Джонсон Пол. Современность. Мир с двадцатых по девяностые годы. Том 2

Подождите немного. Документ загружается.

приложил усилия к мирному урегулированию и только после этого организовал отстранение Маккарти.

С большой хитростью и в глубокой тайне он настроил своих приятелей в Сенате выразить недоверие к

Маккарти, используя в то же время начальника своей прессканцелярии Джима Хаггерти для

дирижирования разглашением. Операция достигла высшей точки в декабре 1954 г., и, может быть,

является лучшим примером стиля руководства «из-за угла», который Эйзенхауэр применял с

удовольствием, и который исследователи раскрыли через много лет после его смерти [106].

Эйзенхауэр имел самый большой успех из всех президентов Америки в двадцатом веке, а десятилетие

его управления (1953-1961) было самым процветающим в американской, да и в мировой истории. Его

президентство было окружено мифами, большую часть которых нарочно поддерживал он сам. Он

стремился создать впечатление, что является лишь конституционным монархом, который делегирует

принятие решений своим коллегам и даже Конгрессу, и который стремится провести максимум

времени за игрой-в гольф. Хитрость удалась. Его соперник за лидерство республиканцев, правый

сенатор Роберт Тафт, подтрунивал: «Я действительно думаю, что ему нужно было стать

профессиональным игроком в гольф» [107]. Его первый биограф утверждал, что «по единодушному

мнению» «журналистов и ученых, корифеев и пророков, национальной общности интеллектуа*

СОВРЕМЕННОСТЬ II

лов и критиков» упражнение президентской власти Эйзенхауэром было «неумелым, а его преде

1авление о ней - неточным... [он] решил оставить государство лететь на автопилоте» [108]. Его

считали добронамеренным, интеллектуально ограниченным, невежественным, невыразительным,

часто слабым и всегда ленивым.

В действительности все было совсем не так. «Непростой и неискренний» - обобщение его

вицепрезидента Ричарда Никсона (не последнего судьи в этих вещах); «он всегда прилагал два,

три или четыре способа рассуждения к одной проблеме и обыкновенно предпочитал непрямой

подход» [109]. В 70-х годах открытие секретных папок, сохраненных его личной секретаршей Анн

Уитман, телефонных записей, дневников и других частных документов, раскрыли, что Эйзенхауэр

работал гораздо более интенсивно, чем казалось даже его близким коллегам. Его обычный день

начинался в семь тридцать - в это время он уже прочитывал Нью-Йорк Тайме, Геральд Трибюн и

Крисчен Сименс Монитор - и заканчивался около полуночи (часто бывало и позже). Многие из его

встреч (особенно связанные с партией или обороной и внешней политикой) нарочно пропускались

в коммюнике, которые предоставлял прессе Хаггерти. Продолжительные важные встречи с

государственным секретарем, министром обороны, руководителем ЦРУ и другими фигурами

проводились без записи и тайно, перед началом официальных сессий Совета национальной

безопасности. Управление оборонной и внешней политикой вообще не было бюрократическим и

громоздким, как предполагали его критт-и, а в сущности, основывалось на высокоэффективных

штабных принципах, в сильном контрасте с романтической анархией режима Кеннеди, который

пришел после него. Эйзенхауэр лично руководил всем [110].

Эйзенхауэр применял привидное делегирование полномочий. Все думали, что Шерман Адаме,

начальник его личной канцелярии, принимал решения по внутренним делам. До известной

степени Адаме разделял эту иллюзию. Он говорил, что Эйзенхауэр был последней большой

всемирно известной личностью, которая сильно ненавидит и активно избегает пользоваться

телефоном [111]. На самом деле, записи показали, что он вел множество телефонных разговоров, о

которых Адаме ничего не знал. Эйзенхауэр вообще не оставлял внешнюю политику в руках Джона

Фостера Даллеса, своего государственного секретаря, а пользовался советами из нескольких

источников, о которых Даллес ничего не знал, и держал его на тайном и прочном поводке: Даллес

докладывал ему каждый день по телефону даже из-за границы. Эйзенхауэр читал огромное

количество официальных документов и поддерживал оживленную корреспонденцию с

высокопоставленными друзьями дома и за rpa-ниней, в дипломатических, деловых и военных

средах. Он использовал

Мир благодаря страху

Даллеса, как слугу; Даллес жаловался, что хотя часто работал до поздней ночи с президентом в

Белом доме, его «никогда не приглашали на семейный ужин» [112]. Представление о том, что

Даллес и Адаме играли главные роли, нарочно поддерживалось Эйзенхауэром, для того, чтобы

при случае свалить на них вину за допущенные ошибки, и, таким образом, защитить

президентство - метод, часто использованный в прошлом коронованными аристократами, включая

Элизабет I. Но в то же время, Эйзенхауэр иногда использовал свою репутацию наивного политика,

чтобы взять на себя обвинение за ошибки, сделанные его подчиненными, как, например,

допущенные Даллесом ляпсусы в связи с назначением Уинтропа Олдрича в лондонское

посольство в 1953 г. [ИЗ]. Кеннан уловил половину истины, когда писал, что во внешних делах

Эйзенхауэр был «человеком острого политического ума и проницательности... Когда он серьезно

рассуждал по этим вопросам в узком официальном кругу, грандиозные идеи мелькали одна за

другой за его причудливым военным жаргоном, на котором он привык выражать и скрывать свои

мысли» [114]. В сущности, Эйзенхауэр использовал жаргон, особенно на прессконференциях,

чтобы избежать ответов, которые общеупотребительный английский язык не мог прикрыть; он

часто притворялся невеждой по той же причине. Он был достаточно лукав, чтобы притворяться,

будто неправильно понял даже собственного переводчика, когда встречал затруднения с какими-

либо иностранцами [115]. Стенограммы его тайных конференций показывают мощь и ясность его

мыслей. Редакторская правка черновиков его речей и речей Даллеса выдают владение английским

языком, которое он мог демонстрировать, когда хотел. Черчилль был одним из немногих людей,

которые оценили его по достоинству. Можно сказать, что эти двое были самыми большими

государственными деяте.глми второй половины века.

Эйзенхауэр скрывал свои способности и действия, так как считал, что автократическое

руководство, в котором, по его мнению, нуждалась Америка, да и весь мир, нужно применять

тайно. Он придерживался трех совершенно ясных принципов. Первый'- избежать войны.

Разумеется, если Советская Россия решит уничтожить Запад, придется дать отпор, и Америка

должна быть достаточно сильна для этого. Но ненужных, войн (какой он считал Корейскую) надо

избегать с помощью ясности, твердости, осторожности и мудрости. Этой конкретной цели

Эйзенхауэр успешно добился [116]. Он ликвидировал корейский конфликт. Он избежал войны с

Китаем, он справился с Суэцкой войной в 1956 г. и ловко предотвратил другую войну на Ближнем

востоке в 1958 г. О Вьетнаме он говорил: «Не могу себе представить большей трагедии для

Америки, чем ее вступление сейчас в полномасштабную войну в одном из этих районов.» И вновь:

«Не будет никакого вступления в войну... если только это не результат

СОВРЕМЕННОСТЬ II

конституционного процесса, по которому Конгресс может его объявить» [117]. Одобрение

Конгресса, поддержка союзников - вот два условия, которые Эйзенхауэр ставил для

американского военного вмешательства где бы то ни было, и они отражены в системах союзов на

Среднем востоке и Юго-восточной Азии, которые он прибавил к НАТО.

Вторым принципом Эйзенхауэра, связанным с первым, была необходимость конституционного

контроля над военными усилиями. Он интенсивно использовал ЦРУ, и был единственным

американским президентом, который управлял им эффективно. Он умело руководил операциями

ЦРУ в Иране и Гватемале без всякого .ущерба для своей репутации. [118] Заговор ЦРУ в 1958 г. в

Индонезии провалился, потому что в тот раз работа была возложена на фллеса. Трудно поверить,

что Эйзенхауэр позволил бы провести операцию в Заливе свиней в 1961 г. в той форме, в которой

она тогда получилась. В 1954 г. он создал гражданский Совет консультантов по иностранной

разведывательной деятельности

во главе с хитрым старым дипломатом Дэвидом Брюсом, и это

было одно из его средств держать под своей властью военную верхушку [119]. Он не любил

генералов в политике. Конгресс республиканцев в Чикаго в 1952 г., который выбрал его

кандидатом в президенты, был настолько переполнея генералами, подкреплявшими Тафта и

Макартура, что Эйзенхауэр держал своего главного помощника полковника Боба Шульца и

личного врача генерала Говарда Снайдера за городом [120]. Эйзенхауэру всегда была ясна

необходимость прокладывать точный курс между изоляционизмом и сверхактивносью зо

всемирных делах. Он использовал Даллеса, чтобы удовлетворить любителей активности из

Сената. Для Даллеса, который был племянником государственного секретаря при Вильсоне Ро-

берта Лансинга, и присутствовал в Версале, провал договора в Сенате в 1919 г. послужил

незабываемым уроком. Кеннан писал: «Он всегда ясно осознавал зависимость государственного

секретаря от поддержки Сената для успеха его политики» [121]. Под руководством Эйзенхауэра,

который предварительно внимательно проверял его заявления, Даллес выражался языком, иногда

выглядевшим напыщенным («общее снижение цен», «дойти до предела», «мучительная

переоценка»), чтобы объединить поддержку законодателей с военным и политическим реализмом.

Только они вдвоем знали, какие из заокеанских обязательств Америки были истинными, а какие -

пропагандистскими.

Самым большим опасением Эйзенхауэра в напряженной атмосфере, порожденной холодной

войной, было то, как бы правительство не попало в плен к группе воинственных сенаторов,

сверхусердных «медных касок» и алчных поставщиков оружия - того, что он называл «во-

Board of Consultants on Foreign Intelligence Activities

Мир благодаря страху

енно-промышленным комплексом». Потому что его третий принцип, отраженный в дневниках и

других личных документах, состоял в том, чтф безопасность свободы в целом мире, в конечном

счете, крепится на прочности американской экономики. С течением времени мощь этой

экономики может быть повторена в Западной Европе и Японии. Но сама {экономика США может

рухнуть от неумеренных расходов. Он говорили о военных: «Они ничего не смыслят в борьбе с

инфляцией. То, что наша страна может задохнуться до смерти из-за увеличения военных расходов

так же справедливо, как и то, что она сама погубит себя, если не будет расходовать достаточно на

свою оборону.» И еще: «Нет защиты для такой страны, которая уничтожает свою собственную

экономику» [122]. Но Эйзенхауэр боялся и безрассудных внутренних расходов. Он не возражал

против кейнсианских мер борьбы с надвигающейся рецессией. В 1958 г., чтобы преодолеть этот

спад, он допустил 9,4 млрд. долларов дефицита, самый большой дефицит, разрешенный

правительством США в мирное время [123]. Но это было чрезвычайной мерой. Эйзенхауэр всеми

силами стремился избежать огромного и постоянного увеличения обязательств федерального

правительства. Сдерживание инфляции он ставил перед социальным обеспечением, так как

считал, что в конечном итоге, оно является единственной надежной формой социального

обеспечения. Ему была противна идея превращения Америки в социальное государство. В

сущности, он был глубоко консервативен. В 1956 г. ои признался: «На самом деле, Тафт был

либеральнее меня во внутренних делах» [124]. Настоящим кошмаром для него было сочетание

чрезмерных расходов на оборону с неуправляемой социальной машиной - разрушительная

комбинация, которая стала явью в конце 60-х годов. Пока Эйзенхауэр был у руля, федеральные

расходы в процентах от ВНП, и вместе с ними инфляция, держались на терпимом уровне, вопреки

всем попыткам нажима. Это было замечательным достижением, которое объясняло, почему

десятилетие Эйзенхауэра было самым процветающим в истории современности. И это

процветание распространялось на все большую часть света,

В мире к тому времени стало безопаснее. В 1950-1952 г.г. угроза большой войны была весьма

серьезной. К концу десятилетия была достигнута определенная стабильность, проведены границы,

выработаны правила, создана система союзов и обязательств по всему земному шару. Стре-

мительный шаг воинствующего ленинизма, который в 40-е годы быстро распространился и в

Европе, и в Азии, был замедлен до ползка и даже до полной остановки. Но система сдерживания

еще ие была завершена, когда оказалось, что она уже не дает ответа на все проблемы. Потому что

развал старых либеральных европейских империй породил новую категорию государств, которые

создавали новые и неодолимые опасности.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Бандунгское поколение

Исторический процесс, который создал сверхсилы, поставил традиционные силы перед дилеммой.

Какова же была их роль? Разгромленные нации — Франция, Германия и Япония были вынуждены

сделать фундаментальную переоценку. Но Британия не была разгромлена. Оставшись лицом к

лицу с врагом, она вышла победительницей. Могло ли все продолжаться по-старому? Черчилль

отчаянно отстаивал британские интересы. Он полностью отверг идею Рузвельта о том, что

Америка и Россия являлись двумя «идеалистическими» силами, а Британия была старым алчным

империалистом. Черчилль знал о беспредельном цинизме, нашедшем свое отражение в

высказывании посла Майского о том, что он всегда заносит в одну и ту же графу потери нацистов

и союзников [1], Он подчеркивал перед британским послом в Москве, что Россия «всегда

руководствовалась хладнокровным цинизмом и полным безразличием к нашей жизни и нашей

судьбе» [2]. Ему было предельно ясно, что Россия мечтает разорвать Британскую империю на

части и поглотить некоторые из них, и что Америка при поддержке доминионов, особенно

Австралии и Новой Зеландии, также положительно относится к «деколонизации». Г.В.Эватт,

министр иностранных дел Австралии, отличавшийся своенравным характером, записал эти идеи в

устав ООН [3]. В Ялте Черчилль рычал: «До тех пор, пока в моем теле теплится искра жизни, я не

позволю передачи британского суверенитета» [4].

Спустя шесть месяцев Черчилль провалился на выборах. Его лейбористские наследники

планировали разоружение, деколонизацию, установление дружеских связей с Россией и создание

государства благосостояния. На практике они зависели от воли случая. В августе 1945 г. лорд

Кейнс предоставил им документ, из которого становилось ясно, что государство обанкротилось.

Без американской помощи «экономическая основа для надежд страны не существует» [5]. Эрнест

Бевин — профсоюзный лидер, попавший в министры иностранных дел, начал с лозунга «Левые

могут разговаривать с левыми», в надежде обменяться с Россией ядерными секретами. Но вскоре

он поделился со своим коллегой Хью Долтоном: «Молотов похож на коммуниста из местной

лейбо-

Бандунгское поколение

Детской организации. Если относишься к нему плохо, то он начинает жаловаться, а если

относишься к нему хорошо, то поднимает себе цену, a \ia следующий день начинает оскорблять

тебя» [6]. Постепенно Бевин стЬл олицетворением британской решительности по организации

коллективной безопасности. В 1949 г. он сказал Молотову: «Хотите приб-paib Австрию за ваш

железный занавес? Вам этого не удастся сделать. Хотите Турцию и Проливы? Вы их не получите.

Хотите Корею? Вам никогда ее не иметь. Вы протягиваете свою шею наружу, но в один

прекрасный день вам ее сломают» [7].

Внешняя политика Бевина означала, что Британия должна участвовать в стратегической гонке

вооружений. Спустя один год после того, как Кейнс предоставил свой доклад о банкротстве,

начальник штаба военно-воздушных сил предъявил правительству требование об атомных бомбах.

Первого января 1947 г. было разработано задание для первого британского атомного

бомбардировщика [8]. Ведущий британский ядерный специалист П.С.М.Блэкетт протестовал

против атомной бомбы, но впоследствии решил, что Британия может и должна занять позицию

нейтралитета, противопоставив себя Америке и Советской России [9]. Главный советник по науке,

сэр Генри Тизард, также выступал против самостоятельных ядерных сил: «Мы не великая сила и

никогда уже не будем таковой. Мы — великая нация, но если продолжим действовать с позиции

великой силы, то скоро перестанем быть великой нацией» [10]. Но Тизард был изумлен советским

успехом — взрыв атомной бомбы еще в августе 1949 г. — и приписывал это утечке информации.

Во всяком случае, решение сделать бомбу было принято в январе 1947 г., в самый разгар

жестокого топливного кризиса и как раз перед тем, как Британия передала бремя Турции и Греции

Трумэну. Присутствовали только Эттли, Бевин и четверо других министров [11]. Расходы были

«затеряны» в оценках и остались скрытыми для парламента. Когда Черчилль вернулся к власти в

1951 г., то с удивлением обнаружил, что таким образом было израсходовано 100 миллионов

фунтов стерлингов, и проект уже продвинулся довольно далеко вперед [12].

Без сомнения, решение создать бомбу и блестящий успех при ее проектировании и реализации

задержали Британию среди великих сил еще на тридцать лет. Именно испытание первой

британской бомбы у острова Монте Белло в октябре 1952 г. заставило американцев возобновить

ядерное сотрудничество. А испытание первой британской водородной бомбы на Рождественском

острове в мае 1957 г. сделало это сотрудничество официальным, заставив Конгресс изменить

Закон Макмаго-на от 1946 г.: двухсторонних договоренностей в 1955 и 1958 г.г. нельзя было

достичь, если бы Британия не имела ядерного оружия. Оказавшись однажды в ядерном клубе,

Великобритания сыграла главную роль

СОВРЕМЕННОСТЬ U

во время переговоров о запрещении ядерных испытаний в период 19584 1963 г.г. и в процессе,

который привел к заключению Договора о нераспространении ядерного оружия в 1970 г. В 1960 г.

Анайорин Беван, защищая британскую бомбу перед своими коллегами из Лейбористской партии,

произнес знаменитую фразу, в которой сказал, что без нее британский министр иностранных дел

«войдет голым в мировой зал заседаний». Эта формулировка не была точной. Без нее

Великобритания вообще бы не участвовала в этих или других переговорах, потому что ядерный

клуб, как и другие клубы для избранных, не пускал нудистов в зал заседаний, В 1962 г. англо-

американское соглашение в Нассау дало право Великобритании иметь 64 современные ядерные

пусковые установки против 1038 для Америки и 265 для Советской России. К 1977 г. относи-

тельные цифры были 11 330 для Америки, 3 826 для России я 192 для Великобритании: именно

это уменьшение доли Великобритании привело к ее исключению из переговоров об ограничении

стратегических вооружений (САЛТ), несмотря на то, что в то время британское «сдерживание»

было в состоянии уничтожить все основные промышленные и населенные центры в Советской

России и привести к 20 миллионам жертв [13].

После 1945—1946 г.г. аксиомой британской политики стало ее участие вместе с американцами в

коллективных действиях, направленных на обуздание советской экспансии, включая и участие

британских ядерных сил. При всех переменах в общественных настроениях и правительствах, эта

неизменная идея пронизывала британскую политику вплоть до 80-х годов. Но это был

единственный стабильный элемент. В остальном — полное непоникание и нерешительность.

Отсутствовало предвидение событий; налицо был паралич воли. Казалось, что в конце лета 1945 г.

Британская империя и Британская общность вернулись во времена 1919 года. Британская власть

распростерлась почти над одной третьей земного шара. В дополнение ко своим законным

владениям Великобритания управляла итальянскими колониями в Северной и Восточной Африке,

многими из бывших французских колоний и многими из освобожденных территорий в Европе и

Азии, включая блестящие империи в Индокитае и голландской Восточной Индии. Ни одна нация

еще не несла столь широко распространившуюся ответственность. Двадцать пять лет спустя все

это исчезло. Никогда ранее история не наблюдала столь быстрого и столь масштабного изменения.

После распада часто подчеркивалось, что гибель Империи предопределилась падением Сингапура

в начале 1941 г. Но это было не так. В 1941 г. ничего позорного не произошло. Несмотря на провал

руководства при обороне города, в самой кампании в целом не было ничего постыдного.

Англичане не относились к японцам в Малайе с высоко-

Бандунгское поколение

1-------------------------------------------------------------------------------------------------------

верным презрением. Напротив, они точно предвидели что произойдет в\гом случае, если гарнизон

не будет укреплен и, самое главное, перевооружен. Вместо этого было принято решение спасти

Россию. Случилось так, что 200-тысячная, хорошо вооруженная и опытная японская армия,

имеющая огромное -превосходство в военно-морских и военно-воздушных силах, удерживалась

на протяжении семидесяти дней частями \всего трех с половиной дивизий боевых сил Общности.

Во всяком слунае, азиатская победа была полностью перечеркнута японским разг-poi^oM.

Британия сдалась при Сингапуре с 91-тысячной армией. Когда генерал Итагаки вручил свою

саблю адмиралу Маунтбаттену в 1945 г., под ..его командованием в Сингапуре находились 656 000

человек. В других местах англичане приняли капитуляцию еще более миллиона солдат. Было

взято в плеч более 3 175 000 японских военнослужащих — самое крупное поражение, которое

когда-либо терпела азиатская или небелая страна. По всем компонентам западное (т.е. белое)

превосходство в технологии и организации было не просто большим, а огромным. Это была не

только типичная, а образцовая победа колониального типа огневой мощи над физической [14].

Не существовало и действительных доказательств нелояльности к Британской империи со

стороны подчиненных народов. Как раз наоборот. Огромные усилия японцев сформировать

«Индийскую национальную армию» (ИНА) и независимый режим потерпели полный провал. В

октябре 1942 г. было создано «правительство» во главе с Чандра Боузом, которое объявило войну

Британии и установило свою столицу в Рангуне. ИНА распалась сразу же, как только столкнулась

с Индийской армией. Японцы так и не успели убедить или заставить более 30 000 военных и

штатских индийцев служить против Британии. Многие тысячи индийских военнопленных

предпочли пытку и смерть измене своей клятве верности: так например, из 200 офицеров и солдат

из пенджабского полка 2/15, взятых в плен при Кучинге

, до апреля 1945 г. были убиты

практически все: некоторые из них — избиты до смерти, другие — обезглавлены или заколоты

штыками. Оппозиция против войны среди части индийской «политической нации» не повлияла на

«военную нацию». Если в 1914— 1918 г.г. в армии служило 1 457 000 индийцев, то во время

Второй мировой войны их число превысило 2 500 000; число индийцев, награжденных орденом

«Виктория кросс», увеличилось с 11 до 31 [15].

Кто говорил от имени Индии? «Политическая нация»? «Военная нация»? Мог ли кто-либо

выступать от имени Индии? В 1945 г. ее население превысило 400 миллионов человек: 250

миллионов индусов, 90 миллионов мусульман, 6 миллионов сикхов, миллионы сектантов, буд-

Административный центр штата Саравак в Малайзии

СОВРЕМЕННОСТЬ II

листов, христиан; 500 независимых принцев и махараджей; 23 основньк языка, 200 диалектов,

3000 каст с 60 миллионами «париев» в основе пирамиды; 80 процентов населения жило в 500 000

сел, до большинства мз которых не были проложены даже проселочные дороги. Вопреки этому,

еще в 1917 г. во время реформ Монтепо с практической целью было решено начать процесс

передачи власти в этой обширной и разнородной стране не ее традиционным религиозным,

расовым, экономическим £ли военным лидерам — или всем вместе, а тонкой прослойке элиты,

крто-рая сумела воспринять идеологию, технику и, самое главное, язык' западной политики.

Решение было подтверждено реакцией на события в Амритсаре. Это показывало, что британский

Радж уже не будет любой ценой обеспечивать господство законности. Закон 1935 года привел в

движение процесс отказа от власти. Британская верхушка, независимо от своих публичных

высказываний, хорошо понимала то, что происходит. Eminence grise Болдуина, Дж. К. К. Дэвид

сон докладывал ему:

Истина в том, что Ганда убедил британское правительство, вице-короля и, в известной степени, штаты поверить в

то, что несколько незрелых, полуобразованных городских агитаторов представляют взгляды 365 миллионов тру-

долюбивых и сравнительно довольных земледельцев. Я думаю, что слон испугался блохи [16].

Индия продемонстрировала процесс унаследования власти штатными профессиональными

политиками в двадцатом веке. Реформы ввели чужую систему представительства. Одна прослойка

общества, в основном адвокаты, организованно принялась манипулировать ею. Когда момент

наступил, им была передана власть управления. Диалог проводился исключительно между старой

и новой элитой, Обыкновенные люди не участвовали в представлении, кроме как в виде огромной

проходящей толпы на мизансцене. Этот процесс повторится по всей Азии и Африке. Сохранялась

форма моделей Уэстминстера, Парижа или Вашингтона, а сущность присутствовала очень

незначительно или отсутствовала вообще. Большевики Ленина в 1917г., кадры Мао из КПК в

1949г. и партийцы Индийского Национального Конгресса пришли к власти различными путями.

Но у всех было одно общее. Во всех трех случаях управляющие группировки состояли из людей,

которые не имели другого занятия, кроме политики, и посвятили свою жизнь эксплуатации

скользкой идеи, называемой «демократией».

Ленин отстаивал свое право управлять методами каудильо, Мао — методами военного диктатора.

Ганди и Неру оказались в вакууме, созданном исчезновением воли к управлению. Закон 1935 г,

сделал Радж недееспособным, кроме как путем постоянных репрессий. В 1942 г., от-

Бандунгское поколение

серый кардинал (фр.)

части под натиском Рузвельта, Черчилль согласился принять декларацию, в которой обещал

самоуправление Индии после войны. 28 июля онюбедал с королем Джорджем VI, в дневнике

которого можно было прочитать: «Он меня удивил, сказав, что его коллеги и две, или все три,

парУии в Парламенте готовы отдать Индию индийцам после войш» [17]. Именно так и произошло.

Споры в 1945—1947 г.г. велись относительно методов и времени, а не о самом британском уходе.

Фактически, законопроект о независимости Индии, который стал законом 18 июля 1947 г., прошел

через обе Палаты парламента без разногласий и на фрне полного отсутствия общественной

заинтересованности.

! Действительно, если бы Британия не удалилась так быстро и без происшествий, трудно бы было

представить обеспечение независимости Индии. Ганди отнюдь не был освободителем, а просто

политической экзотикой, которая могла цвести только в защищенной среде, обеспеченной

британским либерализмом. Он был на год старше Ленина и разделял его квазирелигиозное

отношение к политике. Но что касалось чисто эксцентричной стороны, у него было намного

больше общего с Гитлером, который был моложе его на двадцать лет. На его родном языке,

гуджарати, Ганди означает «бакалейщик». И он, и его мать, от которой он унаследовал

хронический запор, были охвачены фикс-идеей о функциях тела и о принятии и выделении пищи.

Эта идея полностью поглотила его, когда он уехал в Лондон и вошел в круги вегетарианцев. Мы

знаем об интимной стороне его жизни больше, чем о ком-нибудь другом в истории человечества.

Ганди жил открыто в своем ашраме или религиозном лагере, сопровождаемый многочисленным

антуражем из преданных женщин, большинство из которых были готовы описать его образ жизни

до последней детали. К середине 70-х годов существовало более четырехсот его биографий, а

английское издание его высказываний, подготовленное пятьюдесятью исследователями и трид-

цатью служащими индийского министерства информации, которое для этой цели создало

специальный департамент, состояло из восьмидесяти томов по 550 страниц каждый [18].

Первый вопрос, который Ганди задавал женщинам, ожидающим его пробуждения каждое утро,

был следующим: «Были ли у вас хорошие движения кишечника этим утром, сестры?». Одной из

любимых его книг была Запор и наша цивилизация, которую он постоянно перечитывал. Он был

убежден, что зло исходит из грязи и от неподходящей пищи. Вопреки его прекрасному аппетиту

(«Он был одним из самых прожорливых мужчин, которых я когда-либо видел», — говорил один

его ученик), его пища выбиралась и готовилась внимательно. Он пил смесь пищевой соды, меда и

лимонного сока, а все его вегетарианские блюда сопровождались огромным количеством

толченого чеснока,

СОВРЕМЕННОСТЬ П

миска с которым всегда стояла рядом с его тарелкой (он страдал отсу? ствием обоняния, что в

Индии являлось полезным качеством) [19]. дучи в среднем возрасте, Ганди отвернулся от своей

супруги и дете^ по существу, от самого секса. По его мнению, женщины лучше муж

так как он

считал, что они не получают удовольствия от секса. Он \ водил свои, так называемые

эксперименты Brahmacharya, ложась ci между голыми девушками просто ради тепла. Свою

единственную . люцию после среднего возраста он получил во время сна в 1935 г., да ему было 66

лет, и это его очень расстроило [20].

Эксцентричность Ганди была привлекательна для нации, которая благоговеет перед священными

чудачествами. Но его учение не имело отношения к проблемам и вожделениям Индии. Ручное

ткачество не имело смысла в стране, чьей основной промышленностью было массовое

производство текстиля. Его политика в области продовольствия привела бы к массовому голоду. В

действительности, собственный ашрам Ганди с его исключительно дорогим «простым» вкусом, с

несчетным количеством секретарей н домачших прислужниц поддерживался солидно тремя

финансовыми магнатами. Как отмечал один из членов его окружения: «Обеспечение бедной

жизни Ганди стоит страшно много денег.» [21] Около явления Ганди всегда несло сильным запа-

хом шарлатанства двадцатого века. Его методы могли функционировать только в

ультралиберальной империи. «Не столь важным было то, что англичане относились к нему

снисходительно, — писал Джордж Оруэлл, —

сколько то, что он всегда вмел возможность публично огласить свои действия... Трудно представить себе, как

можно применять методы Ганди в стране, где оппоненты режима исчезают среди ночи и никто никогда не

слышит больше о них. Без свободной печати я права ha собрание не только невозможно аппелировать к мнению за

рубежом, но и начать массовое движение... Существует ли сегодня в России какой-то Ганди?» [22]

Вся карьера Ганди демонстрировала иерепрессивную природу британского управления и его

желание уйти от власти. А Ганди обходился дорого не только в смысле денег, но и в смысле

человеческих жизней. События в 1920—1921 г.г. показали, что он может организовать массовое

движение, но не в состоянии контролировать его. И вопреки этому, он продолжал играть роль

подмастерья волшебника, в то время как число жертв превышало сотни, потом тысячи, потом

сотни тысяч, все больше увеличивая риск гигантского сектантского и расового взрыва. Такая

слепота по отношению к закону вероятностей на раздираемом противоречиями субконтиненте

превращала в бессмыслицу обещания Ганди о том, что он ни при каких обстоятельствах не

отнимет ни одной человеческой жизни.

Бандунгское поколение

У Джавахарлала Неру были элементы такого же выдающегося комыслия. Он был брамином касты

жрецов, которая в современном занялась (характерно) правом и политикой. Он был единственным

эм — маменькин сынок; воспитанный гувернантками и теософами.

те того, как его выгнали с родины, он направился в Харроу, где стал H как Джо, а потом и в

Кембридж. Будучи молодым человеком,

зветскую жизнь в Лондоне и на курортах с 800 лирами стерлингов в год.^Ему быстро все

надоедало. Он позволял своему отцу, трудолюбивому! адвокату из Аллахабада, выбрать ему жену

— тоже браминку из Кашмира. Но он (также как Ленин) никогда не проявлял и малейшего

желания заняться какой-либо работой, чтобы обеспечить спою семью. Его отец жаловался:

Было ли у тебя когда-нибудь время обратить внимание па бедных коров... доведенных до положения коров твоей

п моей преступной небрежностью - я имею в виду твою мать, тьою жену, твоего ребенка и твоих сестер?... Не

думаю, что человек, который в состоянии уморить голодом собственных детей, может быть полезен своей нации

[23].

Неру вошел в политику по следам кампании Ганди, и в 1929 г. Махатма сделал его президентом

Конгресса

. Он поверхностно интересовался сельской жизнью, или как он сам говорил: «Я имел

честь работать для них, вращаться среди них, жить в их мазанках и почтительно разделять их

скромную трапезу». Он попал в тюрьму за агитацию в то самое время, когда Гитлер пребывал в

Ландсберге: «Это будет новый урок жизни, а в этом пресыщенном мире стоит приобрести новый

жизненный опыт». Индия, думал он, может быть спасена «путем изучения: книг Бертрана

Рассела». Во многих отношениях он был фигурой из Блюмсбери, политизированным Литтоном

Стрейчи, пересаженным в экзотический климат. «Интеллигент из интеллигентов», — писал Лео-

нард Вульф. «Последнее слово аристократической утонченности и культуры, посвященный

спасению лишенных прав», — горячилась г-жа Вебб [24]. Он проглотил целиком всю левую

европейскую фармакопею, болел за республиканскую Испанию, принимал за чистую монету ста-

линские показные судебные процессы, боролся за умиротворение,и за одностороннее

разоружение. Большую часть войны провел з тюрьме из-за планировавшегося восстания в 1942 г.,

получившего слабую поддержку — таким способом приобрел солидные знания в области ин-

дийской науки о наказаниях и тюрьмах. Но он ничего не знал о процессе создания богатства и об

управлении, с помощью которых нужно было накормить и управлять 400 миллионами человек.

По-видимому, до конца 1940 г. он думал, что Индия — слабонаселенная страна [25]. И

партия Индийский национальный конгресс

СОВРЕМЕННОСТЬ II

почти до последнего момента отказывался поверить в то (так мало бил знаком с настоящим

положением вещед в Индии), что если британсиий Радж передаст власть Конгрессу, то

мусульмане потребуют отдельного государства. Еще более поразительным было его мнение о том,

что/агрессивное сектантство, которое было эндемичным до начала девятнадцатого века и

возобновилось только после движения Ганди и Амриггса-ра, было создано, главным образом,

британским управлением. В 1946 г. он сказал Жаку Маркюзу; «Когда англичане уйдут, в Индии не

будет больше межобщинных беспорядков.» [26]

В действительности, послевоенные выборы в Индии, в которых Мусульманская лига со своей

программой отделения получила практически все места, отведенные для мусульман, показали, что

разделение было неизбежным, а широкомасштабное насилие — вероятным. Передача власти была

представлена как умелое упражнение по англо-индийскому государственному искусству. Правда

состояла в том, что британское правительство просто потеряло контроль. Лорд Маунтбаттен был

назначен вице-королем 20 февра..:я 1947 г., в тот момент, когда британская экономика находилась

на грани срыва. Ему было сказано действовать так, как он сочтет нужным (как он выразился перед

королем, ему был дан «карт-бланш»), но соблюсти конечный срок предоставления независимости

— 28 июня 1948 г. [27] Кровопролития начались еще до его приезда в Индию. Черчилль

придерживался мнения, что «четырнадцатимесячный интервал будет фатальным для спокойной

передачи власти», так как дает возможность экстремистам обеих сторон организоваться. Лорд

Уэйвелл — предыдущий вице-король — считал, что Британия должна передать индийцам

объединенную страну и предостааить им возможность самим разделиться, если они захотят этого.

Генерал сэр Фрэнсис Такер, который подготовил экстренный план разделения, решил, что если

передачу слишком торопить, то разделение будет неизбежным. А Маунтбаттен торопился с

передачей. Всего две недели после своего приезда он решил разделить страну. Сэр Сирил

Рэдклифф, возглавлявший комиссию по границам, должен был сам принимать решения, так как

ее.члены — индусы и мусульмане — были слишком напуганы, чтобы принимать независимые

решения.

Результат был похож на распад империи Габсбургов в 1918— 1919 г.г.; объединяющий принцип

исчез и в результате появилось больше проблем, чем было решено. Князья были заброшены.

Мелкие секты и кланы просто были забыты. Парии были проигнорированы. Все действительные

трудности — Пенджаб, Бенгалия, Кашмир, северо-западная граница, Синд, британский

Белуджистан — были оставлены в надежде, что они уладятся сами собой. У Маунтбаттена был

талант кон-тактовать с общественностью и смело отстаивать свои позиции. Но пе-

Бандунгское поколение

1ача и разделение превратились в катастрофическую бойню, в позор-конец двухвекового

успешного правления, конец, основанный на )е. Около 5—6 миллионов человек разбежались во

все стороны, спа-\ свою жизнь. Например, вереница из обезумевших от ужаса индусов (хов,

бежавших из Западного Пенджаба, протянулась на пятьдесят миль. Пограничные войска,

насчитывающие 23 000 человек, были слишком слабыми, а некоторые из них, возможно,

участвовали в убийствах'[28]. Резня достигла даже несравненного дворца Лютинса — многие из

мусульманского персонала леди Маунтбаттен были убиты; она сама помогала переносить трупы в

морг. Ганди, который сделал возможным все это, доверился ей: «То, что случилось, не имеет

аналога в мировой истории и заставляет меня опустить голову от стыда.» [29] Неру, который

мечтал об освобождении индийцев, также как и другие Блюмсбе-рийцы, признался леди Измей:

«Люди полностью потеряли рассудок и ведут себя хуже зверей» [30].

Среди жертв был и Ганди, убитый в январе 1948 г. одним из фанатиков, чей час пробил. Никогда

не станет известно, сколько людей погибло вместе с ним. По оценкам того времени число убитых

варьировало между 1 и 2 миллионами. Более поздние подсчеты показали цифры между 200000 и

600000(31]. Но всегда существовало общее желание приуменьшить значение и забыть это событие

от страха, что оно повторится. В этой анархии произошла еще одна большая несправедливость. В

Кашмире, своем родном штате, Неру использовал войска для того, чтобы навязать индийское

управление на том основании, что управляющим был индус, хотя большинство кашмирцев были

мусульманами; мусульман там объявили «варварами». В Хайдарабаде, где большинством

являлись индусы, а управляющий — мусульманин, он изменил принципу и вновь использовал

войска на том основании, что «судьба Хайдарабада в руках сумасшедших» [32]. Таким образом,

Кашмир, самая красивая провинция Индии, была разделена, и спустя тридцать лет осталась та-

ковой; так была подготовлена почва для двух войн между Индией и Пакистаном.

Неру управлял Индией семнадцать лет и основал парламентарную династию. Он был популярным

государственным деятелем, хотя и не был эффективным. Он делал все возможное, чтобы

индийский парламент, Лок Сабх, работал, и проводил там почти все свое время. Но он был

слишком автократичным для того, чтобы позволить расшириться власти кабинета министров; его

управление было театром одного актера: «Думаю, что мой уход может приобрести характер

бедствия», признавался самодовольно он [33]. Это мнение разделяли и за границей: «Самая

значительная фигура в Азии», писал Уолтер Липман. «Если бы он не существовал, — говорил Дин

Ачесон, — то его нужно было бы

СОВРЕМЕННОСТЬ II

выдумать». «Мировой титан», — объявила Крисчен сайенс монитор. «(Мистер Неру без

хвастовства мог бы сказать, что Дели является школой Азии», — отзывалась Гардиан. Эдяай

Стивенсон считал, что он был одним из немногих мужей, которые заслуживали «при жизни

носить нимб над своей головой» [34]. Про себя Неру начал сомневаться во всем этом. «Страшно

подумать, что может быть мы теряем свои собственные ценности ч утопаем в грязи

оппортунистической политики», — писал он в 1948 г. Была начата аграрная реформа, но она

облагодетельствовала только немногих зажиточных крестьян и не способствовала эффективности

сельского хозяйства. Что же касалось планирования, он считал, что «оно кардинально изменит

образ страны, поразив весь мир». Но ничего лодобного не произошло. В 1953 г. он признал, что в

вопросах экономики был «вообще не в курсе». В какой-то период любил лично присутствовать на

торжественном открытии того или другого водохранилища, но впоследствии это желание пропало.

В общем: «Все больше и больше мы работаем как старое британское правительство, — писал он

генерал-губернатору Раджьгопалачарня, — но с меньшей эффективностью» [35]. Создавалось

впечатление, что Неру не умел управлять страной. По четыре-пять часов в день он диктовал

восьми машинисткам ответы на 2000 писем, которые каждый день индийцы присылали в его

канцелярию с различными жалобами [36].

Что Неру действительно любил — это красноречиво и подробно выступать на мировой сцене по

вопросам морали. В 1950 г. он стал ведущим выразителем самого высокопарного фразерства.

Внутри страны он действовал как захватчик. В 1952 г. покорил с помощью армии туземцев

племени нага (хотя и запретил расстреливать их с самолетов). Когда жители португальской Гоэ

упорно отказывались объединиться с Индией, он послал туда «добровольцев» и освободил их

насильно. Но вне страны отрицал любой «империализм», практикуемый западными

государствами. Он считал, что поведение американцев в Корее доказывает, что они «самый

истеричный народ, за исключением, быть может, бенгальцев» (которые и в 50-е годы продолжали

уничтожать друг друга). Англо-французская операция против Египта в 1956г. была «попыткой

вернуть назад историю, которую никто из нас не может оправдать». «Не могу себе представить

худший пример агрессии», — писал он [37].

Но для коммунистического мира он воспринял другой стандарт. До последнего дня его библией о

России оставались полные лжи тома семейства Вебб: «великое произведение», как он их называл.

Когда он посетил эту страну в 1955г., то увидел ее народ «счастливым и веселым... хорошо

накормленным», Он считал, что не отсутствовали гражданские свободы. У него осталось «общее

впечатление» «удовлет-

Бандунгское поколение

ворения», все были «заняты и при деле»; и «если и имелись жалобы, то они были о

незначительных вещах» [38]. Никогда, даже в малейшей степени, он не интересовался советским

колониализмом и даже не признавал, что таковой существовал. Когда сэр Джон Котелавала,

премьер-министр Цейлона, начал критиковать советскую систему марионеточных государств в

Восточной Европе, Неру яростно набросился на него. Он отказался от обсуждения советского

вторжения в Венгрию в 1956 г., оправдываясь «нехваткой информации», и успокоил свою совесть

отправлением небольшого личного сожаления [39]. Конечно же, Неру ничего не мог сделать для

Венгрии. Но он мог спасти Тибет от нападения и поглощения со стороны Китая, чьи претензии

были чисто империалистическими. Большинство индийцев хотели, чтобы он предпринял какие-

либо действия, но он ничего не сделал. Он считал, что эту агрессию нужно рассматривать,

учитывая «китайскую психологию», а ее «происхождение коренится в длительном страдании»

[40]. Но он не объяснял, почему страдающие китайцы должны вымещать это на беспомощных

тибетцах, чье древнее общество было смято как спичечная коробка и чей народ был выселен в

центральный Китай, а на его место пришли китайские «поселенцы». Аргументы, с помощью

которых Неру защищал Китай, были идентичны тем, которыми защищали Гитлера в середине 30-х

годов; Неру был не только последним вице-королем, он был также и последним из

«умиротворителей».

В то время Неру старался действовать как импресарио и ввести новый Китай в международную

общность. Он таял от льстивого угодничества Чжоу Эньлая («Ваше превосходительство знаком с

миром и Азией больше меня»). Он почитал как героя энергичного и милитаристски настроенного

Мао и был покорен своим свирепым и зловещим соседом Хо Ши Мином («Красив, с честным

лицом, любезен и приятен»). В Китае он был «удивлен» «великолепной эмоциональной реакцией

китайского народа» на его визит [41]. Кажется, ему не приходило в голову, что Китай и Индия

имели антагонистические интересы, и что поднимая престиж Китая он готовит всемогущую

напасть. Первое наказание последовало в 1959 г., когда китайцы, получив все, что им было

необходимо от Брамина, начали перекраивать гималайскую границу и строить военные дороги.

Неру попал в собственный капкан уважения китайских «прав» в Тибете. Глубокий кризис

наступил в 1962 г.,-когда встревоженный Неру, подведенный самоуверенностью своих

собственных генералов, глупо начал войну и был жестоко разбит. Он был доведен до

унизительного положения просить о немедленной американской помощи, так как панически

боялся китайского десанта в Калькутту. Так что Вашингтон обеспечил «неоколониальные» С-130,

и «империалистический» Седьмой флот вошел в Бенгальский залив для оказания помощи.

СОВРЕМЕННОСТЬ II

Только тогда китайский каток таинственным образом остановился, и Неру, вытирая свой потный

лоб, послушался совета США и принял прекращение огня [42]. В то время он был уже стариком,

потерявшим свое значение.

Но до середины 50-х годов Неру был в центре новой формации, которую прогрессивные

французские журналисты уже называли le tiers monde (третий мир — прим.пер.). Концепция

базировалась на словесной эквилибристике, на предположении, что придумывая новые слова и

фразы человек может изменить (и улучшить) нежелательные и упрямые факты. На Западе был

первый мир с его алчным капитализмом; вторым миром был тоталитарный социализм с его

лагерями рабов; оба имели ужасные арсеналы для массового уничтожения. Почему же тогда не

мог появиться третий мир, который как птица-феникс поднялся бы из пепла империи — мир

свободный, миролюбивый, независимый, трудолюбивый, очищенный от капиталистических и

сталинских пороков, излучающий общественную добродетель; сегодня спасающий себя

усиленным трудом, а завтра — своим примером? Так же, как в девятнадцатом веке идеалисты

видели в угнетенном пролетариате носителя морального превосходства, а в будущем

пролетарском государстве — государство Утопии, тах теперь сам факт обладания колониальным

прошлым и небелой кожей рассматривался как грамота международного значения. Каждая

бывшая колониальная страна была права по определению. Собрание таких государств было бы

палатой мудрости.

Концепция была реализована на конференции африканских и азиатских государств, состоявшейся

18—24 апреля 1955 г. в Бандунге по идее президента Индонезии Сукарно. Присутствовали

двадцать три независимых государства ЕЗ Азии, четыре из Африки плюс Золотой берег" и Судан,

которые вскоре после этого стали свободными. Это событие представляло собой апогей

международного признания Неру, и он его использовал как блестящую возможность, чтобы

представить Чжоу Эньлая всему миру. Среди многих других звезд были У Ну из Бирмы, Нородом

Сианук из Камбоджи, Мухаммед Али из Пакистана, Кваме Нкрума — первый черный президент в