

Когда мы можем повидаться?

— Нам незачем видеться, — ответил я. — И попробуйте продать

хоть один экземпляр этой книги с указанием, что она выпущена под

моей редакцией! Я буду таскать вашу проклятую фирму по судам

до тех пор, пока она не лишится последнего цента.

Сказав это, я захлопнул за собой дверь.

В тот день у меня было множество разных дел в городе, и куда бы

я ни являлся, всюду мне говорили, что мне звонят по телефону из

издательства «Уайз и компания». Да, они прилагали отчаянные ста-

рания, чтобы только встретиться со мной! Не знаю, как им удалось

напасть на мой след, но уже к вечеру, когда я беседовал с кем-то

в крошечной комнатке профсоюза художников, туда вошли предста-

вители «Уайз и компания»: один — низкорослый, тот самый, с кото-

рым я уже разговаривал, и другой — высокий и солидный, председа-

тель правления фирмы.

— Вон отсюда! — закричал я. Вскочив со стула, я вытолкнул их

в коридор.

— Но нам надо поговорить с вами! — взмолились они. — Нельзя ли

сейчас? Или лучше попозже, вечером? Вы говорите, что едете в

Вашингтон? Хорошо, мы поедем вместе с вами!

Наконец, чтобы избавиться от этих людей, я сказал им, что они

могут поговорить с моим зятем, издателем. Да, ответил я на их недо-

уменный вопрос, зять уполномочен вести переговоры от моего имени.

Они ушли; позвонив зятю, я поехал в Вашингтон.

Когда я вернулся, зять сказал:

— Ну и потратил же я времени с этими людьми! Однако есть одно

предложение, которое они принимают. Теперь решение за вами. Если

вы согласны написать заново всю книгу — пишите, как хотите и что

хотите, без всяких ограничений — и через десять дней представите

рукопись, готовую к печати, то они заплатят вам десять тысяч долла-

ров. Если вы пойдете на это, то завтра в восемь утра у меня на квар-

тире будет председатель правления, чтобы подписать договор и вы-

дать пять тысяч долларов аванса. Нет, встречаться с ним вам нет

нужды. Ну как? Беретесь вы за эту работу?

Я согласился. Затем позвонил одному человеку, сел в поезд и по-

ехал домой.

— 549 —

Рисунок для суперобложки к «Декамерону» Боккаччо. 1949

Молодой Боб Геллер, с которым я незадолго до того познакомился

и очень сдружился, недавно блестяще закончил Гарвардский универ-

ситет, где специализировался в области изящных искусств. Он был

слишком честолюбив и слишком горячо мечтал о творческой работе,

чтобы довольствоваться службой в каком-нибудь музее (на протяже-

нии десяти лет, последовавших за окончанием университета, он был

награжден премией Пибоди и почти всеми другими премиями, суще-

ствующими в области радиовещания, и стал одним из ведущих редак-

торов в радиовещательной компании «Колумбия»). В тот момент, за

неимением лучшего, он временно работал в качестве организатора

в профсоюзе художников.

Вот этому Бобу Геллеру я и позвонил. Первым же поездом, следо-

вавшим на север, он приехал ко мне. Усадив за работу двух стено-

графисток, мы вместе с Бобом создали книгу.

Мой дом превратился в настоящую фабрику! Посреди гостиной мы

поставили длинный стол, за которым трудились обе наши стеногра-

фистки. По всему полу были разложены справочники — в моей биб-

лиотеке их было достаточно. О том, как писать книгу, мы не совето-

вались; на это не оставалось времени. Мы присаживались к столу,

— 550 —