Иванова Н.К. (отв. ред.) Актуальные проблемы лингвистики и межкультурной коммуникации

Подождите немного. Документ загружается.

269

Новые реалии ставят перед высшей школой более сложные за-

дачи, когда в соответствии с требованиями приходится менять под-

ход к выбору принципов обучения, к изменению критериев отбора

содержания предмета. Основной целью учебного процесса становит-

ся развитие коммуникативной компетенции, которая помимо лин-

гвистической компетенции включает овладение практическими на-

выками межкультурного общения. Изучение моделей адекватного

социокультурного поведения в различных коммуникативных ситуа-

циях должно занять не последнее место. Нередко в пособиях по дело-

вому английскому рассматривается тема традиций ведения перего-

воров в разных странах и отмечается, что в арабском мире, Китае,

Японии невежливо сразу переходить к делу, к чему так склонны аме-

риканцы (Let's get down to business), там необходимо некоторое время

вести светскую беседу, а также оплатить словесной данью достоинст-

ва гостей и хозяев. В этом смысле так называемая восточная лесть,

порой раздражающая европейцев, абсолютно органична для культур

данного региона.

Часто на Западе вызывает недоумение, когда их восточные

партнеры из Японии или Вьетнама с широкой улыбкой рассказывают

о своих серьезных неприятностях, даже о смерти близких. Все дело в

том, что вековые традиции предписывают там сообщать о своих бе-

дах с улыбкой, особенно в разговоре с вышестоящими или уважае-

мыми лицами, дабы не слишком взволновать или обеспокоить собе-

седника. С улыбкой принято выслушивать порицание начальника, что

у нас сочли бы недопустимой дерзостью.

Нежелание учитывать культурные традиции порой приводит к

полному провалу проекта. Классический пример с рекламой извест-

ной зубной пасты, когда в одной из арабских стран рекламщики ис-

пользовали рекламный щит, хорошо зарекомендовавший себя в Ев-

ропе и Америке с 3-мя фотографиями: на первой картинке была изо-

бражена несчастная девушка, которая боялась улыбаться из-за "не-

красивых" зубов, на другой – она держала в руках зубную пасту, а на

третьей – сияла улыбкой, демонстрируя ослепительной белизны зубы.

Эффект от рекламной кампании оказался нулевым – никто пасту

не покупал. Причина проста: организаторы не учли, что местные жи-

тели читают и рассматривают картинки справа налево. И потому они

только подивились честности производителя, который не побоялся

показать, как неважно пользование его зубной пастой действует на

изначально "белоснежные" зубы.

270

Даже при неплохом знании английского языка трудности могут

возникнуть уже при установлении контактов. Если наш соотечест-

венник примется по простоте душевной рассуждать о чем-то набо-

левшем, скажем о бедственном финансовом положении матушки

России, то его может ожидать весьма неприятный сюрприз: британец

в лучшем случае сочтет его за человека недалекого, в худшем – за

вымогателя.

Едва ли удивительно, что человек, воспитанный в русской куль-

турной традиции, где бедность никогда не считалась пороком, а раз-

говор "по душам" – нормой общения, так легко попадает впросак, ко-

гда в своем стремлении установить доверительные дружеские отно-

шения он пытается завести разговор о том, как действительно ему

трудно приходится. Его подстерегает жестокое разочарование; вме-

сто оживленных расспросов, как на самом деле его, к примеру, здоро-

вье, происходит всего-навсего примитивный обмен малозначащими

дежурными фразами. И дело вовсе не в вопиющем безразличии анг-

лоязычного собеседника – просто "правила игры" разные, о чем не

перестают напоминать британские юмористы: "Do not forget, however,

that your new friend who makes a touchingly kind inquiry after your state

of health does not care in the least whether you are well and kicking or dy-

ing of delirium tremens".

Таких примеров можно приводить бесконечное множество, что

доказывает необходимость развивать у обучающихся понимание зна-

чимости особенностей межкультурного общения, т.к., возможно, им

придется работать бок о бок с представителями разных культур и

традиций.

К сожалению, в настоящее время ещё недостаточно материалов

по данному вопросу. Пожалуй, лучшим источником информации мо-

жет служить международная пресса. Тщательный подбор различных

тематических статей из газет и журналов и выдержки из пособий по

туристическому бизнесу могут стать хорошей базой для языковой

практики, а также для анализа ситуаций, возникающих при межкуль-

турном общении.

Большое значение в учебном процессе могут сыграть ролевые

игры, т.к. для того, чтобы с уважением относиться к особенностям

другой культуры, необходимо в аудитории проигрывать те жизнен-

ные ситуации, в которых мы вели бы себя как представители этой

культуры.

271

В заключении можно добавить, что работа с материалами по со-

циокультурному общению всегда вызывает у студентов неподдель-

ный интерес и служит основанием для оживленной дискуссии.

Библиографический список:

1. "Каждому – свое"; Профиль №4, с.65.

2. Mikes George. Now to be an Alien. Penquin Books, 1986.

СВЯЗЬ ВРЕМЕН В КОММУНИКАТИВНОМ ПРОСТРАНСТВЕ

АНТИУТОПИИ

С.Г. Шишкина

Ивановский государственный химико-технологический

университет

Иваново, Россия

Принято считать, что утопия как самостоятельный жанр сущест-

вует несколько столетий, начиная с сочинения Томаса Мора «Золо-

тая книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве

государства и о новом острове Утопии», больше известного как

«Утопия» (1516). Уже в нем определены проблемы, которые впослед-

ствии станут сюжето- и идейнообразующими для всех произведений

этого жанра, а именно – человек и общество; общество и цивилиза-

ция; цивилизация, социум и личность. Очевидно, что проблемы эво-

люционного развития человека находились и находятся в центре

внимания авторов произведений этого жанра.

ХХ век стал свидетелем рождения и расцвета антиутопии – про-

гностического жанра, анализирующего соотношение прогресса и ин-

дивидуума в исторической реальности и перспективе и опровергаю-

щего светлые идиллические устремления в будущее утопий прошло-

го. Оставляя вне рамок данной работы вопросы жанровой специфики

утопии и антиутопии, отметим, что, возникнув как антижанр относи-

тельно литературной утопии, антиутопия типологически связана с

утопией интересом к взаимоотношениям и акцентам внутри триады

«человек – цивилизация – социум». Приведенные выше рассуждения

позволяют, по-видимому, согласиться с тем, что утопия, равно как и

антиутопия, - жанр, который в большей степени исследует мысль, что

приводит к определенным сложностям при лингвостилистическом

анализе произведений. Вместе с тем, пользуясь терминологией

М.М.Бахтина, можно сказать, что всякое художественное произведе-

ние любого жанра – это сказанное писателем «слово о мире», акт ре-

акции на окружающую действительность, то есть, вербальная комму-

272

никация писателя с читателем, посредством которой автор раскрыва-

ет свою концепцию восприятия окружающей действительности. Ав-

тор неизбежно подчиняет язык своим целям, конструируя модель

возможного прошлого, настоящего или будущего человечества, а

созданная им концепция накладывает индивидуальный отпечаток на

язык произведения, на созданный им художественный образ и худо-

жественный мир, в котором коммуникация героев осуществляется в

соответствии с ракурсом зрения создателя.

С этой точки зрения бесспорный интерес представляют произ-

ведения жанра антиутопии. Обратимся к некоторым из них для выяв-

ления специфической функции речевой коммуникации героев. Соз-

данные в разные времена и повествующие о разных этапах жизни че-

ловека и человечества, произведения вступают в своеобразный диа-

лог между собой и с читателем, предупреждая его о возможности по-

тери человеческого в человеке. Таковым является, например, творче-

ство Уильяма Голдинга (1911-1993), мифологически универсальное

мировоззрение которого, наполненное антиутопическими мотивами,

заставляет задуматься о проблемах бытия.

Героями Голдинга, как в свое время в философских повестях

Просвещения, становятся идеи. В причудливо-фантастической худо-

жественной ткани произведений Уильяма Голдинга триада «цивили-

зация – культура –-человек» является стержнем создания образной

плоти. В своем творчестве Голдинг полемизирует с утопической

мыслью, которая возникает на всех этапах развития цивилизации, об-

ращаясь при этом к постулатам учения экзистенциалистской филосо-

фии, но не ограничиваясь только ими. Утопический хронотоп создает

идиллическое пространство. Отталкиваясь от определенной точки

вектора реального исторического времени ХХ столетия, Голдинг воз-

вращается к исходной точке идиллического хронотопа, чтобы стерео-

скопически рассмотреть соотношение «цивилизация – человек». В

романе «Повелитель мух» центральным звеном становится категория

«человек» и ее соотношения с понятиями «цивилизация» как суммой

знаний, «цивилизованность» (в значении нравственного прогресса),

«культура» и унаследованными ею культовыми интуициями (страх,

сила, разум, зло, добро). Стадия детства в диахроническом развитии

цивилизации обретает материальную оболочку, благодаря идейному

наполнению образов Хрюши («слепого разума» цивилизации), Раль-

фа (бессильного разума), Саймона (интуитивной мудрости), Джека

(Зловещего разума цивилизации). Словно вступая в диалог со

273

Шпенглером и во многом повторяя его идеи об обезличивании чело-

века в пространстве бездуховной цивилизации, Голдинг задается во-

просом, наследниками какого знания и опыта становится цивилизо-

ванный человек второй половины ХХ столетия - опыта фанатично

жестко-жестокого и жалкого строителя вечного памятника для гря-

дущих цивилизаций Джослина («Шпиль»); однобокого, отвергающе-

го научно-технические достижения цивилизации рационалиста Фа-

нокла («Чрезвычайный посол»), или опыта наивно-беззащитных пе-

ред силой и знаниями следующих поколений Фа, Лока, Туами ("На-

следники"), которые живут в системе и структуре родовых связей?

Роман «Наследники» (время действия которого – эпоха неандер-

тальцев), по справедливому замечанию Т.Г.Струковой, иллюстрирует

«зыбкость понятий «варварство и цивилизованность» (4, 162).

Если принять во внимание определение антиутопии как карика-

туры на позитивную утопию, негативную проекцию возможного бу-

дущего с точки зрения настоящего, роман «Наследники» можно рас-

сматривать как попытку объяснения глубинной сути звериного нача-

ла в человеке, той силы, которая приведет к диктатуре дискурса на-

силия в антиутопиях ХХ века.

Нецивилизованные неандертальцы у Голдинга – люди, которые

живут в полном слиянии с природой. Она для них живая. Человек,

гиены, птицы, лес, река, земля – все общаются между собой и друг с

другом на равных. Солнце разделяет с людьми светлую радость жиз-

ни, утес, разглядывая свою мощную подошву, слышит людей и при-

слушивается к ним, личинки спят и просыпаются для того, чтобы на-

полнить племя жизненной силой, бревна в реке ходят, водоросли не-

истово трепещут, готовые ласково прикоснуться к телам людей, по-

крытых густой, не снимаемой шерстью. Голдинг не жалеет теплых

красок, мозаично моделируя подробности существования «homo sapi-

ence». Темп его повествования замедленный, как бы лениво нежа-

щийся под лучами теплого солнца. Объяснение миропорядка, суще-

ствующее в памяти поколений прародителей современного человека,

просто, логично и мудро: «Вначале была великая Оа. Она родила

землю из своего чрева. И вскормила ее грудью. Потом земля родила

женщину, а женщина родила из своего чрева первого мужчину».(3,

118). Смерть для них – естественное продолжение жизни. При этом

они уверены, что специально убивать животных для употребления в

пищу – плохо. Спокойный, гармоничный, природный ритм жизни не

требует пространных высказываний, поэтому речь героев проста и

274

односложна, имена звукоподражательны (Лок, Ха, Фа, Нил, Мал),

предложения нераспространенные, в основном повелительные и на-

зывные.

Для выражения отношения к созданной модели автор-

нарратор использует прием художественной импликации. Он создает

подтекст с помощью художественной детали, отказываясь от по-

строения речи героев в форме диалогов. Обмен суждениями в этом

антропоморфическом пространстве происходит телепатически. «Ты

же видишь … внутри головы» (3, 173), «Они видели не только тело

Мала, но все то, что он видел сам, что медленно проступало и туск-

нело у него в голове» (3,188), - пишет Голдинг. Впервые выражение

«Я думаю…» встречается при возникновении опасности, идущей от

новых людей, которые по своему уровню развития стоят на более вы-

сокой ступени цивилизационной лестницы. Они пришли, чтобы ис-

требить «племя лесного дьявола». После неизбежной встречи с убий-

цами характер речи неандертальцев-людей меняется, равно как и

ритм повествования. Нет больше теплых красок, темп описания уско-

ряется за счет быстрого перечисления действий, голос автора все ча-

ще сливается с голосом персонажа – Лока -, превращаясь в несобст-

венно-прямую речь и тем самым способствуя непосредственному

восприятию происходящего. Интересно отметить, что Голдинг –

вольно или невольно – иллюстрирует механизм порождения прагма-

тического высказывания. К неандертальцам приходит «какое-то

смутное знание», их речь, даже мысленная, непроизнесенная, невер-

бализованная, становится богаче, сравнения образнее. И это во мно-

гом опровергает устоявшееся мнение о том, что Голдинг полностью

отвергает необходимость прогресса и цивилизации. Они неизбежны,

неотвратимы и необратимы. Вопрос лишь в том, насколько преобра-

женной окажется природа человека в ходе развития, не будут ли лю-

ди «…как голодный волк в дупле дерева», «…как мед в округлых

камнях, новый мед, который пахнет смертью и жгучим огнем костра»

(3, 271, 278). Очевидно, что Голдинг сомневается в возможности

преобразить природу человека достижениями европейской и мировой

цивилизации, создать идеальный для человека социум в макрокосме

насилия. Понятия «человек», «цивилизация» становятся у Голдинга

интертекстуальными. При этом созданный им хронотоп определяется

вектором нравственного развития человека и общества. Однако зве-

риное, жестокое начало, по мысли Голдинга, глубоко укоренилось в

человеке и может оказаться доминирующим в его природе на любой

275

стадии цивилизационного развития. И тогда, как в «Звероферме»

Оруэлла, трудно будет разобрать, где зверь, а где человек.

Налет цивилизованности, возникший в результате знания и по-

знания, легко отслаивается в любой «пограничной ситуации», как то

было, скажем, с героем другого романа-антиутопии – «Обезьяна и

сущность» Олдоса Хаксли. (“The Ape and the Essence”. Заметим, что

при переводе заглавия на русский язык утеряно коннотативное значе-

ние «человекоподобная обезьяна» в слове “Ape”). Доктор Пул, наш

современник, впитавший знания цивилизаций столетий, титулован-

ный ученый-биолог, чопорный, рефлексирующий, робкий интелли-

гент, волею судеб и фантазии автора оказывается не в родной ему

Новой Зеландии, чудом оставшейся нетронутой после взрыва, а в

стаде прямых потомков тех, кто разрушил гармонию мира Фа, Лока и

Лику. С первобытным восторгом окунается он в почти животную

вакханалию разгула плоти с грязной, дурно пахнущей, покрытой пы-

лью раскопанных могил, необузданной и не обремененной мораль-

ными запретами цивилизованного общества Лулой, восхищенно вос-

клицая при этом: «Так хорошо мне не было никогда в жизни!» При-

родное, животное стремление к лидерству объясняет и возникновение

тоталитарного социума, когда массы становятся бессильными.

Время действия романа «Обезьяна и сущность» - 2018 год. Ме-

сто – руины когда-то цивилизованной Калифорнии. Модель социума

– общество, построенное на основе декларируемых принципов демо-

кратического централизма. (Заметим, что это произведение Хаксли

появилось в 1953 году, после издания красочной иллюстрации функ-

ционирования принципов демократического централизма в СССР,

воссозданных А.Кестлером в романе «Слепящая тьма»). «Такова де-

мократия, - поясняет вождь могильщиков, заставляя работать старых

и немощных и умертвить младенцев, рожденных неполноценными в

результате отдаленных последствий взрыва. «Перед законом мы все

равны. А закон гласит: все принадлежит пролетариату, иными слова-

ми, государству» (7, 531). Какое наказание ждет провинившегося?

Плеть, смерть или постоянный страх выпасть из пространства общего

безликого «Мы». Этот страх, как и в романе предшественника

О.Хаксли И.Замятина, превращает человека в послушную, дрессиро-

ванную человекоподобную обезьяну.

«Жестокость, сострадание – лишь гены,

Все люди милосердны, все убийцы», - утверждает Хаксли.

«…И лишь в познанье сущности своей

Любой из нас перестает быть обезьяной». (7, 537).

276

Разбудить у Лулы другие чувства, кроме животной похоти и ро-

ботовидного послушания, помогают Пулу цитируемые им по памяти

строки из произведений Шекспира, Бернса, Шелли. Лирические стро-

ки, предназначенные не для трибунного звучания перед толпой, а об-

ращенные к каждой отдельной душе, меняют и стиль коммуникации,

и речевое поведение героев. Диалоги становятся более информатив-

ными, предложения распространенными, определения и эпитеты кра-

сочнее. Лула постепенно высвобождается из липкой паутины страха.

Она бежит вместе с Пулом. Куда? По сути дела, в никуда - из социу-

ма «после третьей мировой войны», как бы наполнившего подобием

жизни страшно безмолвные фантастические пейзажи Рокуэлла Кента.

Интересна архитектоника романа. Это сценарий голливудского

фильма - с подробным тщательным раскадрированием, с четко обо-

значенным ракурсом съемки, с продуманным музыкальным оформ-

лением, с фигурой диктора-рассказчика, - вплетенный в традицион-

ную повествовательную ткань произведения. Сценарий фильма

«Обезьяна и сущность» находят в архивных свалках жители середины

ХХ столетия – автор и некто Боб. Они решают навестить сценариста,

забытого всеми мистера Тэллиса, который когда-то покинул шумный

город и уединился в деревне, но приезжают к его последнему приста-

нищу уже после смерти автора сценария. Бетонная плита над его мо-

гилой – первое, на что натыкаются сбежавшие из «дивного нового

мира» Пул и Лула. Автор не отождествляет себя с рассказчиком, по-

этому читатель наблюдает за происходящим как бы со стороны.

Хаксли использует прием, который условно можно назвать «методом

постепенного приближения», при котором организация повествова-

ния на уровне предложения, абзаца позволяет читателю «услышать»

перекличку идей с разных точек зрения: автора, повествователя, ре-

жиссера и действующих лиц. Хаксли отказывается от строго линей-

ного повествования и намеренно дробит информацию, переключая,

словно в киноленте, ракурс восприятия читателя-зрителя от общего к

частному, от частного к общему, от детали к целому, привлекая его к

диалогу, создавая полифоническое пространство полилога, в котором

конструируется «…диалог особого вида между текстом анализируе-

мым и текстом восстановленным, между высказыванием сущест-

вующим и высказыванием, создаваемым в ответ на первое» (1,477).

«Я»-рассказчик, открывший сценарий фильма, становится все менее

доминирующим в тексте, а к концу романа голос повествователя

анонимен. Что ждет Пула и Лулу после счастливого избавления от

277

новой цивилизации? Торжество разума и справедливости, в котором

невозможно представить себе усохшего Эйнштейна на веревочке,

ведомого огромной, умеющей не только мыслить, но и разговари-

вать обезьяной, или вновь диктатура? Автор не дает ответа на эти

вопросы. Может быть, они попадут в общество всеобщего потребле-

ния и массовой культуры, еще одно социальное пространство ХХ ве-

ка, показанное Р.Брэдбери в романе «451 по Фаренгейту»?

Роман-антиутопия Брэдбери – еще одна модель возможного бу-

дущего человечества. Это социум, сошедший со страниц «Процесса»

Кафки, где каждый следит за всеми и все следят друг за другом. Ин-

дивидуальные порывы души, чувства столь же чужеродны в таком

полицейском государстве всеобщего равноправия, как заводной

апельсин или механический пес в истинно гармоничном обществе.

Коллективная память поколений, архетип нации уничтожаются вме-

сте с горящими горами книг, которые сжигают Монтэг и его команда.

В обществе массовой культуры не нужны индивидуально мыслящие

личности, следовательно, не нужны книги. «Произведения классиков

сокращаются до пятнадцатиминутной радиопередачи. Потом еще

больше: одна колонка текста, которую можно пробежать за две мину-

ты; …Сокращайте, ужимайте! Политика? Одна колонка, две фразы,

заголовок! И через минуты все уже испарилось из памяти. Крутите

человеческий разум в бешеном вихре, быстрей, быстрей! – руками

издателей, предпринимателей, радиовещателей, так, чтобы центро-

бежная сила вышвырнула вон все лишние, ненужные, бесполезные

мысли» (2, 67). Примечательна конструкция большинства диалогов

героев романа. В основном они разговаривают риторическими вопро-

сами и восклицаниями, не требующими полновесной личностной

коммуникации. Диалоги безлики. Устная разговорная речь – это всего

лишь обмен репликами, которые клишируют бессмысленные прими-

тивные односложные фразы героев бесчисленных телевизионных

«мыльных опер», врывающихся в квартиры со всех стен, превратив-

шихся в огромные телеэкраны. Отказ от вдумчивого чтения литера-

туры изменил речемыслительную деятельность, следовательно, саму

личность. Человек мыслящий – как Монтэг или Кларисса - чужеро-

ден в этом обществе штампов. Его уход – добровольный или насиль-

ственный - предопределен. Брэдбери не датирует время действия.

Однако размышления одного из его героев о некогда большой попу-

лярности Шекспира, об умении людей читать, говорить и думать до

становления общества культуры для масс, что имело место лет 500

278

тому назад, позволяет предполагать, что перед нами концепция обще-

ства возможного будущего, дисгармоничные взаимоотношения госу-

дарства и отдельной личности в котором являются прямым следстви-

ем моделирования сознания в бездуховной атмосфере имплантирова-

ния штампов поведения, коммуникации, мышления.

Цитатность мышления, упрощенность языка характерны и для

жителей некоего замкнутого пространства, обитающих в антиутопии

Татьяны Толстой «Кысь». Живут они в городе, зовется который Фе-

дор-Кузьмичск, «… а до того…звался Иван-Порфирьичск, а еще до

того – Сергей-Сергеичск, а прежде имя ему было Южные Склады, а

совсем прежде – Москва» (5, 18). Имя города совпадает с именем

Большого Мурзы, правителя, диктатора, вождя государства, образ ко-

торого встает в один ряд с безликими, но страшными Старшим Бра-

том, Благодетелем, Первым, Главноуправителем, Мустафой Мондом,

главным могильщиком… В этом государстве не горят огни из книг.

Они столетия назад изъяты из жизненного пространства. Их боятся,

как вирусов смертельных болезней. Характерно, однако, что глава го-

сударства, единолично карающий и возвышающий, владеет секрет-

ной библиотекой, в которой находятся сотни тысяч томов произве-

дений мировой литературы. Материал для создания текстов очеред-

ных законов или указов берется им из книг, однако пишется на языке,

мало напоминающем официальный стиль. Стиль намеренно упрощен,

так как оставшиеся в живых и перерожденцы давно отвыкли мыслить

не прагматически, а образно; пунктуация почти отсутствует, архаиз-

мы и фольклоризмы, слепленные из букв по принципу «как слышит-

ся, так и пишется», отражают своего рода «поток сознания» прими-

тивного, недалекого, но регламентирующего поведения других. Ро-

довая память жителей, подсознание время от времени подсовывают

им стихотворные строчки поэтических произведений, однако мета-

форические образы не доступны их пониманию.

«Жизни мышьей беготня,

Что тревожишь ты меня?»

А-а, брат пушкин! (пушкин олицетворяется не столько с именем

поэта, сколько с бесформенным бревном, отесанным топориком. –

С.Ш.) Ага! Тоже свое сочинение от грызунов берег! Он напишет, а

они съедят, он напишет, а они съедят. То-то он тревожился! То-то

туда-сюда по снегу разъезжал, по ледяной пустыне! Колокольчик

динь-динь-динь! Запряжет перерожденца, да в степь! Свое припряты-

вал, искал, где уберечь!» - размышляет Бенедикт (5, 280). Мысли-