Карлейль Т. История Французской революции

Подождите немного. Документ загружается.

ТЮИЛЬРИ

271

рит один из его биографов, — в негодовании

переправился за Рейн и стал обучать эми-

грантские полки. Когда однажды утром он

сидел в своей палатке, с расстроенным желуд-

ком и сердцем, в адском настроении, размыш-

ляя о том, какой оборот стали принимать

дела, некий капитан или субалтерн-офицер *

попросил принять его. Капитану отказывают;

он снова просит с тем же результатом и так

далее, пока полковник виконт Бочка-Мира-

бо, вспыхнув, как бочка спирта, не выхваты-

вает шпагу и не бросается на этого назойли-

вого каналью, но увы! он натыкается на

конец шпаги, которую назойливый каналья

поспешно обнажил, — и умирает. Газеты

называют это апоплексией и ужасным слу-

чаем» Так умирают Мирабо.

* Младший офицер (от лат. subalternus — подчи-

ненный, несамостоятельный).

О новых Мирабо ничего не слышно;

неукротимый род, как мы сказали, прекра-

тился со своими великими представителями.

Последнее часто наблюдается в истории

семейств и родов, которые после долгих

поколений посредственностей производят

какую-нибудь живую квинтэссенцию всех

имеющихся в них качеств, сияющую в каче-

стве мировой величины, и после того успо-

каиваются, словно истощенные, и скипетр

переходит к другим родам. Последний

избранник из рода Мирабо, избранник Фран-

ции — ушел. Это он сдвинул старую Францию

с ее основания, и он же, лишь своей рукой,

удерживал от окончательного падения гото-

вое рухнуть здание. Какие дела зависели от

одного этого человека! Он подобен кораблю,

разбившемуся внезапно о подводную скалу:

остатки его беспомощно несутся по пустын-

ным водам.

Книга IV

ВАРЕНН

Глава первая

ПАСХА В СЕН-КЛУ

По всем человеческим расчетам, француз-

скую монархию можно считать теперь погиб-

шей; она то продолжает исступленно бороть-

ся, то впадает в слабость, так как погас

последний разумный направляющий луч.

Остаток сил злополучные их величества

будут по-прежнему расточать, проявляя коле-

бание и нерешительность. Сам Мирабо жало-

вался, что они доверяли ему только наполо-

вину и наряду с его планом всегда имели

какой-нибудь свой. Лучше бы им давным-

давно открыто бежать с ним в Руан или куда-

нибудь еще! Они могут убежать и сейчас,

правда уже с неизмеримо меньшими шансами

на удачу, да и те будут постепенно убавляться

и придут к абсолютному нулю. Решайся,

королева; бедный Людовик не в силах

решиться ни на что. Приведи этот план бег-

ства в исполнение или же оставь его совсем.

Довольно переписываться с Буйе: какая

польза от советов и гипотез, когда кругом все

кипит неудержимой практической деятельно-

стью? Крестьянин в басне сидит у реки, дожи-

даясь, пока она не пересохнет: перед вами,

увы, не обыкновенная река, а разлившийся

Нил; в невидимых горах тают снега, и вода

будет прибывать до тех пор, пока всё, и вы на

том самом месте, где сидите, не будет зато-

плено ею.

Многое побуждает к бегству. Побуждает

голос прессы: роялистские газеты прозрачно

намекают на него как на угрозу; патриотичес-

кие органы яростно объявляют его чем-то

ужасным. Якобинское общество, становясь

все настойчивее, приглашает бежать! Как и

предсказывали, Лафайет и умеренные

патриоты вскоре отделяются от него и обра-

зуют новую ветвь — фейянов *; это вызывает

бесконечные публичные споры, в которых

победа, как это ни кажется невероятным,

остается за неумеренным Якобинским обще-

ством. Более того, со Дня Кинжалов мы виде-

ли, что самые решительные патриоты отк-

рыто вооружаются. Граждане, которым

отказано в «деятельности», что теперь в

шутку считается признаком некоторой тяже-

сти кошелька, не могут купить синих мунди-

ров и стать гвардейцами, но человек стоит

больше синего сукна; можно сражаться, если

нужно, в мундире любого цвета, а не то и

вовсе без него, как это делают санкюлоты.

Итак, пики продолжают ковать независимо

от того, предназначаются ли кинжалы усо-

вершенствованной формы, с зазубринами

«для вест-индского рынка» или нет. Люди

перековывают свои орала на шпаги, вместо

* 16 июля 1791 г. в связи с борьбой вокруг вопроса

о судьбе короля в Якобинском клубе произошел

раскол. Правая часть его официально порвала с

клубом и основала новый клуб, получивший (по

занимаемому им помещению) название Клуба фей-

янов. Клуб фейянов сделался политическим цент-

ром крупной буржуазии. Его лидерами стали

Лафайет, Байи и так называемый триумвират —

Барнав, Дюпор и Александр Ламет. В состав Клуба

фейянов вошло большинство членов Общества

1789 г. Фейяны установили высокие членские

взносы (до 250 фр.), обеспечивавшие их организа-

ции замкнутый характер. Левая часть якобинцев

требовала отречения короля от власти.

ВАРЕНН 273

того чтобы поступать наоборот, так как в

Тюильри денно и нощно заседает так назы-

ваемый австрийский комитет * (Comité Autric-

hien). Патриоты на основе подозрений и наб-

людений знают это слишком хорошо! Если

король сбежит, не произойдет ли тогда

австрийско-аристократического вторжения,

резни, возвращения феодализма, войн хуже

гражданских? Сердца людей полны горя и

безумного страха.

Немало хлопот причиняют и диссентер-

ские священники. Изгнанные из своих при-

ходских церквей, где они заменены священни-

ками, избранными, согласно конституции,

народом, эти несчастные укрываются в жен-

ских монастырях или иных подобных убежи-

щах; по воскресеньям они собирают там анти-

конституционно настроенных субъектов, вне-

запно сделавшихся набожными

, и совер-

шают или притворяются со своим тупым

упрямством, что совершают богослужение

назло патриотам. Диссентерские священники

проходят со святыми дарами по улицам к уми-

рающим, видимо желая быть убитыми, но

патриоты не исполняют этого желания.

Однако венец мучеников им все же удается

получить: они принимают мученичество не

смерти, а сечения плетьми. Туда, где непо-

корные совершают свое служение, являются

патриоты и патриотки с крепкими ореховыми

хворостинами и пускают их в ход. Закрой гла-

за, читатель, не смотри на бедствие, отлича-

ющее это несчастное время, когда в самом

мученичестве не было искренности, а было

только лицемерие и шарлатанство! Мертвая

католическая церковь не может оставаться

мертвой, нет, ее гальванизируют, заставляя

вернуться к отвратительнейшему подобию

жизни, — зрелище, перед которым, как мы

говорили, человечество закрывает глаза.

Ибо патриотки берут розги и под хохот окру-

жающих весело секут священников по широ-

ким задам, а кстати, увы, и опрокинутых

* Намек на придворную партию во главе с короле-

вой Марией Антуанеттой.

монахинь, с cotillons retrousés! Национальная

гвардия делает что может; муниципалитет

взывает «к принципам терпимости», отводит

для богослужений диссентеров церковь

театинцев (Théatins), обещает им покрови-

тельство. Но тщетно: на дверях этой церкви

появляется плакат, а над ним вывешивается

наподобие fasces плебейских консулов пучок

розог! Пусть принципы терпимости приме-

няют как знают, но ни один диссидент не дол-

жен совершать богослужения — таков пле-

бисцит по этому делу, хотя и невысказанный,

но непреложный, как законы мидян и персов.

Упрямым диссентерским священникам запре-

щено давать приют даже частным образом:

Клуб кордельеров открыто обвиняет самого

короля в нарушении этого постановления

Многое побуждает к бегству, но, пожалуй,

всего более то, что оно стало невозможным.

15 апреля объявлено, что Его Величество,

который сильно страдал в последнее время от

простуды, хочет насладиться несколькими

днями весенней погоды в Сен-Клу. Он хочет

там встретить Пасху, неужели даже с непо-

корными антиконституционными диссидента-

ми? Не думаете ли вы, что он замышляет про-

браться в Компьен, а оттуда к границе? Это и

в самом деле могло бы случиться: ведь короля

сопровождают только два пикера, которых

легко подкупить! Во всяком случае возмож-

ность соблазнительна. Рассказывают, что

тридцать тысяч рыцарей кинжала караулят в

лесах; да, скрываются в лесах, и именно трид-

цать тысяч, ведь людское воображение ничем

не связано. И как легко могут они, напав на

Лафайета, отнять наследственного предста-

вителя и умчаться с ним, словно столб вихря,

куда угодно! Довольно! Лучше не отпускать

короля в Сен-Клу. Лафайет предупрежден и

принял меры. Ведь рискует не он один, а вся

Франция.

Наступил понедельник 18 апреля, день, на

который назначен отъезд на Пасху в Сен-

Клу. Национальной гвардии уже отданы при-

казы; первая дивизия в качестве авангарда

выступила и, вероятно, уже прибыла на

274 КОНСТИТУЦИЯ

место. Говорят, что Maison bouche (придвор-

ная кухня) в Сен-Клу спешит с приготовле-

нием обеда для королевской семьи. Около

часа королевский экипаж, запряженный

четырьмя парами вороных, величественно

въезжает на площадь Карусели, чтобы при-

нять августейших пассажиров. Но вдруг с

соседней церкви Сен-Рок раздается звон наба-

та. Уж не украли ли короля? Он уезжает?

Уже уехал? Толпы народа наполняют пло-

щадь Карусель: королевский экипаж все еще

стоит и, клянусь небом, останется стоять!

Выходит Лафайет в сопровождении адъ-

ютантов и протискивается между группами

людей, стараясь успокоить их красноречи-

выми речами. «Taisez-vous (молчите), —

отвечают ему, — король не должен уезжать».

У одного из верхних окон появляется чело-

век, и десять тысяч голосов кричат и вопят:

«Nous ne voulons pas que le roi parte!» (Мы не

хотим, чтобы король уезжал!) Их величества

сели в экипаж. Раздаются удары кнутов, но

двадцать рук патриотов хватаются за каждую

из восьми уздечек — и лошади становятся на

дыбы. Толкотня, крики, брань, но экипаж ни

с места. Тщетно Лафайет сердится, негодует,

убеждает; патриоты, охваченные безумным

страхом, ревут вокруг королевского экипажа,

волнуясь, как бурное море, от этого патрио-

тического страха, перешедшего в неистов-

ство. Не хочет ли король бежать в Австрию,

чтобы, подобно горящей ракете, зажечь бес-

конечный пожар гражданской войны? Оста-

новите его, вы, патриоты, во имя самого

Неба! Грубые голоса страстно обращаются к

самому королю. Привратника Кампана и дру-

гих придворных служителей, прибежавших,

чтобы подать помощь или совет, хватают за

перевязи и швыряют взад и вперед весьма

опасным образом, так что Ее Величеству

приходится горячо молить за них из окна

кареты.

Приказания нельзя ни расслышать, ни

исполнить; национальные гвардейцы не зна-

ют, что делать. Гренадеры центра из баталь-

она Обсерватории находятся здесь, но не по

службе, а, увы, в полумятежном состоянии;

они произносят грубые, непокорные речи,

грозятся стрелять в конных гвардейцев, если

те тронут народ. Лафайет то садится на

лошадь, то слезает с нее, бегает, запыхав-

шись, убеждает, доходит до крайней степени

отчаяния. Это продолжается час или три

четверти, «семь четвертей часа» по часам

Тюильри! С отчаяния Лафайет готов

добиться проезда хотя бы при помощи пушеч-

ного жерла, если прикажет Его Величество.

Но их величества по совету друзей-роялистов

и врагов-патриотов выходят из экипажа и уда-

ляются с тяжелым сердцем, негодуя и отказы-

ваясь от своего намерения. Повара в Сен-Клу

могут съесть приготовленный обед сами. Его

Величество не увидит Сен-Клу ни сегодня, ни

когда бы то ни было

Итак, трогательная басня о пленении в

собственном дворце стала печальной реаль-

ностью. Король жалуется Собранию, муни-

ципалитет совещается, предлагает петиции,

адреса; секции отвечают мрачным, коротким

отказом. Лафайет оставляет свою должность,

появляется в штатском сюртуке цвета соли с

перцем, и убедить его вернуться на прежний

пост удается только через три дня, да и то

неслыханными мольбами: национальные

гвардейцы становятся перед ним на колени,

заявляя, что это не лесть и они свободные

люди, преклонившие колени перед статуей

Свободы. Гренадер центра из батальона

Обсерватории распускают — на самом деле,

впрочем, все они, кроме четырнадцати, зачи-

сляются под новым названием в другие гарни-

зоны. Король вынужден провести Пасху в

Париже в глубоком размышлении об этом

странном положении вещей, но теперь он

почти решил бежать, так как желания его

усилились вследствие затруднений.

Глава вторая

ПАСХА В ПАРИЖЕ

Проект бегства возникал в голове короля, по-

видимому, уже более года назад, с марта 1790

ВАРЕНН

275

года, и время от времени складывался в неко-

торое подобие намерения, но не одно, так

другое препятствие постоянно заставляло его

испаряться. Ведь это такое рискованное дело,

которое способно привести к гражданской

войне, а главное — дело, требующее усилий.

Сонливая лень здесь не уместна: если хочешь

бежать, и не в кожаной vache, то нужно дей-

ствительно пошевеливаться. Уж не лучше ли

принять их конституцию и выполнять ее так,

чтобы все убедились в ее невыполнимости?

Лучше или нет, во всяком случае легче. Ввиду

всех затруднений оставалось бы сказать: на

дороге лев лежит, смотрите, ваша конститу-

ция не может действовать! Сонной личности

не требуется усилий, чтобы подражать смер-

ти, — госпожа Сталь и друзья свободы давно

уже наблюдают в королевском правитель-

стве: оно живет faisant la mort (притворяясь

мертвым).

Но что же может выйти из этого теперь,

когда возбужденное препятствиями желание

сложилось в определенное намерение и

мысль короля уже не колеблется между двумя

решениями? Предположим, что бедный

Людовик благополучно прибыл к Буйе; что в

сущности могло бы ожидать его там? Раздра-

женные роялисты отвечают: многое, всё. Но

холодный разум возражает: немногое, почти

ничего. Разве лояльность не закон приро-

ды? — спрашивают первые. Разве любовь к

своему королю и даже смерть за него не слав-

ный долг всех французов — за исключением

этих немногих демократов? Пусть эти демо-

кратические строители конституции посмо-

трят, что они сделают без своего краеуголь-

ного камня; и Франция вырвет на себе воло-

сы, потеряв своего наследственного предста-

вителя!

Итак, король Людовик хочет бежать;

нельзя только ясно понять, куда. Не похож ли

он на мальчика, обиженного мачехой, кото-

рый в раздражении убегает куда глаза глядят,

терзая отцовское сердце? Бедный Людовик

бежит от известных невыносимых несчастий

К неведомому смешению добра и зла, окра-

шенному надеждой. Он уходит, как уходил,

умирая, Рабле, искать великое Быть может

(je vais chercher un grand Peut-être!). Нередко

бывает вынужден поступать так не только

обиженный мальчик, но и взрослый, мудрый

муж в непредвиденных случаях.

К тому же нет недостатка в побуждениях и

обидах со стороны мачехи, чтобы поддержи-

вать это решение на надлежащей высоте.

Мятежные беспорядки не прекращаются; да и

как могли бы они в самом деле прекратиться

без авторитетного заклинания, при возмуще-

нии, которое по самому существу своему без-

донно? Если прекращение мятежа должно

быть ценой за спячку короля, то он может

проснуться, когда хочет, и упорхнуть.

Заметьте, во всяком случае, какие уловки

и извороты делает мертвый католицизм,

искусно гальванизированный, — отврати-

тельное и вместе с тем жалкое явление! При-

сяжные и диссентерские священники со

своими бритыми головами всюду яростно

борются или прекращают борьбу только для

того, чтобы готовиться к новому сражению.

В Париже битье плетьми продолжается, пока

в этом есть надобность; напротив, в Морбига-

не, в Бретани, где не было бичевания, кре-

стьяне берутся за оружие, поднятые барабан-

ным боем с церковных кафедр, и бунтуют,

сами не зная, почему. Посланный туда гене-

рал Дюмурье находит все в состоянии тем-

ного брожения, однако убеждается, что мно-

гое еще можно сделать разъяснениями и

соглашениями

Зато примите к сведению следующее: его

святейшество Пий VI счел за благо отлучить

от церкви епископа Талейрана! Конечно,

поразмыслив, мы признаем, что нет живой

или мертвой церкви на земле, которая не

имела бы несомненнейшего права отлучить

Талейрана. Папа Пий имеет право и может

сделать это. Но несомненно, вправе посту-

пить по-своему и отец Адам, ci-devant маркиз

Сент-Юрюг. Посмотрите на пеструю, ору-

щую толпу, собравшуюся 4 мая в Пале-Руа-

яле; среди нее возвышается отец Адам, зыч-

276

ноголосый Сент-Юрюг, в белой шляпе, кото-

рого все видят и слышат. Его сопровождают,

как говорят, журналист Горса и многие дру-

гие из умытого класса, так как власти не

хотят вмешиваться. Толпа несет высоко над

головами Пия VI в мантии и тиаре, с ключа-

ми — эмблемой апостольской власти; он сде-

лан в натуральную величину из решеток и

горючей смолы. Несут также Руаю, друга

короля, изображенного с кипой газет: это

осужденные номера «Ami du roi», достойное

топливо для жертвоприношения. Произно-

сятся речи, совершается суд, и громогласно

объявляется на все четыре стороны приго-

вор. Затем среди великого ликования под лет-

ним небом осуществляется сожжение его свя-

тейшества из решеток и смолы вкупе с сопут-

ствующими жертвами, возносится в пламени

и рассыпается в пепел рассыпавшийся папа:

право или сила со всех сторон, хорошо ли,

худо ли, выполнили свое дело как могли

Однако какой длинный путь пришлось нам

пройти, начиная с Мартина Лютера * на база-

рной площади Виттенберга до маркиза Сент-

Юрюга в парижском Пале-Руаяле, и в ка-

кие странные области завел он нас! Ни-

какая власть не может теперь вмешаться.

Даже сама религия, печалящаяся о таких

вещах, должна в конце концов спросить се-

бя: что общего у меня с ними?

Вот каким необычным образом кувыр-

кается и прыгает мертвый, искусно гальвани-

зированный католицизм! Ибо если бы чита-

тель спросил о том, что, собственно, пред-

ставляет собой предмет спора в данном слу-

чае: какая разница между ортодоксией, или

моим учением, и гетеродоксией, или твоим

учением, то ответ гласил бы: мое учение

заключается в том, что верховное Нацио-

нальное собрание может уравнять права епис-

копства, что уравненный в правах епископ,

раз вера и требники оставлены нетронутыми,

* Мартин Лютер (1483—1546) — выдающийся

деятель Реформации в Германии, перевел Библию с

латинского языка на немецкий.

КОНСТИТУЦИЯ

может присягнуть в верности королю, закону

и народу и стать таким образом конститу-

ционным епископом. Твое же учение, если ты

диссидент, заключается в том, что он не

может сделать это, в противном же случае

подлежит проклятию. Людское злонравие

нуждается только в какой-нибудь гомоюзий-

ной иоте или хотя бы в предлоге к таковой,

чтобы устремиться в изобилии сквозь иголь-

ное ушко; стало быть, люди вечно будут спо-

рить и горячиться.

И, подобно древним стоикам, под портиками

В ожесточенном споре защищать свои церкви.

Устроенное Сент-Юрюгом аутодафе

совершилось 4 мая 1791 года. Королевская

власть видит это, но молчит.

Глава третья

ГРАФ ФЕРЗЕН *

В это время приготовления к бегству короля,

по-видимому, далеко продвинулись. К несча-

стью, приготовления требуются большие.

Если бы наследственного представителя

можно было увезти в кожаной vache, это

было бы очень легко! Но это невозможно.

Нужны новые платья, как обыкновенно

при всяких эпических событиях, пусть даже в

мрачные «железные» века; вспомним «коро-

леву Кримгильду с ее шестьюдесятью шве-

ями» в железной Песни о Нибелунгах! Ни

одна королева не может двинуться без новых

платьев. Поэтому г-жа Кампан ревностно

летает от одного дамского портного к друго-

му, и происходит кройка платьев и нарядов,

верхних и нижних вещей, больших и малень-

ких; такая кройка и шитье, что лучше было

бы обойтись без них. Ее Величество не может

также ступить ни шагу без своего несессера,

дорогого несессера из розового дерева, инкру-

* Граф Аксель фон Ферзен (1755—1810) — швед-

ский офицер на французской службе и советчик

Марии Антуанетты в 1790—1792 гг.

ВАРЕНН 277

стированного слоновой костью, с замысло-

ватыми отделениями, где размещаются духи,

туалетные принадлежности, неисчислимое

множество подобающих королеве и необхо-

димых для земной жизни мелких вещиц. Для

доставки этой самой жизненной необходимо-

сти фламандскими возчиками требуется

затратить около пятисот луидоров, большое

количество драгоценного времени и, что

крайне трудно, соблюдение тайны, которая,

однако, не остается тайной. И все это во имя

того, чтобы этими вещами никогда не вос-

пользоваться

. Эти обстоятельства служат

дурным предзнаменованием для удачи предп-

риятия, но капризам женщин и королев сле¬

дует угождать.

Буйе, с своей стороны, устраивает укре-

пленный лагерь в Монмеди, собирает там

полк Руаяль-Аллеман и все другие немецкие и

французские войска «для наблюдения за

австрийцами». Его Величество не хочет пере-

ходить границу, если не будет вынужден к

тому. Не будут особенно прибегать и к эми-

грантам, так как они ненавистны народу

Старый бог войны Брольи тоже не прило-

жит руки к этому делу; все устроит один

наш храбрый Буйе, которому в день встре-

чи освобожденный король пожалует мар-

шальский жезл при ликовании всех войск.

А тем временем, раз Париж стал так подо-

зрителен, не написать ли иностранным пос-

лам открытое письмо, в котором попро-

сить всех королей и людей принять к све-

дению, что король Людовик уважает консти-

туцию, что он добровольно присягнул и опять

присягает свято соблюдать ее, и объявить

своими врагами всех, кто станет утверждать

противное? Такой циркуляр рассылается

через курьеров, конфиденциально сооб-

щается Собранию и печатается во всех газе-

тах с наилучшими результатами

. Притвор-

ство и обман в значительной мере примеши-

ваются к людским поступкам.

Мы замечаем, однако, что граф Ферзен

часто пользуется своим входным билетом, на

что, разумеется, он имеет достаточное право.

Это щеголеватый воин и швед, преданный

прелестной королеве, как и сам верховный

швед. Разве король Густав *, известный пла-

менный Chevalier de Nord, не провозгласил

себя, по древнему рыцарскому обычаю, ее

слугой? Он явится на огненных крыльях

шведских мушкетов и спасет ее от этих безо-

бразных драконов, если, увы, не вмешается

пистолет убийцы!

Но в самом деле, граф Ферзен, по-видимо-

му, любезный молодой воин с живыми, реши-

тельными манерами; он бывает везде, види-

мый или невидимый, и занят разными делами.

Точно так же и полковник герцог Шуазель,

племянник великого Шуазеля, ныне умерше-

го; он и инженер Гогела ездят взад и вперед

между Мецем и Тюильри и развозят шифро-

ванные письма — одно из них, очень важное,

трудно дешифровать, потому что Ферзен

шифровал его наспех

. Что касается герцога

Вилькье, то он отсутствует со Дня Кинжалов,

но его квартира весьма полезна для Ее Вели-

чества.

С другой стороны, бедный комендант

Гувьон, который в качестве помощника при

национальной команде охраняет Тюильри,

видит много различных, трудно объяснимых

вещей. Это тот самый Гувьон, который много

месяцев назад неподвижно сидел в городской

Ратуше и смотрел на восстание женщин; он

оставался неподвижен, как привязанная в

конюшне лошадь во время пожара, пока

привратник Майяр не схватил его барабан.

Нет более искреннего патриота, но много

есть умнее его. Он, если верить словам г-жи

Кампан, слегка ухаживает за одной веролом-

ной дворцовой горничной, которая многое

выдает ему: о несессере, платьях, уклад-

ке драгоценностей

, если б только он мог

понимать, какую тайну ему выдали! Но бес-

толковый Гувьон смотрит наивными стек-

* Густав III (1746—1792) — с 1771 г. король Шве-

ции.

278

КОНСТИТУЦИЯ

лянными глазами, побуждает своих часо-

вых к бдительности, неутомимо шагает взад

и вперед и надеется на лучшее.

Но как бы то ни было, оказывается, что

на второй неделе июня полковник Шуазель

находится как частное лицо в Париже, при-

ехав «повидаться с детьми». Далее, что Фер-

зен заказал великолепный новый экипаж

типа называемого Berline * у лучших масте-

ров, согласно представленной модели; они

доставляют его к нему на дом в присутствии

Шуазеля, и оба друга совершают в нем проб-

ную поездку по улицам в задумчивом настрое-

нии, потом отсылают его к «госпоже Сюлли-

ван, на улицу Клиши», в дальний северный

конец города, где экипаж будет дожидаться,

пока не понадобится. Якобы некая русская

баронесса Корф с камеристкой, лакеем и

двумя детьми желает ехать на родину с неко-

торой пышностью, а эти молодые военные

интересуются ею. Они добыли для нее

паспорт и оказали большое содействие у эки-

пажного мастера и подобных людей — так

обязательны и услужливы эти молодые офи-

церы. Ферзен купил также двухместную

коляску будто бы для двух камеристок и нуж-

ное количество лошадей; можно подумать,

что он сам покидает Францию и при этом не

скупится на издержки. Мы видим, наконец,

что их величества намереваются, если Богу

будет угодно, присутствовать на церковной

службе в день Тела Господня, благословен-

ный день летнего солнцестояния, в церкви

Успения в Париже, на радость всему миру. А

доблестный Буйе, как оказывается, в тот же

самый день пригласил в Меце компанию дру-

зей к обеду, но на самом деле тем временем

выехал из дома в Монмеди.

Вот каковы явления или видимые события

в этом обширном механизме земного мира, —

механизме феноменальном, призрачном и не

останавливающемся никогда, ни на минуту,

никому неизвестно почему.

* Берлина — дорожная коляска, созданная в Бер-

лине в конце XVIII в.

В понедельник 20 июня 1791 года, около

одиннадцати часов вечера, на улицах Парижа

еще ездит или стоит много наемных экипажей

и извозчичьих карет (carrosse de remise). Но

из всех этих карет мы рекомендуем твоему

вниманию, читатель, ту, что стоит на улице

Эшелль, у самой площади Карусели и вне-

шних ворот Тюильри, как будто дожидаясь

седока, — на тогдашней улице Эшелль, «на-

против двери седельного мастера Ронсена».

Недолго приходится ей ждать: закутанная

дама в капюшоне с двумя закутанными

детьми выходит из двери дома Вилькье, у

которого нет часовых, в тюильрийский двор

принцев; они проходят на площадь Карусели,

потом на улицу Эшелль, где кучер предупре-

дительно сажает их и опять ждет. Немного

погодя выходит, опираясь на слугу, другая

дама, также закутанная и под густой вуалью.

Она прощается с лакеем и точно так же услу-

жливо принимается кучером в экипаж. Куда

едут столько дам? Сейчас был королевский

отход ко сну; их величества только что удали-

лись в опочивальни, и весь дворцовый штат

расходится по домам. Но кучер все еще ждет:

его седоки, по-видимому, не в полном сборе.

Но вот мы видим полного субъекта в кру-

глой шляпе и парике под руку с лакеем, похо-

жим на гонца или курьера; и этот господин

также выходит из двери Вилькье, теряет,

проходя мимо часового, башмачную пряжку,

останавливается, чтобы снова укрепить ее, и

принимается кучером в экипаж с еще боль-

шей предупредительностью. Может быть,

теперь пассажиры уже все налицо? Нет, эки-

паж еще ждет. Увы! вероломная камеристка

предупредила Гувьона, что королевское

семейство, по-видимому, собирается бежать в

эту самую ночь, и Гувьон, не доверяя своим

собственным стеклянным глазам, послал

гонца к Лафайету; и карета Лафайета, мель-

кая огнями, въезжает в эту минуту под сред-

нюю арку площади Карусели. Ей встречается

в широкополой цыганской шляпе опирающа-

яся на руку слуги, по виду также гонца или

курьера, дама, сторонится, чтобы пропустить

ВАРЕНН

279

карету, и даже из шалости касается спицы ее

колеса своею badine — маленькой волшебной

палочкой, какие носили в те времена красави-

цы. Освещенная карета Лафайета проезжает

мимо; все спокойно на дворе принцев: часо-

вые на своих постах, апартаменты их вели-

честв замкнуты в мирном покое. Вероломная

камеристка, должно быть, ошиблась? Стере-

ги, Гувьон, с бдительностью Аргуса *; в этих

стенах действительно таится измена.

Но где же дама в цыганской шляпе, кото-

рая посторонилась и тронула колесную спицу

своей badine? О читатель, дама, коснувшаяся

колесной спицы, была королева Франции!

Она вышла благополучно из-под внутренней

арки на самую площадь Карусели, но не на

улицу Эшелль; взволнованная грохотом

кареты и встречей, она повернула направо, а

не налево; ни она, ни ее курьеры не знают

Парижа; он на самом деле не курьер, а пре-

данный глупый ci-devant лейб-гвардеец, пере-

одетый курьером. Они идут в совершенно

противоположную сторону, через Королев-

ский мост, переходят за реку, блуждают рас-

терянно по улице Бак, далеко от возницы,

который все еще ждет, ждет с сильным

биением сердца, с мыслями, которые должен

держать под своим плотно застегнутым

кучерским камзолом.

На всех городских часах бьет полночь;

пропал целый драгоценный час; большинство

обывателей спит. Кучер все ждет, и в каком

настроении! Подъезжает собрат его, вступает

в разговор; наш возница охотно отвечает на

кучерском жаргоне ; товарищи по кнуту обме-

ниваются понюшкой табаку

, отказываются

от совместной выпивки и расстаются, поже-

лав друг другу покойной ночи. Благодарение

небу! Вот наконец королева в цыганской

шляпе, счастливо избежавшая опасностей: ей

пришлось расспрашивать дорогу. Она садится

в экипаж; ее курьер вскакивает на запятки,

как уже сделал другой, тоже переодетый

* В греческой мифологии стоглазый великан,

которого усыпил и убил бог Гермес.

лейб-гвардеец; теперь, о единственный кучер

из тысячи, граф Ферзен, ибо читатель видит,

что это ты, трогай!

Пыль не пристает к копытам коней Ферзе-

на: хлоп! хлоп! Колеса затрещали по мосто-

вой, все стали дышать свободнее. Но на вер-

ном ли пути Ферзен? Мы должны были ехать

на северо-восток, к заставе Сен-Мартен,

откуда лежит большая дорога на Мец, а он

едет прямо на север! Царственный пассажир в

круглой шляпе и парике сидит в изумлении;

но правильно или нет взят путь, а делать уже

нечего. Хлоп, хлоп! Мы едем безостановочно

по спящему городу. С тех пор как Париж

вырос из глины или с тех пор как длинноволо-

сые короли проезжали в повозках на быках,

ему редко приходилось видеть такую скачку.

Хлоп, хлоп! По улице Граммонь, через буль-

вар, вверх по улице Шоссе-д'Антен — эти

окна в № 42, теперь такие спокойные, — это

бывшая квартира Мирабо. Обыватели по

обеим сторонам улиц заперлись и спят, растя-

нулись в горизонтальном положении, а мы не

спим и трепещем! Мы едем не к заставе Сен-

Мартен, а к заставе Клиши, на крайнем

севере Парижа. Терпение, августейшие осо-

бы; Ферзен знает, что делает. Поднимаясь по

улице Клиши, он останавливается на минуту у

дома г-жи Сюлливан: «Что, кучер графа Фер-

зена взял новую берлину баронессы Корф?»

«Уехал с нею часа полтора назад», — бормо-

чет в ответ сонный привратник. — «C'est

bien». — Да, хорошо; но лучше было бы, если

б эти полтора часа не были потеряны.

Поэтому вперед, Ферзен, скорее через

заставу Клиши, затем на восток, вдоль Вне-

шнего бульвара, спеши, насколько хватит сил

у лошадей и бича!

Так едет Ферзен под покровом благоуха-

ющей ночи. Сонный Париж лежит теперь

весь направо от него, безмолвный, слышен

лишь легкий глухой храп. И вот он уже на

востоке, у заставы Сен-Мартен, и озабоченно

высматривает берлину баронессы Корф.

Наконец-то он видит эту благословенную

берлину, запряженную шестеркой лошадей, и

280

КОНСТИТУЦИЯ

его собственный кучер-немец сидит на коз-

лах. Браво, добрый немец, теперь спеши, ты

знаешь куда! Спешите и вы, сидящие в каре-

те! Много времени уже потеряно. Августей-

шие пассажиры кареты, шесть седоков,

быстро перегружаются в новую берлину; два

лейб-гвардейца становятся на запятки. Извоз-

чичья карета, повернутая по направлению к

городу, может ехать куда хочет, — поутру ее

найдут опрокинутой в канаву. А Ферзен уже

сидит на других козлах, покрытых новыми

чехлами, и взмахивает бичом, гоня к Бонди.

Там должен находиться третий и последний

курьер — лейб-гвардеец с готовыми почто-

выми лошадьми. Там же должна быть и

купленная коляска с двумя камеристками и

картонками, без которых Ее Величество

тоже не могла выехать. Живее, проворный

Ферзен, и да поможет небо, чтобы все кончи-

лось хорошо!

Пока, благодарение небу, все благополу-

чно. Вот спящая деревня Бонди, коляска с

камеристками, лошади готовы, почтальоны в

стоптанных сапогах нетерпеливо ждут, ежась

от росы. Быстро перепрягают, почтальоны в

стоптанных сапогах вскакивают в седла,

вертя короткими звонкими кнутами. Ферзен в

кучерской одежде, прощаясь, склоняется с

глубокой почтительностью, и королевские

руки машут в ответ с безмолвной невырази-

мой благодарностью; берлина баронессы

Корф с французским монархом удаляется от

него, как оказалось, навсегда. Проворный

Ферзен скачет наперерез к северу, по полям,

к Бугре, доезжает до Бугре, находит ожида-

ющего его немца-кучера с экипажем, несется

дальше и уезжает незамеченный в безвест-

ную даль. Проворный, энергичный человек:

то, за что он взялся, сделано быстро и успеш-

но.

Итак, значит, король Франции действи-

тельно бежал? В эту прелестную ночь, самую

короткую в году, он бежит и уносится вдаль!

Баронесса Корф на самом деле г-жа де Тур-

зель — гувернантка королевских детей, та

самая, что вышла закутанная с двумя закутан-

ными детьми, маленьким дофином и малень-

кой Madame Royale, известной много лет спу-

стя под именем герцогини Ангулемской.

Камеристка баронессы Корф — королева в

цыганской шляпе. Царственная особа в

парике и круглой шляпе в настоящее время —

лакей. Другая закутанная дама, выдаваемая

за дорожную спутницу, — добрая сестра Ели-

завета; она поклялась давно, со времени вос-

стания женщин, что только смерть разлучит

ее с этой семьей. И вот они мчатся, но не

слишком стремительно через Бондийский

лес, через этот Рубикон в их личной истории

и в истории Франции.

Знаменательные часы, хотя грядущее

очень смутно! Застанем ли мы Буйе? Что,

если не застанем! О Людовик! Вокруг тебя

великая спящая земля (а над тобой великое

недремлющее небо): спящий Бондийский лес,

где длинноволосый Хильдерик Тунеядец был

пронзен мечом

, надо думать, не без причин в

мире, подобном нашему. Эти остроконечные

каменные башни — Репси, башни безбожных

Орлеанов. Все спит, кроме далеко разнося-

щегося шума нашей новой берлины. Зелен-

щик в болтающейся, как на птичьем пугале,

одежде медленно тащится рядом со своим

ослом, везущим раннюю зелень; это един-

ственное существо, которое мы встречаем.

Впереди, с северо-востока, все чаще подни-

мается серый предрассветный туман; кое-где

из росистой чащи леса птицы коротким щебе-

танием приветствуют восход солнца. Блед-

неют звезды и Млечный Путь — уличные

фонари Божьего Города. Вселенная, о

братья, широко распахивает врата перед вста-

ющим Великим Всевышним Царем. А ты,

бедный король Людовик, спешишь, как и вся-

кий смертный, к Восточной Стране Наде-

жды; и Тюильри с их королевскими приема-

ми, и Франция, и сама земля не более как

нечто вроде большой собачьей конуры, оби-

татели которой иногда впадают в бешенство.