Головачева О.В. Читательские потребности россиян дореволюционного и советского периодов (факторный подход)

Подождите немного. Документ загружается.

В «Что читать народу» вошла только часть обширных материалов

кружка. Однако все основное, характерное для Харьковской школы,

в «Что читать народу» имеется. Особенно ярко это проявилось в

материалах первого тома. Указатель построен в систематическом

порядке – соответственно содержанию литературы» [1:97].

Пассивность предполагает сильно развитое чувство

покорности русского человека. Как пишет Н.А. Бердяев «Россия –

страна неслыханного сервилизма и жуткой покорности и не

защищающая достоинство личности и не защищающая права

личности, страна инертного консерватизма, порабощение

религиозной жизни государством, страна крепкого быта и тяжелой

плоти” [13:237]. Русский человек по психологическим чертам очень

противоречивый, поэтому утверждение о покорности русского

человека имеет свою противоположность: По его же мнению, «В

русском народе поистине есть свобода духа, которая дается лишь

тому, кто не слишком поглощен жаждой земной прибыли и земного

благоустройства. Россия - страна бытовой свободы, неведомой

передовым народам Запада, закрепощенным мещанскими нормами.

Только в России нет давящей власти буржуазных условностей, нет

деспотизма, мещанской семьи. Русский человек с большой

легкостью духа преодолевает всякую буржуазность, уходит от

всякого быта, от всякой нормативной жизни. Тип странника так

характерен для России и так прекрасен. Странник - самый

свободный человек на земле. Он ходит по земле, но стихия его

воздушная, он не врос в землю, в нем нет приземленности.

Странник - свободен от мира и вся тяжесть земли и земной жизни

свелась для него к небольшой котомке на плечах. Величие русского

народа и призванность его к высшей жизни сосредоточены в типе

странника» [9:236].

Отмеченная этнопсихологическая черта «чувство

покорности», ведущая свои истоки из христианской православной

идеи, основой которой стал «культ воли», т.е. развитие смирения и

послушания, находит место и в исследованиях современных

ученых, занимающихся проблемами психологии русского человека.

Например, В.М. Кандыба отмечает «Русский мог оставаться

русским только под защитой князя, царя. Империя была его

панцирем, броней, защищающей от внешних воздействий. То есть

русская империя была способом существования соборного

человека, его ответом на вызов корпоративно организованных

личностей. И в том и в другом случае он полагался на власть, на

опору, которая держала его панцирь и обязана была следить за тем,

чтобы за эту броню не попадали существа, отравляющие соборный

организм». [52, С.121-122].

Читательская аудитория начала ХХ века значительно

расширилась. Следовательно, расширился и круг чтения.

Распространение грамотности является еще одной причиной для

все более расширяющегося круга чтения. Как считают

литературоведы Т.А. Снигирева и А.В. Подчиненов, «Возросший

уровень грамотности рабочего класса и увеличивающееся число

читателей привели к расцвету печатной лубочной литературы и

“Газеты-копейки”, издававшихся Иваном Сытиным и Михаилом

Городецким» [120:309]. Данное обстоятельство позволило власти

уже в начале ХХ века рассматривать русского человека (в том

числе и как читателя) как объект формовки, оказывая особое

давление на покорность и конформизм, которые являются его

основными этнопсихологическими чертами.

Интерес представляет изучение читательских потребностей с

точки зрения распространения подписных изданий. Данный вопрос

наиболее полно рассматривается в монографии А.Ю. Самарина

«Читатель в России во второй половине XVIII в.», где обобщены

социологические данные о социальном составе русских читателей и

распространении подписных изданий различных областях знаний.

Контингент читателей второй половины XVIII в. делился, согласно

А.Ю. Самарину, на светских людей и духовные звания. В первую

категорию входили члены императорской семьи, титулованные

особы, купцы, мещане, разночинная интеллигенция, нижние чины,

крестьяне и дворовые. Во вторую – митрополиты, архиепископы,

епископы, архимандриты, игумены, настоятели, протоиереи и

священники, дьяконы, иеромонахи и монахи, семинаристы.

Обобщив данные распространения подписных изданий, автор

выявил жанровую панораму читаемой литературы на рубеже XVIII-

XIX вв. по всем регионам Российской империи. Большой интерес

для читателей представляли книги по истории, доля которых

составляет 2563 экземпляра. Отмечается активность чтения

изданий художественной литературы (1485 экз.) и по богословию

(1351 экз.). Известны данные по подписным изданиям в

Тобольской губернии. Согласно статистике, приведенной А.Ю

Самариным, количество получаемых подписных изданий – 8, а

случаев подписки – 41 [111]. Отдельного внимания заслуживают

также библиотеки. Основным духовным и просветительным

центром в XVIII в. в Сибири была библиотека Тобольской

духовной семинарии, которая действует до настоящего времени. По

данным замечательного сибирского историка, богослова и

публициста А.И. Сулоцкого можно судить о ее работе и составе

книжного фонда. К 1848 г. в ней насчитывалось 4752 экз., среди

которых были книги на русском, немецком, французском, древних

языках. Например, в «библиотеке русской» по богословию было

822 томов, по философии и естественной истории – 251,

словесности – 693, по математике – 65, истории, географии,

древности – 800 и по языкознанию – 30 [127].

Отношение русского человека к чтению с точки зрения его

национального менталитета очень точно охарактеризовал Г.

Гиренок. В данной характеристике есть общее и с современным

российским читателем. «Русского человека воспитывали не в

университетах. Его воспитывал монастырь. И он стал сердечным

человеком. Но тут вмешался Запад и предложил русскому человеку

книгу. Науку. Русский человек взял книгу и удалился от церкви, от

церковнославянского языка. Монастырь перестал быть центром.

Вообще-то книга - не зло. Но ведь хорошие книги тяжелы. Они не

будут читаться или не свяжутся с его первородным мышлением. А

легкие книги и вовсе губительны для русского человека. Они

разорят его внутреннюю жизнь» [30:103-104].

В настоящем параграфе мы рассмотрели основной круг чтения

русского человека рубежа столетий и доказали, что его основные

этнопсихологические черты, которые являются весьма

противоречивыми, очень существенно влияют на его читательские

потребности. Это позволило прийти к следующим выводам:

1. Чтение в дореволюционный период являлось одним из

главных занятий дореволюционного общества, формирующее

всесторонне развитую и просвещенную личность.

2. Социально-культурная ситуация дореволюционной России

существенно влияла на расширение читательской аудитории и

просвещение русского общества, что являлось несомненным

стимулом формирования читательских потребностей.

3. Круг чтения дореволюционного читателя включал в себя

книги различного характера, формирующие его духовную культуру,

являющиеся одним из главных факторов формирования

читательских потребностей русского общества.

Смена общественного строя повлекла за собой смену

идеологии и мышления советского (русского) человека как

читателя. Основная характеристика портрета советского (русского)

читателя и анализ его круга чтения даны в следующем параграфе.

2.2. Советский читатель как ипостась нового человека

За всю историю существования библиотечной науки и практики

в различных ее отраслях и направлениях возникала проблема

изучения читателей. История социологии чтения знает немало

замечательных ученых в области библиотековедения и других

областях знаний, посвятивших данной проблеме свои научные труды.

Это Ю. Айхенвальд, В. Белецкий, В.А. Невский, Н.А. Рубакин, а из

современных ученых - И.А. Бутенко, Е.И. Добренко, Б.А. Дубин, А.И.

Рейтблат и др.

Чтение в советский период было неотъемлемой частью жизни

общества. Советское правительство, понимая огромное значение

психологического воздействия информации на человека, в деле

пропаганды коммунистической идеологии уделяло данному процессу

большое внимание. В связи с этим, вполне закономерным стало

появление мифа об СССР как о «самой читающей стране в мире».

Можно предположить, что с этнопсихологической точки зрения это

был национальный миф, поскольку он определял образ мышления,

поведения и, возможно, даже «образ советского народа» как новой

этнической общности. По словам З.В. Сикевич, «Национальная

мифология, а это и есть устойчивый в сознании и стереотипах

поведения «образ народа», конечно, фиксирует истинное, отсеянное

временем, посредством предметных действий агентов социализации

(семьи, школы, средств массовой информации), она как бы насильно

воспроизводится в каждом следующем поколении. Мифологический

“образ” обычно консервативен, ригористичен: то, что не

укладывается в миф, “отбраковывается” как нетипичное, навязанное,

заимствованное. Опаснее всего, когда по законам мифологического

“жанра” строится государственная политика, а это чаще всего

происходит в кризисные для жизни народа и государства моменты,

когда обретение стабильности усматривается в следовании

национальной мифологии...» [115:58].

Эти слова можно отнести и к мифу о «самой читающей стране в

мире». Однако следует заметить и положительные стороны.

Мифологическое представление о “самом читающем народе” в то

время выполняло, по мнению В.Д. Стельмах, функции, которые

служили мотивом чтения советских людей. Данный миф

«стимулировал чтение и книжное обращение, служил универсальным

интегративным символом, инструментом национальной

идентификации, стабилизировал общественную атмосферу,

компенсируя коллективное чувство собственной нищеты и бесправия,

социальной и экономической отсталости (“зато мы много читаем”)»

[125:41]. Функция мифа как инструмента национальной

идентификации еще раз укрепила наши позиции относительно тесной

взаимосвязи национального менталитета и чтения.

Укрепление мифологического образа советского народа как

“самого читающего народа в мире” стимулировало не только само

чтение, но и непосредственно интерес со стороны ученых в

различных областях знаний: самих писателей, литературоведов и,

несомненно, библиотековедов к личности советского читателя как

ипостаси “нового человека”. «Подобные исследования показывали,

например, что книга обладает целым набором качеств, полнота

проявлений которых зависит от того, в руки какого читателя она

попадет: читательские потребности и интересы человека

многообразны и могут изменяться; наконец, одно и то же

произведение воспринимается по-разному под воздействием

различных факторов как личного (скажем, обретение жизненного

опыта), так и общественного (например, изменение ситуации в

стране) плана» [20:13]. Второй фактор, характеризующий интерес

ученых к личности читателей (т.е. изменение ситуации в стране), стал

основой формирования различных концепций, взглядов и

направлений изучения читателя “новой эпохи”. Изложение самых

основных из них является важным элементом в изучении

поставленной проблемы в настоящем диссертационном исследовании.

Прежде чем обозначить основные концепции и направления в

теории изучения читателей, необходимо дать общую характеристику

портрета «нового человека» и его места в «в новой советской

культуре». Оценку изменившемуся отношению к человеку в

советский период наиболее полно дал современный литературовед

М.М. Голубков: «Появление на исторической арене нового субъекта

привело к тому, что русская культурная ситуация и русская

литература, в частности, оказались определены в 20-е гг.

столкновением двух начал: активно вытесняемой традиционной

культуры и новой псевдокультуры, которую пытался создать человек

массы. В результате этого столкновения сложилась ситуация,

которую мы условно назовем “культурным вакуумом”: сметая на

своем пути культуру “гуманизма”, масса не смогла что бы то ни было

противопоставить ей. Как ситуация культурного вакуума отразилась

на литературном процессе? Появление нового субъекта истории –

массы и человека массы – изменило характер связей в системе

“читатель – писатель”. Старый читатель, воспитанный на классике

прошлого века или же на утонченной и изысканной культуре рубежа

веков ушел с авансцены. Люди, принадлежащие к этому слою

отечественной культуры, в большинстве своем оказались в

эмиграции, полегли на полях гражданской войны. Оставшиеся же,

получив имя “бывшие”, вряд ли могли сколько-нибудь влиять на

литературный процесс. Но появился новый читатель, ставший в силу

своего характера и мироощущения диктовать свои художественные

вкусы писателю – так вошло в литературную жизнь 20-х гг. понятие

социального заказа» [33:27].

Изучение читателей в советскую эпоху невозможно без

разделения ее на периоды, поскольку общественно-политическое

положение и социально-культурная ситуация в стране на протяжении

описываемого периода в той или иной мере менялись. В связи с этим

несколько иным было и отношение к личности советского человека в

разных областях его жизнедеятельности. Не исключением было и

библиотечное дело. В разные годы советского периода можно

отметить или спад или активизацию в изучении советского читателя и

его предпочтений в выборе книг. Единственным стабилизирующим

обстоятельством в данном вопросе было то, что “читатель,

посетитель библиотеки длительное время рассматривался лишь как

объект воздействия писателей, издателей, библиотекарей” [20, С.11].

В связи с вышесказанным выделим три основных периода в

изучении читателей в советскую эпоху:

1) 20–30–е годы

2) 30–50–е годы

3) 60–80 –е годы

Параллельно с анализом основных концепций и направлений в

изучении поставленной проблемы будут рассматриваться

читательские предпочтения и круг чтения советских людей. Главная

цель, которую преследует автор настоящего исследования –

теоретическое обоснование влияния национальных черт советского

человека на стабильность или наоборот непостоянство его

читательских интересов в связи со сложившейся идеологической

системой в стране.

В начале и середине ХХ столетия портрет читателя и его место

в системе “Библиотека” были предметом оживленных дискуссий в

периодической печати и в научных трудах. При этом уделялось

недостаточное внимание психологическим характеристикам читателя,

а в основном обсуждался вопрос о его значимости в системе

советской идеологии. Читатель в советский период представлялся

исследователям вопроса своеобразным «пластилином», из которого

идеологическая машина пыталась лепить «нового советского

человека». Следует признать, что данная задача была в определенной

степени решена, что привело к появлению значительного количества

читателей, руководствующихся в оценке литературных произведений

в основном идеологическими критериями. Наиболее ярким

проявлением этого подхода стала известная формулировка: «Сам я

этой книги не читал, но знаю, что она вражеская». Вышесказанное,

несомненно, не относится ко всем читателям советского периода,

причем дело даже не в диссидентах. Немало так называемых

«советских читателей», полностью разделявшие идеологические

установки того времени, были вполне в состоянии отделять «зерна от

плевел», действительно талантливые произведения от

пропагандистских творений лакировщиков действительности.

Анализируя вопрос о портрете советского читателя, нельзя не

отметить тему духовного сплочения нашего народа в угрожающие

периоды существования страны, присутствующую в книгах. Во время

Великой Отечественной войны идеологические установки на

беспощадное уничтожение врага, победу практически полностью

совпадали с внутренними стремлениями подавляющего большинства

советских людей. В результате и художественные, и

публицистические произведения на военную тему вызвали

единодушный отклик в сердцах читателей. Недаром формулировка

современного литературоведа, занимающегося проблемой советских

читателей, Е.И. Добренко «Советский читатель – это народ» –

применительно к вышеописанной ситуации абсолютно справедлива.

Несмотря на то, что, как уже было отмечено, исследования

читателя советской эпохи не касались его индивидуальных