Дубровский А.М. От проблем исторического образования к новому облику исторической науки
Подождите немного. Документ загружается.
применительно к ХУП в. (§58)[152]. Особенно же подробно эта тема начинает
разрабатываться с ХVII в.: «Башкирское восстание. Колониальная политика в Киргизии и
Башкирии. Башкирские восстания и истребление башкир. Колонизация края и построение
Оренбурга» (§78), «Колониальная политика» (§82)[153]. Авторы включали в свой рассказ
историю того или иного из нерусских народов, находившихся в составе России, именно в
связи с их присоединением разными путями к Российскому государству, с политикой
правительства и с восстаниями на национальных окраинах империи. Внутренняя жизнь
нерусских народов не была освещена авторами, вероятно, главным образом потому, что
эта тема не была разработана в исторической науке.
История революции и советского периода излагалась в соответствии с историко-
партийными канонами: концепция двух вождей в Октябрьской революции – Ленина и
Сталина, - вредительство Троцкого, борьба за индустриализацию и коллективизацию,
наконец, победа социализма в СССР и последний тезис в завершающем параграфе –
«Сталин – организатор победы социализма и вождь мировой революции»[154].
Названия разделов и параграфов, а также раскрытие их содержания в проспекте
свидетельствует о том, что на первый план в учебнике были выдвинуты политическая
история, политические деятели и в несколько меньшей мере – история социальная.
Примечательно, что в упомянутом выше учебнике Ванага, изданном в 1932 г., как и
вообще в учебниках того времени, никакого представления о политических событиях
автор не давал, а речь шла в основном о социально-экономических процессах и классовой
борьбе. Таким образом, в проспекте учебника впервые давалась в хронологическом
порядке картина событий отечественной истории. Как и ранее в учебной литературе,
важнейшей стороной содержания проспекта учебника, была история восстаний,
классовой и революционной борьбы. Экономика занимала более скромное место. И
совершенно ничтожное внимание было уделено истории культуры. Ясно, что такое
дозирование материала определялось не только, а порой и не столько теоретическими
воззрениями авторов, сколько методическими соображениями, степенью разработанности
в науке тех или иных тем. И всё же можно с большой долей уверенности предположить,
что слабое освещение тем освободительной борьбы народа, истории культуры было
связано с тем, что авторы ещё не прониклись патриотической линией в идеологии партии,
в 1934 г. ещё не прояснилась в полной мере реабилитация русского народа и его
прошлого, с которой Сталин выступил в партийной печати только в 1936 г. Неспешная
постепенность идеологического поворота дезориентировала авторов учебника, не давала
им возможности ясно понять его и реализовать новые ценности в их труде.
4. Директивы власти 1934-1935 гг.
Судя по дате, обозначенной на последнем листе рукописи учебника, поданной в
ЦК партии - 16 июня 1934 г., - вскоре после этого дня труд историков оказался в руках у
представителей верхушки партийной элиты. 11 июля 1934 г. на пленуме
ленинградского горкома ВКП(б), который рассматривал вопрос о подготовке начальных
и средних школ города к новому учебному году, С.М.Киров сообщил о той работе,
которая шла над учебником истории. Сперва он процитировал слова одной ленинградской
учительницы, получившей образование ещё до революции: «Кое-что я могла бы
рассказать по старой памяти, но не знаю, как рассказать – вдруг я что-нибудь про
Александра Македонского брякну, вроде того, что это был героический человек, и за это
куда я попаду?» Настроения учительницы были типичны и для авторов будущего
учебника. Киров это понимал. «Люди-то напуганы здорово, надо вам по совести сказать, -
говорил он членам горкома, - думают – чёрт его знает, попробуй напиши, а потом и
выйдет, что если через каждую строчку в этой истории нет диалектического
материализма, вот и попал (пропал – А.Д.). Мы сказали: вы нам напишите проспект, как
будете писать историю. Писали они полтора месяца, не выходит. Мы поняли в чём дело.
Люди думали, как надо писать – "исходя из решений ХVII съезда партии", а если такого
предисловия не будет, и учебник пропал. Тогда мы пришли к ним на помощь и сказали:
возьмите наши старые учебники по истории вплоть до Ключевского, все соберите,
выпишите из Франции, там хорошие учебники, выпишите из Германии и посмотрите всё
это дело, и вот на основе того, что уже написано, скомпонуйте так, чтобы это подходило к
нашим условиям, к нашей советской учёбе. Мы надеемся, что в ближайшее время у них
это выйдет»[155].
И далее, уже переходя к общим соображениям о постановке исторического образования,
Киров высказывался следующим образом: «Надо начать учить людей по-настоящему, как
учили, не бойтесь старого, по-моему, можно очень многое оттуда позаимствовать. Речь
идёт о школе. …Это вопрос, если просто и прямо сказать, - жизни и смерти, т.е. вопрос
нашего дальнейшего развития. Они (новое поколение строителей социализма – А.Д.)
ничего не знают из старого, это старое проклятое они знают очень плохо,…их надо
воспитывать, как, откуда мы вышли, как надо строить и т.д. Сидит ЦК и занимается
каждым учебником в отдельности, чтобы действительно подвести настоящую
идеологическую базу под эту нашу низшую и среднюю школу»[156].
Очень справедливо Киров отметил напуганность авторов. Характерны употреблённые им
в той же речи выражения «мы запугали людей»…, «мы сами себя запугали»[157]. Вожди
поняли, что только из партийных директив и лозунгов, из заезженных коммунистических
истин нельзя составить картины прошлого страны. Они позволили воспользоваться
наследием – трудами дореволюционных учёных. Такое указание историки получили на
начальной стадии работы и, видимо, оно в определённой степени влияло на ход их
деятельности. Не случайно же Ванаг говорил о «большевистском Иловайском». Кроме
того, нужно заметить, что Киров рассуждал о необходимости массового исторического
образования с довольно традиционной точки зрения – обличения дореволюционного
прошлого, а не знакомства с историческими достижениями народа. Следовательно,
смысл идеологического поворота, осуществляемого Сталиным, не был пока вполне ясен
партийной верхушке.
В августе 1934 г. проспект учебника был рассмотрен в ЦК партии. Тогда же был
выработан важный партийный документ, оказавший прямое воздействие не только на
авторов проспекта, но и на идейное содержание всей исторической науки. Это были
«Замечания по поводу конспекта учебника по истории СССР», подписанные Сталиным,
Ждановым и Кировым, - ответ вождей партии на проспект учебника.
Прежде чем анализировать эти «Замечания», следует обратить внимание на одну работу,
которую Сталин создал летом 1934 г. и которая оказала определённое воздействие на
содержание «Замечаний». В июне-июле 1934 г. Сталин изучал статью Ф.Энгельса
«Внешняя политика русского царизма», которую редакция журнала «Большевик»
предполагала напечатать в своём журнале к 20-летию с начала Первой мировой войны.
Взгляды Энгельса, высказанные в этой статье, вызвали у Сталина протест. В первую
очередь Сталина не устроило то критическое освещение внешней политики России, с
которым выступил Энгельс. При этом Энгельс преувеличивал роль иностранцев в этой
политике, принизил уровень развития русской дипломатии, считая, что она была создана
только Екатериной II.
В письме к членам Политбюро ЦК партии, написанном, вероятно, 19 июля 1934 г.,
Сталин осторожно реабилитировал внешнюю политику дореволюционной России:
«Завоевательная политика со всеми её мерзостями и грязью вовсе не составляла
монополию русских царей. Всякому известно, что завоевательная политика была также
присуща – не в меньшей, если не в большей степени – королям и дипломатам всех стран
Европы…»[158]. Сталин упрекнул Энгельса в том, что он переоценил стремление России
к захватам, в частности, Константинополя. Он не согласился с тем, что Россия – последняя
твердыня общеевропейской реакции: «Она не была последней твердыней этой
реакции»[159]. Сталин снял ту вину, которую Энгельс возлагал на русский царизм,
полагая, что именно в нём заключался главнейший исток мировой войны «Падение
русского царизма является единственным средством предотвращения мировой войны», -
писал Энгельс. Сталин указал на то, что роль царизма в международных делах Европы
после поражения России в Крымской войне значительно уменьшилась, а главную роль в
развязывании войны сыграли противоречия между германскими а англо-французскими
интересами. В восприятии того поколения, к которому относился Сталин, мировая война
была недалёким и одним из самых значительных событий, которые пришлось этому
поколению пережить. Вопрос об участии России в этой войне имел и научно-
историческое и политическое значение особенно потому, что, как и 20 лет назад, СССР
имел перед собой перспективу войны с Германией, правда, пока отдалённую. История
мировой войны высвечивала многие проблемы во внешней политике России. Поэтому
размышления Сталина над статьёй Энгельса неизбежно связывались с его же раздумьями
над проспектом учебника по истории СССР.
Вернёмся к «Замечаниям» на проспект учебника. 7 июля 1934 г. Сталин получил от
Бубнова проспект учебника по истории СССР. Судя по пометкам на его тексте,
М.В.Зеленов высказал предположение о том, что «Замечания» Сталина, Жданова, Кирова
на этот проспект подготовлены Сталиным единолично[160]. Автограф «Замечаний» не
обнаружен, что не позволяет высказать вполне обоснованные суждения об авторстве
этого важного документа. Некоторые осторожные предположения позволяют высказать
воспоминания сына А.А.Жданова – Ю.А.Жданова.[161]
Сталин и Киров встретили Ждановых в Мацесте, приехавших к Сталину из Сочи. Жданов
впервые встретился со Сталиным в домашней обстановке. «После встречи и знакомства
Сталин, Киров и Жданов уходят куда-то в кабинет, где обсуждают проекты учебников по
истории нашей Родины и новой истории, - писал мемуарист. - При этом я не
присутствовал, но был приглашён к столу, когда они собрались обедать.
Запомнил общую атмосферу: она была деловой и лёгкой, серьёзной и шутливой. Так,
много говорилось о Покровском и покровщине… Но вот Сталин сказал, что в истории
надо знать не схемы, а факты.
Пошли и факты. Касаясь принятия Русью христианства, Сталин отметил культурную роль
монастырей: "Они несли людям грамотность, книгу". Переходя к другим временам,
Сталин заметил, что после периода смут и неурядиц крепкую власть удалось установить
Петру: "Крут он был, но народ любит, когда им хорошо управляют". Далее Сталин
упомянул о том, что величие Екатерины определялось её способностью найти
любовников среди сильных талантливых людей, которые собственно и правили страной:
Потёмкин, Зубов, Орлов. Он упомянул о польском короле Сигизмунде времён польской
интервенции, назвав его вполне непечатную кличку.
Сталин настаивал на необходимости более суровой критики реакционной политики
царизма, особенно в национальном вопросе ("Тюрьма народов")»[162].
В точности мемуаров Ю.А.Жданова убеждают совпадения утверждений автора с другими
источниками. К критике Покровского, культурной роли христианства, монастырей,
значению Петра и Екатерины Сталин обращался не раз и в выступлении на заседании ЦК
партии в марте 1934 г., и в дополнениях к постановлению жюри конкурса на лучший
учебник по истории СССР (1937 г.). Примечательно, что мемуарист не передал никаких
иных высказываний об истории, кроме суждений Сталина. Видимо, застолье
сопровождалось не столько разговором между его участниками, сколько монологом
Сталина с отдельными репликами Кирова и Жданова. Эта картина отражает и степень
авторства людей, подписавших документ. Во всяком случае свидетельство Ю.А.Жданова
указывает на то, какие именно идеи, высказанные в «Замечаниях» Сталина, Жданова,
Кирова на проспект учебника по истории СССР, принадлежали несомненно Сталину.
Основную часть этих «Замечаний» составляли разнообразные указания, расположенные в
документе по маловразумительному принципу. В нём не была ясно выражена ни
логическая, ни хронологическая последовательность. Возможно авторы (или автор?)
записывали свои соображения по мере того, как они возникали в сознании то одного то
другого, а позже не сочли необходимым отредактировать своё произведение. Таким
образом, первоначально оно предназначалось скорее для «внутреннего» использования,
то есть было адресовано авторам учебника и членам Политбюро ЦК партии, а не для
опубликования в печати.
На обложке представленного авторами экземпляра было сделано исправление: в названии
«Краткий проспект учебника "История СССР"»: вместо слова «проспект» написано
слово «конспект». Именно оно и употреблялось в «Замечаниях» Сталина, Жданова и
Кирова. Кроме того в правом верхнем углу обложки была сделана запись рукой
Сталина: «1) Нет истории народов, 2) учебник д[олжен] б[ыть] смертным приговором
царизму как поработителю народов»[163]. Это, видимо, был главнейший упрек.
Возможно, перед нами - след от первого впечатления, которое произвело на Сталина
чтение проспекта.
Подчёркивания, которые сделал в тексте проспекта Сталин, не поддаются однозначному
аргументированному толкованию. Ясно, что они обозначали его критическое отношение к
тому, о чём писали авторы. На л.17 Сталин исправил «Завоевание Средней Азии» на
«аннексию». На л.19 к материалу о революции 1905 г. приписал: «Всюду реакция и
революция вообще. Автор не понимает разницы между реакцией и контрреволюцией,
между завоеванием и аннексией». Мысль Сталина вращалась вокруг одной важной
проблемы, что и отразилось в его первых заметках. Это – проблема освещения истории
присоединения разных народов к России, «собирания» русским народом других народов,
как выразился Сталин весной 1934 г. Отсюда – его размышления о необходимости дать
их историю, правильно оценить способ присоединения той или иной территории
(завоевание, аннексия). В политическом плане это была проблема сохранения военно-
политического единства народов СССР, государственной целостности Союза.
Составленные позже «Замечания» уже в развёрнутом виде представляли соображения
Сталина о проспекте будущего учебника.
Поскольку, как было отмечено, высказанные от имени вождей партии замечания были
разнообразны по содержанию и не представлены в тексте, исходя из определённой
логики, их целесообразно рассмотреть, соединяя близкие по содержанию указания в
группы.
В «Замечаниях» указывалось на то, что авторы учебника дали «историю Руси, но без
истории народов, которые вошли в состав СССР», эти историки не подчеркнули
«аннексионистско-колонизаторскую роль русского царизма вкупе с русской буржуазией и
помещиками ("царизм – тюрьма народов")». Кроме того, «в конспекте не даны условия и
истоки национально-освободительного движения покорённых царизмом народов России
и, таким образом, Октябрьская революция как революция, освободившая народы от
национального гнета, остается немотивированной, равно как и немотивированным
остается создание Союза ССР»[164].
Нужно сказать, что эти замечания были в основном справедливыми.
Действительно, история нерусских народов России (особенно - их внутренняя жизнь) в
проспекте была освещена очень скупо и, как указывалось выше, дело здесь было не в
авторах проспекта, а в неразработанности этой темы в отечественной науке. Что же
касается показа «аннексионистско-колонизаторской роли русского царизма» и «условий и
истоков национально-освободительного движения», то в этом отношении упрёк был
сделан, может быть, и не вполне справедливо. Многие части будущего учебника были
всецело посвящены именно «аннексионистско-колониальной политике» - §54
«Расширение колоний», §80 «Разделы Польши», §93 «Аннексия Бессарабии и Закавказья»,
§101 «Персидская война 1826-1828 гг.», §102 «Борьба за проливы», §111 «Захват
побережий Тихого океана, завоевание Северного Кавказа», §123 «Завоевание Средней
Азии», §132 «Русско-турецкая война (1877-1878)». Кроме того, думая освещать историю
восстаний на национальных окраинах, авторы не могли не сказать о предпосылках этих
восстаний, то есть именно об аннексиях и колониальной политике царизма. Так,
например, в §54 «Расширение колоний» авторы предполагали показать «Захват и
покорение новых районов в Сибири. Торговлю с местным населением и сбор ясака.
Закрепощение и ограбление сибирских народов», в §79 «Восстание Батырши» перед
рассказом о ходе восстания планировалось осветить такие сюжеты как «Захват земель под
заводы в Башкирии. Введение подушных податей»[165]. Насколько глубоко авторы
думали показать эту сторону темы, сказать трудно из-за неизбежной краткости проспекта,
но, как это ясно видно, рассказ о захватах территорий и колониальной политике
предполагался авторами и должен был занять значительное место в тексте книги.
Замечание же, вероятно, было вызвано тем, что этот сюжет был слабо освещён в рассказе
о положении страны перед Октябрьской революцией.
Совершенно справедливо Сталин, Жданов и Киров указали на то, что предмет
отечественной истории не должен ограничиваться историей русского народа. Историю
других народов партийные идеологи воспринимали как историю их захвата, угнетения и,
наконец, освобождения в результате Октябрьской революции и включения в СССР.
Именно эти аспекты истории народов были указаны как важнейшие. О других сторонах
этой истории – эволюции социальных отношений, быте, достижениях в высоких сферах
культуры и пр. - вожди не сказали ничего. Таким образом, официальное понимание
прошлого нерусских народов России оставалось пока традиционным, оно повторяло
содержание советской науки 1920-х гг., то есть времён господства воззрений
Покровского. Вместе с тем в известной пропагандистской формуле большевиков «Россия
– тюрьма народов» первое слово было заменено другим – словом «царизм». Вероятно, с
точки зрения Сталина, то есть в политическом плане это исправление было самым
значительным шагом. Большевистские вожди реабилитировали Россию, лишая её
позорящего ярлыка. Здесь, быть может, проявилось стремление смягчить впечатление от
захвата территорий, завоевания народов. Таким путём Сталин развивал новую идейную
основу сохранения государственной целостности СССР.
Следующая группа замечаний была посвящена теме контактов России и
зарубежных стран, главным образом стран Запада: «В конспекте не подчеркнута
контрреволюционная роль русского царизма во внешней политике со времен Екатерины II
до 50-х годов ХIХ столетия и дальше ("царизм как международный жандарм"). Конспект
не отражает роли и влияния западноевропейских буржуазно-революционных и
социалистических движений на формирование буржуазного революционного движения и
движения пролетарско-социалистического в России. …Русские революционеры считали
себя учениками и последователями известных корифеев буржуазно-революционной и
марксистской мысли на Западе. В конспекте не учтены корни первой империалистической
войны и роль царизма в этой войне как резерва для западноевропейских
империалистических держав, равно как не учтена зависимая роль как русского царизма,
так и русского капитализма от капитализма западноевропейского, ввиду чего значение
Октябрьской революции как освободительницы России от ее полуколониального
положения остается немотивированным»[166].
Действительно, об участии России в борьбе против Французской революции при
Екатерине II авторы ничего не говорили. Зато раздел ХVII назывался «Царизм в первой
четверти ХIХ века и борьба с революцией». В нём прослеживалось противостояние
России и Франции, начиная с правления Павла. В рамки этого противостояния без
оговорок была вписана история Отечественной войны 1812 г. Походы русской армии в
1813-1814 гг. в Западную Европу были односторонне (без показа национально-
освободительной, патриотической стороны событий) освещены как «Борьба феодальной
реакции с Наполеоном» (§95). Целый параграф был посвящен участию России в
Священном Союзе (§96) и подавлении венгерской революции в 1849 г. (§109). Так что
авторы «Замечаний» были не вполне точны в своих упрёках. Контрреволюционная роль
царизма получила освещение, хотя быть может и не такое полное, как этого хотелось
авторам «Замечаний».
И в этой группе идеологических указаний тоже проводилась линия на
реабилитацию России: не «Россия – международный жандарм», а «царизм –
международных жандарм». По наблюдению М.В.Зеленова, словосочетание
«международный жандарм» заменило собою более жёсткое – «оплот реакции в Европе и
Азии». Именно Сталин вычеркнул из проекта слова об оплоте реакции и вместо них
написал «международный жандарм»[167]. Все неблаговидные с марксистской точки
зрения внешнеполитические действия России были поставлены в вину царизму, да и
характеристика царизма тоже была смягчена.
Говоря об отсутствии в проспекте учебника темы о «корнях первой мировой
войны», авторы «Замечаний» были не правы, так как предпосылки этой войны были
показаны в §178, который назывался «Подготовка к войне»[168]. Однако не это
составляло главную часть данного замечания. Партийные идеологи хотели, чтобы
положение страны до революции было представлено в нарочито мрачных красках. Ради
этого в «Замечаниях» воскресла устаревшая к тому времени идея о зависимости России от
иностранного капитала, и страна была названа полуколонией. Это было отступлением от
результатов работы учеников школы Покровского. Идея независимой системы
российского капитализма (при определённой роли иностранного капитала в развитии
российской промышленности) была обсуждёна в дискуссии 1920-х гг. о характере
российского империализма и принята участниками дискуссии (в том числе и Ванагом,
ранее разделявшим противоположную точку зрения). Теперь, «людям власти»
потребовалось представление о ничтожности дореволюционной России для возвеличения
Октябрьской революции, для создания контраста между дореволюционным состоянием
России и положением её бурного подъёма в советскую эпоху.
Идея об отсталости России принадлежала Сталину. В лекции «Об основах ленинизма»,
опубликованной в «Правде» в 1924 г., он совершенно ясно высказал её: «Царская Россия
была величайшим резервом западного империализма не только в том смысле, что она
давала свободный доступ заграничному капиталу, державшему в руках такие решающие
отрасли народного хозяйства России как топливо и металлургию, но и в том смысле, что
она могла поставить в пользу западных империалистов миллионы солдат»[169]. Итак,
западный капитал господствовал в экономике России, что по марксистским
представлениям было первейшим признаком полуколониального положения страны. С
большей полнотой и откровенностью эту мысль Сталин высказал в «Кратком курсе»
истории ВКП(б): «Перед 1914 г. важнейшие отрасли промышленности России находились
в руках иностранного капитала… Важнейшие металлургические заводы России
находились в руках французских капиталистов. В целом металлургия почти на три
четверти… зависела от иностранного капитала. В каменноугольной промышленности…
была такая же картина. Около половины нефтяной добычи находилось в руках англо-
французского капитала. Значительная часть прибылей русской промышленности шла в
заграничные, по преимуществу – в англо-французские банки. Все эти обстоятельства…
превратили Россию в данницу этих стран, в их полуколонию»[170].
Одно замечание относилось к такому важному элементу концепции отечественной
истории как периодизация: «В конспекте свалены в одну кучу феодализм и дофеодальный
период, когда крестьяне не были ещё закрепощены; самодержавный строй государства и
строй феодальный, когда Россия была раздроблена на множество самостоятельных
полугосударств»[171].
Здесь представители власти вторгались в довольно сложную для исследования
область, не отдавая себе в этом отчёта. Они выдвинули периодизацию значительной части
российской истории: дофеодальный период, феодальный, самодержавный.
Понятие дофеодального периода они заимствовали, вероятно, из нового по тому
времени труда Н.А.Рожкова «Русская история в сравнительно-историческом освещении».
Кроме того, как отметил М.Б.Свердлов, понятие «дофеодальный период» возвращало
науку ко мнению Н.П.Павлова-Сильванского о феодализме как статичной совокупности
основных признаков и предшествующей ему «дофеодальной эпохе»[172].
В своей работе Рожков не только неоднократно употреблял это понятие, но и дал ему
развернутую характеристику, указав на «пять классических признаков дофеодального
хозяйственного быта». Этими признаками были следующие: 1.«преобладание охоты и
скотоводства, слабость земледелия и ремесел, примесь внешней торговли при полном
господстве натурального хозяйства», 2.«семейная форма производства», 3.примитивная
техника, 4.«сравнительное благосостояние масс и выделение богатого меньшинства»,
5.«вольнозахватное землепользование»[173]. В «Замечаниях» же признаки дофеодального
периода носили односторонний – отрицательный - характер:до-феодальный, то есть
периодбезфеодальных отношений ибеззакрепощения крестьянства. М.Б.Свердлов
справедливо отметил, что «неправомерным было также ограничение
множественности феодальных форм зависимости и господства закрепощением
крестьян»[174]. Думается, исследователь подошёл к анализу партийного документа, не
учитывая упрощённых исторических понятий у его создателей. Термином
«закрепощение» они обозначали всякую форму феодальной зависимости. При этом, как
справедливо отметил М.Б.Свердлов, так получалось (в глазах специалистов историков),
что древнерусский период оказался непосредственно (и совершенно ошибочно) связан с
развитыми (крепостническими!) формами феодального строя[175].
В целом такая характеристика определённой стадии развития страны не противоречила
представлениям Рожкова. Но по объёму содержания, по чёткости создаваемых
представлений эти характеристики были очень различны. Признаки дофеодального
периода, сформулированные авторами «Замечаний», указывали на то, чего не было в
общественных отношениях. Подразумевалось, что в этот период крестьяне были лично
свободны. По замечанию М.Б.Свердлова, авторы наполняли термин новым
содержанием[176]. Однако оно было довольно бедным. Характеристика, данная
Рожковым, была богаче, конкретнее и яснее для читателя.
В той же цитированной выше фразе авторы «Замечаний» «самодержавный строй
государства» противопоставляли «строю феодальному», то есть политической
раздробленности. Получалось, что феодализм был сведён в партийном документе к
системе политических отношений –«надстроечных явлений», по терминологии
марксизма. Это было для исторической науки попятным движением по сравнению не
только со взглядами Покровского, но и так называемых «буржуазных» историков,
которые под влиянием Павлова-Сильванского усвоили понимание феодализма как
прежде всего системы социальных отношений, существовавших не только в период
политической раздробленности Руси, но и позже, в условиях политического единства и
самодержавия. М.Б.Свердлов справедливо указал, что при таком резком
противопоставлении терялось единство, свойственное обеим политическим формам[177].
С другой стороны, авторы «Замечаний» совпадали по взглядам с Покровским в
том, что они ограничивали время существования феодализма теми же хронологическими
рамками и столь же резко противопоставляли самодержавие раздробленности.
Как справедливо писал М.Б.Свердлов, «в представлениях о феодализме "Замечания"
были далеки от анализа феодализма как Марксом, Энгельсом, Лениным, так и
историками конца 20-х – начала 30-х гг. Они выражали мнение Сталина об историческом
процессе и, в частности, о феодальном строе. Противопоставление "дофеодального" и
"феодального" периодов было метафизическим и статичным. В его основе находилось
представление о "феодализме" как "модели"… с одним признаком –
крепостничеством»[178].
Обращение к отзыву Сталина на сценарий кинофильма «Георгий Саакадзе» (11. Х. 1940
г.) позволяет дополнить мысль М.Б.Свердлова. В этом отзыве Сталин писал: «Саакадзе
погиб…, так как Грузия времён Саакадзе не успела созреть для… её объединения в одно
государство путём утверждения царского абсолютизма и ликвидации власти князей.
Причина ясна: князья и феодализм оказались более сильными а царь и дворянство более
слабыми, чем предполагал Саакадзе»[179]. В черновой редакции отзыва мысль Сталина
была выражена ещё и так: «Грузия времён Саакадзе еще не успела созреть для… её
объединения в одно государство путём ликвидации феодализма»[180]. Таким образом, в
представлениях Сталина важнейшим признаком феодализма была ещё и политическая
раздробленность.
В своей работе партийные идеологи ввели новый исторический термин –
«полугосударство», до той поры не употреблявшийся в науке. Этот термин, применённый
к русским княжествам эпохи политической раздробленности мог навести на мысль о
стеснении суверенитета этих княжеств правами владимирского князя, которые были
закреплены особым документом - ярлыком, полученным от золотоордынского хана.
Возможен и другой вариант истолкования, не исключающий первый, - самостоятельность
русских правителей была ограничена наличием верховной власти монголо-татар над
всеми русскими землями. Однако авторы «Замечаний» писали не просто о
«полугосударствах», а о «самостоятельных(!)полугосударствах», подчёркивая этим
новым термином совсем другую сторону – не политическую, а территориальную. Авторы
указывали на неполноценность этих небольших по территории княжеств, их
приниженность в сравнении с обширным самодержавным государством – единой и
неделимой Россией. Здесь, как и в отзыве Сталина на фильм о Георгии Саакадзе,
подспудно проявился культ сильного государства. Крупное централизованное
политическое образование ставилось выше (как полноценное государство), чем
образование небольшое, возникшее в результате политического дробления. Такое
понимание вписывалось в возникавший в ту пору новый вариант большевистской
идеологии с присущим ему культом сильного централизованного государства.
Отметим, что авторы проводили периодизацию отечественной истории, исходя из
двойного критерия. Один – социальный - ориентировал читателя «Замечаний» на
рассмотрение состояния социальных отношений («дофеодальные период»,
«феодальный»). Другой – политический. Он в качестве опоры при периодизировании
указывал на те формы, которые принимала в разное время политическая «надстройка»
(«самостоятельные полугосударства», «самодержавие»). Вероятно, таким путем «люди
власти» хотели дать марксистскую периодизацию исторического процесса, введя в её
основу производственные отношения – «базис», по марксистской терминологии. Однако
довести до конца переосмысление периодизации, исходя из марксистского понятийного
аппарата и его социологических принципов, они всё же не смогли и повторили те
построения, которые были представлены в трудах Покровского и историков, работавших
до Октябрьской революции.
В рассматриваемом партийном документе одно замечание относилось к освещению
значения государственных органов в СССР – советов «как носителей пролетарской
демократии и органов освобождения рабочих и крестьян от капитализма». В проспекте
учебника историки не оттенили их мирового значения. Оно, по словам этого документа,
ярко проявилось на фоне «общеевропейского политического кризиса перед мировой
войной, выразившегося… в упадке буржуазной демократии и парламентаризма»[181].
Историкам напоминали о том, чтобы они поддерживали важную в пропагандистском
отношении иллюзию власти народа в форме его участия в работе советов и не выпячивали
реально существовавшего всевластия политического центра партии.
«Замечания» содержали указание на необходимость показа «борьбы с троцкизмом
как с проявлением мелкобуржуазной революционности»[182]. Этим была подчёркнута
актуальность историко-партийной темы, персонально важной для Сталина. Расправляясь с
памятью об изгнанном из страны Троцком, Сталин завершал на поле исторического
образования свою борьбу с одним из виднейших вождей партии, опасным соперником.
В ряде случаев авторы «Замечаний» вновь и вновь обращали внимание на
терминологию, систему понятий, употреблённых историками: «Свалены в кучу понятия
реакция и контрреволюция, революция "вообще", революция буржуазная и революция
буржуазно-демократическая. Конспект изобилует всякого рода затасканными
трафаретными определениями вроде "полицейский террор Николая I", "Разинщина",
"Пугачёвщина"… Авторы конспекта слепо копируют затасканные и совершенно
ненаучные определения всякого рода буржуазных историков… Конспект составлен
крайне неряшливо и не совсем грамотно с точки зрения марксизма. Мы уж не говорим о
неточном стиле конспекта и об игре в "словечки" вроде того, что Лжедмитрий назван
Лжедмитрием "Названным" или вроде "торжества старых феодалов в ХVIII в."»[183].
Призывая к большей чёткости в употреблении понятий, идеологи партии вместе с тем
стремились изжить из словаря историков названия и словосочетания, характерные для
научного новояза 1920-х гг., в частности, для Покровского, а вовсе не «всякого рода
буржуазных историков».
Документ завершался чеканными по форме и категоричными по тону строками:
«Нам нужен такой учебник истории СССР, где бы Великороссия не отрывалась от
истории других народов СССР – это во-первых, - и где бы история народов СССР не
отрывалась от истории общеевропейской и вообще мировой истории, - это во-
вторых»[184]. Такое требование резюмировало основное содержание «Замечаний». Оно
повторяло первое указание и было связано своим содержанием с некоторыми другими: о
колонизаторской роли царизма, о его контрреволюционной роли, о влиянии
западноевропейского революционного движения на русских революционеров и пр. Этот
итог звучал для советских коммунистов в привычном для них интернационалистическом
духе и маскировал те пока незначительные проявления реабилитации старой России,
которые имелись в документе.
В целом «Замечания» Сталина, Жданова и Кирова во многом повторяли идейное
содержание советской исторической науки 1920-х гг. с её резко критическим,
обличительным освещением отечественного прошлого. Одновременно в них содержались
и неявная критика Покровского. Пока что преобладала революционно-критическая
традиция. А сам партийный документ по своему содержанию имел переходный характер
от прежних воззрений к новым. Здесь не было откровенных указаний о необходимости
признания преемственности между дореволюционной Россией с СССР, исторических
заслуг русских монархов («Пётр был Пётр, Екатерина была Екатерина»), положительной
оценки процесса собирания российских земель в единое государство. Такого рода
заявления звучали пока только для узкого круга лиц – членов Политбюро ЦК партии и
представителей столичной науки, потенциальных авторов учебной литературы по
истории.
Некоторое время «Замечания» оставались известными только партийным деятелям и
авторам проспекта учебника. Вероятно, часть историков познакомилась с ними в порядке
узко профессионального информирования[185]. В начале 1935 г. в журнале «Борьба
классов» была опубликована статья А.М.Панкратовой «За большевистское преподавание
истории»[186]. В ней Панкратова пересказала основное содержание «Замечаний» в адрес
авторов проспекта учебника. Видимо, Панкратова не просто была допущена к
ознакомлению с партийным документом, но и получила указания по поводу того, что
именно нужно подчеркнуть в содержании «Замечаний» и чем их дополнить. Панкратовой
позволили глухо сослаться не только на «Замечания», но и на выступления Сталина на
заседаниях Политбюро ЦК партии с критикой учебников и преподавания истории в
школе.
В статье Панкратова ясно выразила то, что уже некоторое время чувствовалось её
современниками: «Товарищ Сталин... заострил вопрос о роли и значении исторической
науки и исторического образования во всей системе марксистских общественных наук и
во всей системе революционного воспитания молодых поколений в СССР. Без
исторического знания нет подлинного марксиста»[187]. Так недвусмысленно было
объявлено о новом политико-идеологическом значении исторической науки.
Далее Панкратова писала: «Задача большевистского учебника истории любой
эпохи показать эту историю в аспекте нашей грандиозной эпохи, в свете борьбы рабочего
класса за пролетарскую диктатуру и социализм во всем мире. …История пролетарской
диктатуры есть стержень всей мировой истории.. Центральной задачей учебников…
товарищ Сталин выдвинул необходимость исторического обоснования Октябрьской
революции как социалистической революции пролетариата и её противопоставления
Французской революции как революции буржуазной»[188]. Итак, внимание историков
должно было концентрироваться на социально-политической сфере, на истории власти, в
частности, на истории борьбы за пролетарскую диктатуру и на истории этой диктатуры.
Октябрьская революция должна была освещаться как грандиознейшее событие мировой
истории, затмевающее собой Французскую революцию. «Всё историческое развитие
дооктябрьской России должно привести к обоснованию неизбежности и закономерности
пролетарской революции»[189]. Оставаясь во многом в русле прежних традиций,
Панкратова, видимо, не почувствовала сама и поэтому не донесла до читателя мысли о
том, что в новых условиях повышается актуальность истории дореволюционной России
не только периода нового времени, но и эпохи средневековья.
Те периоды отечественной истории, которые были намечены в «Замечаниях»,
Панкратова выстроила в хронологический ряд, развивая и детализируя мысль авторов
«Замечаний»: дофеодальный период, период феодальной раздробленности, период
самодержавия и образования Российской империи[190]. Далее она продолжала: «В
следующих разделах (учебника – А.Д.) должна быть показана крепостная Россия в борьбе
с буржуазной революцией в Европе, развитие промышленного капитализма, начало
марксизма и рабочего движения, борьба за раздел мира между капиталистическими
странами и роль царской России, военно-феодальный империализм и борьба пролетариата
за гегемонию в революционном движении, буржуазно-демократическая революция 1905
г., царская Россия до и во время империалистической войны, борьба за диктатуру
пролетариата, Октябрьская социалистическая революция, создание Советского
государства, гражданская война и империалистическая интервенция, образование СССР,
история Союза ССР в восстановительный период и победа социализма в СССР»[191].
Таким образом, в своей статье Панкратова дала чуть более детальные указания о
периодизации отечественной истории, об основных исторических вехах и главных темах,
которые обязательно должны получить освещение в будущем учебнике для школы. Здесь
более ясно была намечена концептуальная идея социально-политической борьбы как
стержневой линии развития страны.
Панкратова впервые в кратком виде смогла донести до широкого круга читателей
те идеи, которые были выражены в письме Сталина к членам Политбюро ЦК партии «О
статье Энгельса "Внешняя политика русского царизма"». «Товарищ Сталин подчеркнул
тот исторический рубеж, каким было в истории царизма его поражение в Крымской
войне, после которой царизм лишился своей прежней самостоятельной роли в
международной политике и превратился постепенно в резерв западноевропейского
империализма», - писала Панкратова[192]. Она не имела разрешения на то, чтобы
рассказать, какая именно критика Энгельса содержалась в письме Сталина, как Сталин
этим письмом начал оправдание внешней политики России. Дозволенная информация