Домников С.Д. Мать-земля и Царь-город. Россия как традиционное общество

Подождите немного. Документ загружается.

мир.

Связь Божьей Матери с темой пещеры (разверзанием земли) обращает к образу святой земли,

Матери-земли. Тема захоронения — вбирания в себя (как потопление — уход в воду или погребе-

ние — уход под землю) воспроизводит идею вселенской святости, гарантирующей будущее

Воскресение из мертвых, т. е. национальное возрождение. «Подземные солнца» — образы,

включающие в себя идею жертвенного героического подвига.

Построенный быстрыми темпами собор был торжественно освящен 14 августа 1327 г., в тот же

день, что и Успенский собор во Владимире, построенный Всеволодом Большое гнездо —

основателем рода северо-восточных князей, и Успенский собор в Киевском Печерском монастыре.

Таким образом, Москва демонстрировала преемственность власти от Киева и Владимира.

По своим размерам новый собор, очевидно, не уступал Владимирскому собору. Это был 4-

столпный храм, его подкупольные столбы имели сечение 2,4 х 2,4 м. Столпы Архангельского

собора, перестроенного в 1333 г. в каменный, имели сечение 2,33 х 2,33 м. Таким образом, храмы

немногим уступали по своему величественному виду и мощи современным каменным Успенскому

и Архангельскому соборам постройки времен Ивана III.

Вскоре после строительства Успенского собора тоже на Соборной площади начинается возведение

столпообразной церкви в честь другого патронального святого Ивана Калиты — Иоанна Синай-

ского (Лествичника), считавшегося покровителем иночества. Построенная на месте нынешней

колокольни Ивана Великого, церковь была освящена 1 сентября 1329 г., в день, когда отмечается

начало церковного нового года, а также память Симеона Столпника, покровителя старшего сына

Калиты Семена Ивановича.

Известно «мнихолюбие» (монахолюбие) Ивана Калиты и особое почитание им фигуры основателя

монашества Иоанна Лествичника. Все четыре сына Калиты получили свои имена в честь святых

монахов — Симеона Столпника, Даниила Столпника, Иоанна Лествичника и Андрея Критского.

Тема иночества и монашеского подвига волновала великого князя, служение Руси он расценивал

как монашеский подвиг. Монашеский идеал — уподобление во всем Иисусу Христу. Иван Калита

мечтал построить государство правды, а «правда» в Священном писании олицетворялась Иисусом

328

Христом, «праведным солнцем», чей небесный путь совершился на земле. Таким образом, повторение

подвига Христа было возможно в земной жизни, но лишь в иноческом подвижническом труде, труде

священства, труде по превращению своего земного естества в небесное.

Семантика жизненного пути в христианстве раскрывается в образе распятого Иисуса на кресте на горе

Голгофе, в основании которой заложен череп и кости Адама — первого человека. Погребенный череп-

голова — новая актуализация древней темы строительной жертвы: голова Адама в основании мира у

подножия креста — зерно будущей жизни. Тот же семантический ряд воспроизводит подвиг Иоанна

Предтечи (Крестителя), лишенного головы Иродом и тем посеявшего зерно новой веры и

предвосхитившего приход в мир Иисуса Христа, сына Божьего. Усеченная глава — архаический

символ нижнего солнца. Августин называет Иоанна Крестителя «солнце умаляющееся», тогда как

Иисуса Христа — «солнце — набирающее силу». Духовная жизнь в христианской трактовке

превращается в последовательную череду самоотверженных жертв во имя мира. Жертва Иоанна

Крестителя означала духовное торжество Христа, преображение мира, предвестие наступления новой

христианской эры.

Первых московских князей вдохновляла мифологема Небесного (Божьего) града, вмещающего в себя

живых и мертвых праведников: Город-Храм, Город-Кладбище, Город-Церковь, в основании которого

не мертвый камень и не подземные сокровища Змея, а солнца духовные. Город, объятый светом снизу

и сверху, колышущийся в едином световом потоке, — основа метафоры Москвы как «Белого»

(Солнечного) города. Это город Христа-Спасителя и Город-Спаситель, призванный к Спасению и

Преображению Мира, святой город.

Символом нижнего солнца, солнца, набирающего силу, для московских князей было монашество,

жизнь монахов — уподобление жизни Христа, принесение себя в жертву миру. Без монашеского

духовного подвига невозможно земное царство. Следуя существующей на Руси традиции, Иван

разворачивает строительство нового мужского Спасского монастыря в Кремле. Закладка главного

собора монастыря во имя Спаса Преображения состоялась 10 мая 1330 г. на Симона Зилота (в день,

когда по всей стране крестьяне совершают сев пшеницы, «царя» хлебов — «родится аки золото»).

Основу монашеского братства составили иноки подмосковного Данилова монастыря, любимого

детища отца Ивана Калиты князя Даниила Александровича. Оттуда же сначала было переведено и

основное церковное имущество. Настоятель Спасского монастыря

329

получил сан архимандрита, т. е. из иноков этого монастыря должны были избираться кандидаты на

епископские кафедры. Он же оставался настоятелем Даниловского монастыря.

Монашество должно было составить ближайшее духовное окружение великого князя, призванное

наставлять его на праведные дела советом и поддерживать молитвой. Таким образом, при Иване

Калите Москва обрела статус политической и духовной столицы Руси. Тогда же сложился и облик

Москвы как стольного града и основная концептуальная схема, воспроизводящая сложившуюся на

Руси градообразующую традицию.

Основа композиционных решений, установленная при Иване Калите (в XIV в.), останется неизменной

до сего дня. Храмы Успения Богородицы и Михаила Архангела, церковь (позже столп или колокольня

Ивана Великого) Иоанна Лествичника, опоясывающие с трех сторон кремлевский великокняжеский

дворец, и Спасский монастырь у его подножия на протяжении многих веков будут оставаться

державными и духовными символами Московского государства. Впоследствии будут меняться облик

храмов и их размеры, но композиция и идея останутся неизменными. На месте разобранных

обветшалых построек будут строиться новые, но стоять они будут на том же месте, с той же

символикой и в честь тех же святых.

Город- Спаситель

Метафору Белого города реализовал внук Ивана I Калиты Дмитрий Иванович Донской. В 1368 г.

территория Кремля была обнесена белокаменными стенами, а десятилетие спустя московский князь

совершил доселе немыслимое: нанес поражение казавшимся непобедимыми монголам.

Раздробленная на множество независимых княжеств, северовосточная Русь долгое время не могла

противостоять сплоченной силе Орды. Монголы умело манипулировали междукняжескими

противоречиями, используя старый лозунг «разделяй и властвуй», и поддерживали взаимную вражду

князей. Этой политике Москва противопоставила политику национального сплочения и собирания в

ожидании изменения соотношения сил. И как только в Орде началась смута, Русь под

предводительством Москвы немедленно попыталась воспользоваться ситуацией. Когда в 1374 г. в

Нижнем Новгороде поднялось восстание и народ перебил татарских послов вместе с сопровождавшим

их тысячным отрядом, Москва немедленно пришла на помощь нижегородцам. Московский князь

тотчас

330

же направил на границу свои войска и начал организацию коалиции против Орды. В коалиции,

включающей около десятка русских княжеств, лидерство принадлежало княжествам Московско-

му, Рязанскому и Тверскому. Однако Литва и татары тайными посулами вынудили Тверь

отказаться от поддержки Москвы. Тогда же ярлык на великое княжение был передан тверскому

князю Михаилу, который вместе с ярлыком получил обещание военной помощи для борьбы с

Москвой. В 1375 г. войска русских княжеств, собранные для похода против Орды, обрушились на

Тверь. Михаил Тверской, признав поражение, должен был объявить о своем возвращении в состав

антиордынской коалиции.

Три года спустя, в 1378 г., ордынское войско вторглось в пределы Руси. Москва тогда

единственная выступила на поддержку Рязани, первой оказавшейся на пути врага. Не имея

времени на сбор войск коалиции, объединенные войска Московского и Рязанского княжеств

одержали важную, хотя и не принципиальную победу в битве на реке Воже.

Ответные действия со стороны Орды теперь ожидались со дня на день. Два года прошли в

напряженной подготовке обеих сторон к решающей схватке. Сложность положения Руси

заключалась в том, что татарам на помощь должна была выступить Литва. Как только стало

известно, что литовский князь Ягайло двинул свои полки на соединение с войском Мамая, в рядах

русских союзников началась паника. Антиордынская коалиция, сколачиваемая в продолжение

нескольких лет, разом распалась. Рязань открыто переметнулась на сторону татар, а Тверь и

Нижний Новгород, рассчитывая переждать опасность, не прислали своих отрядов.

В борьбе с грозным врагом Москву поддержали только дружины Ярославского и Ростовского

княжеств, политически раздробленных и находившихся в сфере влияния Москвы. Единственным

шансом для русских было не дать возможности соединиться литовскому и татарскому войскам.

Выступив навстречу татарам, князь Дмитрий Иванович встретил полки Мамая на берегу реки

Дона у впадения в нее реки Непрядвы.

Победа на Куликовом поле над превосходящими по численности силами противника явила

массовый подвиг русского народа и личный подвиг великого московского князя. 29-летний князь

Дмитрий Иванович, в одежде рядового воина сражавшийся в передовом полку, личным примером

вдохновлял русских воинов. В самый ответственный момент сражения, когда силы противника

уже грозили прорвать русский фронт, он сам возглавил атаку, остановив вражеский

наступательный порыв и вынудив Мамая бросить в бой все свои резервы. Только в этом случае

могло иметь значение вве-

331

дение в сражение Засадного полка Боброка Волынца. Мощный удар из засады, сокрушивший

татарский тыл, посеял панику во вражеском войске и воодушевил русских. Воспрянув духом,

русские полки начали наступление, завершившееся полным разгромом ордынского войска.

Победа на Куликовом поле стала переломным событием русской истории. Имя великого князя

Дмитрия Ивановича Донского овеяно славой победителя для всех народов Руси. Москва превра-

тилась в общепризнанный центр возрождающегося Русского государства. Никакие последующие

события не могли затмить эту славу. Ни нашествие Тохтамыша, ни покорность татарам сына

Дмитрия Донского Василия I (1389-1425), ни временный переход великого княжения Нижнему

Новгороду, ни опустошительный набег хана Едигея в 1408 г. на Московское, Ростовское и

Нижегородское княжества, ни усиление литовского влияния на Руси после женитьбы Василия I на

дочери литовского князя Софье Витовтов-не, — ничто не могло затмить памяти о победе на

Куликовом поле и славы Москвы как общерусского политического и культурного

центра.

И даже смута, развернувшаяся после смерти великого князя Василия I, и борьба за московский

престол, в которой ее участники задействовали ресурсы многих удельных княжеств, не подорвали

веру народных масс в Москву и проводимый ею политический курс на централизацию. Наоборот,

события «феодальной войны» лишний раз убедили русское общество, что борьба за независимость

и установление мира и порядка возможны лишь при объединении усилий всех земель. «Число

сторонников сильной княжеской власти и в Москве и вне Москвы, и в среде купцов, и в среде

землевладельцев, и в среде ремесленников росло в результате этой войны особенно быстро.

Экономическое развитие русских земель, развитие ремесла и общественное разделение труда,

приведшее к интенсивному экономическому общению областей, подготовляло политическое

объединение страны в единое централизованное государство».

Политическое первенство Москвы становилось неоспоримым. Мистическая вера московских

князей в свое историческое предназначение составила основание идеологии Московского

государства. Эта вера привела к известному феномену московской политики XIV-XV вв.,

твердости и последовательности политического курса. В.О. Ключевскому принадлежит известное

замечание, что все московские князья той поры «как две капли воды похожи друг на друга»

Комментируя это замечание русского историка, Д.С. Лихачев писал: «Не гений отдельных лиц

владел политикой Москвы,

332

но неизменная, передававшаяся из рода в род политическая мысль, укоренившаяся в правящем

классе. Несходные личной судьбой и личными характерами, все московские князья схожи, тем не

менее, между собою поразительным единством своей политики».

Спустя ровно сто лет после Куликовской битвы при Иване III Москва окончательно избавит Русь

от монгольского ига. И в ознаменование этого великого события будут возведены новые, кир-

пичные стены Московского Кремля и заново отстроены белокаменные храмы Соборной площади.

Задолго до появления идеи о том, что Москва — это Третий Рим, Москва фактически обрела

статус святого города. Иван Калита и его наследники предугадали и предсказали также великую

роль монашества в будущей истории страны. С монашеским подвигом оказалась связана и

политика собирания русских земель.

Система власти и земельный режим

В основу нового, складывающегося в Московский период административного механизма был

положен новый земельный режим.

Прежняя служилая система основывалась на договорных отношениях разношерстной массы

служилого люда с представителями многочисленных ветвей княжеского древа. Родовой ствол

князей рода Русского, разрастающееся родовое древо в удельный период насчитывало уже свыше

десятка ответвлений (княжеских домов) с многочисленным составом родственников-княжичей.

О какой-либо системе служилых отношений в этот период можно говорить лишь применительно к

отдельным центрам — главам того или иного княжеского дома (удельным князьям), и то весьма

условно. Чиновная иерархия в общих чертах была следующая: ее верхушку и ближайшее

окружение удельного властителя составляли бояре или люди вольные; затем — многочисленные

дворцовые слуги или слуги по хозяйству; и, наконец, пользователи княжескими землями на

условиях несения определенного тягла.

Однако в огне татаро-монгольского нашествия были вырезаны под корень практически все

боярские фамилии, кровно и преданиями связанные с первыми варяжскими князьями. А те, что

остались, по-прежнему обладали исключительными правами на основе неписаного, но свято

чтимого, почти священного, договора с княжеским родом. Князья и бояре сохраняли память об

этнической близости первых групп завоевателей-варягов и пронесли эту память через несколько

веков.

333

Свято чтущие родовое предание о службе их предков князьям рода Русского, эти бояре

относились к князю как старшему родственнику — брату или отцу, но первому среди равных. Они

имели право на равных сидеть с князем за столом. К ним обращался князь за советом и им доверял

руководство войсками в случае войны.

Князь, у которого на службе находились такие бояре, мог рассчитывать на их полную

преданность. Нарушение этого негласного кодекса чести со стороны боярина угрожало

бесчестием не только ему лично, но и всему его роду. Но и князь, в свою очередь, был обязан

проявлять отеческую заботу о своих боярах и их семьях, уважать их интересы и не ущемлять их

достоинства. В обеспечении своего особого статуса бояре имели право свободно выбирать себе

князей и переходить служить от одного князя к другому.

Перетекание боярских фамилий к князю означал признание его заслуг и его популярность.

Оскудение этого слоя русской служилой аристократии в результате монгольского завоевания

заставляло князей еще более бережно и ревниво относиться к его последним представителям.

Наличие представителей старых боярских фамилий на службе того или иного князя

свидетельствовало об авторитете, которым пользовался он в обществе. К XIV в. отпрыски

наиболее влиятельных боярских фамилий были сосредоточены в Москве. Наследники Федора

Бяконта, Протасия Вильяминова, Родиона Нестеровича, Ивана Зерно, Андрея Кобылы, бывших

верными сподвижниками основателя московской княжеской династии и «первого великого князя

всея Руси» Ивана Калиты, оказались прочно связаны с Московским княжеским домом.

Однако этого сохранившегося слоя боярства было явно недостаточно для обеспечения нужд

нарождающегося государства. Рядом с думными и военными чинами боярства появлялись много-

численные группы хозяйственных слуг и администраторов. Развитие земледельческого хозяйства

как основы экономического благосостояния княжеского дома, содержание многочисленных

обширных поместий и загородных усадеб требовало формирования огромного штата управителей,

слуг, сборщиков податей и т. п. Навыки хозяйственного управления ценились не меньше, чем

способность владеть мечом или талант полководца и стратега. Наведение в стране порядка

обеспечивалось не только военной силой, но и организацией фискальной системы, налоговой и

таможенной служб, расширением штата судебных чиновников и управленцев. В то же время

враждебное окружение и нужды централизованной государственной власти требовали все новых и

новых кадров военных людей. Потребность в военных и хозяйственных чинах заставила черпать

их из удельно-княжеской среды. Присоединение новых и

334

новых земель сопровождалось перетеканием остатков боярства, дворян и других служилых людей,

находящихся в услужении удельных правителей, в Москву. Московские князья считали излишней

расточительностью не использовать имеющиеся у этих лиц навыки обращения с оружием или

хозяйственного управления.

Инструментом и источником материального обеспечения этого разрастающегося служилого

класса стала система поместного землевладения. Условные пожалования земель наряду с

вотчинными существовали и прежде. Однако превращение условных пожалований в систему

началось именно в Москве. В условиях всеобщей натурализации хозяйственных отношений Иван

Калита первым начал расплачиваться со своими слугами не деньгами, а землями. А при его

наследниках механизм земельных пожалований превратился в государственную систему

жизнеобеспечения всего служилого сословия.

Для иллюстрации такого рода отношений обычно приводится фрагмент текста завещания Ивана

Калиты с указанием: «А что есмь купил село в Ростове Богородичское, а дал семь Бориску Воръ-

кову, аже иметь сыну моему которому служити, село будет за ним. Не иметь ли служити детем

моим, село отоимут». По мнению Н.П. Павлова-Сильванского, таких помещиков во времена Ивана

Калиты было уже немало.

Таким образом, служилые люди получали земли не «в вотчину» (т. е.

безусловную наследуемую собственность), а во временное держание на условиях службы. Услов-

ное держание могло наследоваться в случае продолжения службы наследниками держателя.

С середины XV в. московские власти приступают к целенаправленной политике привлечения на

службу всех личных землевладельцев в уездах, поземельные права которых основывались на

старых личных договорах с удельными князьями — договорах, не имевших для Москвы никакого

правового смысла. «Завоевывая вольные города — Новгород, Псков, Вятку, московское

правительство находило там горожан, владевших землей, бояр, житых людей, земцев и, как

землевладельцев, верстало их на службу, одних оставляя на месте, а других переводя в

центральные уезды Московского государства, где их наделяли вотчинами или поместьями взамен

покинутых земель».

Эти люди целыми семействами переводились сначала в Москву и ее окрестности, а затем в другие

уезды страны, где они получали в испомещение земли. Таким образом, служилыми людьми из

Ростова были заселены земли вокруг Радонежа, выходцами из Новгорода заселена Вотьская

пятина, выходцы из северных вольных городов составили основу поместного дворянства в землях

по

335

Оке и т. п. Многократные походы против Новгорода сопровождались выводами оттуда служилых

людей и землевладельцев, которые помещались во Владимирской, Ростовской, Муромской и дру-

гих землях.

К служилым людям приравнивались и представители удельных княжеских родов. Однако если в

XVI в., как заметил В.О. Ключевский, в среде высшей русской аристократии еще выделялись

местные кланы: князи ростовские, князи стародубские, двор тверской и т. д. (в сохранение памяти

об особенностях их включения в служилую прослойку Москвы или состав московского служилого

двора), то в XVII в. этих различий уже никто не помнил, кроме их

самих.

Эта пестрая и разношерстная масса привлекаемых на службу Москве служилых людей — от

безродных дворовых слуг, рядовых ратников и мелких хозяйственников до родовитого боярства и

удельных князей — постепенно в продолжение XVI-XVII вв. выстраивалась в достаточно

стройную систему. Однако новую чиновную организацию уже нельзя было уподобить

развесистому древу удельной княжеско-родовой эпохи, на котором мелкие вновь отрастающие

ветви, иногда так укреплялись и обрастали служилыми людьми, что нередко перевешивали, а то и

надламывали в династической конкуренции могучие некогда сучья, связанные с центральным

стволом великокняжеской власти. В новой ситуации старейшие княжеские ветви были

окончательно подрезаны. Московская власть приложила немало сил к тому, чтобы развесистая

крона государственного древа была коротко подстрижена и все силы служилого класса были

объединены вокруг центрального ствола московской власти. Вместо образа древа для нового типа

власти теперь более подходил образ власти-столпа или лестницы, выстраивающей

административно-чиновный мир вокруг себя по ступеням в строгом иерархическом порядке.

Прочность такого государственного устройства, держащегося на едином столпе московского

аппарата, обеспечивалась жестким земельным режимом, заменившим зыбкие договорные

основания прежних служебных

отношений.

Основанием этой мощной служилой системы стали 915 дворянских родов «московского

родословца», составившие так называемое «столбовое дворянство». Именно это количество

дворянских фамилий было включено в состав последней родословной книги времен царевны

Софьи Алексеевны («Бархатной книги»).

Таким образом, переход от удельного строя к политической системе большого общества

сопровождался отказом от норм личных договорных отношений и переходом к режиму

поземельных

336

отношений. В основании этой новой системы — строжайший учет Разрядного приказа, ведущего

поколенные росписи дворянских фамилий, и Поместного приказа, занимающегося учетом находя-

щихся в их обеспечении земельных имуществ. Складывающаяся социальная и политическая

традиция большого общества представляется как оформляющаяся традиция аграрного общества.

Его регулирующим началом становятся поземельные отношения, рассматриваемые как

священные. Ценности культа земли в большой традиции на переходной стадии совмещаются с

ценностями родовых отношений. Вплоть до конца XVI в. они оказывают влияние на

политическую жизнь в системе местнических отношений. Наряду с земельным цензом они

составляли, по выражению Ключевского, «ценз генеалогический».

В списках родословных росписей Разрядного приказа «по отечеству и по службе» (т. е. по

знатности, соотносимой со служебной иерархией) выстраивается иерархическая лестница

служебных разрядов или чинов. «Вот их перечень, начиная сверху: 1) чины думные, бояре,

окольничие и думные дворяне; 2) чины служилые московские, т. е. столичные, — стольники,

стряпчие, дворяне московские, жильцы; 3) чины городовые или уездные, провинциальные —

дворяне выборные, дети боярские дворовые и дети боярские городовые...» Эту систему В.О.

Ключевский определил как переходную к первой юридически оформленной в России чиновно-

администра-тивной системе, учрежденной при Петре I под названием Табели о рангах: «Лествица

перечисленных служилых чинов XVI в. очень похожа на позднейшую табель о рангах, однако

отличается от нее тем, что служебные чины нашего времени приобретаются, разумеется, в

законном порядке, служебной подготовкой, образовательным цензом и потом личной службой, а в

Московском государстве ими жаловали не столько за личную службу, сколько „по отечеству", по

службе отцов и дедов, составлявшей ценз генеалогический; следовательно, тогдашние чины в

значительной степени были наследственными».

Устойчивость этого порядка, подчеркнем еще раз, обеспечивалась четким земельным режимом,

который поддерживал не только материальное содержание, но и правовой статус дворянских

фамилий. Сформировавшийся в период Московского царства поземельный режим общественно-

правовых отношений предопределил и тенденцию к постепенной унификации в рамках этого

многочисленного и разношерстного по составу служилого класса. На фоне всеобщей аграризации

общества земля и связанный с ней круг общественных отношений и идеологем оказались тем

цементирующим раствором, который сплотил общество.

337

Собирание земли и духовное собирание

Политический курс на объединение Руси, проводимый Москвой, находил поддержку в

общественном мнении и способствовал росту национального самосознания. Не удельная боярско-

княже-ская аристократия со своими династическими и политическими амбициями, а городские

низы, ремесленно-промышленные слои и широкие массы крестьянства стали носителями и

проводниками идеи государственного единения. Именно в этой среде лозунг «собирания земель»

находил отражение в формирующемся новом типе русской духовности. Его знаковой доминантой

и синтезийной основой стал величественный образ Святой Руси — Земли Светло-русской.

Идея единства земли, помимо политической воли Москвы, проводилась в жизнь естественным

процессом крестьянской колонизации. Начавшись с освоения обширных пространств внутренней

Руси в междуречье Волги и Оки, сельскохозяйственная колонизация вскоре выплеснулась на

огромные пространства к северу и востоку от пределов Московской Руси. Наряду с крестьянскими

массами движущей силой этого движения стала церковь.

Христианство, к XIV столетию насчитывавшее четыре века исторического существования на Руси,

прочно утверждается на русской почве. Процесс культурного сближения власти и общества в

монгольский период отражается и на характере эволюции христианства. Оно перестает быть

религией городов и знати и, широко укоренившись в крестьянской среде, все более становится

народной религией, в том числе и благодаря скреплению с местным язычеством. В XIV в. на

основе этого синтеза проявляются все элементы русского христианства — православия. В

противостоянии монгольскому засилью именно христианство воплощало в себе идею

национального самоопределения.

Христианское видение мира внушало социальный оптимизм, который получил реальное

историческое воплощение в победе на Куликовом поле. Пробуждение национального

самосознания и потребность культурного самоопределения имели своим следствием дальнейший

подъем церковной жизни, повышение ее роли и значения в жизни общества. Вместе с тем, в новом

типе формирующегося самосознания и исторического мышления звучали и тревожные нотки.

Последствия монгольского владычества отражались на всех сферах культурной жизни. Повсюду

наблюдались признаки архаизации мировоззрения на фоне общего упрощения социальной

структуры общества. Прежние достижения в области социальной организации и правосознания

были утрачены, общественный

338

порядок держался на прочности традиционных норм. Элементы ургийного активного начала и

рациональности в новом мироощущении оказались подавлены господствующими

провиденциалистс-кими настроениями.

Духовный надлом, связанный с двухвековым монгольским рабством, привел к актуализации

эсхатологической тематики. Тревожное мироощущение пронизало религиозное сознание русского

общества. Широкое распространение в церковной жизни получило такое явление, как

скитничество — уход в природу и погружение в мистическую экзальтацию. Но однозначно

трактовать это явление как бегство от трудностей и реалий жизни вряд ли правомерно. Монахи-

отшельники стремились к пополнению рядов божьих праведников, жителей Града Небесного и

служителей Богоматери-Церкви, но благочестие их и подвиг могли раскрываться только в усло-

виях реального Града земного и земной церкви. Они причислялись к сонму праведников и святых,

живущих и почивших, пребывающих в вечном молении за живых.

Вот почему этот отшельнический подвиг всегда рассматривался как общественное служение. Это

был поиск новой духовной реальности, обретение новых прозрений, способных открыть путь к

будущему русской цивилизации. Власть и народ рассматривались как ее основания. В единении

этих двух начал мыслился фундамент будущего величия государства. Итогом сложных духовных

исканий стало признание закономерности активной внутренней политики, проводимой Москвой

по собиранию земель, и оправданности тех жертв, которые приносили другие княжества на алтарь

этой политики. Для многих выдающихся представителей этого движения было характерно

посвящение своего подвига центральной власти Москвы.

Собирание земли было, прежде всего, собиранием населения. Служение церкви земле было

служением государству и народу, исполняющими каждый свою миссию на земле. На стоящие

перед обществом задачи церковное сообщество отзывается широким монастырским

строительством, которое немедленно оказывается вовлечено в общий поток крестьянской

колонизации севернорусских земель.

В домонгольский период возникновение новых монастырей на Руси прежде всего связано с общим

ростом городских центров и утверждением на местах княжеских династий. «Удельное дробление

северо-восточной Руси содействует этому распространению монастырей. Во многих городах, где

прежде не сидели князья, устанавливаются княжеские столы. Первый князь нового удела старался

украсить свою резиденцию хотя бы одной обителью: город, особенно стольнокняжеский, не

считался благоустроенным, если

339

не имел монастыря и собора. В последнее домонгольское столетие появляются первые монастыри

в Твери, Ярославле, Костроме, Нижнем Новгороде, Устюге, Москве».

В основном, как и на юге,

это городские и пригородные обители.

Такие монастыри, как правило, находились на княжеском или боярском (ктиторском) содержании,

являя собой нечто вроде штата личных молельщиков за князя или другого ктитора и его семью.

Интересы монашеской братии в этом случае имели мало общего с нуждами широких масс

населения. Пустынножительных обителей, независимых от власти и мира, в которых, собственно,

и выражался духовный подвиг, в эту эпоху не наберется и десятой части от общего числа

монастырей (на XIII в. — около 10 от более чем 100). Важнейшие перемены в характере

монастырского строительства наблюдаются с XIV в. В этом столетии, по подсчетам Ключевского,

уже половину вновь созданных монастырей (42 из 84) представляют обители, выросшие из

пустыней. А в XV в. число новообразованных пустынножительных братств уже вдвое превосходит

(57 на 27) численность городских и ктиторских монастырей. В XVI в. это соотношение

сохраняется, изменившись лишь незначительно

(51 и 35).

Процесс распространения монастырей-пустыней В.О. Ключевский описывал следующим образом.

Основатель такого монастыря «некогда ушел в лес, чтобы спастись в безмолвном уединении... К

нему собирались такие же любители безмолвия и устрояли пустын-ку. Строгость жизни, слава

подвигов привлекали сюда издалека не только богомольцев и вкладчиков, но и крестьян, которые

селились вокруг богатевшей обители как религиозной и хозяйственной своей опоры, рубили

окрестный лес, ставили починки и деревни, расчищали нивы и «искажали пустыню», по

выражению жития преп. Сергия Радонежского. Здесь монастырская колонизация встречалась с

крестьянской и служила ей невольной путеводительницей».

Однако процесс на этом не

заканчивался. «Среди братии нередко оказывался ученик основателя, тяготившегося этим иноче-

ским шумом и богатством; верный духу и преданию своего учителя, он с его же благословения

уходил от него в нетронутую пустыню, и там тем же порядком возникала новая лесная обитель.

Так из одиночных, разобщенных местных явлений складывалось широкое колонизационное

движение, которое, исходя из нескольких центров, в продолжение четырех столетий проникло в

самые неприступные медвежьи углы... средней и северной России».

Из одной только Троицкой обители Сергия Радонежского вышли основатели 15 монастырей,

многие из которых «сами делаются центрами лучеиспускания, духовными митрополиями».

Всего

340

из Троице-Сергиева монастыря с его колониями возникло 27 пустынных и 8 городских обителей.

Духовные ученики Сергия еще при жизни своего учителя явили своим подвижничеством преем-

ственность его идеалов, готовность продолжить его жертвенное служение. Для большинства из

них было характерно посвящение своих обителей Святой Троице.

Монастырская колонизация из духовного ядра в междуречье Оки и Волги с центром в Троицком

Сергиевом монастыре распространялась по двум основным направлениям: одно — по реке Кост-

роме на реку Сухону и Вычегду, другое — по реке Шексне на Белоозеро. «Небольшие лесные

речки, притоки Костромы, верхней Сухоны и Кубенского озера, Нурма-Обнора, Монза, Лежа с

Коме-лой, Пелыпма, Глушица, Кушта, унизывались десятками монастырей... Водораздел

Костромы и Сухоны, покрытый тогда дремучим Комельским лесом, стал русской заволжской

Фиваидой».

В XV в. инициативу Троицкого Сергиева монастыря перехватывает Кирилло-Белозерский

монастырь. Его колонизационная активность совпадает с северо-восточным потоком колонизации

из Новгорода. Новгородский и Белозерский края становятся истоками новой колонизационной

волны. На востоке она достигает бассейна Онеги, где на крайней северо-восточной оконечности

«русской Фиваиды» основывает свой монастырь ученик Кирилла Белозерского Александр

Ошевнев. А в северном направлении она достигает Белого моря, где трудами другого ученика св.

Кирилла — Савватия и выходца из Новгорода Зосимы основывается монашеская обитель на

Соловецких островах.

Широкое крестьянское движение на север к «студеному морю-океяну» и сопровождающее его в

том же направлении распространение монастырей расширяют территорию земледельческой циви-

лизации. Это совместное движение раскрывает очень важную черту русской колонизации, его

связь с христианской аскезой и народно-земледельческий характер формирующегося

общественного уклада и духовности. «...Лесной пустынный монастырь сам по себе, в своей тесной

деревянной и каменной ограде, представлял земледельческое поселение, хотя и не похожее на

мирские, крестьянские села; монахи расчищали лес, разводили огороды, пахали, косили, как и

крестьяне. Но действие монастыря простиралось и на население, жившее за его оградой... Вокруг

пустынного монастыря образовывались мирские, крестьянские селения, которые вместе с ино-

ческой братией составляли один приход, тянувшийся к монастырской церкви».

Столь массовое монашеское движение — новая страница в истории не только церковной, но и

духовной жизни общества в це-

341

лом. В монашеском подвиге народные массы увидели отражение своей судьбы и борьбы за

выживание, сохранение собственного достоинства, культуры и цивилизации. В этом движении

раскрывалось духовное измерение целого исторического этапа русского

государства.

Крестьянская колонизация сопровождалась многими жертвами и потерями для населения как

материального, так и социально-культурного порядка. Помимо тягот, связанных с поисками

нового места поселения, освоением и окультуриванием земли и обзаведением хозяйством

практически с нуля, недавний переход из южной черноземной степной полосы на северо-восток

обусловил глубокий технологический кризис. Освоение новых территорий и приспособление к

иным условиям хозяйства в Нечерноземье сопровождалось поиском новых технологий обработки

скудной земли. Впервые перед обществом встает земельный вопрос как реальная хозяйственная

проблема. Земля перестает быть исключительно объектом сак-рума, как это представлялось в

рамках первичной локальности, комплекс сакральных представлений неизбежно начинает

дополняться осмыслением рациональных принципов обращения с землей. В то же время, для

земледельца, вырванного с прежней родины, оставившего там частицу самого себя, пережившего

этап скитаний и болезненного врастания в «новую» землю, земля превращается в источник и

составную часть социально-правовых и нравственных норм и принципов человеческого

общежития.

Возникает фактически новая социальная и хозяйственная традиция, требующая своего освящения.

И духовные подвижники принимают на себя функцию святителей. Без преувеличения можно

сказать, что именно монашество стало основателем новой большой традиции, а в некоторых

случаях разработчиком новых аграрных технологий и их проводником в крестьянские массы.

«Крестьянская колонизация Севера и Северо-Востока Руси вслед за распространением

монастырей в том же ареале, существенное увеличение пахотного клина и ряд сопутствующих

этому условий ставит новый акцент на теме земли и землевладения. Легко представить себе, что

значил для Руси того времени хлеб, когда она была полностью отрезана от наиболее плодородных

степных территорий. Именно монахи-пустынники были первопроходцами и разведчиками в беско-

нечных заволжских лесах, а возникавшие монастыри становились опорными пунктами

крестьянской колонизации, более того, цивилизации дикого края и его в большинстве своем

нерусских и исповедующих язычество, бесписьменных и бедных аборигенов. Новый этап

монастырского строительства, связанный с инициативой Сергия и во многих случаях с его

непосредственной деятельностью,

342

принес населению тех мест и русскому и нерусскому — не только рост материальных благ, но и

нравственное окормление жителей тех мест. Это сочетание материальных забот, включая

обучение крестьян земледельческим технологиям (известный факт — более высокий уровень

сельскохозяйственных работ в монастырских крестьянских хозяйствах), с внесением в жизнь, в

труд и быт нравственного начала формировало и сплачивало Русь крестьянскую, трудовую,

праведную, живущую по Божьим заветам».

Монашеский подвиг стал расцениваться народом как безусловно близкий и социально-значимый

— сознание общности интересов и исторических судеб с церковью закреплялось в народном

сознании. Характер церковного и народного предания сблизился. Это было движение не только в

одном направлении, но и навстречу друг другу. Монашеские колонии на окраинных территориях

страны становились центрами крестьянской колонизации. Здесь рафинированная церковная и

народно-религиозная культуры смыкались, происходил взаимный обмен и взаимопроникновение

ценностей, их частичное переосмысление и насыщение новыми смыслами. Для крестьянского

населения особым образом, по-новому, через культ Богородицы освящается культ земли. Для

церкви по-новому предстает подвиг народа, отдающего свою жизнь служению земле. Аграрная

цивилизация обретала своих героев и подвижников, подвиг труженика-богомольца впервые был

поставлен вровень с подвигом воина-защитника. Их равенство было осмыслено через идею

служения земле и жертвенное подвижничество во имя ее собирания и освящения.

В церкви растет интерес к духовной жизни населения самых отдаленных окраин страны, своим

труженическим подвижничеством обеспечивающего «собирание» Руси. В центре и на местах

начинает пробуждаться потребность в сборе и упорядочении сведений о местночтимых

праведниках. «Церковь знает о существовании неведомых святых, слава которых не открыта на

земле. Церковь никогда не запрещала частной молитвы, т. е. обращение с просьбой о молитве к

усопшим праведникам, ею не прославленным».

При этом она учитывает возможность почитания

неканонизированных местночтимых праведников, внимательно следя за эволюцией об-

щественного сознания и духовным состоянием общества. Подвиги многих местночтимых святых

со временем расцениваются как имеющие общерусскую значимость. В этой связи особого

внимания заслуживали позиции местных епархий, среди которых особое место занимал Новгород.

В начале XVI в. в Новгороде разворачивается работа по обобщению духовного опыта русской

святости: составлению жизне-

343

описаний северных святых и всех известных русских праведников, а также сбору «всех чтомых на

Руси книг». Во главе этого движения стоял глава новгородской епархии архиепископ Мака-рий

(1526-1542). Его труд не остается без внимания. Макарий приглашается в Москву и вскоре

избирается всероссийским митрополитом.

В ближайшие годы митрополит Макарий собирает вокруг себя представительный круг русских

книжников из разных мест. «Великий святитель объединил усилия книжников, переводчиков и

писцов, чтобы собрать из разных городов, перевести и исправить, переработать или сочинить

заново десятки и сотни священных книг, слов, житий, посланий и церковных актов».

В кругу

митрополита Макария была выполнена грандиозная работа по собиранию документов русской

святости, превращению подвига местночтимых праведников в общерусское достояние.

Основным итогом этой многолетней работы было составление Великих Четьих Миней. Обширный

труд вдвое превосходил по объему новгородские Четьи Минеи и составил 12 рукописных томов.

Значительное число житий из этого собрания было написано заново с опорой на местные

традиции, остальные были переработаны, литературно усовершенствованы, унифицированы

структурно и стилистически, что было необходимо в служебных целях. «Житие и предназначалось

для прочтения в церкви на всенощном бдении накануне дня памяти святого. Житие обращено

собственно не к слушателю или читателю, а к молящемуся... Оно настраивает, стремится

превратить душеполезный момент в молитвенную наклонность».

Если учесть, что огромное

количество житийных текстов были написаны заново на основании местных преданий или

фрагментарных сведений, а иногда на основе устных свидетельств, можно представить себе весь

объем проделанной работы.

К итогам деятельности Макария относится канонизация большого числа новых русских святых,

осуществленная на соборах 1547 и 1549 гг. Если прежде на Руси насчитывалось всего около 22

русских святых (подавляющее большинство из них были князья и высшие церковные иерархи), то

в результате только двух макарь-евских соборов церковь обрела еще 39 святых. Причем 23 из

этого числа были основателями и подвижниками монастырей. Внимание к этому типу святости

стало в последующий период основной тенденцией, отразив общее направление эволюции

православного самосознания. «Имена святых этого последнего класса, канонизированных после

макарьевских соборов до учреждения св. Синода, занимают в русском месяцеслове еще более

видное место: из 146 — таких имен более половины, именно 74».

344

Земля светлорусская

Деятельность православной церкви по канонизации русских святых, и прежде всего по

составлению текстов житий, представляла собой продолжение процесса собирания русских

земель. Тема земли получает в житийной литературе особое освещение. Земное тело здесь

рассматривается через категорию человеческого духа. В текстах житий наиболее

распространенной метафорой святости становится уподобление святых «божьим светильникам»,

осветившим тот или иной уголок русской земли. Просветленная монашеским подвигом земля

становится «светлой», т. е. Святой землей, возвышенной над остальным миром. Возвышенность

можно понимать в буквальном смысле, как, например, в «Задонщине», где Святая Русь

ассоциируется с горами Киевскими («взыдем на горы Киевские и посмотрим славного Непра и

посмотрим по всей земле Русской»). То же в «Повести о зачале Москвы»: «И абие приидя на реку,

глаголемую Москву, и ста на брегу реки станом. И по сем взыде на гору, иде же ныне сей

царствующий град, и виде красоту места сего, по иже горе оба полы реки Москвы бысть бор

великий и много бысть в нем зверия...»

В христианской и фольклорной традиции святая земля,

мистический центр мира всегда связана со све-тоносностью (плодородием) и горной

возвышенностью (гора Фаворская и «Фаворский свет», горы Синайские и «синайский свет» и т.

д.), содержащими семантику «восхождения» как «просветления». В аграрной традиции связь

между святым человеком и святой землей становится непосредственной, и уже в новом контексте

возникает библейский образ святой горы, который трансформируется в образ человека-горы или

человека-лествицы. Отныне это православный святой. В молитвенном обращении к Аврамию

Смоленскому читаем: «Явися гора умная нам, ты преподобие отче Авра-мие, на ню же вшед

богоносе, якоже на небо сравне. Яко новый Моисей скрижали от Бога святе Христово евангелие

прием. Явися, яко труба нарочита, всем возвещающи концем, утвержая и прове-щая всех душа к

Благоразумию... Явися преподобие отче, лествица высокая добродетели духовныя, благодати

восход, по ней же вшед святе зриши божественную доброту, и славу Божию и святых ангел

небесных ликостояния светлости, и глас благолепных пений. Наслаждаяся блажение, с ними же

поеши веселяся радостно, богоносе Аврамие...»

Через святого человека-гору открывается доступ в небесный мир и другим людям. Там истоки

Святой земли Светлорусской. Это метафизическое пространство святости, осиянное Покровом

Богородицы и воплощенное в образе св. Троицы, которые унасле-

_________________345

довали светоносные черты мистической Софии-Премудрости Божьей. Святая земля — тот самый

первозданный и предвечный Свет, которым Господь Творил Землю, — первоматерия и,

одновременно, духовная субстанция, некое пространство, посредник между миром небесным и

земным, мистический Иерусалим — переходящая область земной святости. С приходом благодати

на новую землю она начинает плодоносить святостью, в ней рождаются новые святые, и к ней

устремляется сонм святых-покровителей.

Именно такая мифологема воспроизводится в житии Антония Римлянина. Рожденный в

пространстве прежней святости в Святом Риме — империи, давшей миру Иисуса Христа, Антоний

велением свыше следует в новую Святую землю — на Русь. «Изволил Богъ и Пречистая

Богородица, и избра место сие, хощеть да воздвигнется твоим преподобством храм Пречистей

Богородици чест-наго и славнаго ея Рождества, и будетъ обитель велия во спасение мнихомъ;

понеже на праздненство того праздника на се поставилъ тя Бог на месте семь».