Домников С.Д. Мать-земля и Царь-город. Россия как традиционное общество

Подождите немного. Документ загружается.

В эту пору создаются «Бедная Лиза» Карамзина (1792), «Путешествие из Петербурга в Москву»

Радищева (1790), «Похвала сельской жизни» Державина (1798) — произведения, в которых жизнь

крестьянина целиком осмысляется в зависимости от его социального положения. Причем

стихотворение Г.Р. Державина является как бы предтечей пушкинской «Деревни» (1819): у обоих

поэтов описание прелестей сельской жизни внезапно обрывается констатацией «рабства дикого»,

только у первого носителем рабства для крестьян выступает чиновник — сборщик податей, у второго

— помещик-крепостник.

Сельская идиллия

Но все эти сочинения представляются скорее исключением, чем правилом в море безмятежных

«сельских идиллий». Литература в это время только осваивала аграрную тему. Дворянское сознание

вслед за дворянской усадьбой лишь внедрялось в деревенский мир, встраивалось в сельский космос. Со

времен Жалованной грамоты дворянству (1785) едва минуло два десятилетия. Дворянская культура

начинала по-настоящему вписываться в новую для нее, но оцениваемую как ее частная собственность

среду. И на этом пути уже успела создать красочную мифологему.

Утопическое мышление всегда устремлено к абсолютной цельности бытия, оно тоталитарно по своей

сути и восходит к синкре-

576

тизму архаической традиции. В нем чается обретение единства времени — прошлого, настоящего

и будущего — через возвращение к цикличности традиционного уклада преемственности

поколений. Оно устремлено к преодолению любых культурных «разрывов» и потому его идеал —

еще не знающая внутренней противоречивости архаика. Утопия апеллирует к всеобщей связи

человеческого и природного, поэтому природа наделяется ею духовными качествами и не только

рассматривается как органическая часть внешнего мира, но и перетекает во внутренний духовный

мир человека, определяя оттенки самых разнообразных его чувств и настроений. Утопическое

мышление устремлено к идеалу общественных отношений, который находит в преданности

семейным началам. Оно ищет цельности внутреннего и внешнего мира и обнаруживает его в

аграрном труде, в синкретичности традиционного крестьянского уклада.

При этом в сознании всегда подразумевается негативный образец, каковым в русской литературе

со времен Тредиаковского, Хераскова и Державина прочно остается город, прежде всего Петер-

бург.

Зачем же в Петрополь на вольну ехать страсть, С пространства в тесноту, с свободы за затворы, Под бремя

роскоши, богатств, сирен под власть И под вельможей пышны взоры?..

Знаменитая державинская «...Жизнь Званская», этот гимн деревенской усадебной жизни, стала

классическим образцом для последующих литературных образцов «сельских идиллий». Его харак-

терные черты это, прежде всего, гедонический заряд абсолютного довольства и наслаждения

жизнью, полной самодостаточности и изобилия, который формирует весь образный строй

произведения великого пиита:

Дыша невинностью, пью воздух, влагу рос,

Зрю на багрянец зарь, на солнце восходяще,

Ищу красивых мест между лилей и роз,

Средь сада храм жезлом чертяще.

Иль накормя моих пшеницей голубей,

Смотрю над чашей вод, как вьют под небом круги;

На разноперых птиц, поющих средь сетей,

На кроющих, как снегом, луги.

Пастушьего вблизи внимаю рога зов,

Вдали тетеревей глухое токованье,

Барашков в воздухе, в кустах свист соловьев,

Рев крав, гром жолн и коней ржанье...

577

«Все суета сует! — я, воздыхая, мню;

Но бросив взор на блеск светила полудневна, —

О, коль прекрасен мир! Что ж дух мой бременю?

Творцом содержится вселенна.

Да будет на земли и в небесах Его

Единого во всем вссдействующе воля!

Он видит глубину всю сердца моего,

И строится моя Им доля».

Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут; Идет за трапезу гостей хозяйка с хором. Я озреваю стол — и

вижу разных блюд Цветник, поставленный узором. Багряна ветчина, зелены щи с желтком, Румяно-желт

пирог, сыр белый, раки красны, Что смоль, янтарь-икра, и с голубым пером Там щука пестрая — прекрасны!

Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус; Но не обилием иль чуждых стран приправой: А что опрятно

все и представляет Русь, Припас домашний, свежий, здравой... Когда же мы донских и крымских кубки вин,

И липца, воронка и чернопенна пива Запустим несколько в румяный лоб хмелин, — Беседа за сластьми

шутлива...

Евгению. Жизнь Званская. 1807

Перед нами классическая утопия и одновременно конкретный образ жизни дворянской усадьбы.

Продолжительный перечень всех благ, которые содержит сельская жизнь, призван утвердить ее

превосходство над подверженным многочисленным ограничениям городским укладом. В итоге

создается идеальный образ, подключившись к которому, каждый может сам продолжить

предложенный автором предметный ряд его достоинств и домыслить его в подробностях,

знакомых только каждому отдельному читателю. В этом смысле перед нами утопия — идеал. Но в

то же время идеал становится предметно-узнаваемым, вещно-осязательным, что позволяет

составить целостное, конкретное представление о жизни отдельной усадьбы. Это полностью

автономный, самодостаточный социально-природный и культурно-хозяйственный космос,

провозгласивший независимость и «свободное» существование как принцип бытия. В этом смысле

он является альтернативой ущемлению личной свободы дворянина в городе и на службе.

Описание красот природы, семейного уюта, радостей хозяйствования на земле, изобилия,

наслаждения общением с друзьями, чтением книг, музицированием и т. п., абсолютная

самодостаточность

578

и довольство — все это символы независимости сельского хозяина. Характерно, что этот перечень

обязательных атрибутов «сельской идиллии» присутствует у всех писателей «золотого века»

русской культуры от Державина и Пушкина до Тургенева и Толстого. Но литературное видение

только отражало общее мировосприятие той эпохи. Утопический идеал черпал вдохновение в

естественных условиях и имел совершенно реальное воплощение — дворянская усадьба

превратилась в тот культурный феномен, который был призван создать рационально устроенное

общество путем селекции двух социо-культурных прототипов: города и деревни. У того и другого

усадьба должна была воспринять все позитивное и отбросить все негативное.

Положительное в городе — это изящество архитектуры и внутренний комфорт жилого строения,

обеспечивающие удобство проживания, возможность культурного общения выбранного из мно-

голюдной городской среды близкого по духу круга людей. Преимущества деревни — это простота

внутренней организации и целостность хозяйственно-бытового и семейного уклада, близость к

природе и непосредственность человеческих отношений, лишенных казенного формализма и

двусмысленности, та свобода, которая впервые в русской истории оказалась связана с

собственностью и хозяйством.

К негативным чертам города следует отнести его оторванность от земли-Родины, так называемый

космополитизм, завязанность на служебный функционал и неизбежное при этом подавление

личности и, в целом, те черты «большого» мира, где рушатся естественные социальные связи,

общество атомизируется, люди обречены на одиночество, и где порок имеет столько социальных

пристанищ. Отрицательными сторонами сельской жизни, прежде всего, назывались его

замкнутость, скука, отсутствие изящных развлечений и неподвижность.

Дворянская усадьба. Традиция и модернизация

Усадебная мифологема воссоздала то образное единство, которого не доставало реальной жизни.

Пушкинская «барышня-крестьянка» и венециановская «девушка в сарафане», «крестьянствующие

дворяне» из «Российского Жилблаза...» В.Т. Нарежного и другие «костюмированные» персонажи

русской литературы и искусства того времени наглядно демонстрировали идею сословного

единения, которой предстояло стать основой российского модер-низационного процесса.

579

В новом искусстве читатель находил уже не только воспевание прелестей сельской жизни времен

«Кадма и Гармонии» Хераскова и простое осуждение города. Усадебная мифологема отражала

конкретную цивилизационную перспективу, в которой дворянству отводилась особая роль. В

отличие от крестьянской утопии, мир, созидаемый образом идеальной усадьбы, был не просто

результатом приспособления к природе, а фактором ее активного преобразования.

Помещичья усадьба, исторически выступавшая в качестве проводника социальных связей и

посредника между городом и деревней, в период обретения культурного статуса должна была

стать промежуточным звеном между миром традиции и движения, между миром локальным,

«малым» и «большим», между городом и деревней. Одновременно она брала на себя функцию

защитного «колпака», барьера, ограждающего «малый» мир от разрушительного воздействия

внешней среды, и, в то же время, фактором, втягивающим самодостаточный сельский мир в

хозяйственное и культурное развитие. Только в таком виде утопическая мифологема русской

усадьбы могла соответствовать претензиям дворянства на доминирующее положение в

российском обществе. Преобладание в жизни дворянской усадьбы той или другой тенденции

определяло множество факторов: от внешних условий экономического и социально-культурного

окружения до внутренних склонностей хозяев. Усадьба могла постепенно превратиться в оплот

передовых рыночных отношений, а могла стать и хранительницей патриархальных устоев

сельского общества. Чаще всего в ней присутствовало и то и другое.

Наличие путей сообщений, близость городского или других рынков сбыта могли стать источником

товарного развития усадебного хозяйства, но в то же время служить фактором роста крепост-

нической эксплуатации, например, вследствие увеличения денежного оброка. И, наоборот,

удаленность от очагов культуры и экономики, расположенность усадьбы в провинциальной глуши

могла стать решающим фактором натурализации помещичьего хозяйства и, одновременно,

ослабления крепостного гнета и формирования патриархального социума по образу «большой

семьи» с отцом-хозяином поместья во главе. Однако никакая типология здесь невозможна:

комбинации многочисленных факторов могли быть самыми разнообразными, и близлежащие

помещичьи хозяйства, примерно одинаковые по размерам и условиям хозяйствования, могли

демонстрировать самые разные стратегии существования.

И, тем не менее, две отмеченные выше основные функции усадьбы: охранение традиции и

обеспечение развития — представляются

580

весьма значимыми для осмысления ее положения в условиях аграрного общества. «Верность...

традиции включала в себя патриархальное отношение к крестьянам. У этой патриархальности

была собственная идеология: «патриархальность» понималась как нравственная ответственность

помещика за судьбу его крестьян, как право по-отцовски управлять ими, а вместе с тем как

обязанность по-отцовски их опекать, помогать им в нужде, справедливо решать их споры и т. д.».

Помещики, верные традиции, «смотрели на своих крестьян не как на собственность, но скорее как

на подопечных, считали их и себя членами одной, почти что семейной общины. Это, конечно,

была всего лишь „идеология", но верили в нее искренне и обоюдно, что во многих случаях

позволяло смягчать конфликты между усадьбой и крепостной деревней».

Рассмотрим несколько

примеров.

Тульское имение Богучарово в середине XVIII в. принадлежало одной из ветвей рода Хомяковых.

Согласно семейному преданию (о нем сообщает Ю.Ф. Самарин), накануне смерти владелец

имения, не имевший детей, завещал своим крестьянам самим выбрать своего будущего помещика

из многочисленных представителей фамилии Хомяковых. Послушавшись своего барина,

крестьяне отправили ходоков, которые лично познакомились с каждым из возможных

претендентов на Богучарово и выбрали небогатого, но понравившегося им своей добротой и

приветливостью гвардии сержанта Федора Степановича Хомякова. «Тот не обманул их ожиданий,

был справедливым и рачительным барином, оставив по себе добрую память.

Правнук Федора Степановича А.С. Хомяков стремился подражать прадеду. История Федора

Хомякова укрепляла в нем доверие к коллективным решениям „мира", а также убеждение в том,

что земля не есть всего лишь частная и „абсолютная" собственность помещиков. Крестьяне, если

верить Самарину, плакали на его могиле и говорили, что второго такого барина им не найти. Но

это лишь одна сторона медали; обратной стороной старорусской патриархальности была у

Хомякова старорусская строгость к крестьянам, сочетавшаяся с вполне современным умением

рассчитывать доходы и прибыли»,

что обеспечивало процветание имения.

Аналогичная легенда бытовала в семействе Чичериных и связана она была также с первым

владельцем их родового имения Караул в Тамбовской губернии. Николай Чичерин купил Караул в

1837 г. Сразу же по прибытии в поместье он устроил крестьянам пир в знак уважения к миру и

пообещал управлять поместьем рачительно, не обременяя крестьян излишними тяготами. Николай

Чичерин умело вел хозяйство и ничем не вызывал недовольства

581

своих крестьян. Отеческое отношение к своим крепостным отличало всех последующих

владельцев поместья, свято чтивших семейное предание, которое могло сложиться и сохраняться

только при условии долгосрочного сохранения «семейных» отношений между владельцами

имения и крестьянами.

Тем не менее, правление Чичериных Караулом не было простым потаканием крестьянам и слепым

следованием традиции. Развернув в поместье процветающее хозяйство на европейский лад, новые

помещики весьма активно вмешивались в крестьянские дела. Известно, что они даже переселили

крестьян на новое место. И хотя это место было более удобным для крестьян, «близ пашни и

лугов»

, думается, что изначально подобное решение, разрушающее весь прежний уклад жителей,

не могло вызвать у них положительного отклика. Однако, надо полагать, конфликт был успешно

преодолен, и со временем крестьяне оценили преимущества своего нового места проживания.

Экономическое процветание усадьбы на протяжении всего XIX в. — исключительный феномен,

который не мог бы состояться без интенсификации производства и последовательного увеличения

его доходности. Следовательно, он немыслим без внедрения передовых приемов агротехники и

агрикультуры при соответствующем увеличении изъятия прибавочного продукта крестьян. Тем не

менее, и при этом условии уровень материального благосостояния караульских крестьян был

достаточно высок.

Локальный модернизационный процесс протекал в Карауле безболезненно, поступательным

эволюционным путем при сохранении добросердечных отношений между помещиком и

крестьянами. Так что и спустя 50 лет, в 1887 г., Б.Н. Чичерин, отмечая 50-летие владения

Караулом, организовал угощение для крестьян и сидел с ними за одним столом. Выступив перед

народом, он сказал: «Теперь я стар и удручен горем. Детей у меня не осталось. Вероятно, недолго

и мне придется с вами прожить. Но кто бы ни были мои наследники, я желаю одного: чтобы они

жили с вами в мире и любви, как жил мой отец, как жил мой брат, как жил и я. И если через 50

лет, Бог даст, хозяином в Карауле будет кто-либо из нашего рода, я заказываю тем из молодых,

которые здесь присутствуют и которые будут тогда живы, чтобы они пришли к нему и сказали,

что в 1837 г. отец мой купил Караул и устроил угощение крестьянам, что в 1887 г. я устроил такое

угощение в память истекшего 50-летия, в память отца и матери и в ознаменование постоянных

дружеских отношений между караульскими помещиками и ка-раульскими крестьянами... Теперь я

выпью с вами чарку водки за процветание Караула и сохранение добрых, сердечных семейных

582

отношений между караульскими помещиками и караульскими крестьянами из рода в род».

Бытование в семейной традиции предания — явление особого порядка. Миф оказывался

созидательным началом и прочно утвердился в реальной социальной практике.

Первичность мифа по отношению к реальной практической деятельности особенно видна на примере

устройства Е.А. Баратынским своего имения Мураново. Примечательно, что приведенные нами выше

стихотворные строки Баратынского, воспевающие мечту о прелестях уединенной жизни на природе и

занятии сельским хозяйством, были написаны поэтом в 1821 г. В то время от долгожданного поселения

в деревне поэта отделяли полтора десятка лет. В 1836 г. он, будучи женат на дочери генерал-майора

Л.Н. Энгель-гардта, вместе с супругой унаследовал имение Энгельгардтов Мураново. Главный дом

усадьбы воспроизводил модный тогда коттеджный стиль, совмещающий внешнюю скромность и

изящество с внутренним комфортом, не терпящим излишеств. В целом, устройство Мураново

основывалось на рационалистических тенденциях, сочетавшихся с романтическим эстетизмом,

выражая тождественность семейно-бытового и хозяйственного начала, природного и искусственного.

Рационально устроенный регулярный парк, в разбивке которого принимал участие лично Е.А.

Баратынский, был одновременно произведением искусства. Открытость усадебной зоны определяла

постепенность перехода от парка к сельскохозяйственным угодьям. «Стоит мне выйти из дому, —

писал поэт, — как я вижу пахарей за их работой: весь наш маленький участок земли можно окинуть

одним взглядом».

Эта обозримость пространства обеспечивала простоту контроля над

хозяйственными работами и позволяла сделать отношения между помещиком и крестьянами более

непосредственными.

Баратынский, который фактически находился на положении управляющего имением, лично следил за

хозяйством. Однако его предпринимательская деятельность была сконцентрирована на лесном

хозяйстве. Продажа леса давала значительную часть дохода от имения. Для этих целей была построена

лесопилка, на которой трудились наемные рабочие. Параллельно с вырубкой леса проводились

систематические работы по лесонасаждению. Эта деятельность доставляла поэту особое удовольствие,

позволяла ему ощутить глубокую связь с природой. Сама усадьба Мураново должна была воплотить

эту романтическую идею универсальной цельности и гармонии мироздания.

Совершенно иной масштаб имела хозяйственная деятельность графа А.А. Аракчеева, развернувшаяся в

его имении Грузино в Нов-

583

городской губернии. Усадьба, приобретенная в конце 90-х годов XVIII в., стала во время отставки

Аракчеева, длившейся с 1799 по 1803 гг., объектом модернизации. Все эти годы он практически без-

выездно провел в своем поместье, целиком погруженный в хозяйственную деятельность.

Ограничившись первоначально строительством в Грузино небольшого деревянного дома для себя и

нескольких флигелей для прислуги, Аракчеев сразу же приступает к реформаторской хозяйственной

практике. Созданная им вотчинная канцелярия немедленно взялась за составление списков имущества

крепостных крестьян и самого владельца поместья. В особые журналы вносились подробные сведения

о размерах хозяйства отдельных крестьян, величине их доходности, а также лежащих на них

повинностях. Непосредственно участвуя в управлении хозяйством, Аракчеев в кратчайший срок сумел

превратить его в образцовое высокодоходное имение. Близость такого потребительского центра, как

Петербург, и развитость путей сообщения позволили ему создать предпринимательское хозяйство,

ориентированное на рынок.

Естественно, что для решения этой задачи Аракчееву пришлось активно вмешиваться в традиционный

уклад хозяйственной жизни крестьян Грузино, вплоть до изменения отраслевой структуры про-

изводства: господствующее здесь зерновое хозяйство было сокращено, и приоритет отдан наиболее

доходной в пригородном районе отрасли — животноводству. Другим источником прибыли стала

торговля лесом, а также заключаемые Аракчеевым договоры с государством о выполнении казенных

подрядов на строительство зданий, дорог, мостов и т. п. «Так, например, после постройки его

крестьянами 25 верст шоссе, которое было оценено в 86 589 руб., он обратился в Комитет министров с

просьбой получить из казны данную сумму, которую он внес в 1817 г. в государственную комиссию

погашения долгов с тем условием, что проценты от нее должны поступать в счет оплаты

государственных податей с грузинских крестьян. Данный поступок он объяснял тем, что „не мыслит о

своем обогащении, но более всего заботится о благосостоянии крестьян, вверенных Богом и

правительством его попечению"».

Улучшение материального положения крестьян стало главной заботой хозяина. Крестьяне были

переведены преимущественно на денежный оброк. К барщинным работам привлекались лишь недо-

имщики и должники по предоставленным ссудам в качестве отработок в счет погашения долгов. В

имении применялся преимущественно труд крестьян, приходивших на заработки из Витебской

губернии. В 1820 г. в имении был учрежден Заемный банк, для основания которого Аракчеев

безвозмездно выделил 10 тысяч

584

рублей. Были предусмотрены ссуды на покупку лошади (160 руб.), коровы (40 руб.), на постройку

дома (150руб.) С целью обеспечения нужд вотчины были построены несколько мельниц, кирпич-

ных заводов, лесопилен. Значительная часть доходов от усадебного хозяйства поступала в

качестве погашения недоимок и пополнения капиталов Заемного банка.

Жизнь крестьян была подвергнута при этом самой детальной регламентации многочисленными

правилами и инструкциями. Например, лично Аракчеевым были разработаны «Правила о свадь-

бах», согласно которым женихи и невесты из зажиточных семей должны были искать себе пару

только из малообеспеченных семей. «Краткие правила для матерей-крестьянок...» излагали

доступными средствами основные гигиенические приемы ухода за новорожденными и т. п.

Подобное внимание к семейным проблемам крестьян Грузино вытекало из специфического

понимания Аракчеевым целей и задач брачных отношений. Основной целью семьи он полагал

рождение и воспитание физически и нравственно здорового потомства. Многочисленные

инструкции, регламентировавшие различные стороны жизни крестьянского населения, хотя и

отдавали солдатчиной, по сути своей были весьма дельны и разработаны ради блага крестьян.

Этой же цели служила вся организация жизни и быта крестьян. К 1826 г. в имении Аракчеева

насчитывалось 32 деревни. Со временем, очевидно, это число продолжало расти. В самом Грузино

рядом с центральной усадьбой была построена больница для бесплатного лечения крестьян. В то

же время упоминаний о школе для крестьян мы не встречаем: просвещение в крестьянской среде,

по-видимому, граф считал излишней роскошью.

Строительство было настоящей страстью Аракчеева. Традиционные места расселения крестьян со

временем были им полностью пересмотрены в соответствии с представлениями об удобстве и

хозяйственной выгоде населения. Переселение крестьян сопровождалось строительством деревень

по особым проектам с соблюдением регулярной планировки, рациональных норм расстояний

между избами, правил строительства, гигиенических требований для жилых помещений и т. п.

Дома обшивались тесом с обязательной покраской. В самом Грузино дома строились из кирпича.

Рядом с избами были разбиты садики и газоны.

Повсеместно проходило осушение болот, строительство дорог и мостов. Жизнь крестьян

приобретала цивилизованный и упорядоченный характер, которого граф добивался самыми

жестокими средствами: «строг был немилосердно». Можно представить себе, сколь тяжелым был

для патриархального сознания переход к но-

585

вым условиям быта, учитывая деспотический характер Аракчеева и его почти маниакальную

любовь к порядку. Однако в воспоминаниях крестьян его имения, особенно по прошествии

определенного времени, при всей неоднозначности оценок неизменно отдается дань полезности

вводимых им новшеств: «многому доброму научил».

Военные поселения: от дворянской инициативы к бюрократическому прожектерству

Без понимания выдающихся успехов, достигнутых Аракчеевым на поприще модернизации

Грузинского имения, вряд ли можно понять кажущийся сегодня нелепым, если не безумным,

общегосударственный эксперимент с военными поселениями. Эту идею, судя по всему, Александр

I вынашивал долгое время, прежде чем отдельные успехи локальных модернизаций заставили его

обратиться к модели «военных поселений». Думается, что поиск средств удешевления содержания

армии был важным, но не единственным мотивом осуществления этого замысла. Определяющее

значение он приобрел уже после Отечественной войны 1812 г., когда численность армии достигла

колоссальных размеров и на содержание ее требовались огромные средства. Идея поселений

такого типа возникла задолго до начала войны и была связана в то же время с поиском средств

модернизации государственной деревни, т. е. с той задачей, которую пришлось уже по-новому

разрешать министерству графа П.Д. Киселева два десятилетия спустя, в период царствования

Николая I.

Начало эксперимента с военными поселениями было положено сразу же после ознакомления

Александра I с опытом Грузинского имения Аракчеева, посетив которое летом 1810г., император

был настолько поражен увиденным, что, по мнению некоторых историков, чрезвычайно

воодушевился и немедленно приступил к осуществлению своей давней идеи. Уже несколько

месяцев спустя в том же 1810 г. в Могилевской губернии было основано первое поселение

батальона Елецкого пехотного полка. В его устроении использовались многие принципы

организации и функционирования аракчеевского имения. Судя по всему, первый опыт оказался

успешным, что и предопределило его распространение на всю армию.

Уже к этому времени система рекрутских наборов представлялась обществу отжившей, она

вызывала широкое недовольство как крестьян, так и помещиков, которые лишались рабочих рук.

Все более обременительным становилось и содержание огромной ар-

586

мии. После же Отечественной войны, когда численность русской армии достигла 1 млн. человек (при

численности населения в 45 млн. человек — на одного военного приходилось 45 душ обоего пола!),

острота проблемы обеспечения армии требовала решительных мер. Очевидно, что этот вопрос не мог

быть решен в России того времени перенятием европейской системы всеобщей воинской повинности.

Правительство было вынуждено искать какие-то иные способы реформирования армии. Одним из них

стало введение военных поселений, ставшее, по сути дела, попыткой адаптировать традиционное

аграрное общество к новым условиям, в частности, к требованиям комплектования и содержания

армии. Они казались тем «выходом, который бы, не затрагивая социально-политическую основу

государства, способствовал удешевлению содержания и более мобильному комплектованию армии»

при господствующем взгляде на людей как государственную собственность.

Было отклонено предложение Ермолова о свободе военных поселян «сливаться с населением страны»

и под давлением Аракчеева принято решение о создании замкнутой военно-земледельческой единицы

в виде округа поселения отдельного пехотного или кавалерийского полка. «В случае успешной

реализации новая система должна была значительно сократить государственные расходы на

содержание армии, ликвидировать рекрутские наборы в мирное время и тем самым облегчить

экономическое положение в стране. Создание зажиточного военно-земледельческого сословия расши-

рило бы социальную базу самодержавия. К тому же, казалось, это обеспечивало надежное прикрытие

границ и сокращало передислокацию войск в случае военных действий».

В итоге округа военных поселений охватили площадь в 32 тысячи квадратных верст и вовлекли в

сферу своей деятельности 573 тысячи душ обоего пола (без учета состава действующих батальонов и

эскадронов). В этих образованиях чисто военные функции сочетались с хозяйственными, прежде всего

сельскохозяйственными. Вскоре они превратились в своеобразную экспериментальную зону

модернизации аграрной экономики. Был учрежден Экономический комитет военных поселений,

принявший на себя руководство строительными и мелиоративными работами, транспортом и промыш-

ленностью. Привлекались ресурсы других министерств и ведомств, обязанных содействовать новому

делу поставками материалов и рабочей силы. В деятельность военных поселений были внедрены

элементы планирования. Некоторые исследователи в этой связи даже усматривали в военных

поселениях огромные сельскохозяйственные коммуны

, «коллективные единицы», сравниваемые ими

с фаланстерами Фурье.

587

«В феврале 1821 г. все войска, подчиненные Аракчееву, были сведены в отдельный Корпус военных

поселений, включавший кроме собственно войск, имевших округа поселения, также подразделения,

использовавшиеся на строительных и мелиоративных работах и считавшиеся в командировке по

армии. В марте того же года был создан ряд руководящих органов (штаб корпуса, Совет Главного над

военными поселениями начальника), потребовавшихся в виду сложности и новизны дела и

необходимости коллегиальных советов по таким вопросам, как рассмотрение новых проектов, покупка

крупных имений, составление годовых планов и смет. Решения Совета обретали силу только после

визирования их Аракчеевым и утверждения императором».

Военные поселения одновременно выполняли еще и другую функцию, игнорируемую

исследователями. В связи с особой остротой крестьянского вопроса (разделяемого, как правило, на две

части: крепостное право и модернизация крестьянского хозяйства), военные поселения представляли

собой первый опыт непосредственного государственного управления аграрным крестьянским произ-

водством и его модернизации при господстве традиционных отношений собственности и способов

хозяйства. Вполне закономерно, что в итоге этот опыт стал своего рода первой «коллективизацией»

деревни. Естественно, что он не мог даже частично воспроизвести достоинств аракчеевского имения,

ибо обладал несравненно большими масштабами и включал совершенно иные виды мотивации.

Никакой даже самой тщательной регламентации и самой жесткой дисциплине было не под силу

сделать труд военных поселян экономически выгодным. Тем более что у самого войскового начальства

отсутствовала какая-либо заинтересованность в этом. Сложно было требовать ее и от низовых органов

управления: полковых и ротных комитетов.

Руководствуясь господствовавшими в то время представлениями о государстве (теория «полицейского

государства»), возводившими сословный принцип в абсолют, император и Аракчеев были искренне

убеждены в том, что каждый человек в государстве должен заниматься исключительно своим делом:

крестьянин — выращивать хлеб, чиновник — управлять, купец — торговать. Жизнь, замкнутая

натуральным хозяйством, казалась естественным состоянием крестьянского сословия, и всякие

отклонения от нее воспринимались как неестественное, уродливое явление. Поэтому в районах

военных поселений была запрещена всякая торговая и промысловая деятельность, препятствующая

занятию сельским хозяйством, крестьяне были фактически прикреплены к земле, а их жизнь под-

вержена всесторонней регламентации.

588

Уклад хозяйственной жизни крестьян в районах с более или менее развитыми товарно-денежными

отношениями и близостью к рынкам, например в Новгородской губернии, был полностью

разрушен. Жизнь крестьян ограничивалась рамками военных поселений, где царствовали

сумасбродные начальники. На излишки своей продукции крестьяне должны были содержать

солдат. Неизбежная в этих условиях натурализация хозяйственной жизни военных поселян, даже

при внедрении впоследствии некоего прототипа будущего «госзаказа», должна была привести к их

полной хозяйственной несостоятельности.

Не оправдала себя и первоначальная идейная установка организации военных поселений. В силу

привычки рассматривать русскую бюрократию, в том числе и военную, как свою собственную

император и окружавшие его чиновники переоценили меру ее здравого смысла. По мнению

Александра, она должна была заменить военным поселянам умного и рачительного хозяина, но в

итоге патронимическая модель «крестьяне (дети) — помещик (отец)», отражающая

эмоциональную непосредственность патриархального мира, вылилась в сложную иерархию

взаимного подчинения и переподчинения, нелепую субординацию, насаждающую формализм и

равнодушие. Разрушалась та единственная, невидимая нить, которая стягивала крестьянский

социальный локус в интимное целое. Явно недооценена была и собственническая природа

крестьянина-хозяйственника. Плановый механизм, формальный характер оплаты труда,

отсутствие представлений о последующей судьбе произведенной военным-поселянином

продукции и, наконец, элементарное отсутствие собственного жилища, взамен которого предос-

тавлялся четырехквартирный дом, должно было погасить последние искры хозяйственного

энтузиазма у жителей новых образований.

Активные строительные и мелиоративные работы, внедрение различных культур в районах

военных поселений, проводимые ведомством Аракчеева, не вызывали энтузиазма у крестьян и

воспринималась как продолжение все того же насилия. Попытка облагодетельствовать

землепашцев путем насаждения казарменных методов хозяйствования и организации быта

вызывала только ненависть и отчаянное сопротивление населения, выливавшееся в массовые

бунты.

При всем том Аракчеев все же сумел сделать военные поселения рентабельными. «К концу

царствования Александра I на их счетах находилось порядка 26 млн. рублей, которые были

накоплены режимом экономии и перенапряжения сил военных поселян и солдат подразделений,

находящихся в округах на работах».

Так

589

что первый военно-мобилизационный опыт хозяйственной деятельности мог показаться даже

вполне состоявшимся. Только здравый смысл, обеспечивший понимание тупиковости самого типа

такого развития привел в итоге к замораживанию эксперимента и постепенному отказу от него в

дальнейшем.

Думается, что несмотря на неудачу самой идеи военных поселений подобный опыт был

необходим для дальнейших поисков оптимального пути развития. Традиционное общество

нуждалось в адаптации к новым условиям. От первого опыта организации коллективного

производства в земледелии оно было вынуждено отказаться. Однако примечательно, что именно в

этом направлении продолжатся поиски верного решения. Впоследствии искусы «коллек-

тивизации» будут неоднократно вставать перед новыми поколениями. Эта альтернатива аграрного

развития, как тень, сопровождает модернизационный процесс, угрожая в любой момент

превратиться из призрака в политическую реальность. В силу того, что опыт этот был достаточно

ограниченным и слишком искусственным (учитывая поддержку императора и мобилизацию сил

армии), он не был расценен обществом как политическое предупреждение.

Всякая попытка вывести в России модернизационные усилия за пределы локального усадебного

пространства изначально были обречены на неудачу. Но и в этих рамках любые новации находи-

лись в полной зависимости от экономической силы хозяйственного комплекса усадьбы. В

условиях феодально-крепостнического окружения, при слабом развитии товарно-денежных

отношений и фактическом отсутствии рыночной инфрастурктуры, при хозяйственной

беспомощности городского хозяйства и бедности крестьянского населения — всякий успех

локальных преобразований имел естественные пределы, наталкивался на многочисленные

препятствия во внешней социально-экономической и культурной среде.

Идея дворянской усадьбы как проводника новых социальных отношений, ее реальные основания и

утопические составляющие особенно наглядно видны при ознакомлении с реформаторским опы-

том Н.П. Огарева, известного поэта, друга и соратника А.И. Герцена. Оказавшись после смерти

отца наследником нескольких имений и более четырех тысяч душ крепостных, Огарев немедленно

выписывает крестьянам одного из своих наиболее крупных имений вольную при условии выкупа

земельных наделов за достаточно невысокую плату. Однако чаемого благоденствия в свободной

деревне не наступило. Уже в ближайшее время среди крестьян начинается активный процесс

имущественного расслоения. В итоге большинство крестьян оказалось в кабальной зависимости от

немногих зажиточных односельчан. Нищета большинства на одном полюсе

590

контрастировала с достатком и благополучием меньшинства на другом. Локальная модель

достаточно четко высветила перспективы всего общества в случае ее распространение в

масштабах страны.

Бесперспективность примитивно-либерального способа модернизации вынудила Огарева искать

иные пути. Одним из них оставалась традиционная дворянская усадебная модель, подразумеваю-

щая контроль усадебной администрации и принятия на себя хозяйством усадьбы роли

экономического контрагента, арбитра, культуртрегера и т. п.

Мечта Огарева —

Устроить в стороне родной Хоть этот милый угол мой Так, чтоб в нем мог себя поздравить С свободой

прочной селянин, Деревни вольной гражданин

—

обернулась новым грандиозным экспериментом по переустройству крестьянского быта в его

пензенском поместье Старое Акшено. В своих письмах Огарев объяснял, что его переезд в деревню

продиктован не стремлением к расслабленному любованию природными красотами или тягой к

немудреным сельским развлечениям, а желанием найти в целесообразно организованном, простом и

здоровом бытовом укладе контакт с крестьянской средой. Хотя факт негативной оценки городской

жизни присутствовал и здесь. «Я рад, что уехал из города, — писал он в одном из своих писем из

деревни. — Мне надоели и тревожное движение на улицах, и внутренняя тревога мысли. Не думай,

чтобы я сентиментально желал уединения, как это делалось в блаженной памяти риторические времена

Усладов, бедных Лиз и Тидгевой „Урании". Мне самому было бы смешно видеть себя, уединенно

расположенного на берегу журчащего ручья, плетущего венок из незабудок, вспоминая блаженные

дни, тоскуя о тщете мирской. <...> Нет, друг мой, эти времена давно утратились. Фразистая грусть о

чем-то, натянутая слезливость, искание высоких чувств — вся эта болезненная неясность головы

остается в памяти, как пошлая сказка...»

По цензурным соображениям Огарев воздерживается от более определенного изложения своих

замыслов. Однако мы обнаруживаем их в стихотворных строках поэта:

Решил, что пора пришла, Чтоб дело делать в этом мире: Начать воспитывать крестьян, В их нравах

сделать улучшенья, Зерно ума и просвещенья

591

Посеять в глушь далеких стран. Решил — и в путь пустился дальний, В свою деревню — край

печальный.

Основной целью преобразований Огарев считал рост личной заинтересованности крестьян в

результатах своего труда. Для этого в имении вводится обязательная оплата основных сельскохозяй-

ственных работ. Были запущены суконная и бумажная фабрики, винокуренный завод, открывающие

возможности дополнительных заработков для крестьян, построена фруктовая оранжерея и многие

хозяйственные здания. Сооружались новые фабричные корпуса. В лаборатории Огарева проводились

работы по созданию искусственного слабоалкогольного вина для народного потребления. Для

выполнения земледельческих работ была закуплена передовая сельскохозяйственная техника.

Наряду с преобразованием системы крестьянского управления и развитием усадебной

промышленности Огарев занялся просвещением своих подопечных. Крестьяне, привлекавшиеся к

полевым и фабричным работам, здесь же знакомились с новейшей техникой и получали навыки ее

обслуживания. Огарев ввел обучение крестьян разным ремеслам и основам грамотности. В усадьбе

были построены больница и школа. Крестьянские дети могли получить бесплатное начальное

образование.

В течение пяти лет Огарев безвыездно, за исключением ежегодных месячных отпусков, жил в своем

имении. Однако размах реформаторской деятельности хозяина оказался явно несоизмерим с его

финансовыми возможностями. Огромные затраты не получили ожидаемого возмещения. Отсутствие

хозяйственной жилки и навыка управления сделали свое дело. Возникшая вскоре угроза полного

разорения вызвала апатию и разочарование. Сам Огарев, конечно же, винил во всем крестьян и

«систему»: «Дворня и прежнее барское управление достаточно деморализовало народ, и трудно его

натолкнуть на деятельность».

Неудача первой и второй попытки социальных преобразований в отдельно взятых поместьях, судя по

всему, окончательно обратила Огарева к идеям социализма, опровергнуть которые мог разве что

эксперимент в общегосударственном масштабе.

Кризис мифологемы «дворянской усадьбы»

Разочарование в возможности превратить дворянскую усадьбу в цитадель социального прогресса

стало в обществе конца 40-х годов XIX столетия господствующим настроением. Скептически вое-

592

принималась сама идея изменения основ быта дворян-помещиков как господствующего сословия,

в течение многих десятилетий безбедно существовавшего за счет крестьянского труда и волей или

неволей приспособившего свои запросы к скромным возможностям принадлежавшего им

крепостнического хозяйства. В этой среде деловая жилка и хозяйственная предприимчивость все

же были скорее исключением, нежели правилом. Господствующим типом помещика оставался

Обломов в разнообразных его вариациях: Со-бакевича, Плюшкина, Манилова, Ноздрева и т. д.

Пожалуй, ни у одного из русских писателей этот тип не нашел такого досконального

исследования, как у И.А. Гончарова при описании им владельцев Обломовки: «Старик Обломов,

как принял имение от отца, так передал его и сыну. Он хотя и жил весь век в деревне, но не

мудрил, не ломал себе головы над разными затеями, как это делают нынешние: как бы там

открыть какие-нибудь новые источники производительности земель или распространять и

усиливать старые и т. п. Как и чем засевались поля при дедушке, какие были пути сбыта полевых

продуктов тогда, такие остались и при нем.

Впрочем, старик бывал очень доволен, если хороший урожай или возвышенная цена даст дохода

больше прошлогоднего: он называл это благословением Божиим...»

В марте 1849 г. вышел в свет «Сон Обломова» — «эпизод из неоконченного романа» в составе

изданного «Современником» «Литературного сборника с иллюстрациями». Ошеломляющий ус-

пех, который имел фрагмент Гончарова, предварял будущий успех его романа в целом.

Достоверность типажа провинциального помещика и его «генетическая» история, досконально

исследованная художественными средствами и совмещающая метод натуральной школы с тонким

психологизмом и лиричностью, сделали имя Обломова нарицательным. Но особо потряс

современников сам жанр «Сна Обломова» — утопия, превращающаяся в свою противоположность

— антиутопию.

«Благословенный уголок земли», в который занес читателя «Сон Обломова», представлялся

«чудным краем», где нет ни моря, ни гор, и ничего, что устрашает или возвышает человека одним

своим стихийным размахом. Здесь нет тех чудес дикой природы, которые «живо напоминают нам

бренный состав наш и держат в страхе и тоске за жизнь», заставляют плакать или восхищаться.

Ничто здесь не трогает человека. Земля — сплошная равнина. Воздух неподвижен и кажется, что

небо «ближе жмется к земле, но не с тем, чтоб метать сильнее стрелы, а разве только, чтоб обнять

ее покрепче, с любовью. Оно распростерлось так невысоко над головой, как роди-

593

тельская надежная кровля, чтоб уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод. <...>

Измученное волнениями или вовсе незнакомое с ними сердце так и просится спрятаться в этот

забытый всеми уголок и жить никому не ведомым счастьем. Все сулит там покойную,

долговременную жизнь до желтизны волос и незаметную, сну подобную смерть.

Правильно и невозмутимо совершается там годовой круг. По указанию календаря наступит в

марте весна, побегут грязные ручьи с холмов, оттает земля и задымится теплым паром; скинет

крестьянин полушубок, выйдет в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза рукой, долго

любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами; потом он потянет опрокинутую вверх дном

телегу то за одну, то за другую оглоблю или осмотрит и ударит ногой праздно лежащую под

навесом соху, готовясь к обычным трудам. Не возвращаются внезапные вьюги весной, не

засыпают полей и не ломают снегом деревьев.

Зима, как неприступная, холодная красавица, выдерживает свой характер вплоть до узаконенной

поры тепла; не дразнит неожиданными оттепелями и не гнет в три дуги неслыханными морозами.

<...>

Но лето, лето особенно упоительно в том краю. Там надо искать свежего, сухого воздуха,

напоенного — не лимоном и не лавром, а просто запахом полыни, сосны и черемухи; там искать

ясных дней, слегка жгучих, но не палящих лучей солнца и почти в течение трех месяцев

безоблачного неба.

<...> Дождь ли пойдет — какой благотворный летний дождь! <...> Радостно приветствует дождь

крестьянин: „Дождичек вымоет, солнышко высушит!" — говорит он, подставляя с наслаждением

под теплый ливень лицо, плечи и спину.

Грозы не страшны, а только благотворны там: бывают постоянно в одно и то же установленное

время, не забывая почти никогда Ильина дня, как будто для того, чтоб поддержать известное

предание в народе. И число и сила ударов, кажется, всякий год одни и те же, точно как будто из

казны отпускалась на год на весь край известная мера электричества.

Ни страшных бурь, ни разрушений не слыхать в том краю».

Жизнь в этом благословенном уголке

погружена в непробудный, мертвенный сон. Ничто не тревожит годами, а может быть, и веками

установленный порядок вещей. «Как все тихо, все сонно в трех-четырех деревеньках,

составляющих этот уголок! Они лежали недалеко друг от друга и были как будто случайно

брошены гигантской рукой и рассыпались в разные стороны, да так с тех пор и остались.

594

Как одна изба попала на обрыв оврага, так и висит там с незапамятных времен, стоя одной половиной

на воздухе и подпираясь тремя жердями. Три-четыре поколения прожили счастливо в ней. <...> Другая

изба прилепилась к пригорку, как ласточкино гнездо; там три очутились случайно рядом, а две стоят на

самом дне оврага.

Тихо и сонно все в деревне; безмолвные избы отворены настежь; не видно не души; одни мухи тучами

летают и жужжат в духоте». Жизнь здесь подобна смерти, бытие — небытию. «Войдя в избу, напрасно

станешь кликать громко: мертвое молчание будет ответом...» Повсюду здесь тишина, мир и покой. «Та

же глубокая тишина и мир лежат и на полях; только кое-где, как муравей, гомозится на черной ниве

палимый зноем пахарь, налегая на соху и обливаясь потом».

В этой растительно-земляной жизни, обращающей человека в червя, есть невыразимая прелесть.

«Тишина и невозмутимое спокойствие царствуют... в нравах людей в том краю. Ни грабежей, ни

убийств, никаких страшных случайностей не бывало там; ни сильные страсти, ни отважные

предприятия не волновали их...» Здесь уже нет ни божественного, ни звериного начала. Здесь

отсутствует что-либо человеческое, личностное, любое развитие. Человеческая жизнь не выработала

здесь не только какую-то общественность, но и вообще какие-либо социальные связи и контакты с

внешним миром. «...Как уголок был почти непроезжий, то и неоткуда было почерпать новейших

известий о том, что делается на белом свете. <...> Не с чем было даже сличить им своего житья-бытья:

хорошо ли они живут, нет ли; можно ли было чего еще пожелать, что есть у других».

Это царство сна, вечного блаженства, сытой и довольной жизни. Ничто не касается и не трогает