Карлейль Т. История Французской революции

Подождите немного. Документ загружается.

ПЕРВЫЙ ПАРЛАМЕНТ 301

превзойти себя. Это был такой закон, в свое

время не лишний, который привел Мирабо в

сады Сен-Клу под покровом ночи к беседе

богов и который помешал многому. К сча-

стью и к несчастью, теперь нет Мирабо,

чтобы мешать.

Великодушная амнистия, предложенная

Лафайетом, несомненно, приветствуется

всеми справедливыми сердцами. Приветству-

ется также и с трудом достигнутое единение с

Авиньоном, стоившее «тридцати бурных

заседаний» и многого другого, да будет оно по

крайней мере счастливым! Решено поставить

статую Руссо, добродетельного Жан Жака,

евангелиста «Contrat Social». Не забыты ни

Друэ из Варенна, ни достойный Латай, хозяин

старого всемирно известного Зала для игры в

мяч в Версале; каждый из них получает

почетный отзыв и соответствующее дене-

жное вознаграждение

. После того как все

так мирно улажено и депутации, посольства и

шумные королевские и всякие другие церемо-

нии окончены, после того как король произ-

нес несколько благосклонных слов о мире и

спокойствии, на что члены Собрания растро-

ганно, даже со слезами ответили: «Oui! Oui!»,

поднимается председатель Туре, известный

по законодательным реформам, и громким

голосом произносит следующие достопамят-

ные заключительные слова: «Национальное

Учредительное собрание объявляет, что оно

выполнило свою миссию и заседания его

закрываются». Неподкупного Робеспьера и

добродетельного Петиона народ, под громо-

гласные виваты, несет домой на руках.

Остальные спокойно расходятся по своим

квартирам. Это последний день сентября

1791 года, завтра утром новое Законода-

тельное собрание приступит к своим заня-

тиям.

Так, при блеске иллюминированных улиц

и Елисейских Полей, треске фейерверков и в

веселых развлечениях, исчезло первое

Национальное собрание, растворившись, так

сказать, в пустоте времени, и более не суще-

ствует. Учредительное собрание ушло, но

плоды его деятельности остались; оно исчез-

ло, как все собрания людей, как исчезает и

сам человек: все имеет свое начало и свой

конец. Подобно призрачной реальности,

рожденной временем, оно, как и все мы,

уплывает по реке времени все дальше назад,

но надолго сохранится в памяти людей.

Много бывало на нашей планете странных

собраний: синедрионы *, тред-юнионы, ам-

фиктионии **, вселенские соборы, парламен-

ты и конгрессы; они собирались и расхо-

дились, но более странного сборища, чем это

верховное Учредительное собрание, или с

более своеобразной задачей, пожалуй, не

собиралось никогда. Если взглянуть на него с

расстояния, оно покажется чудом. 1200 чело-

век с евангелием Жан Жака Руссо в кармане

собираются от имени миллионов в полном

убеждении, что они «создадут конституцию»;

такое зрелище — высший и главный продукт

XVIII столетия — нашему миру суждено

видеть лишь однажды. Время богато чудеса-

ми, богато всякими несообразностями, и

замечено, что ни оно само, ни одно из его

евангелий не повторяются, а всего менее

может повториться евангелие Жан Жака.

Некогда оно было справедливо и необходимо,

раз таковой стала вера людей; но довольно и

этого одного раза.

Эти 1200 евангелистов Жан Жака соста-

вили конституцию, и небезуспешно. Около

двадцати девяти месяцев сидели они над нею с

переменным успехом, с разными способно-

стями, но всегда, смеем сказать, в положении

везомого на колеснице Каррочо, чудесного

знамени Восстания, на которое всякий может

взирать с надеждой на исцеление. Они видели

многое: видели пушки, направленные на них,

затем внезапно вследствие вмешательства

толпы отодвинутые назад, видели бога войны

* Синедрион — высшее государственное учрежде-

ние и судилище древних евреев в Иерусалиме.

** Амфиктиония — в Древней Греции религиозно-

политический союз племен и городов с общим свя-

тилищем, казной, правилами ведения войны.

302 КОНСТИТУЦИЯ

Брольи, исчезающего под грохот грома, не

им самим произведенного, среди поднявшейся

пыли рухнувшей Бастилии и старой, феодаль-

ной Франции. Они претерпели кое-что: коро-

левское заседание, стояние под дождем, кля-

тву в Зале для игры в мяч, ночь под Духов

день, восстание женщин. Но ведь и сделали

кое-что. Они выработали конституцию и

свершили в то же время много других дел:

приняли в течение этих двадцати девяти меся-

цев «две тысячи пятьсот решений», что в

среднем составляет по три в день, включая и

воскресенья! Как мы видим, краткость иногда

возможна; разве Моро де Сен-Мери не приш-

лось отдать три тысячи приказов, прежде чем

подняться со своего места? В этих людях

было мужество (или достоинство) и некото-

рого рода вера — хотя бы в то, что паутина не

сукно, и в то, что конституция могла быть

выработана. Паутины и химеры должны были

исчезнуть, потому что есть реальность.

Прочь, невыносимые, убивавшие душу, а

теперь убивающие и тело формулы, прочь во

имя неба и земли! Время, как мы сказали,

вынесло вперед этих 1200 человек; вечность

была впереди их и вечность — позади; они

действовали, подобно всем нам, при слиянии

двух вечностей, делая то, что им было пред-

назначено. Не говорите, что сделанное ими

— ничто. Сознательно они сделали кое-что,

бессознательно — весьма многое! Они имели

своих гигантов и своих пигмеев, совершили

свое доброе и свое злое дело; они ушли и

более не вернутся. Как же в таком случае не

проводить их с благословением и прощаль-

ным приветом?

На почтовых лошадях, в дилижансах, вер-

хом и пешком они разбрелись на все четыре

стороны. Не малое их число перешло грани-

цы, чтобы влиться в ряды армии в Кобленце.

Туда же отправился, между прочим, и Мори,

но впоследствии удалился в Рим, чтобы

облечься там в кардинальский плюш; этот

любимчик (последний отпрыск?) Дюбарри

чувствовал себя во лжи так же свободно, как

и в платье. Талейран-Перигор, отлученный

конституционный епископ, направляется в

Лондон в качестве королевского посланника,

невзирая на закон о самоотречении, причем

бойкий молодой маркиз Шовелен * играет при

нем роль ширмы. В Лондоне же встречаем и

добродетельного Петиона, который на тор-

жественных обедах в ресторанах выслуши-

вает речи и сам произносит их, чокаясь бока-

лами с членами конституционных реформист-

ских клубов. Неподкупный Робеспьер удаля-

ется на некоторое время в родной Аррас,

чтобы провести там семь коротких недель,

последних определенных ему в этом мире для

отдыха. Прокурор Парижского суда, приз-

нанный верховный жрец якобинизма, он

является барометром неподкупного, сухого

патриотизма; его ограниченная, настойчивая

манера нравится всем ограниченным людям:

ведь ясно, что этот человек идет в гору. Он

продает свое маленькое наследство в Аррасе

и в сопровождении брата и сестры возвра-

щается в Париж на старую квартиру у сто-

ляра на улице Сент-Оноре, рассчитывая на

скромное, но обеспеченное будущее для себя

и своей семьи. О робко решительный, не-

подкупный, зеленый человек, знаешь ли ты,

что сулит тебе будущее!

Лафайет, со своей стороны, слагает с себя

командование, чтобы, подобно Цинцинна-

ту **, возвратиться к своему очагу, но

вскоре он снова покинет их. Однако отныне

наша Национальная гвардия будет иметь уже

не одного командира: все полковники будут

командовать по очереди, каждый по месяцу.

Других же депутатов г-жа де Сталь видела

«расхаживающими с озабоченным видом»,

может быть не знающих, что делать. Некото-

рые, подобно Барнаву, Ламетам и Дюпору,

останутся в Париже для наблюдения за новым

двухгодичным Законодательным собранием,

первым парламентом, чтобы, если придется,

* Шовелен — посланник Франции в Англии.

** Цинциннат — римский консул времен Республи-

ки, уйдя в отставку, вернулся на свою ферму в

Сабинах, где занялся хлебопашеством. Имя его

стало символом республиканской добродетели.

ПЕРВЫЙ ПАРЛАМЕНТ 303

научить его ходить, а двор — направлять его

шаги.

Таковы эти люди, расхаживающие с оза-

боченным видом и едущие на почтовых лоша-

дях и в дилижансах, куда зовет рок. Гигант

Мирабо спит в Пантеоне великих людей, а

Франция? а Европа? Герольды с медными

легкими, разъезжая в веселой толпе, возгла-

шают: «Grand acceptation — Constitution

monarchique». Завтрашний день, внук вче-

рашнего, должен стать, если сможет, похо-

жим на своего отца — день сегодняшний.

Наше новое двухгодичное Законодательное

собрание вступает в свои права 1 октября 1791

года.

Глава вторая

КНИГА ЗАКОНОВ

Если при настоящем отдалении времени и

пространства даже само верховное Учреди-

тельное собрание, на которое были устрем-

лены взоры всей Вселенной, могло вызвать у

нас сравнительно слабое внимание, то

насколько менее способно заинтересовать нас

это бедное Законодательное собрание! Оно

имеет свои правую и левую стороны, одну

менее, другую более патриотическую; ари-

стократов здесь уже нет более; оно волнуется

и говорит, слушает доклады, читает предло-

жения и законы: исполняет в продолжение

сезона свои функции, но история Франции,

как оказывается, отражается в нем редко или

почти никогда. Злосчастное Законодатель-

ное собрание! Какое отношение может иметь

к нему история? Разве только пролить слезу

над ним, почти в молчании. Первый из двух-

годичных парламентов, за которым — если

бы бумажная конституция и часто повторя-

емые национальные клятвы могли что-

нибудь значить, — за которым неразрывно

последовали бы другие, плачевно исчез еще

до истечения первого года, и за ним не было

второго, ему подобного. Увы! Наши двухго-

дичные парламенты в их бесконечной, непре-

рывной последовательности и все это возве-

денное на трескучих федеративных клятвах

конституционное здание, последний камень

на вершину которого был принесен с танцами

и разноцветными огнями, — все это разлете-

лось на куски, подобно хрупким черепкам,

при столкновении событий и уже по истече-

нии коротких одиннадцати месяцев находи-

лось в преддверии ада, неподалеку от луны, с

духами других химер. Пусть они там и оста-

ются в меланхолическом покое до тех пор,

пока не понадобятся нам для каких-нибудь

особо редких целей.

Вообще, как мало знают себя человек или

собрание людей! Эзопова муха сидела на

колесе повозки и восклицала: «Какую пыль я

поднимаю!» А великие правители, одетые в

пурпур, со скипетрами и другими регалиями

часто находятся во власти своих камер-лаке-

ев, капризов жен и детей или — в консти-

туционных странах — во власти статей лов-

ких журналистов. Не говори: я этот или тот,

и я делаю это или то! Ведь ты не знаешь это-

го: ты знаешь только название, под которым

это до сих пор делалось. Облаченный в пур-

пур Навуходоносор * радуется, чувствуя себя

действительно императором великого воз-

двигнутого им Вавилона, а на самом деле

он — невиданное дотоле двуногое-четвероно-

гое накануне своего семилетнего травоеде-

ния! Эти 745 избранников народа не сомнева-

лись, что они представляют первый двухго-

дичный парламент и призваны управлять

Францией с помощью парламентского крас-

норечия. А что они в сущности? И для чего

собрались? Для неразумных и праздных дел.

Многие весьма сожалеют, что этот пер-

вый двухгодичный парламент не включал в

себя членов бывшего Учредительного собра-

ния с их знанием партий и парламентской так-

тики, что таков был их неразумный само-

отрицающий закон. Несомненно, старые

члены Учредительного собрания были бы

* Навуходоносор II — царь Вавилонии в 605—

562 гг. до н. э.

304 КОНСТИТУЦИЯ

здесь весьма желательны. Но с другой сторо-

ны, какие старые или новые члены какого

бы то ни было Учредительного собрания в

этом подлунном мире могли бы принести

здесь существенную пользу? Первые двух-

годичные парламенты поставлены в некото-

ром смысле над всякой мудростью — там,

где мудрость и глупость различаются толь-

ко в степени, и гибель и разрушение — един-

ственный предназначенный для обоих конец.

Бывшие члены Конституанты, наши Бар-

навы, Ламеты и другие, для которых была

устроена особая галерея, где они, сидя на

почетных местах, могли слушать то, что

происходило в заседаниях, посмеиваются над

этими новыми законодателями

, но мы этого

не сделаем! Бедные 745, посланные сюда

активными гражданами Франции, представ-

ляют только то, чем они могли быть, делают

то, что им предопределено. Что они

настроены патриотически, это для нас вполне

понятно. Аристократическое дворянство

бежало за границу или сидит по своим еще не

сожженным замкам, вынашивая в тиши раз-

ные планы; шансы его в первоначальных

избирательных собраниях были весьма сла-

бы. Аристократы думали только о бегстве в

Варенн, о Дне Кинжалов, составляли заговор

за заговором, предоставляя народу самому

заботиться о себе; и народ принужден был

выбирать себе таких защитников, каких мог.

Он и выбрал, как будет выбирать всегда,

«если не способнейших людей, то наиболее

способных быть выбранными!». Пламенный

характер, крайнее патриотическо-конститу-

ционное направление — это качества, но дар

красноречия, искусство в словесной борьбе —

это качество из качеств. Поэтому неудиви-

тельно, что в этом первом двухлетнем парла-

менте 400 членов принадлежат к сословию

адвокатов или прокуроров. Среди них есть

люди, способные говорить, если есть о чем, и

есть люди, способные думать и даже действо-

вать. Справедливость требует признать, что

этот несчастный первый французский парла-

мент не был лишен ни некоторой талантли-

вости, ни некоторой честности, что ни в том,

ни в другом отношении он не стоял ниже

обычных средних парламентов, но скорее

превосходил их. Заурядные парламенты, не

гильотинированные и не преданные долгому

позору, должны благодарить за это не себя, а

свою счастливую звезду!

Франция, как мы сказали, еще раз сделала

что могла: ревностные люди явились сюда с

разных сторон навстречу странным судьбам.

Пламенный Макс Инар прибыл с далекого

юго-востока; пламенный Фоше, Те Deum

Фоше, епископ Кальвадосский, — с далекого

северо-запада. Здесь уже не заседает Мирабо,

который поглотил бы все формулы; наш

единственный Мирабо теперь Дантон, дей-

ствующий еще за стенами парламента и назы-

ваемый некоторыми «Мирабо санкюлотов».

Тем не менее у нас есть и дарования, осо-

бенно наделенные даром красноречия и логи-

ки. Мы имеем красноречивого Верньо,

самого медоточивого, но и самого страстного

из публичных ораторов, родом из местности,

называемой Жирондой, на Гаронне; к несча-

стью, это человек, страдающий леностью: он

будет играть с детьми в то время, когда дол-

жен строить планы и говорить. Горячий,

подвижный Гюаде, серьезный, рассудитель-

ный Жансонне, милый, искрящийся весело-

стью молодой Дюко *, осужденный на печаль-

ный конец Валазе — все они также из

Жиронды или из окрестностей Бордо; все —

пламенные конституционалисты, талантли-

вые, владеют строгой логикой и, несомненно,

достойные люди; они желают установить цар-

ство свободы, но не иначе как гуманными

средствами. Вокруг них соберутся другие, с

такими же склонностями, и вся эта партия

получит известность, на удивление и горесть

мира, под именем жирондистов **. Из этой же

* Дюко Жан Франсуа (1765—1793) — депутат Зако-

нодательного собрания, а затем Конвента от депар-

тамента Жиронда.

** Группа депутатов во главе с Бриссо, редактором

газеты «Французский патриот». Их называли брис-

сотинцами или жирондистами по названию департа-

ПЕРВЫЙ ПАРЛАМЕНТ

305

компании отметим Кондорсе, маркиза и

философа, потрудившегося над парижской

муниципальной конституцией и над диффе-

ренциальным исчислением, сотрудника

газеты «Chronique de Paris», автора биогра-

фий, философских сочинений, заседающего

теперь в двухгодичном парламенте. Этот

известный Кондорсе с лицом римского стоика

и пламенным сердцем — «вулкан, скрытый

под снегом», на непочтительном языке про-

званный также mouton enragé, — самое мир-

ное животное, впавшее в бешенство! Отме-

тим в заключение Жана Пьера Бриссо, кото-

рого судьба долго и шумно трепала и швыр¬

нула сюда как бы для того, чтобы покончить

с ним. И он также сенатор на два года, даже в

настоящее время король сенаторов. Неутоми-

мый составитель проектов, графоман Бриссо,

назвавший себя де Варвилль, ни одному

геральдику неизвестно почему, — может

быть, потому, что его отец был искусным

кулинаром и опытным виноделом в деревне

Варвилль. Этот человек подобен ветряной

мельнице, постоянно мелющей и вертящейся

по ветру во все стороны.

Все эти люди наделены талантами, спо-

собностью действовать, и они будут действо-

вать и творить даже не без результата, хотя,

увы, не из мрамора, а из зыбкого песка! Но

самого способного из всех них мы еще не наз-

вали, или, вернее, ему предстоит развиться в

человека, имя которого останется в истории.

Это капитан Ипполит Карно, присланный

сюда из Па-де-Кале, — человек с холодным

математическим умом, с молчаливой, упор-

ной волей. Это железный Карно, строящий

планы на далекое будущее, непоколебимый,

непобедимый, который окажется на своем

мента Жиронда, откуда был избран ряд видных

депутатов этой группы. Распространение термина

«жирондисты» на всю эту группу единомышленни-

ков Бриссо произошло уже после революции.

Жирондисты были связаны с богатой буржуазией

юга и юго-запада Франции и представляли инте-

ресы провинциальной торговой, промышленной и

отчасти земледельческой буржуазии.

месте в час испытаний. Волосы его еще чер-

ны, но поседеют под влиянием разнообраз-

ных колебаний фортуны, то благосклонной к

нему, то суровой, хотя человек этот встретит

все с непоколебимым видом.

В Собрании имеются и Coté Droit, и

группа друзей короля; в их числе Воблан,

Дюма, почетный кавалер Жокур, которые

любят свободу, но под эгидой монархии и без-

боязненно высказываются в этом смысле,

однако бурно надвигающиеся ураганы сметут

их прочь. Наряду с ними следует назвать еще

нового, Теодора Ламета, военного, хотя бы

только ради двоих его братьев, которые одоб-

рительно смотрят на него сверху, с галереи

старой Конституанты. С пеной у рта пропове-

дующие Пасторе *, медоточиво-примиритель-

ные Ламуреты ** и бессловесные, безымян-

ные субъекты во множестве сидят в умерен-

ном центре. Налицо и Coté Gauche, крайняя

левая; она сидит на верхних скамьях, как на

воздухе или горе, которая превратится в

настоящую огнедышащую гору и прославит и

ославит название Горы *** на все времена и

страны.

Не почет ожидает эту Гору, но пока еще и

не громкий позор. Она не может похвалиться

ни талантами, ни даром слова или мысли;

единственный дар ее — твердая вера, сме-

лость, которая дерзнет тягаться с небом и

землей. Впереди сидят три кордельера: пыл-

кий Мерлен из Тионвиля, пылкий Базир, оба

адвокаты, и Шабо, искушенный в ажиотаже,

бывший капуцин. Присяжный поверенный

Лакруа, некогда носивший эполеты младшего

офицера, наделен могучими легкими и алч-

ным сердцем. Здесь также и Кутон, мало

задумывающийся над тем, кто он такой; из-за

несчастной случайности у него парализованы

* Пасторе Клод Эмманюэль, маркиз — генераль-

ный прокурор-синдик Парижского департамента в

1791 г., депутат Законодательного собрания.

** Ламурет — конституционный епископ, депутат

Законодательного собрания, а затем Конвента.

*** Небольшая группа депутатов, политически

близких к Робеспьеру.

306 КОНСТИТУЦИЯ

нижние конечности. По-видимому, он одна-

жды просидел целую ночь в холодной тине

вместо теплой комнатки своей возлюблен-

ной, выгнанный от нее, так как по закону она

принадлежала другому

; и вот теперь и до

конца своих дней принужден ходить на косты-

лях. Здесь и Камбон, в котором дремлет еще

не развившийся великий финансовый талант

к печатанию ассигнаций, отец бумажных

денег; в грозный час он произнесет веское

слово: «Война — замкам, мир — хижинам»

(Guerre aux châteaux, paix aux chaumières)

Здесь же и неустрашимый обойщик из Вер-

саля Лекуэнтр, желанное лицо, известное со

времени банкета в Опере и восстания жен-

щин. А вот и Тюрио *, избиратель Тюрио,

стоявший у бойницы Бастилии и видевший,

как Сент-Антуан поднялся всею массой; мно-

гое придется ему еще увидеть. Как послед-

него и самого жестокого из всех отметим ста-

рого Рюля ** с его коричневым, мрачным

лицом и длинными белыми волосами; он

родом эльзасец и лютеранин. Это человек,

которого годы и книжная ученость ничему не

научили, который, обращаясь с речью к стар-

шинам Реймса, назовет священный сосуд (дар

небес, из которого были помазаны Хлодвиг и

все короли) ничего не стоящей бутылкой с

маслом и разобьет ее вдребезги о мостовую.

Увы, он разобьет вдребезги многое и в

заключение свою собственную дикую голову

пистолетным выстрелом и так кончит свою

жизнь.

Вот какая раскаленная лава клокочет в

недрах этой Горы, неведомая миру и самой

себе! Пока это еще совсем обыкновенная

гора, отличающаяся от равнины главным

образом своей большей бесплодностью и

пустынным видом; все, что может заметить

внимательный наблюдатель, так это то, что

* Тюрио де ла Розьер — адвокат, депутат Законо-

дательного собрания, а затем Конвента от департа-

мента Марна.

** Рюль Филипп (1737—1795) — протестантский

пастор, депутат Законодательного собрания, а

затем Конвента от департамента Нижний Рейн.

она курится. Пока, как мы сказали, все еще

так прочно, так мирно, что кажется, будто и

время ничего не может изменить. Разве не все

любят свободу и конституцию? Конечно, все,

хотя и в разной степени. Некоторые, как

кавалер Жокур и его правая сторона, любят

свободу меньше, чем короля, если бы приш-

лось сделать выбор; другие, как Бриссо и его

левая сторона, любят свободу больше, чем

короля. Из последних иные любят свободу

даже больше, чем самый закон, другие

же — не больше. Партии будут развиваться,

но как — это еще никому не известно.

Силы действуют в этих людях и вне их; несо-

гласия переходят в оппозицию, которая

все более разрастается и превращается в

непримиримую борьбу не на жизнь, а на

смерть, пока сильный не будет уничтожен

более сильным, а тот в свою очередь — силь-

нейшим. Кто может предотвратить это?

Жокур и его монархисты, фейяны или уме-

ренные; Бриссо и его бриссотинцы, якобинцы

или жирондисты — все они, подобно трио

кордельеров и всем вообще людям, должны

делать то, что им предопределено, и на предо-

пределенном пути.

И как подумаешь, какая судьба ожидает

этих злополучных семьсот сорок пять совер-

шенно непредвидимо для них самих! Найдется

ли хотя бы одно столь жестокое сердце, кото-

рое не пожалело бы их? Их сокровенным

желанием было жить и действовать в каче-

стве первого французского парламента и вве-

сти конституцию в действие. Разве не прошли

они тотчас после избрания через самые трога-

тельные конституционные церемонии, почти

исторгавшие у них слезы? Двенадцать старей-

ших из них были посланы торжественно при-

нести саму конституцию, печатную Книгу

Закона. Архивариус Камю, бывший член

Учредительного собрания, и двенадцать ста-

рейших входят с военной помпой и музыкой,

неся божественную книгу; и председатель, и

все сенаторы Законодательного собрания,

положив на нее руку, по очереди приносят

присягу под приветственные возгласы и сер-

ПЕРВЫЙ ПАРЛАМЕНТ

307

дечные излияния, сопровождаемые всеобщим

троекратным ура

. Так начинают они свои

заседания. Несчастные люди! В тот же самый

день король довольно сухо принял их депута-

цию; она обижена выказанным ей пренебре-

жением и не может не сетовать на это, вслед-

ствие чего наш только что ликовавший и при-

сягавший первый парламент на следующее

же утро считает себя обязанным реагировать

на обиду и принимает антикоролевское реше-

ние относительно того, как он, со своей сто-

роны, примет Его Величество. Решают, что

они не должны называть его более Sire (госу-

дарь) по долгу, а только когда сами захотят

так величать его. Но на следующий же день

это решение берется обратно, как слишком

опрометчивая пустая болтовня, хотя и выз-

ванная поведением короля.

Бурное, но благонамеренное Собрание,

только слишком легко оно воспламеняется, в

нем постоянно летают искры. Вся его исто-

рия есть череда вспышек и ссор при искрен-

нем желании выполнить свою миссию и роко-

вой невозможности сделать это. Оговоры,

порицания министрам короля, воображае-

мым и истинным изменникам; пылкая злоба и

громы против отвечающих громам эмигран-

тов; страх перед австрийским императором,

перед «австрийским комитетом» в самом

Тюильри; ярость и непрестанный страх, опро-

метчивость, сомнения и смутная растерян-

ность! Опрометчивость, говорим мы, и, одна-

ко, конституция приняла меры против нее.

Ни один закон не может пройти, пока не

будет напечатан и прочитан три раза с про-

межутками в восемь дней, «за исключением

тех случаев, когда Собрание наперед решает,

что дело спешное». И оно строго соблюдает

конституцию, никогда не забывая сказать:

принимая во внимание одно и принимая во

внимание другое, а также и на основании

третьего Собрание постановляет («qu'il у а

urgence»); а решив, что данный случай «не

терпит отлагательства», оно вправе постано-

вить неотложное принятие любой безрассуд-

ной меры. В течение одиннадцати месяцев

принято, как высчитали, более двух тысяч

резолюций

. Находили, что Учредительное

собрание работало слишком поспешно, но

эти спешат втрое больше. Правда, само

время летит с утроенной быстротой, а они

должны идти с ним в ногу. Несчастные 745

избранников! Они истинные патриоты, но из

слишком горючего материала; посаженные в

огонь, они и брызжут огнем: это сенат, состо-

ящий из трута и ракет, в мире бурь, где посто-

янно летают гонимые ветром искры.

С другой стороны, как подумаешь, забе-

жав на несколько месяцев вперед, о сцене,

называемой Baiser de l'amourette! Опасности,

угрожающие стране, сделались неизбежны,

неизмеримы; Национальное собрание —

надежда Франции — раскололось. И вот,

ввиду такого бедственного положения подни-

мается медоточивый аббат Ламурет, новый

лионский епископ, — фамилия которого

(l'amourette) значит «любовная интриж-

ка», — встает и с патетическим, слащавым

красноречием заклинает всех высоких сена-

торов забыть взаимные распри и неудоволь-

ствия, принести новую присягу и соединиться,

как братья. Вслед за тем все они при востор-

женных криках обнимаются и клянутся.

Левая сторона смешивается с правой; бес-

плодная гора спускается на плодоносную рав-

нину. Пасторе в слезах лежит в объятиях

Кондорсе, обиженный на груди обидчика, и

все клянутся, что тот, кто пожелает двухпа-

латной монархии фейянов, или крайней яко-

бинской республики, или чего-либо иного,

помимо конституции, и только ее, будет пре-

дан вечному проклятию

. Трогательное зре-

лище! Но уже на следующее утро они прину-

ждены, побуждаемые роком, снова ссорить-

ся, и их возвышенное примирение в насмешку

названо Baiser de l'amourette, или поцелуем

Далилы.

Подобно злополучным братьям Этеоклу и

Полинику *, они обнимаются, хотя напрасно;

* Этеокл и Полиник (греч. миф.) — сыновья Эди-

па, между которыми шла братоубийственная война

308 КОНСТИТУЦИЯ

плачут, что им не суждено любить, а суждено

ненавидеть и быть убийцами друг друга! Или

же их можно уподобить кобальдам, которым

волшебник приказал под страхом наказания

сделать более трудное дело, чем свить

веревку из песка, — «пустить в ход конститу-

цию». Если бы только конституция хотела

двигаться! Увы! Конституция не желает тро-

нуться с места! Она все падает ничком, и они

с трепетом опять поднимают ее: иди же, золо-

тая конституция! — Конституция не желает

идти. «Пойдет, клянусь!» — сказал добрый

дядя Товий и даже выругался. Но капрал

грустно возразил: «Никогда не пойдет на

этом свете».

Конституция, как мы часто говорили,

только тогда станет двигаться, когда она

отражает если не старые привычки и верова-

ния принимающих ее, то, несомненно, их

права или, еще лучше, их силы, ибо не явля-

ются ли эти оба понятия при правильном тол-

ковании одним и тем же? Старые привычки

Франции отжили, ее новые права и силы еще

не определились или определились только на

бумаге и в теории и не могут быть ни в каком

смысле установлены, пока не подвергнутся

испытанию, пока она не померится силами в

жестоком бою не на жизнь, а на смерть, хотя

бы и в противоестественных судорогах без-

умия, с князьями и властями, высшими и низ-

шими, внутренними и внешними, с землей и

адом и самим небом! Тогда все определится.

Три условия являются скверными предзнаме-

нованиями для развития этой французской

конституции: во-первых, французский народ,

во-вторых, французский король и, в-третьих,

французское дворянство и соединенная

Европа *.

Глава третья

АВИНЬОН

Но оставим общие соображения и перейдем к

дальнейшему изложению событий. Что за

странности происходят на далеком юго-запа-

де, куда теперь, в конце октября, обращены

все взоры? Трагический пожар, давно дымив-

шийся и тлевший без видимого огня, вспых-

нул там ярким пламенем.

Горячая южная провансальская кровь!

Увы, как уже было сказано, столкновения на

пути свободы неминуемы; их порождает раз-

ность направлений, даже разность скоростей

в одном и том же направлении! Истории,

занятой в другом месте, некогда было обра-

тить внимание на многое из происходившего

здесь: на беспорядки в Юзесе и в Ниме из-за

столкновений между протестантами и католи-

ками, между патриотами и аристократами; на

смуты в Марселе, Монпелье, Арле; на лагерь

аристократов в Жалесе, на это удивительное

полуреальное, полуфантастическое образо-

вание, то тающее в бледном тумане, то снова

(преимущественно в воображении) вспыхива-

ющее багровыми красками; на эту магически-

грозную «аристократическую картину войны,

снятую с натуры!». Все это был трагический,

смертоносный пожар, с заговорами и мятежа-

ми, смятением днем и ночью, но пожар без

пламени, не светящий, никем не замеченный,

но который, однако, теперь нельзя обойти

вниманием.

Этот скрытый пожар был сильнее всего в

Авиньоне и в графстве Венсенн. Папский

Авиньон с его замком, круто поднимающимся

над Роной, — очень красивый город; он уто-

пает в пурпуровых гроздьях виноградников и

в золотисто-оранжевых рощах, почему ста-

рому безумному рифмоплету Рене, послед-

нему суверену Прованса, и вздумалось пере-

дать его папе и золотой тиаре, а не Людови-

ку XI с оловянной девой на ленте шляпы. Это

привело и к добру, и ко злу! Папы, антипапы,

с их великолепием, жили в этом Авиньонском

из-за власти в Фивах. Эту войну навлек на сыновей

Эдип, прокляв их за строптивость и непочтитель-

ность.

* Имеются в виду правительства и правящие круги

феодально-абсолютистских государств Европы и

буржуазно-аристократической Англии. Над скола-

чиванием контрреволюционной коалиции усердно

трудились Питт, Екатерина II, прусский, австрий-

ский, шведский монархи и их дипломаты.

ПЕРВЫЙ ПАРЛАМЕНТ 309

замке, так круто поднимающемся над быст-

рой Роной; Лаура де Сад * ходила там к обед-

не, а ее Петрарка меланхолически играл на

скрипке и пел вблизи, у фонтана Воклюз. Так

было в старину.

А теперь, несколько столетий спустя, в

эти новые времена от одного росчерка пера

безумного рифмоплета Рене происходит то,

что мы видим: Журдан Coupe-tête (Голово-

рез) идет военным походом осаждать Кар-

пантра, предводительствуя армией от трех до

пятнадцати тысяч человек, называемых

авиньонскими разбойниками, — титул, кото-

рый они сами принимают с прибавлением

эпитета: «храбрые авиньонские разбойники!»

Так оно и есть. Палач Журдан бежал туда от

следствия в Шатле после восстания женщин и

начал торговать мареной, но времена стояли

такие, что всем было не до красок, так что

Журдан закрыл свою лавочку и вознесся

высоко надо всеми, потому что он был создан

для этого. Кирпичная борода его сбрита,

жирное лицо стало медно-красным и усеяно

черными угрями. Силеново чрево раздулось

от водки и привольной жизни; он носит синий

мундир с эполетами, «огромную саблю, два

кавалерийских пистолета, засунутые за пояс,

и два других, поменьше, торчащие из карма-

нов», называет себя генералом и тиранит

людей

. Подумай об одном этом факте, чита-

тель, и о том, какого рода факты должны

были ему предшествовать и сопутствовать!

Вот какие вещи происходят из-за старого

Рене и из-за возникшего вопроса: не может ли

Авиньон теперь совершенно отмежеваться от

папы и стать свободным французским горо-

дом?

Смуты продолжались около двадцати пяти

месяцев. Скажем, три месяца раздоров,

потом семь месяцев ярости, наконец, в заклю-

чение около пятнадцати месяцев сражений и

даже повешений. Уже в феврале 1790 года

паписты-аристократы поставили в знак пре-

достережения четыре виселицы, но в июне

народ восстал и с жаждой возмездия заставил

городского палача исполнить свою обязан-

ность по отношению к четырем аристокра-

там, которые и были повешены, по одному

папскому Аману на каждой папской висели-

це. Затем пошли авиньонские эмиграции —

паписты-аристократы эмигрировали за реку

Рону, — смещение папского консула, бегство,

победа, возвращение папского легата, пере-

мирие, новое нападение и сражения с пере-

менным успехом. Посылались петиции в

Национальное собрание, собирались кон-

грессы городских управлений: шестьдесят с

лишним городских управлений подали голоса

за присоединение к Франции и благословляли

свободу, тогда как представители около две-

надцати меньших городов под влиянием ари-

стократов вотировали в обратном смысле, и

все это с криками и раздорами! Округ восстал

на округ, город на город: Карпантра, долго

соперничавший с Авиньоном, теперь в отк-

рытой с ним войне, и Журдан Coupe-tête,

после того как первый генерал был убит во

время мятежа, закрывает свою лавку с крас-

ками и открыто, с осадной артиллерией, а

главное, с шумом и гамом в течение двух

месяцев на глазах всего мира держит со

своими «храбрыми авиньонскими разбойни-

ками» соперничающий город на осадном

положении.

Тут, несомненно, совершались геройские

подвиги, прославленные в приходской исто-

рии, но неизвестные истории всемирной. Мы

видим, как виселицы воздвигаются с той и с

другой стороны и несчастные трупы болта-

ются на них дюжинами в ряд; злополучного

мэра Везона хоронят еще живым

. Жатва не

снимается с плодородных полей; виноград-

ники потоптаны, всюду царят кровавая

жестокость, безумие всеобщей ярости и оже-

сточения. Разрушение и анархия повсемест-

ны: все охвачено сильнейшим пожаром, но

пожаром без зарева, издали невидным! В

* Лаура де Сад (1308—1348) — возлюбленная

Петрарки, воспетая им в «Канцоньере»; согласно

преданию, она была погребена в Авиньоне. В

1309—1370 гг. Авиньон был постоянным местом

пребывания пап (авиньонское пленение пап).

310

КОНСТИТУЦИЯ

заключение Учредительное собрание,

пославшее в Авиньон комиссаров, выслушав

их

доклады, прочитав петиции, продебати-

ровав целые месяцы, с августа 1789 года, и

«потратив в общем на это дело тридцать засе-

даний», торжественно постановляет четыр-

надцатого прошлого сентября, что город

Авиньон и графство составляют одно целое с

Францией и что его святейшеству папе будет

уплачено справедливое вознаграждение.

Значит, все прощено и покончено? Увы,

если безумие ярости проникло в кровь людей

и виселицы воздвигались и с этой и с той сто-

роны, что могут сделать пергаментный

декрет и амнистия Лафайета? Забывчивая

Лета течет не по земле! Паписты-аристо-

краты и патриоты-разбойники все еще явля-

ются друг для друга бельмом на глазу, они

постоянно подозревают других и подозрева-

ются сами во всем, что бы они ни делали и ни

предпринимали. Верховное Учредительное

собрание разошлось всего две недели назад,

как вдруг, в воскресенье 16 октября 1791 года,

утром, не вполне потушенный пожар снова

вспыхивает ярким пламенем. Появляются

антиконституционные воззвания, рассказыва-

ют, что статуя Мадонны покраснела и проли-

вает слезы

. Поэтому в то же утро патриот

Л'Эскюйе, один из наших «шести правящих

патриотов», посоветовавшись со своими

братьями и с генералом Журданом, решается

отправиться в церковь вместе с одним или

двумя приятелями не для того, чтобы прослу-

шать обедню, чему он придает мало значе-

ния, а для того, чтобы увидать всех папистов

вместе и сказать им слово увещевания, а

также чтобы посмотреть на эту плачущую

Богоматерь, находящуюся в той же церкви

кордельеров. Рискованное поручение, имев-

шее фатальный исход! Каково было слово

увещевания, произнесенное Л'Эскюйе, этого

история не сообщает, но ответом на него был

пронзительный вой аристократических пап-

ских богомольцев, среди которых было много

женщин. Поднялись тысячеголосые крики и

угрозы, перешедшие, так как Л'Эскюйе не

бежал, в тысячерукие и тысяченогие тычки и

удары, сопровождавшиеся уколами стилетов,

игл, ножниц и других острых инструментов,

какими пользуются женщины. Ужасное зре-

лище! Древние покойники и Лаура Петрарки

спят вокруг; священный алтарь с горящими

свечами смотрит сверху, а Богоматерь оказы-

вается без единой слезинки и вполне естест-

венного цвета камня. Друзья Л'Эскюйе броса-

ются, подобно посланникам Иова *, к Жур-

дану и к национальной армии. Но неповорот-

ливый Журдан хочет сначала занять город-

ские ворота, движется втрое медленнее, чем

следовало бы, и когда приходят в церковь

кордельеров, то она уже безмолвна и пуста;

Л'Эскюйе одиноко лежит у подножия алтаря,

плавая в собственной крови, исколотый нож-

ницами, истоптанный, искалеченный. Глухо

простонав в последний раз, он испускает дух

вместе со своею жалкой жизнью.

Такое зрелище способно возбудить сердце

всякого человека, а тем сильнее должно оно

было подействовать на многих людей, назы-

вающих себя авиньонскими разбойниками!

Труп Л'Эскюйе, положенный на носилки, с

увенчанной лаврами обезображенной голо-

вой несут по улицам под многоголосое, мело-

дичное пение, под похоронные вопли, больше

горькие, чем громкие! Медное лицо Журдана,

лицо лишенного всего патриота, мрачно.

Патриотический муниципалитет посылает в

Париж официальное донесение, приказывает

произвести многочисленные, точнее, бесчи-

сленные аресты для допроса и следствия.

Аристократов и аристократок тащат в замок,

запирают всех вместе в подземные темницы,

где они лежат вповалку, лишенные всякой

помощи, оплакиваемые лишь хриплым жур-

чанием Роны.

Они сидят по темницам, дожидаясь след-

ствия и допроса. Увы! с палачом Журданом в

* Иов — человек, безропотно сносивший многочи-

сленные беды, какие посылал ему бог (Книга

Иова).