Дворкин Р. О правах всерьез

Подождите немного. Документ загружается.

Чем более ограниченной является область действия принци-

па, тем с большей вероятностью его можно назвать абсолют-

ным. Даже наиболее искушенные философы могли бы, к при-

меру, считать, что со стороны правительства всегда будет не-

справедливым ничем не вызванное оскорбление какой-то

категории граждан. Милль полагал, что его принцип также име-

ет достаточно ограниченную область действия, чтобы быть абсо-

лютным, и, хотя он мог ошибаться в этом, его едва ли стоит по

этой причине обвинять в бесхитростности или фанатизме.

Допущенное мисс Химмельфарб смешение области действия

и силы миллевского принципа имеет своим следствием ку-

рьезные аргументы в заключительной части ее книги. По ее

словам, в последние годы либералы довели этот принцип до его

логической крайности, и это означает, что они еще не усвоили,

что «абсолютная свобода может полностью развратить» и что

«население, не способное уважать принципы благоразумия и

умеренности, неизбежно ведет себя настолько неблагоразумно и

неумеренно, что нарушает все остальные принципы, в том числе

и принцип свободы». Однако из ее собственного изложения с

трудом усматривается какая-либо связь между позицией Милля и

общественными беспорядками. Например, она говорит, что ра-

дикальная «контркультура» превозносит стихийность, и на этом

основании настаивает, что она является творением Милля.

Вместе с тем, она признает, что язык, которым выражает себя

эта «контркультура», больше подчеркивает общность, чем инди-

видуальность. Она могла бы добавить, что приверженцы «контр-

культуры» с особым презрением относятся к либерализму вооб-

ще и к Миллю в частности и отдают намного больше предпочте-

ния таким писателям, как Маркузе, резкое неприятие которым

очерка «О свободе» близко им по духу.

Другие приводимые ею подтверждения морального разло-

жения общества сводятся к известным примерам откровенного

сексуального поведения. Верно, законы, преследующие гомо-

сексуалистов, были смягчены, порнофильм «Deep Throat» был

показан без купюр во многих городах, и сегодня гораздо чаще

встретишь обнаженных купальщиков на пляжах, чем прежде,

Однако это не представляет угрозы какому-либо принципу

справедливости. Подлинный ущерб свободе был нанесен, ког-

да Гарвард отказался, а Йель оказался неспособным предоста-

вить профессору Шокли возможность выступить, но это прои-

зошло не из-за избытка, а из-за недостатка нашего внимания к

тому, что говорит Милль.

По мнению мисс Химмельфарб, подобные изменения в сек-

суальных нравах являются предвозвестником или симптомом бо-

лее общей социальной анархии и беззакония. Она полагает, что

Милль сформулировал новую и всеобъемлющую идею свободы;

353

что предложенное им различие между решениями человека, ка-

сающимися его самого, и решениями, касающимися других, яв-

ляется чисто произвольным и нелогичным и что оно было про-

ведено с тем, чтобы положить пределы этой разрушительной

идее; но поскольку это различие провести нельзя, данная идея

должна вскоре обернуться насилием и анархией, тем полным

развращением, которое гарантируется абсолютной свободой. Эту

риторику в последней трети книги мисс Химмельфарб можно

объяснить только ее убеждением в том, что принцип Милля об-

ладает внутренней логикой и неизбежными последствиями и что

его область действия и сила должны быть абсолютными.

Однако ее аргументация, при всех других недостатках, обна-

руживает колоссальное непонимание ею очерка «О свободе»; она

смешивает два понятия свободы и приписывает Миллю не то,

которое он развивает в этом очерке. Она не различает идею сво-

боды как вольности, выражающую ту степень, в какой человек

свободен от социальных и правовых ограничений делать то, что

он пожелает, и идею свободы как независимости, выражающую

независимое и равноправное, а не подчиненное положение чело-

века. Разумеется, эти две идеи тесно связаны между собой. Если

человека сильно сковывают правовые и социальные ограниче-

ния, то это, по меньшей мере, убедительно свидетельствует о

том, что он занимает политически подчиненное положение по

отношению к некоторой группе, которая использует свою власть

над ним для навязывания ему этих ограничений. Тем не менее,

эти две идеи имеют очень важные различия.

Понятие свободы как вольности не позволяет провести гра-

ницу между разными формами поведения. Любой запретитель-

ный закон урезывает свободу гражданина, понимаемую как воль-

ность: справедливые законы (например, законы, запрещающие

убийства) ограничивают свободу точно так же и, возможно, даже

в большей мере, как и несправедливые законы (например, зако-

ны, запрещающие политические выступления). В связи с любым

таким законом встает вопрос не о том, ущемляет ли он свободу,

ибо он действительно ее ущемляет, а о том, оправдано ли это

ущемление какими-либо конкурирующими ценностями, напри-

мер, равенством, безопасностью или общественным удобством.

Если философ-обществовед придает очень высокое значение

свободе как вольности, его могут понять так, будто он ставит от-

носительно низко эти конкурирующие ценности. Если, к приме-

ру, он отстаивает свободу слова, выдвигая некоторый общий ар-

гумент в пользу вольности, то тем самым он также выступает в

поддержку, по крайней мере pro tanto

, свободы создавать моно-

полии или крушить витрины магазинов.

В такой же мере, соответственно, пропорционально (лат.). — Прим. пер.

Однако понятие свободы как независимости позволяет

провести такого рода различия. Например, вполне возможно,

что законы, запрещающие убийства или создание монополий,

в целом не угрожают политической независимости граждан,

но, напротив, необходимы для ее обеспечения. Если философ-

обществовед придает большое значение свободе как независи-

мости, то вовсе необязательно, что он пренебрегает такими

ценностями как безопасность или удобство, пусть даже и в от-

носительном смысле. Например, если он отстаивает свободу

слова, выдвигая общий аргумент в пользу независимости и ра-

венства, он не выступает автоматически за большую вольность,

когда этим другим ценностям ничего не угрожает.

Доказывая, что в силу своей внутренней логики миллев-

ский принцип грозит привести к анархии, мисс Химмельфарб

допускает, что этот принцип поощряет свободу как вольность.

В действительности же этот принцип выражает более сложную

идею свободы как независимости. Бентам и отец Милля, Джон

Милль, полагали, что политическая независимость будет в дос-

таточной мере обеспечиваться широким распространением

права голоса и других политических свобод, то есть будет обес-

печиваться демократией. Милль же видел в независимости еще

один аспект равенства; он утверждал, что угрозу независимос-

ти человека представляют не просто политические процедуры,

отрицающие за ним равное право голоса, но и политические

решения, отказывающие ему в равном уважении. Законы, при-

знающие и защищающие общие интересы (например, законы,

запрещающие насилие и создание монополий), не причиняют

ущерба каким-либо классам или индивидам; но законы, огра-

ничивающие действия человека на том лишь основании, что

он не способен сам решать, что для него правильно, наносят

ему серьезный ущерб. Они ставят человека в духовное и мо-

ральное подчинение конформистам, составляющим большин-

ство населения, и отказывают ему в независимости, на кото-

рую он имеет право. Милль настаивает на политической важ-

ности таких моральных понятий, как достоинство, личность и

оскорбление. Именно эти сложные понятия, а не более про-

стую идею вольности он пытался внести в политическую

теорию и положить их в основу лексики либерализма.

Разделение совершаемых человеком действий на те, которые

касаются его самого, и те, которые касаются других, не является

произвольно принятым компромиссом в отношении требова-

ний вольности и других ценностей. Оно вводилось для того,

чтобы определить политическую независимость, поскольку им

устанавливается четкая граница между управлением, предпола-

гающим равное ко всем уважение, и управлением, отрицающим

такое уважение. Это объясняет, почему Миллю так трудно было

355

определить это различие и почему он проводил его по-разному

в разных случаях. Он признавал то, чему всегда столь много

внимания уделяли его критики: любой поступок, каким бы лич-

ным он ни был, может иметь важные последствия для других

людей. Он отмечал, к примеру, что, если человек беспробудно

пьет, это доставляет боль другим мужчинам и женщинам, кото-

рые не могут равнодушно смотреть, как он впустую растрачива-

ет свою жизнь. Тем не менее решение человека в отношении

пьянства касается его самого не потому, что оно не имеет по-

следствий для общества или эти последствия не важны, а пото-

му, что они проявляются, как говорит Милль, через личность

того, кто совершает эти действия. Мы не могли бы признать за

обществом право не испытывать сочувствия или сожаления, не

признав одновременно его право решать, какими, как личнос-

ти, должны быть члены общества, а это право Милль считал не-

совместимым со свободой.

Как только проведено различие между двумя понятиями

свободы, сразу рушится довод мисс Химмельфарб о том, что

Милль в других своих работах противоречит очерку «О свобо-

де». Она приводит, например, отрывок из одной его ранней

работы:

«Свобода в своем исходном смысле означает свободу от ог-

раничений. В этом отношении любой закон, любая норма мо-

рали направлены против свободы. Только деспот, над которым

не властны ни законы, ни моральные нормы, обладает полной

свободой действий. Правительственная мера, следовательно, не

является обязательно плохой только потому, что она противоре-

чит свободе; ее осуждение на этом основании ведет к смеше-

нию идей».

Под «исходным» смыслом понятия свободы юный Милль,

несомненно, имел в виду свободу как вольность, и ничто в этом

отрывке не противоречит очерку «О свободе» ни духом, ни бук-

вой. Мисс Химмельфарб также приводит отрывки из очерка о

Кольридже, где Милль среди задач, которые призвано решать

воспитание в добропорядочном обществе, указывает развитие у

человека «привычки, а значит, и способности подчинять свои

личные побуждения и стремления тому, что считается интереса-

ми общества...» Однако, воспитывая в людях способность счи-

таться с целями общества, мы приучаем их признавать опреде-

ленные границы для вольности и уважать интересы других лю-

дей, но отнюдь не ставить себя в зависимость от этих интересов,

когда они не затрагиваются.

Мисс Химмельфарб отмечает, что Милль в той же работе с

одобрением говорит о национальном чувстве как об общепри-

нятой общественной философии. По ее мнению, такое нацио-

нальное чувство идет вразрез с индивидуальностью, отстаивае-

356

мой в очерке «О свободе». Однако она не упоминает, что Милль

тут же оговаривается: «единственной формой проявления

[этого] чувства в будущем» скорее всего будет общее уважение к

«принципам индивидуальной свободы и общественного равен-

ства, как оно воплощается в установлениях, которые еще нигде

не существуют или существуют только в зачаточном виде». Не

упоминается ею и то, что в очерке о Кольридже Милль характе-

ризует воспитание и национальное чувство не как некоторые

компромиссы с целями свободы (в понимании philosophe

), а

как условия достижения этих целей, как условия, необходимые

для сохранения «силы и мужественности характера». Все рабо-

ты, упоминаемые мисс Химмельфарб, скорее подтверждают,

чем противоречат высказанной в очерке «О свободе» идее о том,

что независимость личности следует отличать от вольности и

анархии и что она составляет особое и очевидное условие спра-

ведливого общества.

Если бы она понимала это, то не стала бы повторять неле-

пое утверждение о том, что истинные либералы должны ува-

жать и экономическую свободу, и свободу мысли, равно как не

стала бы обвинять социалиста Милля в том, что и в этом во-

просе он занимает непоследовательную позицию. Экономи-

ческую свободу и свободу мысли можно ставить на одну доску

только в том случае, если под свободой понимается вольность;

если же под свободой понимать независимость, то эти два вида

свободы имеют очевидные различия и в чем-то являются не-

совместимыми.

Верховный Суд спутал эти две идеи, когда несколько деся-

тилетий назад на какое-то время принял решение о том, что,

если Конституция защищает свободу вообще, то она защищает

и свободу работодателя нанимать рабочих на любых, угодных

ему, условиях. Консерваторы смешивают эти идеи, когда и к

сексуальной независимости, и к политическому насилию при-

меняют понятие «вседозволенности», полагая, что различаются

они только по степени. Радикалы смешивают эти идеи, когда

отождествляют либерализм с капитализмом, полагая, таким

образом, что индивидуальные права повинны в социальной

несправедливости. Собрание трудов Милля — не источник

подобной путаницы, а противоядие от нее.

Философ (франц.). — Прим. пер.

Глава 12

Какие у нас есть права?

1. Нет права на свободу

Есть ли у нас право на свободу

? Томас Джефферсон пола-

гал, что есть, и с его времени право на свободу было в ходу

значительно больше, нежели конкурентные ему и упомянутые

Джефферсоном права на жизнь и стремление к счастью. Сво-

бода (liberty) дала свое имя наиболее влиятельному политичес-

кому движению прошлого столетия, и многие из тех, кто сего-

дня ни во что не ставят либералов, оправдывают свое отноше-

ние к ним тем, что либералы недостаточно борются за свободу.

Разумеется, почти все признают, что свобода — это не единст-

венное политическое право и что, стало быть, мы должны ог-

раничивать требования свободы, например в пределах, обеспе-

чивающих защиту безопасности и собственности других людей.

Тем не менее велико единодушие в поддержке того или иного

права на свободу, хотя это, как я постараюсь показать в на-

стоящей главе, является заблуждением.

Право на свободу пользуется популярностью у всех разнооб-

разных политических сил. Риторика свободы вдохновляла все

радикальные движения — от интернациональных освободитель-

ных войн до кампаний, проводимых в защиту сексуальной сво-

боды и за освобождение женщин. Еще более выдающиеся услу-

ги свобода оказывала консерваторам. Даже умеренные социаль-

ные преобразования, выдвинутые антимонополистическим и

тред-юнионистским движениями или предусматривавшиеся по-

литикой «нового курса» на ее начальном этапе, встречали про-

тиводействие по той причине, что они ущемляли право на сво-

боду. По этой же причине в недавнем прошлом натолкнулись

на ожесточенное сопротивление и те, кто попытался в Америке

добиться расовой справедливости такими методами, как пере-

возка черных и белых школьников

, и те, кто старался добиться

социальной справедливости в Великобритании посредством ог-

раничений на частное образование.

Фактически, стало привычным видеть в великих социаль-

ных вопросах внутренней политики, и прежде всего в расовом

В этом эссе я употребляю слово «свобода» в значении, которое Исайя

Берлин назвал «негативным».

Имеется в виду перевозка школьников в школы других районов в це-

лях социальной и расовой интеграции. — Прим. пер.

358

вопросе, выражение конфликта между требованиями свободы

и равенства. Бытует мнение, что хотя бедные, негры, необра-

зованные и неквалифицированные, возможно, и имеют аб-

страктное право на равенство, но вместе с тем состоятельные,

белые, образованные и квалифицированные имеют право на

свободу. Какие бы усилия в борьбе за социальные преобразо-

вания в поддержку первой совокупности прав мы ни предпри-

нимали, необходимо учитывать и соблюдать вторую совокуп-

ность прав. За исключением экстремистов, все, следовательно,

признают необходимость компромисса между равенством и

свободой. Любое важное социальное законодательство — каса-

ется ли оно налоговой политики или интеграционных пла-

нов — испытывает на себе воздействие предполагаемого кон-

фликта между этими двумя целями.

Именно этот предполагаемый конфликт между равенством

и свободой я имел в виду, когда спрашивал, есть ли у нас пра-

во на свободу, как полагают Джефферсон и все остальные. Это

ключевой вопрос. Если свобода выбирать себе школы, наем-

ных работников или соседей — это просто то, чего мы все хо-

тим, как хотим кондиционирования воздуха или омаров, то

тогда мы не имеем права цепляться за эти свободы как за не-

кий противовес признаваемым нами правам других людей на

равную долю уважения и ресурсов. Но если мы можем утвер-

ждать, что мы не просто хотим этих свобод, но что у нас есть

на них право, то тогда мы, по крайней мере, заложили основа-

ние для того, чтобы требовать компромисса.

Сейчас, к примеру, существует движение в поддержку

предложенной поправки к Конституции Соединенных Шта-

тов, которая гарантировала бы каждому школьнику законное

право посещать «соседнюю школу» и тем самым лишала бы

юридической силы перевозку школьников. Предположение о

том, что соседние школы наряду с судами присяжных при-

надлежат к числу конституционных ценностей, кажется не-

лепым, но только не тем многим американцам, для которых

принудительная перевозка школьников в такой же мере явля-

ется нарушением основополагающего права на свободу, в

какой было надругательством над равенством сегрегирован-

ное школьное образование. Но это представляется мне аб-

сурдным; в действительности, мне кажется абсурдным само

предположение о том, будто мужчины и женщины обладают

каким-то общим правом на свободу, по крайней мере, в том

смысле, в каком понимают свободу ее поборники.

Я имею в виду традиционное определение свободы как от-

сутствия налагаемых правительством ограничений на то, что

человек мог бы при желании совершить. Исайя Берлин в наи-

более известном современном эссе о свободе сформулировал

359

это так: «Значение, в каком я употребляю термин "свобода",

предполагает не просто отсутствие сорванных намерений, но

отсутствие препятствий для любого возможного выбора или

действия — отсутствие преград на дорогах, которыми человек,

возможно, решит пройти». Для этого представления о свободе

как о вольности не важно, какие разнообразные действия че-

ловек мог бы совершить, какими разнообразными дорогами он

мог бы при желании пройти. Свобода человека урезается, ког-

да мы препятствуем ему высказываться или заниматься лю-

бовью так, как он того желает, но его свобода ущемляется и

тогда, когда мы препятствуем ему убивать или бесчестить дру-

гих людей. Эти последние ограничения, вероятно, оправдан-

ны, но только потому что они служат необходимым компро-

миссом для защиты свободы или безопасности других людей и

отнюдь не потому что сами по себе они не посягают на незави-

симую ценность свободы. Бентам говорил, что любой закон

есть «нарушение свободы», и хотя некоторые из этих наруше-

ний могут быть необходимыми, было бы заблуждением пред-

ставлять их как ненарушения вовсе. В этом нейтральном все-

объемлющем смысле вольности свобода со всей очевидностью

составляет конкуренцию равенству. Законы нужны для защиты

равенства, и неизбежно законы представляют собой компро-

миссы относительно свободы.

Либералов вроде Берлина удовлетворяет нейтральное по-

нятие свободы, поскольку оно, как им представляется, спо-

собствует ясному мышлению. Оно позволяет точно опреде-

лить, что утрачивается, возможно, неминуемо, когда люди

соглашаются на ограничения своих действий во имя какой-

то другой цели или ценности. С этой точки зрения, было бы

несносной путаницей употреблять понятие свободы в том его

значении, когда потеря свободы усматривалась бы только в

случаях воспрепятствования действиям, которые люди счита-

ют необходимым совершить. Это позволило бы тоталитар-

ным правительствам выдавать себя за либеральные на том

основании, что они препятствуют людям совершать только

дурные поступки. Хуже того, это лишало бы ясности наибо-

лее отличительную идею либеральной традиции, согласно

которой посягательство на свободный выбор человека, пре-

пятствующее ему совершить действия, которые он мог бы

при желании совершить, само по себе наносит ущерб чело-

вечеству — зло, которое можно оправдать, но никогда нельзя

сгладить с помощью иных ценностей. Для истинного либера-

ла хорошее правительство должно с сожалением относиться

к любому ограничению свободы и соглашаться только на ми-

нимум ограничений, необходимый для соблюдения других

прав своих избирателей.

360

Однако вопреки этой традиции мне представляется, что

нейтральное понятие свободы больше порождает путаницы,

нежели устраняет, в особенности, когда оно используется в со-

четании с той популярной и вдохновляющей идеей, что муж-

чины и женщины имеют право на свободу. Ибо мы можем от-

стаивать эту точку зрения, только до такой степени ослабив

идею прав, что право на свободу становится едва ли достой-

ным того, чтобы его иметь.

Термин «права» употребляется в политике и в философии

во многих разных значениях, часть из которых я попытался

разъяснить в другом месте

. Чтобы наш вопрос о том, имеем

ли мы право на свободу в ее нейтральном понимании, был

осмысленным, мы должны остановиться на каком-то одном

значении «прав». Было бы нетрудно найти такое значение

этого термина, которое позволило бы нам с уверенностью ут-

верждать, что у нас есть право на свободу. Мы могли бы, к

примеру, сказать, что человек имеет право на свободу, если в

его интересах обладать свободой, то есть если он желает иметь

свободу или для него было бы благом иметь ее. Я готов согла-

ситься, что в этом смысле граждане имеют право на свободу.

Но тогда я должен был бы признать, что в этом смысле они

имеют право, по крайней мере в большинстве случаев, и на

ванильное мороженое. Более того, эта моя уступка в отноше-

нии свободы имела бы ничтожную ценность в случае полити-

ческих разногласий. Например, я хотел бы в значительно

более сильном смысле утверждать, что люди имеют право на

равенство, что они не просто желают равенства, но что у них

есть на него право, и для меня, следовательно, из конста-

тации желания некоторых мужчин и женщин иметь свободу

не вытекала бы необходимость компромисса для осуществле-

ния мер, которые, по моему убеждению, нужны для соблюде-

ния равенства в отношении других мужчин и женщин, имею-

щих на него право.

Чтобы право на свободу действительно играло ту роль, ко-

торая уготована ему в политических дебатах, оно должно, сле-

довательно, быть правом в значительно более сильном смысле.

В главе 7 я дал определение прав в сильном смысле, охватыва-

ющее, как мне представляется, требования, которые выдвига-

ют люди, когда апеллируют к своим политическим и мораль-

ным правам. Я не намерен повторно излагать здесь свой ана-

лиз, но лишь подытожу его таким образом. Реализуемое

требование права в сформулированном мною сильном смысле

имеет следующие следствия. Если человек имеет на что-то

См. главу 7.

361

право, то правительству было бы несправедливо отказывать

ему в этом праве, даже если бы этот отказ отвечал общим ин-

тересам. Это истолкование прав (которое можно было бы на-

звать антиутилитаристским понятием прав), как мне представ-

ляется, очень близко по значению тому понятию прав, которое

в последние годы в основном и фигурировало в политико-пра-

вовых трудах и доводах. Оно является отличительной особен-

ностью той концепции индивидуальных прав как противовеса

государству, которая составляет, к примеру, сердцевину кон-

ституционной теории в Соединенных Штатах.

Не думаю, что о праве на свободу было бы очень уместно

упоминать или оно пользовалось бы большим весом в полити-

ческой аргументации, если бы оно опиралось на какое-то бо-

лее слабое значение прав. Однако, если мы выберем именно

это истолкование прав, то тогда станет совершенно очевид-

ным, что никакого общего права на свободу как такового не

существует. У меня нет политического права ехать по Лексинг-

тон авеню в сторону от центра. Если правительство принимает

решение об одностороннем движении по Лексингтон авеню в

сторону центра, достаточным оправданием этому решению

служит то, что оно отвечает общим интересам, и было бы не-

разумно утверждать, что по какой-то причине это решение все

же несправедливо. Огромное большинство законов, урезающих

мою свободу, имеют своим оправданием утилитаристские со-

ображения, такие как общий интерес или общее благосостоя-

ние. Даже если, как полагает Бентам, каждый из этих законов

уменьшает мою свободу, все же они не отнимают у меня ниче-

го такого, на что я имею право. В случае одностороннего дви-

жения было бы неуместно говорить, что хотя у меня есть право

ездить по Лексингтон авеню в сторону от центра, тем не менее

в силу особых причин у правительства есть оправдание дей-

ствовать вопреки этому моему праву. Это представляется неле-

пым, поскольку для введения подобных законов правительство

не нуждается ни в каком специальном оправдании — а лишь

хоть в каком-нибудь оправдании. Поэтому если мое полити-

ческое право на свободу понимать так, что любой ограничива-

ющий закон уменьшает или посягает на него, то я могу иметь

это право, но только в том слабом смысле прав, когда так на-

зываемое право на свободу вовсе не составляет конкуренции

для таких сильных прав, как право на равенство. В любом

сильном смысле, когда право на свободу могло бы составить

конкуренцию праву на равенство, никакого общего права на

свободу вообще не существует.

Здесь могут возразить, что я превратно понял тезис о су-

ществовании права на свободу. Он вовсе не означает, что су-

ществует право на всю свободу, но только лишь на важные или

362