Ганзелка И., Зикмунд М. От Аргентины до Мексики

Подождите немного. Документ загружается.

множко подался — и стоп. Вокруг тишина, только где-то за

спиной сухо трещат ветки. Нет, это были целые деревца. . .

— Ухватись за них и повернись на бок, — командуют Мар-

тин и Иржи, подоспевшие первыми. Из болота вылезать труд-

нее, чем провалиться туда, что и говорить! Но в конце концов

мы все стоим на «суше» в безопасности.

— А как же водосвинки?

А их — поминай как звали. На низком берегу затона поя-

вились новые следы, шедшие наискосок от первоначальных.

В суматохе никто не видел, как добыча тем временем безвоз-

вратно исчезла. А вместе с нею и желание продолжать пресле-

дование.

Усталые, ободранные и голодные, в сумерки вернулись мы

на стоянку, где Ярослав, выполнявший обязанности сторожа,

сидел, как на иголках. Но едва ли он встречал более благо-

дарных едоков, чем были мы в тот день...

Желание таскаться за водосвинками у нас пропало, по-

этому на третий день мы пришли к совместному решению:

завтра — кру-гом, в Саэнс-Пенью шагом марш!

Добыча была жалкой. Кучка лисьих шкурок, два панциря

броненосцев и несколько катушек заснятой пленки. Гораздо

более ценной добычей, которая значительно превышала не-

достающие охотничьи трофеи, было знакомство с Чако, по

крайней мере с его преддверием.

ГЛАЗА ШЕСТАЯ

ЗА ВЫСОКОЙ ТРАВОЙ

Нанду значительно меньше, чем его африканский или ав-

стралийский собрат. Однако насколько природа обделила это-

го южноамериканского страуса размерами, настолько же воз-

наградила его силой и выносливостью.

За Формосой он выбежал из кустов прямо перед машиной,

растерянно осмотрелся и, так как, вероятно, близлежащие воз-

вышенности показались ему недостаточно удобным убежищем,

пустился в марафонский бег. Мы прибавили газ, чтобы опре-

делить его олимпийское время. Он держался доблестно, как

приличествует страусу, раза два оглянулся, но, увидев, что

противник сидит у него на хвосте, перешел на второе дыхание.

Сорок километров в час! Через тысячу двести метров беговая

дорожка ему надоела: он неспортивно свернул в поредевший

кустарник. ..

Мы уже оставили за собой более 2000 километров утоми-

тельного пути по южноамериканской Месопотамии, когда на

горизонте, словно мираж, появился конусообразный холм.

Он как бы подавал нам руку помощи, притягивал, точно

магнит, приближался, рос. Метров на сто возвышался этот

холм над камышом, окаймляющим правый берег реки Пиль-

комайо перед впадением ее в Парагвай. Но он уже не принад-

лежал Аргентине. Это был свежезеленый, поросший лесом

маяк Парагвая. . .

ШЕСТЬДЕСЯТ КИЛОМЕТРОВ НА КОЛЕНЯХ

— Вам повезло, — сказали нам друзья в Асунсьоне. — Вы

приехали как раз в канун самого большого парагвайского

праздника. Если в среду вы выедете в Каакупе, то увидите

там весь Парагвай в сборе.

Больше, мол, мы ничего вам не скажем. Остальное нужно

увидеть собственными глазами.

И все же до утра среды нам удалось выяснить некоторые

подробности. Говорят, что первоначально Каакупе означало

«За высокой травой». «Каа» на языке индейцев гуарани озна-

чает «высокая трава» и «купе» является предлогом «за».

Говорят дальше, что хотя иезуиты были изгнаны из страны

в 1767 году, тем не менее их влияние в Парагвае до сих пор

еще сильно. А Каакупе — местопребывание Голубой Девы

Марии, разумеется — каакупской, которая способна творить

чудеса. И еще говорят, что до Каакупе не так уж далеко —

ровно шестьдесят километров по безукоризненному асфальту.

Час езды — и вы там. До сорокового года паломникам было

хуже: по старой извилистой дороге путь длился иногда и

двенадцать часов.

И вот мы поехали. Дорога действительно такова, что за

нее не пришлось бы краснеть даже в Европе. И о дисциплине

движения здесь позаботились: через каждые двести метров

стоит полисмен. Из опыта прошлых лет известно, что паломни-

чество к чудотворной Деве обходится в некоторое количество

человеческих жизней. Машин здесь пока что наперечет. Зато

обочины дороги буквально кишат людьми. И чем ближе

к цели, тем их больше. Почти весь Асунсьон отправился

пешком в Каакупе. Большая часть паломников в пути уже

второй и третий день, с целыми семьями и запасами еды и

питья. Многие из них тащат на голове большие тяжести: два

кирпича, огромный камень, бревно, кусок железа, корзину

глины. Шестьдесят километров тащат они свою ношу, чтобы

перед началом религиозного обряда сбросить его к ногам

всемилостивой Голубой Девы и избавиться таким образом от

накопившихся за год грехов.

— Раньше как нечто обычное воспринимались случаи,—•

комментирует наше сосредоточенное наблюдение бывший па-

рагвайский консул в Праге, — когда паломники все шестьде-

сят километров ползли на коленях или даже на животе.. .

В сорока километрах за Асунсьоном шоссе начинает понем-

ногу подниматься, затем с левой стороны неожиданно поя-

вляется поверхность озера Ипакарай, и вскоре мы проезжаем

через городок того же названия.

Толпа людей на шоссе все увеличивается; утомленные па-

ломники пользуются каждым гудком автомобиля, чтобы оста-

новиться и передохнуть. Они присаживаются в кюветах, опи-

раются о палку, однако кошу, которая должна избавить их от

грехов, все время держат на голове. Через густые толпы лю-

дей пробиваются грузовые машины и повозки на высоких ко-

лесах, которые тянет пара осликов или мулов.

Теперь мы уже движемся со скоростью пешехода. И ду-

мать нечего, чтобы через час добраться до Каакупе!

КУРГАН ГРЕХОВ

Восьмого декабря в заброшенный Каакупе отправляются

не только паломники, но и процессии торговцев. Машины, на-

груженные пивом, льдом, лимонадом, сластями, лентами, ми-

шурой. Накануне уже разбили здесь свои переносные хозяй-

ства лавочники, возложившие на себя задачу утолять жажду

паломников. Они соорудили примитивные прессы, этакие

массивные зубчатки с конным приводом, привезли кучи сахар-

ного тростника и впрягли в это свое «предприятие» пару во-

лов, завязав им глаза. Время от времени владельцы колют их

длинной пиканой, суют между валиками вороха нарубленного

тростника и тотчас же отскакивают, давая дорогу живым

автоматам, которые останавливаются лишь для того, чтобы

получить охапку сена и ведро воды. Сверкающий глазами

парень проворно убирает сосуд с пенистым соком, а под желоб

подсовывает новый.

— Покупайте, покупайте! — выкрикивает он в изнываю-

щую от жажды толпу и переливает желто-зеленую жидкость

с кусками тростникового волокна в стаканы, к которым тя-

нутся десятки рук.

Перед рядами двуколок пылают костры с асадо на верте-

лах, выдолбленные тыквы с матэ ходят по кругу от лавочника

к лавочнику. Продавщицы чипайи — круглых лепешек из

кукурузы — зазывают покупателей. На земле высятся пира-

миды великолепных глиняных сосудов, жбанов, подсвечников,

ваз, плошек, блюд с орнаментами из модернизированных

инкских рисунков. Расписанные веера из соломы, яркие сом-

бреро, груды бананов, ананасов, тыкв, плодов манго.

Перед лавчонкой с фруктами смуглый паренек заманивает

покупателей парагвайской милонгой, аккомпанируя себе на

гитаре. Среди внимательных слушателей стоит пожилая жен-

щина, держа у сморщенной груди спящего карапуза. Ста-

рушка пожевывает беззубыми деснами мундштук и удовле-

творенно попыхивает им.

В центре просторной площади стоит возвышение с чудо-

творной Голубой Девой. Тут же рядом астматическая фисгар-

мония. Повсюду красно-сине-белые национальные флаги Па-

рагвая. Площадь набита людьми так, что яблоку негде упасть.

Колокольный звон плывет над этим многоцветным ковром, ко-

торый колышется и плещется, словно морской прибой.

Потом вся эта многотысячная толпа одновременно опусти-

лась на колени. Полуденное солнце немилосердно печет обна-

женные головы индейцев, которые пришли сюда из лесной глу-

ши. Пеоны, моряки, санитарки в белых халатах, высшие го-

сударственные чиновники, женщины в дешевых ситцевых

блузках, полицейские в мундирах, сморщенные старухи с чер-

ными зонтами от солнца, лесорубы в майках, прилипших

к их бронзовым лоснящимся спинам. Все покорно стоят на

коленях друг возле друга, вперив очи в колючий песок пло-

щади. Здесь можно увидеть тонкие, как паутина, косынки

«ньяндути» на головах очаровательных девушек и тут же гру-

бое пончо из разноцветной шерсти. Нейлоновые чулочки — и

босые растрескавшиеся ступни. Легкие шляпки от самых мод-

ных модисток Буэнос-Айреса — и широкополые соломенные

сомбреро, разрисованные узорами. Сложенные в молитве руки

с ногтями, покрытыми кармином лака, и — руки, иссеченные

шрамами, покрытые твердыми мозолями. . .

У входа в храм толпа тесно обступила курган, на котором

пылают сотни свечек. Люди проталкиваются вперед, чтобы,

наконец, и для них наступил момент очищения. С их голов,

с ободранных плеч к ногам статуэтки, одетой в голубой шелк,

падают кирпичи, камни, груды глины, бревна — воплощение

грехов. А рядом с курганом — перед входом в храм — демон-

страция человеческой нищеты. Руки, протянутые за мило-

стыней, бескровная рука рахитичного ребенка, скрюченная.

разлагающаяся рука прокаженного, мертвая рука паралитика,

ручонка девочки, прозрачная от истощения, руки, изъеденные

нарывами и язвами, руки, руки, руки. А над ними лица — про-

сящие и безучастные, жаждущие жизни и угасающие, «льви-

ные лица» и отвислые подбородки прокаженных, высохшие

мумии, жутко обезображенные лица, на которых недостает

носа, губ, части щеки.

Лица эти сливаются в единый кошмарный вопль человече-

ского горя, в страстное обвинение жестокого, хищного строя,

который оставляет умирающих людей на откуп слепой вере,

фанатизму.

А мимо проходит торжественная процессия, равнодушная

к человеческим мукам.

Святые дары, церковные служки, колокольный звон. . .

С приближением вечера караван отправляется в обратный

путь.

-» Через полтора часа в Асунсьоне будут сверкающие лаком

«паккарды» министров, через два с половиной — грохочущие

грузовики с лавочниками, которые высыплют на стол прилич-

ный барыш за святые иконки и витые свечки. Поздно ночью

загремят по утихшим асунсьонским улицам двуколки, нагру-

женные спящими детьми и обвешанные освященными плат-

ками. А завтра и послезавтра доплетутся верующие, у которых

нет даже гуарани

на автобус.

По асунсьонским улицам скрипят старые, разболтанные

трамваи. Возле затихшего порта стоит охрана. Шестидесяти-

километровая асфальтовая змея устало ползет из Каакупе

в Асунсьон, неся на чешуйках своей кожи тысячи муравьев,

которые «за высокой травой» увидели кусок голубого шелка.

'Гуарани — денежная единица в Парагвае.

СРЕДИ ПРОКАЖЕННЫХ

— В Сапукае на вокзале нас будут ждать с тремя лошадь-

ми, — заметил Фредерико Риос и взглянул на часы. — Через

час будем на месте.

Телеграфные столбы уносились назад, и солнце, проникав-

шее сквозь наполовину опущенные жалюзи, начертило на липе

врача движущуюся лесенку из светлых поперечин. Он был еще

молод — не старше тридцати пяти лет.

— А как, собственно, вам пришла в голову мысль посетить

именно лагерь прокаженных? Ведь журналисты с большим

удовольствием пишут о визитах крупных государственных

деятелей, или, по крайней мере, о боях быков, чем о таких

малоинтересных вещах, как человеческие страдания.

— Мы не ищем сенсаций, доктор. Вы хорошо знаете, что

мы везем с собой кинокамеру. Ее объектив видит больше, чем

две пары глаз. А теперь, доктор, разрешите задать вам вопрос,

очень похожий на тот, что задали нам вы. Почему вы из-

брали для себя столь необычную специализацию? Ведь вы

могли бы стать ну хотя бы врачом-практиком в какой-

нибудь деревне или в Асунсьоне и жить, скажем, в большей

безопасности.

Мы в упор смотрели на лицо Риоса. В эту минуту оно было

неподвижно, словно высечено из камня. Казалось, что в свои

тридцать пять лет Риос не способен смеяться.

— Вы знаете, что такое проказа? Предполагают, что в Па-

рагвае имеется более ста двадцати тысяч прокаженных.

В соседней Бразилии их свыше полумиллиона. Человечество

топчется вокруг проказы более трех тысячелетий, но и по сей

день не знает, как решить многие связанные с нею проблемы.

Проказа — это второй рак. Она дремлет, подстерегает, а затем

вспыхивает ни с того, ни с сего. Иногда через три месяца,

иногда через двадцать лет. Единственное средство против та-

кого коварства — систематическое, многолетнее изучение. Дол-

жен же когда-нибудь прийти новый Пастер или Кох, который

разрубит гордиев узел проказы...

Риос, охваченный вдруг волнением и заговоривший быстро,

встал и резким движением поднял жалюзи, словно жаждал

увидеть солнце.

— Все это тысячу раз мелькало в моей голове, когда я изу-

чал медицину в Асунсьоне, а затем в Монтевидео и Рио. По-

этому-то я и выбрал себе специальность — тропическую дерма-

тологию. Семь лет уже я посвятил исключительно изучению

проказы и до сих пор не нашел удовлетворения. Знаете, с чем

сравнил эту болезнь один из крупнейших ее знатоков? С авто-

мобилем, который съезжает по крутому склону над пропастью.

Он непременно кончит трагически, если у него нет тормозов.

Но если тормоза хорошие, то можно уменьшить скорость и

даже остановиться. А задним ходом — отъехать от критиче-

ской черты, за которой, если угодно, находится тот свет. Для

лечения проказы мало изобрести тормоза, нужен тот задний

ход, который означает возвращение к здоровью, к жизни,

ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ

Скорый поезд исчез за высокими эвкалиптами, и на ма-

ленькой станции снова воцарилась тишина. Педро, босой мо-

лодой парагваец, взял из рук доктора Риоса чемоданчик и по-

казал в сторону недалекого забора, к которому были привя-

заны три лошади.

Сапукай.

На этой станции выходили те, кто затем отправлялся в две-

надцатикилометровый путь по благоухающим лугам, по шумя-

щему лесу цветущих деревьев. Они скрывались где-то далеко

за горами в лагере, откуда люди так редко возвращаются.

Одни приходили добровольно, с верой, что им удастся остано-

вить тронувшийся с места автомобильчик, других приводили

сюда насильно. ..

— Вот почта, доктор, — сказал наш новый проводник Пед-

ро, прибежав от двуколки, в которую были сгружены не-

сколько пакетов.

Риос взял связку писем и газет и сунул ее в кожаную сум-

ку за седлом.

— Это почта для пациентов. Увидите, с каким нетерпением

они будут брать ее в руки. Пожалуй, мало кто на свете ра-

дуется этой исписанной и газеткой бумаге больше, чем люди

в Санта-Исабель. Это единственная нить, связывающая их

с живым миром.

Деревянный мост загремел под конскими копытами, и де-

ревья стали отступать. Горный хребет, который от Ипакарая

неустанно тянулся вдоль железной дороги, понемногу спу-

скался к зеленым пастбищам, уходящим к самому горизонту.

Одинокая постройка вынырнула из тени деревьев, стайка де-

тей бросила игру, чтобы посмотреть на трех всадников и од-

ного пешего, которому не хватило коня. Животные, привык-

шие к этой дороге, шли сами, обходя большие камни.

Дорога снова сузилась и вскоре превратилась в узкую лес-

ную тропинку. Лошади вытянулись цепочкой. Солнце, клонив-

шееся к западу, разбросало по траве и стволам деревьев свет-

лые пятна. В благоухающем лесу царила тишина.

Колибри висел в воздухе, как сверкающий бриллиант, и

на лету пил ароматный нектар цветов. . .

Одноэтажный домик с белыми стенами и выложенной ка-

фелем верандой на краю просеки, несколько хозяйственных

построек, изгородь, за которой паслись кони. Навстречу нам

выбежал работник, поздоровался и открыл деревянный засов.

— Ну, вот мы и на месте, — коротко произнес доктор Риос.

Мы спрыгнули с лошадей и перенесли кинокамеру, шта-

тив и остальные принадлежности в жилище доктора.

— Не хотите ли стряхнуть пыль с дороги?— впервые улыб-

нулся Фредерико Риос. — Метрах в пятистах отсюда в лесу

есть небольшой пруд, можете там выкупаться. Если хотите,

я пошлю кого-нибудь с вами показать дорогу. Но вы и так не

заблудитесь.

Просека выдыхала теплый аромат, тропинка кружила

в туннеле густого девственного леса, беспомощно останавли-

ваясь перед поваленными стволами. Узенький ручеек терялся

в гуще, а там, где ложбина расширялась, он образовал ма-

ленький омут с хрустальной, прохладной водой. Птицы гото-

вились ко сну, и только кое-где в ветвях раздавался слабый

писк, коротенькая трель.

Чудесный зеленый уголок — точное подобие буколической

природы Вергилия.

А чуть дальше — ограда из колючей проволоки, калитка

с висячим замком и облупившаяся надпис,ь:

«Район инфекции. Вход строго воспрещен».

Колючая проволока — рубеж двух миров...

Ночные бабочки бились крыльями о густую проволочную

сетку в дверях докторской комнатки, тщетно пытаясь проник-

нуть к большой керосиновой лампе, горевшей на столе. Док-

тор Риос снова заговорил:

— Вы, вероятно, знаете, что первое упоминание о проказе

встречается уже в библии, когда Христос исцеляет больных.

В истории можно проследить ряд массовых эпидемий, кото-

рые каждый раз уносили множество жизней. Еще до недав-

него времени лечение проказы считалось делом безнадеж-

ным, но в последние пять — десять лет в этом направлении

сделан огромный шаг вперед, хотя сегодняшнее состояние да-

леко еще не означает, чго в этой области достигнута послед-

няя ступень познания.

Здесь трудно удержаться от вопроса: а чем же, собственно,

укрощают этого коварного хищника?

— Еще недавно единственным лекарством было чаулму-

гровое масло. Оно, как правило, замедляло протекание болез-

ни, но не могло привести к прекращению или же к значитель-

ному улучшению. Затем стали делать внутримышечные

инъекции, введенные доктором Гейссером. Сейчас употреб-

ляется главным образом промин, который впрыскивается

в вены, и диазон, впервые открытый во время войны в 1943 го-

ду в Соединенных Штатах. Его принимают в таблетках.

— В поезде вы сказали, что в Бразилии более полумиллио-

на больных. Как там организована борьба с проказой?

— В Бразилии есть несколько больших лепрозориев.

Я лично знаком с институтом Белу Оризонти в штате Минас-

Ж.ераис, где сосредоточено около 3500 больных. Это самостоя-

тельный город, отделенный от внешнего мира, с асфальтиро-

ванными улицами, магазинами, кинотеатрами; у больных там

'Вергилий (70—19 г. до н. э.)—римский поэт, автор «Энеиды».

В ранних произведениях—«буколиках»—рисовал идиллический, услов-

ный мир пастухов на лоне сельской природы.