Хачатурян Н.А. (ред.) Двор монарха в средневековой Европе: явление, модель, среда

Подождите немного. Документ загружается.

214

Зубов В. П. Леонардо да Винчи. М., 1952. С. 22-30. «мч

Urbino. Kunsthistorischer Fuerer. Rimini, 1996. S. 24-30, 49-57.

. ,т

Burke P. И cortigiano. P. 152-153.

Описанные в «Книге о придворном» персонажи — исторические фи-

гуры, наделенные автором яркими чертами характера. В первой

книге граф Лодовико ди Каносса рисует образ совершенного при-

дворного. Во второй книге Федерико Фрегозо, будущий дож Ге-

нуи, рассуждает о том, как лучше выявлять качества идеального

придворного; эту тему продолжает писатель Бернардо Биббиена,

рассказывая разные «истории». Третья книга повествует устами

Джулиано деи Медичи об идеальной женщине и придворной даме.

В четвертой книге Оттавиано Фрегозо рассуждает об отношени-

ях придворного со своим князем, а писатель Пьетро Бембо, слу-

живший в те годы у герцога Урбинского, излагает платоновскую

теорию любви и красоты.

Библиографию см. в кн.: Loos Е. Baldassare Castigliones «Libro del

Cortegiano». Frankfurt a. M., 1955; Idem. Literatur und Forschung eines

Menschenideales: das «Libro del Cortegiano» von Baldassare Castiglione.

Mainz, 1980; La corte e il «Cortegiano». Un modello teorico / A cura di

A. Prosperi. Roma, 1980.

' Хоментовская А. И. Кастильоне, друг Рафаэля (1478-1529) / К исто-

рии эпохи Возрождения. Пг., 1923; Дживелегов А. К. Очерки ита-

льянского Возрождения: Кастильоне, Аретино, Челлини. М., 1929;

Чиколини А. С. Гуманистический идеал Кастильоне // Рафаэль и

его время. М., 1986. С. 199-210; Кудрявцев О. Ф. Эстетические

искания гуманистов крута Рафаэля // Рафаэль и его время. М.,

1986. С. 179 — 198; Баткин А. М. На пути к понятию личности: Кас-

тильоне о «грации» // Культура Возрождения и общество. М„

1986. С. 86-95.

Бальдассаре Кастильоне. О придворном. Книга первая, книга четвер-

тая. Перевод О. Ф. Кудрявцева // Опыт тысячелетия. Средние века

и эпоха Возрождения: быт, нравы, идеалы. М., 1996. С. 466 — 568;

Castiglione В. II libro del Cortegiano / A cura di V. Cian. Firenze, 1947;

Opere di Baldassare Castiglione, Giovanni della Casa, Benvenuto Cellini

/ A cura di C. Cordie. Milano; Napoli, 1960; Castiglione. The ideal and the

real in Renaissance culture / Ed. by R. W. Hanning, D. Rosand. New

Haven; London, 1983.

Delia Casa G. Galateo, ovvero decostumi / Ed. D. Provenzal. Milano, 1950;

G. Delia Casa e altri trattatisti cinquecenteschi del comportamento / a

cura di A. Di Benedetto. Torino, 1970.

-.-ti \.i \

.«ДОЦ.- ••.••» ч - ' .. S'H»/

И. А. Красное (Санкт-Петербург, СП№У)

-jfcr

«К-

•• чтj

СИМВОЛИКА

АНГЛИЙСКОЙ

ПРИДВОРНОЙ

КУЛЬТУРЫ

ВТОРОЙ

ПОЛОВИНЫ

XVI ВЕКА

Ситуацию, которая определяла развитие английской

куртуазной культуры в Англии во второй половине XVI века,

можно назвать уникальной. Никогда ранее, за исключением

нескольких полулегендарных королев древности, верховная

власть в Англии не принадлежала женщине. Что касается глу-

боко архетипического образа монарха в английской куртуазной

культуре, то это был образ монарха-мужчины, монарха-воина.

Примерами королевского величия в елизаветинской кур-

туазной культуре служили знаменитые цари и властители биб-

лейской, греко-римской или «новой» истории (из последних, в

первую очередь, — король Артур). Некоторые традиционные

рыцарские обряды, в которых имитировалась то церковная

служба, то языческие магические ритуалы, также предполага-

ли, что возглавлять их должен монарх-мужчина.

И вот, практически полвека, с 1553 по 1603 год, Англия на-

ходилась под «женской» властью. Краткое правление Марии

Тюдор не дало ярких примеров «деформации» куртуазных обы-

чаев в связи с приходом на престол женщины. Отношения Ма-

рии с английским дворянством и без того складывались труд-

но (особенно — после ее брака с Филиппом Испанским).

При дворе же преемницы Марии — Елизаветы, которая

не могла пожаловаться на отсутствие поклонения со стороны

подданных, ситуация, с точки зрения куртуазной идеологии,

действительно, складывалась весьма любопытная. Елизавета

220

JI. К. Масиель Санчес

Придворная о д и с с-^-я- Пе-р о Т а ф-у р2

соединила в себе два объекта почитания и служения истинно-

го рыцаря: суверена и даму.

Естественно, в качестве монарха королева Елизавета не

могла во всем соответствовать требованиям рыцарской тради-

ции. Она не могла возглавлять войско рыцарей во время воен-

ной кампании, разделять с ними некоторые традиционные ры-

царские забавы, ограничиваясь лишь охотой, или задавать тон

в одежде. В тех случаях, когда можно было ограничиться чисто

номинальным исполнением обязанностей монарха в рыцар-

ских ритуалах, Елизавета это делала. Например, при торже-

ственных выездах королевы на улицы Лондона за ней отдель-

но следовал ее меч— символ королевской власти

. Елизавета

председательствовала при проведении рыцарских турниров

Она считалась почетным членом и главой первого по значению

рыцарского ордена страны — ордена Подвязки

Тем не менее Елизавета была полноценным властителем

в том смысле, что на ней лежала ответственность за ведение

внутренней и внешней политики государства, ответственность

за принятие решений.

И все же архетипический образ короля, возглавляющего

сообщество рыцарей, не был изжит из английской куртуазной

культуры в связи с приходом на престол дамы. Именно этим

объясняется тот факт, что на протяжении практически всего

правления Елизаветы кто-нибудь из ее придворных как бы брал

на себя «первого рыцаря» королевства, будь то Роберт Дадли,

граф Лейстер, или кузен королевы, Томас Ховард, герцог Нор-

фолк, или пасынок Лейстера граф Оксфорд.

Каким образом еще сказалась специфика ситуации вто-

рой половины XVI века на английской куртуазной культуре?

Рыцарская традиция требовала служения сюзерену и по-

клонения даме. Елизавета была и сувереном и дамой, причем,

дамой, которую можно было (при желании), даже после появ-

ления на ее лице небольших следов перенесенной в конце

1562 — начале 1563 года оспы, — назвать прекрасной. Кроме

того, ее образование и воспитание вполне соответствовали

представлениям о том, какими качествами должна обладать

благородная дама — предмет любви благородного рыцаря. Ели-

завета была скромна и строга и в то же время непринужденна

в общении, ее высказываниям была свойственна подчеркнутая

религиозность, но она не испытывала склонности к аскетизму,

охотно проводя время в светских увеселениях. Она писала сти-

хи, прекрасно знала классическую литературу

, была музы-

кально образованна

и т. п.

Итак, Елизавете-монарху служили с удвоенной ревно-

стью, потому что она была дамой, и Елизавету-даму почитали

вдвойне, потому что она была королевой

Рыцарский культ Елизаветы ввел в обиход Роберт Дадли,

граф Лейстер. По некоторым свидетельствам, религиозно ин-

дифферентный граф даже читал молитву Елизавете вместо Ave

Maria

. Подмену культом Елизаветы почитания Девы Марии

при английском дворе отметил Эдуард Риштом, издатель и ав-

тор последней части труда Николаса Сэндера «Происхождение

и развитие английской схизмы»: «И чтобы показать еще боль-

шее неуважение к нашей Прославленной Госпоже, они соблю-

дают день рождения королевы Елизаветы самым торжествен-

ным образом 7 сентября, т. е. в канун праздника Божией Ма-

тери, Чье Рождество они отмечают в календаре маленькими

черными буквами, тогда как день рождения Елизаветы отме-

чен буквами большими и красными. И, даже трудно в это пове-

рить, в соборе Св. Павла в Лондоне — главной церкви Лондо-

на, — а может быть и еще где-то, но

я не знаю, — говорят, молитвы

Елизавете поются в конце общих

молитв, как антифон нашей Влады-

чице в прежние времена»

Впрочем, в елизаветинской

придворной культуре, и в частно-

сти — в поэзии, — преобладали

символы, заимствованные из язы-

ческих культов. И одним из наибо-

лее устойчивых из этих символов

была Диана-Цинтия. Поэты Рали,

Чэпмэн, Драйтон и пр. создали не-

кий обобщенный образ девствен-

ной Царицы ночи, окруженной

нимфами и грациями. Роберт Дадли граф Лейстер

218

JI. К. Масиель Санчес

Придворная о д и с сея Перо Т а ф у р 263

Сэр У. Рали, автор развернутой поэмы «Цинтия», в одном

из своих малых стихотворений таким образом изложил в сжа-

той форме «программу» этого поэтического течения:

«Да славится чудесный и безмятежный свет Дианы, || Да

славятся росы, которыми она увлажняет землю, || Да славятся

ее лучи, эта слава ночи, || Да славится ее сила, которой испол-

нены все прочие силы. || Да славятся ее нимфы, которыми она

украшает леса, || Да славятся ее рыцари, в которых живет ис-

тинная честь...»***, и т. д.

{8} Этот гимн, как и многие другие,

ему подобные, посвящен Елизавете...

Если языческая составляющая средневековых рыцарских

культов продолжала античную традицию культа Венеры, то в

елизаветинскую эпоху акценты несколько сместились в пользу

Дианы

. И основной причиной этому стало безбрачие короле-

вы, которое она сама часто подчеркивала. В подобной ситуа-

ции, вернее, в тех случаях, когда адресатом куртуазной лите-

ратуры становилась сама Елизавета, эротический символ Ве-

неры подходил куда меньше, чем Диана-девственица. А по-

скольку авторы куртуазной поэзии имели более или менее

близкое отношение ко двору, обилие изображений Дианы в

этих произведениях вполне объяснимо.

Во время посещения королевой Норвича в 1578 году, в ка-

честве приветствия и последующих увеселений, ее вниманию

были предложены аллегорические интермедии, запечатленные

в рассказе современника. «Через два дня после приезда ее ве-

личества Меркурий в голубом атласном дублете (вид камзола)

с золотыми полосками, в такой же шляпе с крыльями и с кры-

льями на ступнях — появился под окном ее покоев в необычай-

но красиво раскрашенной повозке и пригласил ее выйти и по-

смотреть прочие представления и некую пьесу-"маску" на от-

*** Подстрочный перевод

«Великую девственную Диану || Недавно встретил я в лесу, ||

Когда она поспешно распоряжалась, || Чтобы добраться до Хэтфилда; ||

И чтобы, выражая ее удовлетворение вами, шестью равными друг дру-

гу дамами, || Рассуждая таким образом, || Возложить на каждую ред-

чайший дар...». ОМЧ" .

„J.

;

, <Щ

Триумф королевы Елизаветы (Р. Пик, 1600; фрагмент)

крытом воздухе, в которой Венера и Купидон, с Распутством и

Несдержанностью, были заменены богинями Чистоты и ее

спутников...» Елизавету во время ее передвижения по парку

встречали группы специально размещенных на ее пути нимф

и фей ит. п.

Зачастую Диана и ее окружение являлись прямой мета-

форой королевского двора, без какой-либо дополнительной

смысловой нагрузки.

Это стихотворение, написанное отцом сэра Джона Хар-

рингтона по поводу посещения королевой Хэтфилда, является

220

JI. К. Масиель Санчес

Придворная о д и с с-^-я-Пе-р о Т а ф-у р263

аллегорией двора Елизаветы и в первую очередь — шести ее

придворных дам: леди Грэй, Виллоуби, Изабеллы Маркхэймс,

Гризельды Норвич, Сэнтлоэ и Скипуит

И все же на вопрос, была ли одна только личность Елиза-

веты причиной распространения культа Дианы в английской

литературе, едва ли можно ответить утвердительно.

Ведь помимо девственности Диана символизировала еще

охоту и оккультные науки.

Что касается охоты, то были вполне объективные причи-

ны увлечения английской знати второй половины XVI века этой

забавой, которая традиционно считалась истинно придворным

занятием. Азарт охоты мог хотя бы отчасти заменить ратные

подвиги, пора которых для рыцарей давно осталась в прошлом

в связи с изменением представлений о военном искусстве.

Сама Елизавета отдавала дань этой моде на охоту

. Едва ли кто

мог соперничать в приверженности охоте с преемником Ели-

заветы — Яковом I. В личной переписке этого монарха можно

встретить самые восторженные выражения по поводу досто-

инств охотничьих псов. Любовь Якова к собакам можно срав-

нить разве что с его отношениям к таким своим фаворитам, как

Соммерсет, а затем — Бэкингэм

. Между прочим, Яков собст-

венноручно «брал пробу» (т. е. вырезал кусок мяса из брюха

пойманного живого оленя)

... Охота считалась не просто ви-

дом активного отдыха, но целым искусством. Необычайную по-

пулярность в среде знати имели такие специальные труды по

охоте, как «Книга соколиной и другой охоты, написанная ис-

ключительно для развлечения и удовольствия всех благородных

джентльменов» Джорджа Тербервайля (1575), или «Благородное

искусство охоты» (1611)

, откуда, вероятно, Яков и узнал этот

обычай — «брать пробу». Наконец, символ «охоты» имел эро-

тический оттенок в английской ренессансной поэзии. Таким

образом, увлечение охотой можно рассматривать как одну из

объективных причин распространения культа Дианы в елиза-

ветинской Англии.

Как было сказано выше, образ Дианы служил символом

не только охоты, но и оккультных наук. И именно в качестве

покровительницы этих наук Диана-Цинтия-Геката (луна) так-

же весьма нередко предстает в елизаветинской литературе.

«В твоей ясной и простой пентаграмме || Сейчас исполни

магическое чудо», — обращается к Цинтии Чэпмэн в своей до-

вольно туманной поэме «Тень ночи» («Гимны в честь Цинтии»),

и сам же поясняет: «все это подобает ей (Цинтии), поскольку

она— Геката».

Довольно характерен для английской литературы этой

эпохи образ капища Дианы (например, в упомянутом стихо-

творении Джона Харрингтона-старшего, в «Гимне ночи» Чэп-

мена и пр.). Американская исследовательница Э. Кларк попы-

талась доказать, что все оккультные символы у так называемой

«школы Ночи» (окружение сэра Уолтера Рали) подразумевают

лишь Елизавету или занятия естественными науками — мате-

матикой, астрономией, навигацией и т. п...

Эта позиция мог-

ла бы претендовать на состоятельность, если бы вся елизаве-

тинская культура не была проникнута «бытовым» и «научным»

оккультизмом. Услуги гадателей, алхимиков, астрологов

пользовались огромным спросом. Фигуры вроде доктора Ди

или доктора Формэна становились персонажами театральных

пьес

. Сама Елизавета благосклонно принимала у себя докто-

ра Ди

. В календаре придворных развлечений можно встре-

тить упоминание и о визите двора к этому знаменитому астро-

логу,

алхимику и математику

тельством Берли

. Последний

который пользовался покрови-

кстати, для нужд управления

государством заказывал гороскоп Елизаветы. Доктор Ди был

оправдан в Звездной палате, когда его обвиняли в колдовстве

против Марии Стюарт. Его специально призывали для вычис-

ления подходящей даты коронации Елизаветы

. Друг Рали Ген-

ри Перси, граф Нортумберленд, известный своими научными

интересами, занимался также составлением гороскопов

и т. д.

В целом математика и каббалистика, астрономия и астро-

логия, химия и алхимия в ту эпоху представляли из себя некий

единый комплекс «дисциплин», и четкой грани между ними не

существовало. Многие современники воспринимали символику

«школы Ночи» и т. п. именно как магическую, за что, собствен-

но, Рали и снискал устойчивую репутацию атеиста

. Для того

чтобы представить себе восприятие англичанами символа «Ца-

рицы ночи» на массовом уровне, достаточно вспомнить злове-

щий образ Гекаты в одной из сцен с ведьмами в «Макбете».

223

JI. К. Масиель Санче

Придворная о д и с с-е-&П-ер о Т а •

263

-ура

Поэтому можно утверждать, что не одна только Елизавета

была прообразом Дианы в сознании англичан второй полови-

ны XVI века.

Приведенные выше примеры свидетельствуют о язычес-

ком характере елизаветинского культа дамы. Сразу же следу-

ет подчеркнуть, что считающееся непременным атрибутом

средневековой рыцарской культуры поклонение Богородице

для елизаветинской эпохи совершенно не характерно.

Возвращаясь к Елизавете как к предмету куртуазного

культа, отметим, что Диана-Цинтия не была единственной ее

аллегорией. Прочие куртуазные сравнения также носили не

христианский характер, несмотря на то, что, говоря о Елизаве-

те напрямую, придворные отзывались о ней как об образцовом

христианском правителе.

Придворные поэты называли Елизавету и Сиринкс (ним-

фа Аркадии)

, и Феникс

, и королевой девственниц

(не пу-

тать с эпитетом «королева-девственница»), и «прекрасной ца-

рицей Второй Трои», и Астреей, и «вторым солнцем», и «вто-

рой Девой»

... Она становилась персонажем придворных пред-

ставлений-«масок» и майских забав своих подданных

. Она

выигрывала яблоко, из-за которого спорили Венера, Юнона и

Паллада

...

В знаменитой поэме Спенсера «Королева фей» Елизаве-

та предстает сразу в трех образах: Глорианы, Бритомарт и

Бельфебы. Из этих трех лишь целомудренная Бритомарт «от-

вечает» принципам протестантской идеологии, которую сам

Спенсер вполне разделял. Что касается девственной охотницы

Бельфебы и королевы фей Глорианы, то они, опять же, несут

глубокий отпечаток язычества.

Венера как символ чувственности не могла быть устой-

чивым персонажем сочинений близких к королеве поэтов, но

это не значит, что Венера была полностью изгнана из куртуаз-

ного обихода. Даже саму Елизавету, соблюдая определенную

меру, можно было сравнить с «Венерой»: «Мне случалось на-

блюдать, как она едет верхом, словно Александр, охотится,

словно Диана, прогуливается, словно Венера, когда легкий ве-

терок развевает ее прекрасные волосы вокруг ее чистых щек,

словно у нимфы, иногда она играет, словно Орфей... и т. д.», —

писал Рали из Тауэра Роберту Сесилу в надежде, что эти стро-

ки дойдут и до королевы

. Эротические мотивы в «Королеве

фей»

также позволяют предполагать, что до определенного

предела «латентная» чувственность допускалась. Причем и об-

раз Дианы сам по себе не был чисто «платоническим» и нес в

себе некоторые элементы чувственности. Например, герой сти-

хотворения № LVI из сборника «Небесная» сетует на холод-

ность Дианы, которую он застал спящей в обнаженном виде,

но не смог завладеть ею

...

Примечания:

См.: English Diaries. Ed. by E. D'Oyley. London, 1933. P. 37-38.

Nugae Antique, being a miscellaneous collection of original Papers / By Sir

John Harrington. London, 1804. Vol. I. P. 1.

См.: Nower F. An Exact Register of all the Knights of the Garter // Guil-

lim J. A display of Heraldy. P. 12.

См.: Puttenham G. The Art of English Poetry. P. 4, 63, 247-8, 315. Елизавета

оставила некоторые выполненные ею филологические упражне-

ния в виде переводов античных авторов. См.: Queen Elizabeth's

Englishings of Boetius... , Plutarch... , Horace... London, 1898.

См., напр.: Williams N. The Life and Times of Elizabeth I. London, 1972.

P. 19, 66, 141.

Duncan-Jones K. Notes on Sir Philip Sidney. N.Y., 1989. P. 337. (The Oxford

Authors).

Sander N. De origine ac progressu schismatis Anglicani. Roma, 1690.

P. 531-532.

Ralegh W. The Poems. Cambridge (Mass.), 1951. P. 10. - «Praised be Dianas

faire and harmles light».

Neilson W. A. The Origin and Sources of the «Court of Love» // Studies in

Philology and Literature. Vol. VI. Boston, 1899. P. 266.

Aikin L. Memoirs of the Court of Queen Elizabeth. London, 1823. Vol. II.

P. 58-59.

Nugae Antique... Vol. II. P. 390.

См.: Williams N. All the Queen's Men. Elizabetn and Her Courtiers. London,

1972. P. 258, &c.; Williams N. The Life and Times of Elizabeth I. London,

1972. P. 74-75.

Nugae Antique... Vol. I. P. 394.

Secret History of the Court of James the First. Edinburgh, 1811. Vol. I.

P. 364-365.

® ж—г

224

Williams N. All the Queen's Men. P. 258; Secret History of the Court of

James the First. Vol. I. P. 365.

См.: Johnson W. G. Spenser's Amoretti. Analogies of Love. London; Toronto,

1990. P. 90.

Chapman C. Poems. N.Y.; London, 1941. P. 42, 45.

Clark E. G. Ralegh and Marlowe: A study of Elizabethan Fustian. N.Y., 1941.

P. 312, &c.

См.: Jonson B. Works / Ed. by С. H. Herford & P. Simpson. Oxford, 1925.

Vol. II. Introduction to «The Alchemist».

Williams N. All the Queen's Men. P. 195.

Chambers E. K. The Elizabethan Stage. Oxford, 1923. Vol. IV. P. 91.

См.: Original Letters of Eminent Literary Men of the Sixteenth, Seven-

teenth and Eighteenth Senturies, with notes by sir H. Ellis. P. 32-40.

Williams N. All the Queen's Men. P. 195.

Clark E. G. Ralegh and Marlowe. P. 264-265, &c.

См.: Wallace W. M. Sir Walter Raleigh («Poet, Patron, and atheist»).

Princeton, 1959. P. 76, &c.

Spenser E. The Works. Baltimore, 1943. Vol. I: The Minor Poems. P. 308.

Drey ton M. The Works. Oxford, 1961. Vol. I. P. 56.

Ibid.

Hibbert C. The Virgin Queen. Elizabeth I, Genius of the Golden Age. N.Y.,

1991. P. 67.

Имеется в виду поэма Сидни «The Lady of May».

Duncan-Jones K. Notes on Sir Philip Sidney. P. 337. ;

Williams N. All the Queen's Men. P. 215.

Среди таких примет можно назвать сравнение королевы фей с ут-

ренней звездой (Spenser Е. The Poetical Works. Vol. II. Boston, 1864.

P. 52). Ср. Глосса к 12 эклоге «Пастушьего календаря» Спенсера:

«звезда Венера называется иначе — "геспер" и "веспер", и "люци-

фер", потому что она кажется самой яркой, а также первой зажи-

гается и первой гаснет» (Spenser Е. The Works. Baltimore, 1943. Vol. I:

The Minor Poems. p. 119). Здесь Спенсер, правда, забыл упомянуть,

что Венера в утренние часы видна на восточной части небосклона.

Но и без этих примет сам тон экстатического поклонения в описа-

ниях королевы фей говорит сам за себя.

Greville F. Selected Poems. Chicago, 1968. «Caeltica», № LVI. ;

WW. s;«V '

' I'• :KЫЧ t<-'i« rr.'

fi-tf ;v

;

: w.j'W

, •«:.- • ;t

M. Ю.

Якедведев(Санкт-Петербург, Эрмитаж)

*Я'. ' м <

• . - БОГЕМСКАЯ ТЕМА * ;йс-,

В ЭМБЛЕМАТИКЕ "

• г к wi.r w

БРАНДЕНБУРГСКОГО

ОРДЕНА ЛЕБЕДЯ

1 1

ДВ

Феномен светского рыцарского ордена явился на свет

при королевском дворе

. Впоследствии подобная знаково-кор-

поративная организация светского рыцарста получила широ-

чайшее распространение в Европе, варьируясь сообразно мест-

ной ситуации. Вполне естественно, что при могущественном

государе возникает орден, сфокусированный на его особе и

органически связанный с его двором. Там, где таковых госуда-

рей не было или же где отношения с ними не складывались,

рыцари нередко пытались сами компенсировать недостачу,

сообща обеспечивая себе парадный антураж, вплоть до вы-

бора «короля» корпорации и придания ему «придворных»,

как это было в Сообществе Осла, изученном Андреасом Ран-

фтом. Существовали и разнообразные промежуточные формы,

отражавшие различные способы взаимодействия государей и

магнатов, с одной стороны, окружавшего их рыцарства — с

другой. Условными образцами для орденов и благородных со-

обществ оставались централизованные союзы во главе с монар-

хами. Между тем в тени своего суверенного господина свет-

ский орден нередко оказывался корпорацией (обществом, «ре-

лигией», «университетом»

и пр.) лишь номинально. Позволив

себе широкое обобщение, можно сказать, что светские рыцар-

ские ордена

сложились и развивались как высшая — наибо-

лее сложная и торжественная — форма ливрейной органи-

зации приближенных и союзников

(позднее мы увидим, что

к подобным обобщениям приводит сама терминология XV сто-

летия). В типологическом, терминологическом и в чисто собы-

тийном плане орденская и ливрейная практики обычно не име-

ли четкой границы. Маркировавшийся ливреей круг прибли-

8 Зак. 3946

226

JI. К. Масиель СанчесПр идворная одиссея Перо -Та фура..

263

женных сеньора мог являть собой более цельный и длительный

социальный организм, нежели многие ордена, наделенные

формальными статутами. Знак ордена чрезвычайно часто по-

вторял форму ливрейного девиза его основателя (орлеанский

орден Дикообраза, арагонский орден Кувшина, бретонский

орден Горностая и т. д.) или носился на цепи, воспроизводя-

щей эти девизы (Золотое Руно, савойский Воротник). Неапо-

литанский орден Горностая может служить примером объеди-

нения обоих приемов. Подобные ливрейные ожерелья с девиз-

ными звеньями и (или) подвесками нередко раздавались сень-

орами как наиболее почетные формы ливрей, без какого-либо

намека на корпоративность. Напротив, облачения чисто монар-

хического ордена могли иметь характер «корпоративной лив-

реи»: таковы покрытые многократно повторенным знаком Ор-

дена ранние плащи кавалеров Подвязки или же, например, вен-

ки из листьев и цветов, предназначенные для кавалеров неапо-

литанских орденов Узла и Корабля. В знаковом оформлении

орденов и сообществ обычно доминировали символическое

обозначение добродетели или атрибуты святого; самая суть

светского ордена была в том, чтобы приподнять круг членов-

кавалеров над прозаической совокупностью приближенных

или обыденным соседским альянсом, освятив верность госуда-

рю или общему уговору универсальными символами доброде-

тели. Однако эти символы нередко ложились и в основу «про-

стых» ливрейных знаков, служа одновременно личным знаком

сеньора и отвлеченным символом его возвышенных качеств

или не менее личным знаком его небесного покровителя. О том,

сколь зыбкой была граница между благочестивым образом и

опознавательной эмблемой, напоминает знаменитый спор мар-

шала Клермонского и сэра Джона Чендоса из-за сходных изоб-

ражений Божией Матери на их одеждах

. Из почтения к Ней

же Фердинанд I Арагонский украсил цепь «своего» ордена Кув-

шина общеизвестным марианским символом — вазой с лилия-

ми

и сам благочестиво носил это изображение на одежде: в

результате знаковая природа цепи Кувшина оказывалась и не-

бесной, и королевской.

Итак, феномен орденов и орденоподобных сообществ не

только охватывал обширный спектр институциональных и со-

циальных форм, но и не имел четкой границы, отделявшей бы

его девизной практики. Неудивительна нарочитая обобщен-

ность просторечных терминов, применявшихся современника-

ми к этому явлению. На западе и юге Европы знаки королев-

ских и княжеских орденов и даже (pars pro toto) сами корпора-

ции сплошь и рядом именовались девизами соответствующих

государей; нередко эти обороты попадали и во вполне офици-

альные тексты

. Для Германии, напротив, централизованные

рыцарские союзы во главе с монархом и пышные ливрейные

обычаи (вкупе с подобающей им социальной организацией)

были менее типичны; и здесь в качестве обобщающего опреде-

ления для орденов, орденоподобных союзов и девизов высту-

пал термин Gesselschaft, опять-таки с отнесением этого слова в

конкретном случае или к официальному названию ордена, или

к форме знака, или к святому патрону, или — особенно часто —

к государю, таковой Gesellschaft раздающему. Ныне же, при

желании обобщить, обычно используется слово орден. То, что

мы называем сегодня орденом Лебедя, в действительности име-

новалось Сообществом Божией Матери (Selshapp onnser Liuen

Frowen; Gesellschaft zum Lobe der Jungfrau Maria). Сообщество

было основано в 1440 году маркграфом Фридрихом II Желез-

ным, вторым бранденбургским курфюрстом из дома Гогенцол-

лернов, а спустя три года получило из рук основателя обстоя-

тельный устав.

Не давая здесь ни социально-политической, ни институ-

циональной характеристики Сообществу

, замечу, что источ-

ником вдохновения для Фридриха II явился уже упоминав-

шийся королевский арагонский орден Кувшина, основанный

и получивший статут в 1403 году

. На это указывает совпаде-

ние по множеству позиций. У арагонского прототипа Фрид-

рих мог позаимствовать и общую композицию знака

, и от-

крытость корпорации для дам и девиц, и параллельное суще-

ствование золотого (позолоченного) и серебряного варианта

цепи

. На фоне этих соответствий не кажется случайной и

общность святой покровительницы. Осведомленность Фридри-

ха II об арагонском Ордене неудивительна; среди кавалеров

Кувшина был и император Сигизмунд Люксембургский, пожа-

ловавший Бранденбург вместе с электорскими правами отцу

228

JI. К. Масиель СанчесПр идвор

ная одиссея Пе

Та ф

ур

263

Фридриха II, Фридриху I (и приходившийся шурином брату

последнего). Но сколько бы курфюрст ни подражал королев-

скому ордену, королевской мощи ему самому явно недоставало.

Со времени вокняжения нюрнбергской ветви Гогенцоллернов

в Бранденбургской марке прошло менее четверти века. Пустить

корни, закрепиться в княжестве — эта задача сохраняла для

правящего дома актуальность. Отсюда и проистекало стремле-

ние Фридриха II через посредство основанного гезельшафта

обеспечить «гезелльность», добрые отношения и связи с весь-

ма широкими кругами местного рыцарства. Этим были предопре-

делены и уже упоминавшийся прием в Сообщество представи-

тельниц лучшего пола, и доступность членства равно для выс-

шей и для сравнительно мелкой знати, и наследуемость член-

ства, и отсутствие жесткой централизации. Сравнительному

«демократизму» и «горизонтальности» Сообщества соответ-

ствовало преобладание в его знаках религиозной символики

над светской, владельческой эмблематикой. Изначально во

всем оформлении ордена присутствовал лишь один светский

притяжательный знак, причем в замаскированном виде— его

эмблематичность осталась нераскрытой ни в учредительной

грамоте, ни в статуте, хотя оба акта содержали подробное опи-

сание и толкование орденских знаков. Позднее, в 1484 году,

маркграф Альбрех Ахилл попытался использовать Сообщество

Лебедя для расширения влияния во Франконии и в грамоте об

основании «южнонемецкого языка» Сообщества в Ансбахе пе-

ретолковал лебедя, понимавшегося ранее христологически, в

символ франконского свободомыслия. Но и на этот раз изна-

чальный светский эмблематизм знакового элемента остался

нераскрытым.

Речь идет о полотенце, окружающем фигурку лебедя. Уч-

редительная грамота 1440 года толковала этот элемент как сим-

вол чистоты, ожидающей праведника (омывшего свои грехи)

за гробом. Но иконография полотенца не позволяет сомневать-

ся в его происхождении от более ранней эмблемы — от сходным

образом завязанного платка или полотенца, служившего деви-

зом Вячеславу Люксембургскому

, королю Германии и Чехии.

Любимый девиз Вячеслава известен по множеству изоб-

ражений; он употреблялся королем в качестве отдельной эмб-

лемы, в соединении с гербом, с другим девизом — зимород-

ком

и, наконец, в сочетании с аллегорическими фигурами, из

числа которых особенно типичны и примечательны хорошень-

кие, порой полуголые девушки-купальщицы или банщицы

Весьма вероятно, что тема купальщицы не просто развивает

тему духовного омовения, уже заявленную девизом полотен-

ца, но даже первична по отношению к этому девизу и восходит

к Мелюзине, легендарной прародительнице Люксембургского

дома и привычному персонажу его эмблематики. По крайней

мере, некоторые детали позволяют предположить это

. Так

или иначе, основной ролью королевского полотенца (платка,

подвязки) было не обозначение абстрактных качеств и собы-

тийных реалий, а указание на персону обладетеля знака.

В известном смысле судьба этого девиза оказалась счаст-

ливее судьбы короля Вячеслава. В 1395 году он пожаловал пра-

во носить свой девиз, в придачу к герцогскому титулу, Джан

Галеаццо Висконти; вскоре capitergium cum gassa (головная по-

вязка с узлом — так определили эту эмблему в Италии) был пе-

реосмыслен как собственная эмблема миланских герцогов и

стал одним из излюбленнейших их девизов, а равно отразился

и в геральдической практике их приближенных. В 1438 году,

вскоре после смерти императора Сигизмунда, его зять и пре-

емник Альбрехт Великодушный

в борьбе за свои чешские

права решил воспользоваться полотенцем Вячеслава в качестве

знака своего преемства к Люксембургскому дому вообще

Уже будучи главой венгерского ордена Дракона и австрийского

ордена Наставлений (или Орла), Альбрехт основал их чешский

аналог— орден Полотенца (или Платка; ordo Tusini)

Собственно, преемственности этого Ордена по отноше-

нию к девизу Вячеслава до сих пор не уделялось должного вни-

мания. Д. А. Боултон в своем фундаментальном труде приво-

дит свидетельства трех различных авторов, никак не раскры-

вающие ни названия, ни символики Ордена

. Орден глухо упо-

минается новейшими немецкими авторами; А. Ранфт называет

его лишь затем, чтобы высказать сомнение в его корпоратив-

ной природе

. В эрудитской традиции образ ордена был суще-

ственно искажен; приписываемый ему в работе А.-М. Перро

червленый крест

в действительности, скорее всего, относится

231

JI. К. Масиель Санчес Придво р

ная одиссея Пе

о Таф

Ур

263

к старинному чешскому ордену Красной Звезды. До недавнего

времени моя уверенность в том, что «Тусин» есть вячеславов-

ское полотенце, не находила необходимых оснований; и я глу-

боко благодарен московскому коллеге Льву Масиелю Санчесу,

указавшему мне на свидетельство, не учтенное в труде Боулто-

на — рассказ путешественника-кастильца Пере Тафура о по-

жаловании ему королем Альбрехтом своих девизов: Дракона,

Орла, «а равно и Тусина, иначе сказать — полотенца»

. Неуда-

чи Альбрехта в Чехии, его скорая смерть в 1439 году и драмати-

ческая судьба его сына не позволили закрепиться «Богемско-

Альбрехт II Габсбург (1397-1439) л.

-л

.«/Ail

• зева

iAsiflS»?

гц' : Я'«

ч с-"ЧОП

Л:

• г

•>

•Ь: "" <

му ордену»; но Сообщество Лебедя было основано по горячим

следам.

Фридрих II имел вполне ясные основания заявить о сво-

ей доле в выморочном люксембургском наследстве. В террито-

риальном отношении он ею уже владел. Именно Люксембург-

скому дому — сперва Вячеславу

(1373 —1378), затем Сигизмун-

ду, Иодоку (Йошту) Бородатому и, наконец, снова Сигизмунду

принадлежала, до ее передачи Гогенцоллернам, Бранденбург-

ская марка. Для пожалования электората отцу Фридриха II в

1410-х годах Сигизмунд был вынужден даже пуститься на фи-

нансово-правовые уловки, чтобы обойти фамильные права Вя-

чеслава

. Используя люксембургский девиз в знаке своего Со-

общества, Фридрих заявлял о легитимности своего преемства;

но заявлял как бы вполголоса, не расшифровывая этой знако-

вой декларации в декларациях вербальных. И это, скорее все-

го, объясняется не призрачностью преемства, связывавшего

Люксембургов и Гогенцоллернов, а тем, что князь-основатель

вообще избегал открытого помещения какой-либо «хозяйской»

эмблемы в знаке Сообщества. Он не желал лишний раз под-

черкивать центричност ь и вертикальную подчиненность струк-

туры Сообщества, на горизонтальное распространение кото-

рого немало рассчитывал.

Примечания:

В настоящей работе развивается тема, ранее затронутая в докладах

23 мая 1996 года на историческом факультете СПбУ (значительно

сокращенная публикация: Медведев М. Ю. Орден Лебедя в ряду при-

дворных орденов позднего Средневековья // Средние века. Вып. 60.

М., 1997. С. 415-419) и 20 августа 1996 г. на XXII Международном

конгрессе генеалогической и геральдической наук (Medvedev М.

The Towel as a Badge of Wenceslas, King of Germany and Bohemia, and

its Transformations // Genealogica et Heraldica. Ottawa, 1998. P. 407-412).

Д. А. Боултон совершенно справедливо считает первенцем основан-

ное в 1320-х годах Карлом I Робертом Анжуйским, королем Венг-

рии, Братское рыцарское общество во имя святого Георгия. Об-

щество обладало всеми признаками светского ордена, кроме са-

мого наименования ordo. Основанный в 1330 году Альфонсом XI

•л

232

JI. К. Масиель Санчес Придво рная одиссея Перо Тафура

263

кастильский орден Ленты впервые ввел в светский рыцарский

обиход понятие la orden (а также Maestre de la orden), придавая

уже существующему типу рыцарской организации быстро укоре-

нившееся нарицательное имя. См.: Boulton D.A. The Knights of the

Crown. N. Y„ 1987.

Universitas, т. е. объединение, община. См.: Ibid. P. 32.

В отечественной страноведческой фалеристике существует тради-

ция разграничивать ордена (некорпоративные наградные инсти-

туты и их знаки) и Ордены (корпорации). Но это разграничение

едва ли убедительно приложимо к средневековым реалиям — как,

впрочем, и к части современных.

См.: Медведев М. Ю. К вопросу о роли ливрей в средневековой ге-

ральдической традиции // Бюллетень всероссийской ассоциации

медиевистов. М„ 1997. № 8. С. 26-30.

Анализ этой истории, описанной Фруассаром, в контексте геральди-

ческого использования сакральной символики см.: Dennys R. The

Heraldic Imagination. London, 1975. P. 104-105.

По кувшинообразной вазе с лилиями орден получил и свое назва-

ние. Другие имена, под которыми этот Орден известен — орден

Стопы, Грифона, Лилии, Приветствия (собственно, Кувшина При-

ветствия; имелось в виду благовестительное приветствие архан-

гела Гавриила Деве Марии).

Так, в акте 1330 года Иоанн II Кастильский определяет знак ордена

Ленты как свой девиз: «1а mi divisa». Этот и множество аналогич-

ных примеров см.: Boulton D.A. The Knights of the Crown. P. 63 et

passim. Подобным образом знак мог быть отнесен, минуя корпо-

рацию, и к святому патрону. См.: Montaner Frutos A. El senal del Rey

de Aragon: Historia у Significado. Zaragoza, 1995. P. 69.

Подробнее об этих аспектах обсуждаемой темы, а также о религи-

озно-нравственном значении символики Сообщества см.: Мед-

ведев М. Ю. Орден... С. 416-419; Stillfried R. von. Die Schwanenorden.

Halle, 1845; Stillfried R.r Hanle S. Das Buch vom Schwanenorden. Berlin,

1881; Hanle S. Urkunden und Nachweise zur Geschichte des Schwanen-

Orden. Ansbach, 1876.

Об ордене Кувшина см.: Boulton D'A. ]. D. The Knights of the Crown.

P. 330-338.

Знаком ордена Кувшина был грифон с вьющейся лентой в лапах,

подвешивавшийся или непосредственно к цепи, или же к медаль-

ону с изображением полуфигуры Божией Матери с младенцем

•rtf над полумесяцем. Сообществу Лебедя знаком служил подобного

вида медальон с привешенной к нему фигуркой лебедя, окружен-

, - ного свитым в кольцо платком (полотенцем). .,.. ,

Вероятно, первый тип цепи был в обоих случаях предназначен для

рыцарей, а второй — для тех, кто еще не получил посвящения.

Автор позволяет себе называть Венцеслава (Вацлава, Венцеля) Люк-

сембургского «русифицированным» именем. Эта заслужившая

многие нарекания ономастическая вольность объясняется как сле-

дованием практике, оформившейся еще в дореволюционной ис-

ториографии, так и фактом прямого и весьма значительного для

короля преемства Венцеслава к своему далекому родичу и пред-

шественнику на пражском престоле, святому князю. Он же при-

сутствует в отечественной культурной традиции прежде всего как

святой и, неизбежно, как Вячеслав).

Возможно, зимородок был не отдельным девизом, но служил рас-

крытию символической природы полотенца. Согласно Овидию,

(Метаморфозы, XI, 270 —748) боги обратили в зимородка Алкиону,

царицу Фессалийскую, когда она бросилась в море, получив изве-

стие о гибели мужа в кораблекрушении; по меткому замечанию

Л. Дюрлоо, этот образ омовения-смерти и одновременно перехо-

да к бессмертию, образ верности «даже до смерти» убедительно

соотносится с мученичеством св. Иоанна Непомука, в гибели

(утоплении) которого Вячеслав был виноват и должен был пуб-

лично (Бог весть, насколько искренне) каяться (см.: Medvedev М.

The Towel... P. 410).

Все эти варианты воспроизведения девизного платка, кроме вари-

анта с зимородком, можно видеть на первой странице роскошной

копии Золотой Буллы Карла IV, выполненной в 1400 году. Нацио-

нальная библиотека в Вене, Ms. 338.

Едва ли не главным атрибутом Вячеславовых купальщиц, помимо

самого полотенца, была кадка, банная шайка. Такая же кадка слу-

жила и характерным атрибутом геральдического изображения

Мелюзины, о котором см. в кн.: Loutsch J.-С. Armorial du pays de

Luxembourg. Luxembourg, 1974; Loutsch f.-C. Le cimier au dragon et la

legende de Melusine // Actes du 6e Colloque international d'heraldique.

Bruxelles, 1990. P. 181-204; Pastoureau M. Du masque au totem... //

Figures et couleurs. Paris, 1986. P. 149, 153; и др. ценные сведения

даны в кн.: Raadt J. Т. de. Sceaux armoires des Pays-Bas... Bruxelles,

1898 — 1899. Т. I —II, Другая параллель с легендой о Мелюзине —

подглядывающий за купальщицей (купальщицами) рыцарь. В вен-

ской копии Золотой Буллы он выглядывает из-за королевского

инициала, дополняя аллегорическую постановку.

17 Альбрехт II в своем римско-германском качестве; Альбрехт V в

качестве главы дома Габсбургов; он же Альбрехт I Богемский и Вен-

герский.