Кент Рокуэлл. Это я, Господи!

Подождите немного. Документ загружается.

E СТРЕМИТЕСЬ НАВЯЗЫВАТЬ СЕБЯ ПУБ-

лике», — этот призыв Чейза к молодым художникам был столь же

здрав, сколь — в отношении большинства из нас — бесполезен, ибо

тщетно говорить детям, чтобы они не лазили в банку с вареньем. Ес-

ли, закончив картину, вы не гордитесь ее совершенствами, вам надо

дать хорошую взбучку за то, что вы объявили ее законченной. А ес-

ли убеждение в совершенстве картины не побуждает вас показать ее

миру, значит, вы просто не испытываете настоящей гордости за свое

творение.

Результатом полного удовольствий и напряженной работы лета в

Дублине явились две картины, которыми я достаточно гордился, чтобы,

невзирая на совет Чейза, не представить их на рассмотрение жюри

зимней выставки Национальной академии. Одна из картин изобра-

жала дублинский пруд в тихий вечер, с отражением в воде темных

лесистых берегов; другая — скалистый кряж и вершину горы Мона-

днок. Известие, что обе картины приняты, было большой радостью

для меня и всей семьи. Но какое волнение охватило нас, когда на

официальном вернисаже мы увидели, что обе работы вывешены в

главном зале и притом на шнурах! А когда в первые же несколько

дней обе картины оказались проданными — «Дублинский пруд»

Смит-колледжу, а «Монаднок» Чарлзу Юингу, — чаша моей радости

переполнилась до краев и вместе с ней мой кошелек.

Что ж удивительного в том, что упоение этим успехом в середине

зимы заслонило в моем сознании всякое воспоминание о том, что я

делал той осенью, в начале зимы и весной следующего года?

Я почти уверен, что снова вернулся к занятиям в школе, конечно,

в студии Генри, а может быть, и у Миллера. Я помню, что школа —

так называемая Нью-Йоркская школа искусств — в тот год зачислила

меня преподавателем. Помню также, что администрация школы вовсе

не просила меня преподавать. Художник — а я в глубине души стал

считать себя таковым — в отличие от лиц других профессий не может

перестать учиться, и хотя постепенно в его работе место советов и

указаний со стороны начинает занимать уверенность в своих собст-

— 121 —

XVIII ТЭРРИТАУН

венных силах, нужда в постоянной практике остается незыблемой.

Спешу добавить: имеется в виду не практика за счет других, являю-

щаяся счастливой прерогативой адвокатов, врачей, дантистов и им

подобных, а практические занятия, за которые платит сам худож-

ник, — работа в художественной школе или с натурщиком. Я убеж-

ден, что все молодые художники, вступающие в жизнь, гораздо

в большей степени поражены своим невежеством, чем упоены знани-

ями, полученными в школе. Хотя мне уже за семьдесят, я и сейчас

ему поражаюсь.

По мере того как я и, разумеется, друзья моих прежних лет обре-

тали зрелость, наши пути, наши убеждения неизбежно должны были

разойтись. Несмотря на то, что моя дружба с Блейном Юингом, дер-

жавшаяся главным образом на общем интересе к спорту, продолжа-

лась, я стал все реже встречаться с его семьей. Самодовольство и без-

различная терпимость этих набожных католиков, глубоко консерва-

тивных в своих убеждениях и политических взглядах, воспринимались

мной, открывателем и глашатаем новых истин, как нечто враждеб-

ное. Это ощущение у меня все углублялось и росло. Мне нужно было

нечто большее, чем благодушная терпимость; я искал и в конце кон-

цов нашел это нечто.

В жизнь сонной лощины, где приютился Тэрритаун, вторгалась

индустрия: ее олицетворяла компания «Максвэлл-Брискоу», выпу-

скавшая автомобили марки «Максвэлл». Сбытом в этой компании ве-

дал молодой человек, родом из Филадельфии, по имени Карл Келси.

Вместе с двумя своими сестрами он переехал в наш город. Познако-

мившись с этой семьей вскоре после ее переезда, я близко сошелся с

ней, а дружба со старшей из сестер — Мери — переросла в глубокое

чувство взаимного уважения и привязанности, которое осталось у

меня счастливым воспоминанием на всю жизнь. Кажется, я не встре-

чал более благородной натуры. Мери поддерживала и развивала во

мне все истинно хорошее и доброе; если к нашему общему поклоне-

нию романтическим и глубоко гуманным поэтам викторианской эпо-

хи и примешивалась несколько расплывчатая сентиментальность, это

объяснялось нашей молодостью и отсутствием опыта. Мери была на

год-два старше меня. Достоинство и благородство, с которым она дер-

жалась, выражали редкие качества ее натуры, а теплота, звучавшая

в ее глубоком и ясном голосе, и манера говорить — обаяние ее ума и

сердца. Семейство Келси! Не удивительно, что я почти не выходил из

этого дома!

В то время по всем дорогам нашей округи разъезжали автомашины

марки «Максвэлл», проходившие заводские испытания. В связи с

этим я пережил немало приятных минут из-за выходок моей кобылы

Китти. До того дня, когда она в панике вздумала перескочить через

каменную изгородь у дороги, я не знал, что скачки с препятствиями

входят в число ее — да и моих — специальностей. Но я был тогда мо-

— 122 —

Попутный ветер. 1931

лод, и это мне нравилось. Более того, в том нежном возрасте я был

настолько старомоден, что, предпочитая экипаж, влекомый лошадью,

от души проклинал эти пыхтящие, дымящие и дребезжащие метал-

лические чудовища. И все же, так как я никогда в них не ездил,

радостное волнение охватило меня, когда Карл Келси предложил

мне поехать вместе с ним, Максвэллом, Брискоу и другими компань-

онами фирмы в Уилкс Барр в Пенсильвании на автомобильные гонки:

машины должны были состязаться, взбираясь на гору Отчаяние

Великана.

Ясно помню, что первый вечер путешествия мы провели в Нью-

Йорке в большом ресторане Пабста на Кругу, в отдельной комнате;

и нас самих и наших гостей собралось так много, что получился на-

стоящий банкет. Это был очень веселый вечер, все ели и пили, сколь-

ко хотели, и разговаривали. «Что вам налить, Рок? Стаканчик ви-

ски?» — «Благодарю, пива». — «Сигарету?» — «Спасибо, я не курю».

О, в те дни я был очень примерным юношей. Помните того зануду —

«Мое Лучшее Я»? Черт его побери, он вечно торчал рядом со мной.

Поэтому, когда мои спутники начали рассказывать несколько соле-

— 123 —

ные анекдоты, мне достаточно было лишь взглянуть на него, чтобы

я уже знал, что делать. Это было нелегко, но я решился. Вся компа-

ния на минуту смолкла, вдоволь насмеявшись после какой-то осо-

бенно удачной истории. «Мне не нравятся такие анекдоты, — сказал

я. — Не нужно их рассказывать». Какие же славные люди были эти

автомобильщики. Они исполнили мою просьбу без единого слова на-

смешки.

Мы рано выехали на следующее утро и не проехали и двух часов,

как начался дождь. Так как мы ехали в открытых туристских маши-

нах, то остановились в ближайшем городке, купили там очень много

белой клеенки и закутались в нее, как завертываются в плащи пончо.

В этом одеянии под проливным дождем, забрызганные дорожной

грязью, мы являли собой весьма любопытное зрелище для жите-

лей домов вдоль Джерсейского шоссе. Потом у нас закипела вода в

радиаторе. Мы остановились напротив маленького старого, поко-

сившегося домика, стоящего в поле в стороне от дороги, и я напра-

вился с ведром за водой. «Войдите», — ответил на мой стук женский

голос.

Я с радостью воспользовался приглашением. И увидел милей-

шую, симпатичнейшую старушку, которая с явным удовольствием

курила свою коротенькую глиняную трубочку. «Добрый вам день», —

сказала она с дружелюбным смехом. «Действительно добрый! Если б

можно было здесь остаться и никуда больше не ехать», — подумал я.

Но и гонки вверх по горе Отчаяние Великана стоили того, чтобы

их посмотреть. Собрались многие сотни зрителей, съехались, наверно,

сотни машин. Склон горы казался крутым, а дорога, посыпанная

гравием, такой скользкой, что трудно было себе представить, как ма-

шина может взять этот подъем. Тут же стояли машины участников

состязания — автомобили марки « Стивенс-Дьюриа», «Олд», «Уинтон»,

«Хаг», «Форд», «Максвэлл», а в группе машин с паровыми двигате-

лями — «Уайт» и «Стэнли». Кто выиграл гонки и кто вовсе не смог

одолеть подъем, я совершенно не помню. Но я не забыл машину

«Стэнли». Как она была похожа на ракету, оставляя за собой длин-

ный хвост пара и облако пыли и гравия! Она не въезжала на гору.

Она взлетала на нее.

Да, это было чудесное путешествие, а гонки вверху по горе не

только показали всем, на какие чудеса уже способен автомобильный

мотор, но и приоткрыли завесу над будущим. Но — да будет мне по-

зволено сказать это — я все еще предпочитал автомашине экипаж с

лошадкой. И хотя впоследствии, лет через шестнадцать-семнадцать,

я скорее по слабости, чем по необходимости поддался соблазну и ку-

пил автомобиль модели «Т», все же в поездках верхом я слишком

хорошо ощутил то, что, может быть, и не совсем правильно назову

«объемностью мира»; я слишком уверился в бесконечности чудес

вдоль той дороги, по которой бежит лошадь или просто шагает пе-

— 124

—

шеход, — и поэтому никогда не признаю полностью, что «прогресс»

в скорости передвижения является каким-то особым благодеянием

для человечества.

Именно в этом месте нашего рассказа, когда, поставив автомобиль

на должное место, я снова оседлал свою кобылку, пришло время

исправить серьезный пробел в этом повествовании — я уже давно и

несколько болезненно его ощущаю. В этой книге слишком много го-

ворится обо мне и, наоборот, слишком мало о великих людях, кото-

рыми всегда изобилуют все по-настоящему значительные автобиогра-

фии. Сейчас мы поправим дело: я тоже встречался с великими

людьми.

Я уже упоминал, что нашим земляком и некоторое время близким

соседом был Джон Д. Рокфеллер-старший. Должен добавить, что он

был также близким соседом огромного количества людей, живших

на много миль вокруг Тэрритауна и далеко за холмами Покантико.

Так велико было его поместье. Рокфеллер скупал один дом за дру-

гим, участок за участком, скупал фермы, деревушки и большие по-

местья. А когда, как это иногда случалось, люди вроде Руфуса Уикса,

для которых дом был не просто зданием, а домашним очагом, отка-

зывались его продавать, м-р Рокфеллер имел возможность создать

вокруг земли непокорного соседа такую отвратительную обстановку,

нагромоздить такие бараки, свалки, кучи строительного мусора, по-

мойки, что в конце концов он добивался чего хотел. Поверьте, эти

промышленные магнаты — люди железной воли.

И вот, снеся дом, засыпав и разровняв опустевшие подвалы и по-

греба, взрыхлив плугом и бороной землю и бросив в нее семена,

Рокфеллер взрастил не «два побега травы, где раньше рос лишь

один», а миллионы побегов; целые луга и поля раскинулись теперь

там, где ничего не росло, а только стояли жилые дома. Он разбил

здесь просторный парк, а в центре его, высоко на холме, выстроил

себе дворец. К дворцу проложил автомобильные дороги и аллеи для

верховой езды. И, наконец, но уже на несколько лет позже, после

того как к дворцу подошла большая рабочая демонстрация, Рокфел-

лер окружил его высокой каменной стеной с колючей проволокой

и битым стеклом наверху; у входа вбил массивные каменные столбы,

навесил на эти столбы ворота чугунного литья и запер их. Но все

это, как я уже сказал, случилось позже. Сначала это был открытый

парк, в него мог войти всякий, кто пожелает.

Нужно добавить, что Рокфеллер устроил также поле для игры в

гольф, потому что, как и наш нынешний президент, он любил эту

игру.

И вот однажды прелестным утром я оседлал свою лошадку и на-

правился в парк Рокфеллера. Чтобы попасть на аллею для верховой

езды, нужно было проехать по дороге вдоль зеленого поля для игры

в гольф. В тот момент, когда я проезжал там, на поле стоял сам м-р

— 125 —

Рокфеллер, как раз бивший по мячу. Может быть, он сделал этот

удар, а возможно, просто выпрямился и посмотрел на меня, но так

или иначе Китти, бросив на Рокфеллера один-единственный взгляд,

вдруг заробела. Охваченная робостью, она ступила с дорожки на тра-

ву. Тогда Рокфеллер сказал мне: «Уберите, пожалуйста, лошадь с

газона».

Лишь потому, что я выполнил, и притом немедленно, то, о чем он

без особой нужды и с должной вежливостью попросил меня, оказался

таким коротким приведенный здесь разговор с великим человеком.

Но, во всяком случае, для одной главы в нем содержится достаточно

величия. Чтобы заключить эту главу, а вместе с ней и целый пе-

риод моей жизни, я вернусь к тому, с чего начал, — к студии Генри.

— Знаете, Кент, — сказал мне однажды Генри, — в штате Мэн есть

местечко, где, по-моему, вы с удовольствием будете писать. Это ма-

ленький островок, довольно далеко в море. Остров Монхеган.

И он стал рассказывать мне о таких скалах и таком бушующем

море, что я тут же загорелся желанием их увидеть. «Лучше заду-

шить младенца в колыбели, — сказал Уильям Блейк, — нежели раз-

будить в нем неисполнимые желания». Как бы я ни поступал в своей

жизни, я безусловно никогда не был душителем младенцев. Поэтому

в начале июня я отправился на Монхеган.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ,

рассказывающая о том, как наш герой высадился на ма-

леньком куске суши, окруженном морем, и, обнаружив,

что ему многое неведомо, ступил на трудный путь позна-

ния; повествующая о любви и женитьбе; об искушении

и попытке к бегству; об открытиях на Ньюфаундленде и

об удовольствиях, опасностях и тяготах, которые таит

Нью-Йорк; об искусстве — очень много об искусстве — и

об исчезновении на один год.

Северный ветер. Из книги «Дикий край»

ОНХЕГАН В ШТАТЕ МЭН, МАЛЕНЬ-

КИЙ островок, расположенный на 43° 46' северной широты и 69° 19'

западной долготы, примерно в десяти милях от ближайшего берега

материка и в двадцати милях от Бутбей-Харбора, откуда отправля-

лось почтовое судно.

События, которые мы сейчас описываем, происходили в полдень

в начале июня 1905 года. Монхеганское почтовое судно — старая

слабосильная шхуна «Усилие» — стояло в Бутбейской гавани, гото-

вое, судя по тому, что мешок с почтой был уже погружен на борт

и запрятан в каюту, отдать концы и поднять паруса. Вот, наконец,

на борт ступил единственный пассажир, заработал мотор; шатав-

шийся у причала без дела парень отвязал конец, и судно медленно

и с трудом, как будто оправдывая свое название, отплыло от при-

стани. В этот момент, когда у нас впереди бог знает сколько сво-

бодного времени, так как рейсами нашей шхуны не ведает никто,

кроме бога, — бросим взгляд на одинокого пассажира, ибо это как уже,

вероятно, догадался читатель, и есть не кто иной, как наш герой.

Я хотел бы обратить внимание на то невыгодное положение, в ко-

тором находится человек, пишущий автобиографию, если сравнить

его с беллетристом: забота о правилах хорошего тона и стремление

к истине мешают ему вызвать у читателя восхищение героем, не

говоря уже о любви к нему. Вообразите, например, нашего молодого

героя таким, каким он мог бы выйти, а один такой герой действи-

тельно вышел из-под пера самой популярной и любимой публикой

писательницы девятисотых годов Лауры Джин Либби:

«...высокий, светловолосый, широкоплечий молодой человек с зо-

лотистыми усиками, самый красивый из всех, каких они только

видели, в легком весеннем пальто, легком модном костюме и шел-

ковой шляпе».

Подумайте, пожалуйста, какое впечатление произвело бы на вас

подобное описание! Но ведь ясно, что, если бы даже наш герой и

был столь же великолепен, он не смог бы об этом сказать. А к тому

же великолепия-то у него вовсе и не было.

5 Рокуэлл Кент

— 129 —

I МОНХЕГАН

Так каков же он, наш герой? Давайте, посмотрим.

Родившись в июне 1882 года, он теперь уже достиг почти два-

дцати четырех лет. Он невысок, не более пяти футов и девяти дюй-

мов ростом; неширок в плечах, скорее сухощав — около ста сорока

пяти фунтов весом. Как и герой мисс Либби, он светловолос, но ему

не хватает прелестных золотистых усиков. У него карие глаза и вы-

сокий лоб (разумеется, это иносказание, имеющее целью скрыть при-

ближение лысины). У него благородный рот щедрого человека (та-

ким, с его точки зрения, и должен быть рот). Но вместе с тем у

нашего героя острый подбородок скупца, придающий ему, по словам

его матушки, вид утки, которая собирается закрякать. Могу доба-

вить, что он не носил шелковой шляпы и, судя по выгоревшим во-

лосам, вообще редко надевал головной убор.

По характеру или, скорее, по своему нравственному облику наш

герой в большей степени напоминал персонажей мисс Либби. Сход-

ство это было, разумеется, не природным, а привитым целыми по-

колениями героев, появившихся на свет в книгах Вальтера Скотта,

описанных Диккенсом, усовершенствованных Оптиком, Алжером и

Хенти и прославленных мисс Либби лишь для того, чтобы в конце

концов воплотиться в невидимом alter ego нашего героя — в его

«Лучшем Я». Девственное в своей сущности, незапятнанное грязью

человеческих слабостей, «нетронутое рукой человека», как сказали

бы мы с вами, если бы намеревались выставить его на продажу,

«Лучшее Я» нашего героя утешало себя лишь иллюзией чистой

совести и постоянно терзалось сознанием, что эта совесть не так уж

чиста.

Да, он согрешил, согрешил однажды, или — будем честны до кон-

ца — грешил в течение одной долгой ночи, перемежая грех с рыда-

ниями. Но все это было давно и недостойно воспоминания, во вся-

ком случае, днем. А сейчас глаза нашего путешественника — путе-

шественник это я, значит, мои глаза — прикованы к Монхегану, к

обетованной земле, очертания которой, далекие, но ясные, уже про-

ступают на горизонте, где сходится с небом темно-синяя гладь

океана.

Монхеган! Мы подплыли к бухте, мы вошли в нее, достигли га-

вани, пришвартовались, я спрыгнул на берег. С саквояжем в руках

я взбежал на холм и помчался по дороге к гостинице «Брэккет Ха-

уз». За две минуты я сбросил в комнате свой — как там называет

его мисс Либби? — ах да, свой «модный костюм», переоделся в

немодный и, как отпущенный со сворки щенок, выбежал на волю,

чтобы осмотреть и излазить, ощупать и обнюхать чудесный остров,

на который приехал.

Обогнув бухту, я добежал до крайнего юго-западного мыса ост-

рова, где прибой пенится вокруг скалы Рыбачки или разбивается об

утес Норманна; потом, миновав каменную лощину, перебрался через

— 130 —