Гинзбург К. Мифы-эмблемы-приметы: Морфология и история

Подождите немного. Документ загружается.

МИКРОИСТОРИЯ

нигде не сказано, что этот уровень непременно лишен научной

ценности или продуктивности. Следовало бы рассмотреть дан-

ный вопрос более

Чтобы это замечание было воспри-

нято как руководство к

должно было пройти двад-

цать

Бродель продолжал считать невозможным научное познание

единичных, уникальных явлений: в его глазах «факт из хроники

происшествий», «fait divers», мог искупить себя только в том слу-

чае, если мог быть сочтен повторяющимся (Гонсалес-и-Гонсалес

заменил прилагательное «повторяющийся» на

Но

микроистория по-прежнему оставалась

Само слово,

явно скалькированное с таких слов,

микроэкономика, микросо-

циология, было окружено техницистским ореолом, как это видно

по следующему фрагменту из романа

ЕСено «Голубые цве-

ты» (быть может, лучшего романа Кено). Герцог д'Ож беседует со

своим капелланом:

Что именно вы хотите узнать?

— Как ты смотришь на всемирную историю вообще и всеобщую историю

в частности. Я слушаю.

— Я очень устал, — сказал капеллан.

Потом отдохнешь. Скажи, этот самый Базельский вселенский собор —

он относится ко всемирной

— Да-да. Ко всемирной

вообще.

— Λ мои малые пушки?

— Ко всеобщей

в частности.

А свадьба моих дочерей?

Навряд ли даже и к событийной истории, мессир. В

случае к мик-

роистории.

К какой-какой?

заорал герцог д'Ож. — Что это за чертов язык? У те-

бя сегодня

Пятидесятница?

— Простите, мессир. Это я

Герцог д'Ож никогда не слышал о микроистории — так же, как,

вероятно, и многие читатели Кено в

году. Наверное, именно

поэтому, проигнорировав весьма точную классификацию

лана, в году французский издатель книги Гонсалеса-и-Гонса-

леса «Деревня в смуте» без колебаний заменил и в подзаголовке,

и в тексте книги термин «микроистория» на термин «всемирная

(292

история»

—

всеми вытекающими отсюда

комическими

5. Microhistory,

microhistoire: с какой из этих совер-

шенно независимых друг от друга традиций соотносится италья-

нское понятие microstoria? В чисто терминологической плоскости

(в которой до сих пор и шло мое разыскание) ответ не вызывает

сомнений: с французской microhistoire. я имею в виду

блистательный перевод «Голубых цветов», который Итало Каль-

опубликовал в

году. Во-вторых —

где

слово microstoria

(насколько мне известно) появляется на

итальянском языке в самостоятельном

о гла-

ве «Углерод», которая завершает книгу

Леви «Периодичес-

кая система»

Глава эта начинается так:

Когда читатель

до этой

он уже давно заметит, что эта книга

не трактат по химии: так далеко мои притязания не простираются,

voix

est foible, et

un peu

Это и не автобиография, если только не

тех узких и символических

в каких является

вся-

кий текст, более того, всякое человеческое изделие. Зато историей эта книга

в некотором смысле является. Она

или хотела бы

мик-

историей профессии, ее поражений, побед и бед. какую всякий

хочет рассказать, когда чувствует, что его карьера близится к завершению

и когда искусство перестает

долгим

Ничто в этих ровных меланхолических словах не

то-

го, что двенадцать лет спустя их автор покончит с собой. Спокой-

ное приятие ограниченности (ограниченности существования,

ограниченности собственных возможностей), пронизывающее

весь этот пассаж, выражается и в слове «микроистория», которое

подчеркивает идею ограниченности масштаба. Скорее всего, При-

мо Леви повстречал это слово в итальянском переводе «Голубых

возможно, сверился и с французским подлинником Кено.

Знакомство Леви с переводом Кальвино представляется мне прак-

тически несомненным, учитывая тесные связи между Леви и Каль-

вино: между прочим, последняя страница главы «Углерод», завер-

голос слаб и не

МИКРОИСТОРИЯ

293

книгу «Периодическая система», отдаленно переклика-

ется с последней страницей книги

«Барон на

Несколько лет спустя Кено вновь свел вместе Леви и Кальвино; эта

новая встреча была вызвана появлением итальянского перевода

«Маленькой портативной

Вскоре после своего появления на страницах «Периодической

системы» слово microstoria вошло в итальянскую историографи-

ческую лексику, утратив, как это часто бывает, свою изначаль-

ную негативную окраску. У истоков этой лексической трансплан-

тации стоял, судя по всему, Джованни Леви (троюродный брат

«Микроистория» быстро заместила собою «микроана-

лиз» — слово, которое в эти же годы использовал Эдоардо Гренди

более или менее в том же

6. Теперь нам предстоит уточнить, каким было это значение: впол-

не очевидно, что сама по себе история слова лишь отчасти предоп-

ределяет

способы его употребления. Эту истину в на-

шем случае косвенно подтверждает «Захаровская лекция»

которую в

году посвятил Раймону Кено

Ричард Кобб: своеобразный историографический манифест, не сов-

падающий ни с одной из тенденций, обсуждавшихся нами выше.

Вначале Кобб говорил об иронической симпатии, которую испы-

тывал Кено к застенчивым, скромным, провинциальным героям

своих романов; затем Кобб обращался к речи этих персонажей и ис-

пользовал их фразы, чтобы, солидаризируясь с ними,

тавить фактам политическим факты из хроники происшествий как

единственно

и в заключение он провозглашал своим

девизом колоритное ругательство Зази* в адрес

По су-

ществу это было прославление малой историографии (Кобб не при-

бегает к термину «микроистория») в пику историографии, посвя-

щенной сильным мира

Наивность всей этой интерпретации

очевидна. На самом деле Кено вовсе не отождествлял себя со свои-

ми персонажами. Нежное отношение к провинциальной жизни

ра сочеталось у него со всепожирающей страстью энциклопедиста

к любым, самым непредсказуемым видам знания. Насмешливый

— героиня

ро-

Р. Кено

dans

(294

интерес к газетной хронике происшествий не мешал ему предла-

гать радикальное средство борьбы с «донаучным» характером

торического знания — строгую математическую модель, в которую

можно было бы втиснуть хаотичную вереницу человеческих дея-

Однако Кено — автор «Моделирования истории», равно как

и Кено слушатель, а впоследствии и издатель, лекций Александ-

ра Кожева о «Феноменологии» Гегеля, отсутствуют в упрощенном

до неузнаваемости портрете работы Кобба. В этом портрете не

сохранилось и тени напряжения между

приближенным

взглядом рассказчика и холодным, отстраненным взглядом учено-

го — напряжения, пронизывавшего всю литературную деятель-

ность

Здесь нет ничего странного. Кобб — эмпирик, свысока смотря-

щий на теоретические вопросы, и для него, в сущности, — не

более, чем

Но то, предлогом для чего является Кено,

а именно прославление «малой историографии»,

важно как

определенный симптом времени, хотя сам Кобб, всегда ревно-

стно охраняющий свою эксцентричность, был бы последним, кто

с этим согласился. Противопоставление Истории с большой бук-

вы и «жопы-Наполеона»

как говорит о Бо-

напарте Зази, может напомнить нам — несмотря на очевидную

разницу в тоне — о противопоставлении «отцовской истории»

и «материнской истории» у Луиса Гонсалеса-и-Гонсалеса. Конеч-

но, «микроистория» Гонсалеса-и-Гонсалеса нацелена на явления

типичные, а «малая история» Кобба — на «происшествия из хро-

ники», непредвидимые и

Но в обоих случаях выб-

рана суженная и приближенная к объекту перспектива наблюде-

ния, и в этом выборе проявляется (откровенно и агрессивно

у Кобба, сдержанно и почти неуловимо — у Гонсалеса-и-Гонса-

неудовлетворенность макроскопической и количествен-

ной моделью, господствовавшей, благодаря в первую очередь

деятельности Броделя и историков-«анналистов», на миро-

вой историографической сцене с конца 50-х до первой половины

70-х

7. Никто из итальянских исследователей микроистории (при

что они являют собой группу довольно-таки разнородную) не

узнал бы себя ни в «событийной истории крупным планом»

Джорджа Стюарта, ни в местной истории Луиса

МИКРОИСТОРИЯ

295

салеса, ни в «малой истории» Ричарда Кобба.

однако,

рицать, что и итальянская микроистория, столь разная во всех сво-

их компонентах (начиная с теоретических притязаний того или

иного историка), родилась из оппозиции к вышеуказанной моде-

ли. Эта модель в середине 70-х годов предъявлялась, с санкции

Броделя, как вершинное достижение структурного функционализ-

ма, как наивысшая историографическая парадигма, третья в ряду

парадигм исторического знания, возникших за две тысячи лет раз-

вития историографии начиная с

Между

за несколь-

ко

до этого такое сугубо церемониальное предприятие, как кол-

лективный сборник статей в честь Броделя

обнажило в са-

мый миг

торжества некоторые подспудные напряжения

и сомнения. Сегодня, с двадцатилетней дистанции, весьма поучи-

тельным оказывается параллельное чтение двух статей, опублико-

ванных в этом сборнике, — статьи Пьера

«Новое поле для

серийной истории: количественные исследования третьего уров-

ня» и совместной статьи Франсуа Фюре и Жака Ле Гоффа «Исто-

рия и

Обе статьи предлагали некую программу иссле-

дований, и в обеих статьях эту программу предваряла и обосновы-

вала некоторая общая рефлексия на исторические

Шоню

говорил о завершении войн, связанных

деколонизацией (приме-

нительно к Франции), а также студенческих бунтов (в Америке

и в Европе); о разброде, наступившем в римской церкви после Вто-

рого Ватиканского собора; о наступившем в наиболее развитых

странах экономическом кризисе, поставившем под вопрос саму

идею развития; о подрыве идеалов Просвещения (Просвещение

последовательно трактовалось у Шоню как секуляризованная

транспозиция эсхатологического идеала). Со своей стороны, Фю-

ре (на страницах, с которыми, как мы должны понимать, был со-

лидарен Ле Гофф) отмечал, что общемировой феномен деколо-

низации поставил великую историографическую традицию

XIX века,

двух ее вариантах — манчестерском и марксистском, —

лицом к лицу с не-историей: развитие и изменение пришли в столк-

новение с инертностью, с неподвижностью. Общим для двух ста-

тей был четкий отказ

теорий модернизации (таких, как модная

в те годы теория У. У. Ростоу, на которую ссылались Фюре

и Ле Гофф); причем у Шоню этот отказ был основан на отказе от

модерности вообще. Выводившиеся из этих установок исследо-

вательские программы были весьма различны. Шоню предлагал

(296

анализировать традиционные общества «Старого Режима», заяв-

ляя, что «великая традиция латинского Христианства, понемно-

гу

превратившегося в Западную Европу,

бесконечно бо-

лее соблазнительна для исследователя, чем намбиквара или до-

гоны»: конструкция, объединявшая в своем презрительном

отторжении две совершенно различные народности с двух раз-

ных континентов, которые были объектом изучения у двух этно-

логов, принадлежавших к абсолютно разным интеллектуальным

направлениям (Клод

и Марсель

Зато Фю-

ре и Ле Гофф предлагали восстановить некогда прерванные связи

между историей и этнологией, имея в виду широкую компаратив-

ную перспективу, основанную на открытом отказе (Ле Гофф)

роцентристской точки зрения. Но здесь две позиции вновь начи-

нали смыкаться: и Шоню и Фюре провозглашали ориентацию на

«серийную историю», основанную на анализе феноменов, «отоб-

ранных и выстроенных в силу их повторяющегося характера»

Ле Гофф солидаризировался с отказом этнологов от изу-

чения единичного события и их сосредоточенностью на «собы-

тиях повторяющихся или ожидаемых»: осуществленный Леруа Ла-

дюри анализ карнавала в Романсе хотя и получал от Ле Гоффа по-

хвалы, однако, разумеется, объявлялся исключением. Шоню

заявлял, что после количественного изучения экономик и обществ

настало время перенести аналогичные методы исследования на

третий уровень, уровень цивилизаций, и горячо приветствовал ис-

следование Мишеля

о провансальских завещаниях.

Ле Гофф подчеркивал, что подсказываемое этнологией внимание

к человеку в его повседневности «естественным образом ведет

к изучению ментальностей, поскольку ментальности рассматри-

ваются как

что меньше всего меняется" в ходе исторической

В конце концов обе статьи приходили к подтвержде-

нию состоятельности броделевской парадигмы, хотя и настаивали

на расширении сфер ее применения.

8. Оценить значимость этого «хотя и»

так легко. Во всех инсти-

туциях и моменты обновления, и даже моменты разрыва заявляют

о себе через провозглашение преемственной связи с прошлым. В пос-

ледующие за этим сборником годы сочинения Броделя переводи-

лись на все новые и новые языки (начиная с английского), обретая

аудиторию гораздо более широкую, чем раньше, — и одновременно

с этим происходил стремительный закат парадигмы, которую я для

удобства назвал броделевской. Леруа Ладюри, сперва заявивший,

что французская историографическая школа, основанная Блоком

и Февром, обязана принять американский вызов и перейти к компь-

ютерным исследованиям, опубликовал затем «Монтайю»: осущес-

твленное

исследование об одной отдельно взятой сред-

невековой деревне, в которой жило двести человек, — и эта книга

имела большой

Фюре обратился к политической истории

и истории идей — то есть темам, которые он сам ранее квалифици-

ровал как внутренне несовместимые с «серийной

Во-

просы, считавшиеся периферийными, стали перескакивать в центр

Дисциплины, а вопросы, считавшиеся центральными,

стали

уходить на периферию. Страницы «Анналов» (а вместе с ними и доб-

рой половины исторических журналов всего мира) оказались запру-

жены темами, которые Ле Гофф указал в году: семья, тело,

ношения между полами, возрастные классы, секты, харизмы. Иссле-

дования по истории цен резко упали в

Чтобы описать эту перемену интеллектуального климата, сов-

павшую с завершением длинной полосы экономического подъе-

ма, начавшейся в

году, во Франции стали говорить о «новой

истории»

histoire»

удачности термина можно спо-

рить, но главные характеристики самого феномена ясны: в тече-

ние 70-80-х годов история ментальностей, которой Бродель отво-

дил сугубо периферийное место, выдвинулась вперед и стала при-

обретать, зачастую под названием «исторической антропологии»,

все больший и больший

Этому успеху, несомненно, содей-

ствовала идеологическая «неоднозначность», которую Ле Гофф

подчеркивал в

Весьма проницательные слова напи-

сал по этому поводу Филипп Арьес:

Критика прогресса перешла из рук правых реакционеров (которые, впрочем,

и сами про нее забыли) в руки левых или. скорее, гошизма с не слишком оп-

ределенными очертаниями, путаного, но энергичного. Я полагаю (это гипоте-

что существует связь между новообретенным недоверием

годов к раз-

витию,

новизне — и страстью молодых историков к изучению до-

индустриальных обществ вообще и

этих обществ в

В этих словах был скрытый автобиографизм: в молодости Арьес

являлся сторонником Морраса и активистом «Аксьон Франсез».

(298

Начиная с 70-х годов этот «историк по (как ирони-

чески именовал себя сам Арьес) понемногу вовлекается в круг ис-

в конце концов избирается профессо-

ром Практической школы высших исследований. Этот сюжет из

академической жизни может быть рассмотрен как один из симпто-

мов гораздо более широкого сдвига, затронувшего не только Фран-

цию и не только академическую жизнь. Проявлением этого же са-

мого сдвига стало, например, обращение (зачастую неосознанное)

левоориентированных экологических движений к романтической

критике

недоверие», упомянутое Арьесом, могло вы-

ражаться в различных, иногда расходящихся, установках. Как мы

помним, Фюре предложил историкам для борьбы с этноцентриче-

ской абстрактностью теорий модернизации принять внутрь дозу эт-

Шоню предложил выбросить с корабля не только вся-

кую теорию модернизации, но и вообще идеалы модерности,

занные с Просвещением. Вторая альтернатива, по видимости более

радикальная, по крайней мере с идеологической точки зрения, озна-

чала на самом деле отказ от попыток обсудить исследовательский

инструментарий, применяемый историком. Первая альтернатива

означала движение к такой попытке, но останавливалась на пол-

пути. Оглядываясь назад, я думаю (и с этого момента я начинаю осо-

бенно настойчиво говорить от первого лица), что итальянские мик-

роисторические исследования отправлялись диагноза, в сущнос-

ти, частично совпадавшего с диагнозом Фюре, но предлагали

прогноз, совершенно расходившийся с его прогнозом.

9. Общим

двух диагнозов был отказ от этноцентризма

телео-

логизма, характеризовавших (как отметил Фюре) историографию,

которую мы унаследовали от XIX века.

националь-

ного единства, воцарение буржуазии, цивилизаторская миссия бе-

лой расы, экономическое развитие — все эти идеи раз за разом да-

вали историкам, в соответствии с выбранными точкой

и масштабом наблюдения, объединяющий принцип, причем прин-

цип этот был одновременно концептуальным и нарративным. Эт-

нографическая история серийного типа стремится порвать с этой

традицией. Здесь пути серийной истории и микроистории расхо-

дятся: расхождение является одновременно и интеллектуальным,

и политическим.

МИКРОИСТОРИЯ

299

Отобрать в качестве объектов для познания только факты по-

вторяющиеся, и в силу этого поддающиеся

— зна-

чит заплатить по шкале

слишком высокую цену. Во-пер-

вых — в хронологическом плане: как отметил сам Фюре, история

античности исключает подобный

история Средних веков

часто делает его трудноосуществимым (по большинству тем, ука-

занных в перечне Ле Гоффа, документация фрагментарна). Во-вто-

рых — в плане тематическом: такие сферы, как история идей и по-

литическая история, по определению недоступны для исследова-

ний этого типа (что отметил опять-таки сам Фюре). Но самую

серьезную ограниченность «серийной истории» таит в себе одна из

ее базовых задач: «выравнивание индивидов по их ролям эконо-

мических или социокультурных агентов». Это «выравнивание» об-

манчиво вдвойне. С одной стороны, оно выносит за скобки очевид-

ный момент: в любом обществе документация носит искаженный

характер, поскольку условия доступа к производству документа-

ции связаны с ситуацией власти, а значит, неравновесия. С дру-

гой стороны, оно упраздняет особенности существующей докумен-

тации ради требований однородности и сравнимости. Фюре утве-

рждал, не без сциентистской гордыни: «отныне документ,

существуют уже не ради себя самих, а лишь в связи с серией, кото-

рая и предшествует им, и следуетза ними; объективной здесь стано-

вится эта их реляционная значимость, а не их отношение к

то неуловимой субстанции

После двойной фильт-

рации, описанной выше, не приходится удивляться тому, что связь

серийных данных с реальностью стала «неуловимой».

Что историческое познание связано с построением документаль-

ных рядов — это очевидно. Менее очевидно то, как должен вести

себя историк к аномалиям, обнаруживающимся в до-

Фюре предлагал пренебречь этими аномалиями, заяв-

ляя, что «гапакс» (особенность, зафиксированная лишь в одном-

документе) в се-

рийной истории. Но

строго говоря, не бывает. Всякий

документ, даже самый аномальный, может быть помещен в

торую серию. Более того: будучи адекватно проанализирован, он мо-

жет пролить свет на более широкую серию документов.

В начале

годов я стал изучать материалы инквизицион-

ных процессов, пытаясь реконструировать не только поведение су-

МИФЫ-ЭМБЛЕМЫ-ПРИМЕТЫ (300

дей, но и поведение мужчин и женщин, обвиненных в колдовстве.

Я сразу осознал, что эта неэтноцентрическая перспектива

вала сопоставления с исследованиями антропологов (в первую оче-

редь — Клода

Но историографические, концепту-

альные и нарративные следствия моего выбора прояснялись для

меня очень медленно, в течение всех тех лет, которые отделяют мою

книгу

от моей книги «Ночная история»

середине этого пути я написал

книгу,

в которой пытал-

ся реконструировать идеи и установки фриуланского мельника

XVI века, осужденного инквизицией на смерть. Отказ от этноце-

нтризма привел меня не к серийной истории, а к чему-то прямо про-

тивоположному: к приближенному анализу узкого круга докумен-

связанных

индивидом, о котором не ос-

талось никакой иной памяти. Во введении к книге я полемизировал,

среди прочего, и с опубликованной в «Анналах» статьей Фюре, где

утверждалось, что историю низших классов

об-

ществ можно изучать лишь в статистической

Не так давно Мишель Вовель отверг альтернативу между

фией индивида и серийным исследованием как

В прин-

ципе я с ним согласен. Но на практике эта альтернатива все-таки

встает перед исследователем, и речь о

чтобы оценить пре-

имущества и издержки того и другого подхода, в плане практиче-

ском и (что еще важнее) в плане

Роже Шартье

написал по поводу моей книги, что «именно в этом уменьшенном

масштабе,

бесспорно, только в нем одном, и могут быть поняты, без

детерминистских редукций, отношения между системами верова-

ний, ценностей и представлений, с одной стороны, и социальной

с Даже судья, не склонный к столь од-

нозначным выводам, должен будет признать, что мой эксперимент

был не только допустим, но и целесообразен: хотя бы для того, что-

бы стало возможным проанализировать его результаты.

Уменьшить масштаб наблюдения значило превратить в отдель-

ную книгу то, что у другого ученого могло бы стать

примечанием в каком-нибудь монографическом труде о Реформа-

ции в области Фриули. Мотивы, определившие мой выбор, не

вполне ясны мне самому. Я с недоверием отношусь к тем объяс-

нениям, которые приходят мне в голову теперь (и которых, разу-

меется, много), потому что не хотел бы проецировать назад те ин-

тенции, которые созрели во

за все прошедшие годы. Лишь по-