Дворкин Р. О правах всерьез

Подождите немного. Документ загружается.

лее честным, если оно означает применение существующих

норм права, а не введение новых. Однако у них нет ясности в

том, что считать применением существующих норм, и проявля-

ется это отсутствие ясности тогда, когда они ставят вопрос о

том, действительно ли судьи следуют нормам, по крайней ме-

ре, в каком-то смысле, когда рассматривают совершенно но-

вые дела? Для ответа на эти насущные вопросы правоведы

должны заняться исследованием природы морального разно-

гласия и попытаться прояснить смысл упоминаемого крити-

ками принципа честности, дабы понять, действительно ли

судебная практика отвечает этому принципу.

Однако американские правоведы не предпринимали подоб-

ных попыток. Что касается социологистов, то они не занима-

лись следованием нормам на том основании, что это понятие

является слишком неопределенным для экспериментального

или количественного изучения. Сам факт, указывали они, что

люди не могут прийти к согласию относительно того, что зна-

чит следовать норме, делает непригодным данное понятие для

науки; если бы каждый исследователь был вынужден вклады-

вать свой смысл в понятия, то не было бы ни объективных

данных, ни общего прогресса. Поэтому вместо того, чтобы ис-

следовать это понятие, социологисты вроде Глендона Шуберта,

Германа Притчетта и Стюарта Нагеля ставили вопросы, кото-

рые, как им казалось, были более уместными и точными, а

именно: склонны ли судьи, происходящие из определенных

экономических или социальных слоев, занимающиеся опреде-

ленным видом юридической деятельности, принадлежащие к

определенным политическим партиям и придерживающиеся

определенных систем ценностей, выносить решения в пользу

обвиняемых, с которыми их связывают корпоративные узы?

Не образуют ли судьи Верховного Суда сплоченные группи-

ровки, когда разбирают дела, затрагивающие расовую принад-

лежность, интересы профсоюзов или антитрестовские меры?

Эти эмпирические вопросы представлялись уместными, ибо,

если социальное происхождение или прежние узы верности

определяют решение судьи, то это означает, что он не следует

правовым нормам.

Однако эти данные, какими бы интересными и полезными

они ни были для других целей, проливают немного света на

принципиальные вопросы, составляющие суть рассматривае-

мой проблемы. Правоведам не нужно доказывать, что судьи

расходятся во мнениях и что на их решениях часто сказывается

их социальное происхождение и темперамент. Их озадачивает

другой вопрос: означают ли эти факты лишь то, что судьи по-

разному понимают природу и смысл основополагающих пра-

вовых принципов, или же это доказывает, что таких принци-

пов вообще не существует. Если это означает первое, то отсю-

да вытекает, что судьи стараются следовать нормам, как они их

понимают, и, стало быть, люди, не согласные с их решениями,

все же могут быть, с точки зрения закона, правы. Если же

имеется в виду второе, то этот аргумент, как я уже отмечал,

бессмыслен. Нет у правоведов уверенности и в том, как следу-

ет относиться к этим разногласиям: следует ли считать их дос-

тойными сожаления, или принимать как неизбежные, или

приветствовать как признак развития? Не ясно им и то, как все

это связано с ключевыми вопросами политических обязаннос-

тей и обеспечения правопорядка, с которыми они имеют дело.

Предлагаемая социологическим подходом переформулировка

рассматриваемого вопроса исключает из рассмотрения именно

те аспекты, которые связаны со всеми этими вопросами.

Инструментальный подход в постреализме также предло-

жил переформулировку данного вопроса, но в ином ключе.

Генри Харт и Сакс в своих блестящих работах по судопроиз-

водству предложили обойти концептуальные проблемы отно-

сительно норм, сформулировав вопрос следующим образом:

как следует судьям приходить к своим решениям, дабы наилуч-

шим образом обеспечить достижение целей, стоящих перед су-

допроизводством? Однако их надежда избежать таким образом

трудностей по поводу норм не оправдалась, поскольку оказа-

лось невозможным так сформулировать цели судопроизво-

дства, чтобы указанные трудности не всплывали на более по-

здней стадии. Если мы сформулируем цель судопроизводства

очень абстрактно (указав, например, что закон должен вершить

справедливость или укреплять справедливое государство), то

неизбежно встанет вопрос: означает ли справедливость, как

полагают многие, принятие судебных решений в соответствии

с уже существующими нормами? А этот вопрос, в свою оче-

редь, предполагает анализ того, что значит следовать нормам.

Если же мы попытаемся дать более конкретное или более точ-

ное определение цели (указав, например, что судопроизво-

дство должно способствовать росту национального валового

продукта), то все обсуждение потеряет смысл, поскольку нет

никаких оснований предполагать, будто любая подобная цель

находится исключительно в ведении права.

Мы можем утверждать (подобно некоторым авторам), что

право было бы экономически более эффективным, если бы

судьям при принятии решений было позволено учитывать эко-

номические последствия своих решений; однако это не даст

ответа на вопросы: справедливо ли судьям поступать так, мо-

жем ли мы считать экономические нормы частью существую-

щего права, или имеют ли решения, принятые с учетом эконо-

мических последствий, больший или меньший моральный вес?

Предположим, например, что по убеждению судьи отмена ста-

рой нормы и введение новой, более выгодной для автомобиль-

ной промышленности, будет иметь следствием процветание

последней, а то, что выгодно для автомобильной промышлен-

ности, будет выгодно и для всей экономики. Является ли это

достаточным основанием для изменения нормы? Мы не мо-

жем решать такого рода вопросы, просто анализируя взаимо-

связь между целями и средствами.

Таким образом, разнообразные формы профессионального

подхода в юриспруденции потерпели неудачу по одной и той

же причине. В них не учитывался тот ключевой факт, что суть

правоведческих вопросов составляют вопросы, касающиеся

моральных принципов, а не фактов и стратегии. Именно эти

вопросы они и предали забвению, настаивая на традиционном

подходе к праву. Однако, чтобы успешно решать свои задачи,

юриспруденция должна четко сформулировать эти вопросы и

решать их как вопросы моральной теории.

Этим простым обстоятельством объясняется значение и ус-

пех профессора Г. Л. Харта. Харт занимается философией мора-

ли; у него тонкое чутье на принципиальные вопросы и удиви-

тельная способность их ясно излагать. Например, в своей пер-

вой книге «Понятие права» он поднимает вопрос о том, не

указывает ли тот факт, как судья следует нормам, на очевидную

связь между этой проблемой и морально-этическим вопросом о

том, когда одному человеку надлежит возлагать обязанность на

другого. Он проанализировал те нормы, которым принято сле-

довать в нашем обществе при выдвижении или критике доводов

относительно моральных обязанностей, и утверждал, что судьи

в своих рассуждениях о юридических обязанностях во многом

следуют тем же самым нормам. В другой книге под названием

«Причинность в праве» Харт и его соавтор Э. М. Оноре разби-

рают концептуальные трудности, связанные с понятием вины,

которые я упоминал ранее, но, в отличии от своих предшест-

венников, предпринимают попытку прояснить не только сугубо

юридическое, но и обыденное значение этого понятия. Подоб-

но коллегам Харта из Оксфордской философской школы, в ча-

стности подобно Дж. Л. Остину, они провели исследование

обыденного языка и на его основе продемонстрировали, каким

образом члены нашего языкового сообщества имеют обыкнове-

ние приписывать вину и ответственность друг другу, а затем с

помощью этих общепринятых оценок разъяснили, например,

правовую норму, в полной мере возлагающую ответственность

на человека, нанесшего телесные повреждения страдающему ге-

мофилией.

Они отметили тот факт, что в обыденном языке проводится

различие между необычными обстоятельствами, имевшими ме-

сто в момент совершения человеком действия, и невероятным

стечением обстоятельств, наступившим впоследствии. Так, на-

пример, различаются случаи, когда неосторожный водитель на-

носит незначительные телесные повреждения человеку, стра-

дающему гемофилией, и тот умирает, и когда неосторожный во-

дитель наносит незначительные телесные повреждения человеку,

который умирает из-за заражения крови, возникшего по недо-

смотру врача. В первом случае большинство людей сочли бы, что

неосторожность водителя стала причиной смерти и он виновен в

ней; однако во втором случае они не стали бы этого утверждать.

Это различение, в свою очередь, отражает общепринятое пред-

ставление о причинности: для обыкновенного человека сущест-

вует различие между действием, которое служит причиной и ока-

зывает влияние на уже сложившуюся ситуацию, и сопутствую-

щими обстоятельствами (например, болезнью крови), которые

составляют часть сложившейся ситуации, а не являются незави-

симыми причинами. Но более поздние события, как например,

халатные действия врача, представляют собой вторжения, нару-

шающие имеющуюся цепочку причин и следствий. Таким обра-

зом, правовая норма трактуется как продолжение общепринятых

представлений о морали и причинности.

Однако Харт не довольствуется этим простым объяснени-

ем, демонстрирующим, как право вбирает в себя моральные

оценки обыкновенных людей. Для него этот вид анализа —

лишь необходимая предварительная стадия перед критической

оценкой как самого права, так и общепринятой морали, на ко-

торой это право основывается. До тех пор, пока мы не уясним,

какие моральные обычаи или оценки отражает право, мы не

можем критиковать его с пониманием дела; но как только мы

это уясним, сразу встанет вопрос, разумны ли эти обычаи или

оценки, правильны ли они и согласуются ли с другими прин-

ципами, которым призвано служить право.

Самая недавняя книга Харта «Наказание и ответствен-

ность» — прекрасный образец такого критического анализа.

Она представляет собой переиздание ряда его статей по право-

ведческим вопросам в уголовном праве. В большинстве этих

статей обсуждается вопрос о том, следует ли освобождать чело-

века от ответственности за преступное деяние по причине его

психического состояния. Следует ли его освобождать от ответ-

ственности (или следует ли смягчать ему наказание), если со-

вершенное им было результатом несчастного случая, если он

действовал скорее неосторожно, нежели преднамеренно, или

если он был психически нездоров? Как правило, в подобных

случаях закон допускает освобождение от ответственности или,

по крайней мере, смягчение наказания, однако некоторые из

современных критиков считают такие меры ошибочными.

Если бы целью уголовного права было возмездие и кара,

говорят они, то совершенно очевидно, что эти оправдания

психическим состоянием имели бы смысл, ибо нельзя полу-

чить удовлетворение от мести тому, кто действовал по ошибке

или был психически нездоров. Но если цель права состоит в

том, чтобы предотвратить ущерб от дальнейших действий пре-

ступника и на его примере удержать других от подобных пре-

ступлений, то такие оправдания будут иметь обратный эффект.

Мы могли бы предотвратить больше ущерба, если бы отправи-

ли за решетку водителя, постоянно создающего аварии, неже-

ли человека, убившего отца ради наследства; мы значительно

повысили бы сдерживающую силу закона, если бы не призна-

вали никаких вообще оправданий психическим состоянием, не

оставляя у потенциальных преступников никакой надежды на

то, что они смогут выдать себя за душевнобольных в случае за-

держания. Поэтому критики утверждают, что право должно

жестко ограничивать возможность подобных оправданий,

обосновывая это тем, что эти оправдания повышают затраты

на судебные разбирательства и юридическое образование, что

ими злоупотребляют и что представляется неясным их назна-

чение в цивилизованной системе уголовного права.

Харт с этим не согласен. В ответ он сначала напоминает

нам о том, что ошибочно предполагать, будто уголовное право

(или любое другое право) имеет ряд целей, которые являются

главными в том смысле, что все статьи этого права должны со-

гласовываться с ними. Безусловно, цель уголовного права со-

стоит в предупреждении преступности, однако, следуя этой це-

ли, мы должны подчиняться принципам, которые могут огра-

ничивать эффективность уголовного права при достижении

этой цели; было бы несправедливо наказывать невиновного че-

ловека как заложника, даже если бы это действительно способ-

ствовало снижению преступности. Мы должны понимать

оправдания психическим состоянием именно в этом ключе,

поэтому тот факт, что они могут препятствовать предупрежде-

нию преступности, не является решающим доводом. Однако

это лишь негативный аспект, оставляющий открытым вопрос о

том, действительно ли обоснованы оправдания психическим

состоянием или же их необходимо изменить. Харт подходит к

этому вопросу так, как я уже описал; он начинает с рассмотре-

ния того, отражают ли оправдания психическим состоянием

какой-либо неписаный моральный закон, или какую-либо

общую цель или стратегию общества.

Вначале Харт разбирает высказываемое некоторыми теоре-

тиками уголовного права, например, профессором Джеромом

Холлом, предположение о том, что цель оправданий психичес-

ким состоянием — это гарантировать, чтобы закон наказывал

как преступников только тех мужчин и женщин, которые за-

служивают наказания и с точки зрения общепринятых мораль-

ных норм. Это привлекательное мнение кажется, на первый

взгляд, правдоподобным. В повседневной жизни мы не виним

человека, причинившего кому-либо ущерб, если он действовал

неумышленно или по неосторожности (кроме, возможно, тех

случаев, когда он был также и легкомысленным); не виним мы

его и тогда, когда считаем, что он страдает расстройством пси-

хики. Поэтому вполне можно предположить, что судьи и зако-

нодатели могли бы привнести эти установки в уголовное право

в виде доктрины о том, что при вышеназванных условиях

людей не следует наказывать, даже если бы это способствовало

эффективности уголовного права.

Однако Харт отвергает эту теорию на том основании, что

существует немало правонарушений (например, в Англии не-

соблюдение транспортных правил на железных дорогах), кото-

рые сами по себе не считаются наказуемыми с моральной точ-

ки зрения. По его мнению, существование такого рода право-

нарушений доказывает, что у права нет такой общей цели,

чтобы признавать человека виновным только за действия, за-

служивающие порицания, а это означает, что в этом не может

состоять смысл оправданий психическим состоянием.

Но Харт не прав, отвергая таким образом теорию наказуе-

мости; думаю, он смешивает две причины, по которым нару-

шение закона может быть предосудительным с моральной точ-

ки зрения. Так, нарушение закона может быть предосудитель-

ным потому, что предосудительно само осуждаемое законом

действие (например убийство). Или же нарушение закона мо-

жет быть предосудительным в тех случаях, когда осуждаемое

законом действие предосудительно не само по себе, а потому

что его запрещает закон; английские железнодорожные зако-

ны — один из таких случаев. Возможно, есть основания сомне-

ваться в разумности или справедливости национализации

Англией своих железных дорог; все же это, видимо, не отменя-

ет того, что как только закон принят, каждый несет моральное

обязательство подчиняться ему.

Разумеется, отсюда не следует, что человек несет мораль-

ную ответственность всякий раз, как совершает действие, за-

прещенное законом. Он может не заслуживать порицания,

поскольку закон является настолько несправедливым, что ут-

рачивает свою силу обычная моральная обязанность подчи-

няться такому закону. Этот довод был выдвинут некоторыми

гражданами, отказывающимися нести воинскую повинность.

(Есть основания утверждать, что статья о надлежащей право-

вой процедуре и другие статьи Конституции США имеют

целью оградить человека от наказания в этом случае.) Или же

человек может не заслуживать порицания по той причине, что

совершил свое действие случайно или неумышленно, или же

по той причине, что был психически болен и потому не несет

ответственности за свое поведение. Согласно аргументу про-

фессора Холла, который Харт слишком поспешно отверг,

цель оправданий психическим состоянием и заключается в

том, чтобы оградить человека от наказания в таких случаях.

Даже если Холл прав, все же остаются важные вопросы,

которые мы обязаны поставить, а именно: действительно ли

наши общепринятые установки относительно вины и наказа-

ния имеют отношение к праву. Те, кто ставит под сомнение

важность оправданий психическим состоянием, утверждают,

что поскольку цель уголовного права состоит в исправлении и

сдерживании, а не в наказании, то эти общепринятые установ-

ки не имеют к праву никакого отношения, а потому следует

отвергнуть оправдания психическим состоянием. Они доводят

эту мысль до конца, предлагая вместо «наказания» говорить о

«лечении». Если человек совершил преступление, утверждают

они, то решение вопроса о том, как обществу следует лечить

его — следует ли заключить его в тюрьму, поместить ли в боль-

ницу или отпустить на волю, — должно зависеть от того, какая

из этих мер лучше всего поможет предупредить повторное со-

вершение преступления. При таком подходе вопрос о том, за-

служил ли он моральное порицание за совершенное им, толь-

ко вносит путаницу, поскольку лечение может быть необяза-

тельным, даже если он заслужил, и желательным, даже если он

не заслужил. Мы должны установить, служат ли оправдания

психическим состоянием какой-либо цели, значимой с точки

зрения этого пересмотренного понятия уголовного права.

В одной из своих ранних статей «Юридическая ответствен-

ность и оправдывающие обстоятельства», переизданной в его

недавней книге, Харт высказывает следующее предположение.

Благодаря оправданиям психическим состоянием человек име-

ет больше возможностей самостоятельно решать свою судьбу,

ибо в этом случае сокращается число ситуаций, при которых

закон будет препятствовать его свободе и которые он не мог

предвидеть, когда сознательно совершал свои действия. Если

бы эти оправдания были отменены, нам пришлось бы мирить-

ся с тем, что из-за несчастного случая или неосторожности мы

можем отправиться в тюрьму или же оказаться втянутыми в

долгий, дорогостоящий и унизительный судебный процесс.

Благодаря этим оправданиям мы можем рассчитывать на то,

что, как правило, нас будут привлекать к ответственности

только за действия, совершая которые мы осознавали, что мо-

жем понести за них наказание. Это имеет то дополнительное

преимущество, что наказанные, по крайней мере, получают

удовлетворение от того, что осуществили принятое ими реше-

ние нарушить закон.

Однако это слабый довод, если он исчерпывается ссылкой

на возросшую личную безопасность, которую предоставляют

оправдания психическим состоянием, ибо эта возросшая безо-

пасность минимальна. В конце концов, общество принимает

великое множество решений, которые подвергают нашу безо-

пасность большому риску, например, решение о поощрении

коммерческой конкуренции, о разрешении пользоваться авто-

мобилями и о ведении войн. Подобные решения значительно

повышают вероятность того, что отдельным людям будет нане-

сен ущерб, который они не могли предвидеть и который не

был следствием их собственных сознательных действий; но тем

не менее общество принимает такие решения и идет на такой

риск во имя эффективности, прибыли или национального ин-

тереса. Если бы, как готов признать Харт, отмена оправданий

психическим состоянием повысила эффективность уголовного

права в предупреждении преступности, тогда возросли бы лич-

ная безопасность рядового гражданина и его способность ре-

шать свою судьбу, причем в такой мере, что это, по-видимому,

перевесило бы увеличившийся риск оказаться привлеченным к

ответственности за несчастный случай.

Думаю, Харту больше удалось другое, более общее, обосно-

вание оправданий психическим состоянием в статье «Наказа-

ние и освобождение от ответственности», где он пишет: «Чело-

веческое общество — это общество личностей, а для личности

ни она сама, ни другие люди — это не просто масса тел, совер-

шающих движения, которые иногда наносят кому-то вред и

которые необходимо поэтому предотвращать и изменять. Нап-

ротив, люди прочитывают в движениях друг друга стоящие за

ними намерения...» В таком же духе он высказывается и в дру-

гом месте, указывая, что, если отказаться от этих оправданий,

то в глазах закона человек будет средством, а не целью.

Этими положениями устанавливается связь между правовы-

ми доктринами и широким кругом неписанных моральных зако-

нов. В них подчеркивается тот принцип, что правительство

должно относится к своим гражданам как к достойным уваже-

ния — именно такого отношения взрослые члены общества

требуют друг от друга. Правительство может лишать человека

свободы ради его собственного или общего блага, но поводом

для этого может служить только поведение этого человека, ко-

торое правительство должно оценивать с учетом тех же аспек-

тов, которые учитывает и он сам, то есть с учетом его намере-

ний, мотивации и способностей. Люди, как правило, осозна-

ют, что действуют так, как сами решили, однако этого не

происходит, когда имеет место несчастный случай, когда дей-

ствие совершается под принуждением, давлением или из-за

болезни. Каждый из нас проводит это различение не только в

отношении себя, но и при оценке поведения других людей, к

которым мы испытываем хоть какое-то уважение. Как заметил

Холмс, даже собака понимает, когда ее пинают, а когда об нее

просто спотыкаются.

Уголовное право могло бы быть более эффективным, если

бы не учитывало столь непростое различие и отправляло людей

в тюрьму или на принудительное лечение всякий раз, когда

представлялось вероятным, что это снизит преступность в бу-

дущем. Однако, согласно сформулированному Хартом прин-

ципу, при таком подходе была бы нарушена грань между отно-

шением к другому как к такому же человеку, что и все осталь-

ные, и отношением к нему как к источнику выгоды для кого-

то еще — при существующих в нашем обществе обычаях и нор-

мах ничто не может быть более серьезным оскорблением. Это

оскорбление не станет меньше, назови мы судопроизводство

наказанием или лечением. Действительно, иногда мы лишаем

человека свободы и отправляем его на лечение, так как счита-

ем, что он не отвечает за собственное поведение. Мы поступа-

ем так в соответствии с гражданскими законами о принуди-

тельном помещении в психиатрическую лечебницу и, как пра-

вило, после того, как человек признан невиновным в

совершении тяжкого преступления по состоянию невменяе-

мости. Однако мы должны признать, что такими мерами мы

идем на компромисс с принципом; мы должны лечить че-

ловека вопреки его желанию только тогда, когда он пред-

ставляет реальную опасность, а не всякий раз, когда по нашим

расчетам это, вероятно, снизит преступность.

Несомненно, такой способ аргументации поднимает гораз-

до больше вопросов, чем решает. Некоторые философы, осно-

вываясь на данных современной физиологии и психологии,

полагают, что феноменологическое различие между выбором и

принуждением не имеет смысла. По их мнению, любое поведе-

ние человека детерминируется факторами, не подвластными

его контролю, так что ощущаемая нами свобода выбора всего

лишь иллюзия. Однако научные данные в пользу такого выво-

да далеки от того, чтобы их считать неопровержимыми. Кроме

того, даже те, кто находит их весомыми, вынуждены решать,

какой должна быть позиция закона до тех пор, пока они окон-

чательно не доказаны (если они вообще будут или могут быть

доказаны). Если бы мы, к примеру, приняли ту точку зрения,

что любое человеческое поведение детерминировано, разве от-

сюда вытекало бы, что нам следует полностью отказаться от

той идеи, что люди обладают правами, которые правительство

морально обязано уважать? Если же мы не пойдем так дале-

ко — то ли потому, что научные данные не являются неопро-

вержимыми, то ли потому, что мы в любом случае неохотно

отказываемся от понятия прав, — разве будет логичным отвер-

гнуть оправдания психическим состоянием во имя науки?

Если, с другой стороны, мы сохраним эти оправдания и при-

мем в качестве их основы предполагаемое данным аргументом

феноменологическое различие между действием по собствен-

ному выбору и действием не по собственному выбору, то как

это повлияет на наш подход к трудным случаям, например, к

случаю психопата? Контролирует ли психопат самого себя, как

этого требуют общепринятые нормы поведения, или же в его

случае требуется учреждение по реабилитации психических

больных, что и объясняет путаницу в этом вопросе? Здесь нет

возможности рассматривать эти вопросы (часть из которых об-

суждает Харт), и я упоминаю их лишь для того, чтобы пока-

зать, что юриспруденция, признающая важность соображений

принципа, не может останавливаться на простой фиксации

связи между правовой и социальной практикой, но должна пе-

рейти к анализу и критике социальной практики с позиции

независимых критериев согласованности и осмысленности.

Оправдания психическим состоянием не единственный

спорный аспект уголовных процессуальных норм, которые ка-

саются, например, допросов, признаний и превентивного за-

ключения в тюрьму, и обеспечивают защиту предполагаемого

преступника в ущерб эффективности полицейского расследо-

вания. Имеет смысл подчеркнуть важность более философско-

го подхода к этим вопросам, чем предлагали пока правоведы-

преподаватели. До сих пор свою позицию либералы формули-

ровали главным образом в инструментальном ключе. По их

убеждению, целями уголовного права надлежит считать защиту

индивидуальной свободы наряду с предупреждением преступ-

ности, а процессуальные гарантии как раз и устанавливают ба-

ланс между этими двумя целями. Однако при такой постанов-

ке вопроса предполагается, что баланс между этими целями

установлен правильно; но у кого-то вполне может возникнуть

вопрос, почему бы большинству законопослушных граждан не

попытаться сместить этот баланс в сторону своей собственной

защиты.

Этот вопрос ставит либерала в затруднительное положение.

Он мог бы в ответ сказать, что ценит свободу других выше, чем

усиление собственной безопасности, но он вынужден был бы

признать, что такой позиции придерживается меньшинство.

Он мог бы утверждать, что в конечном счете большинство

лишь выиграет от расширения свободы за счет снижения

безопасности, но этот довод, столь популярный среди либера-

лов, совершенно ошибочен. Уголовное право представляет