Чубур А.А. Деснянский палеолит. Проблемы истории исследований, историографии и источниковедения

Подождите немного. Документ загружается.

быть актуален, то в случаях с Юдиновской

группой стоянок на Судости или с палеолитом

Посеймья (а если рассматривать более широкую

территорию – то и с Костенковско-Борщевским

палеолитическим районом) наличие высокока-

чественного минерального сырья в качестве ос-

новного критерия выбора мест поселений не

срабатывает. Необходимо искать иные причины.

Гипотеза образования палеолитических районов

и микрорегионов близ активно использовав-

шихся естественных скоплений остатков ма-

монта (мамонтовых «кладбищ») – была обосно-

вана нами ранее [Чубур, 1993а,б, 1998]. Наконец,

А.А.Величко [2004, доклад на III антропологи-

ческих чтениях, Москва] предполагает образо-

вание кустов поселений в районе зимних водо-

поев мамонтов, отмечая, что водопои в перигля-

циальных условиях были весьма редки. Плодо-

творным нам представляется объединение на-

шей гипотезы и гипотезы А.А.Величко. Не-

смотря на то, что использование человеком па-

леолита «мамонтовых кладбищ» и ориентация

на них его стратегии расселения в центральных

областях Русской равнины все ещё остается

предметом регулярно возобновляющихся дис-

куссий, наиболее важной и перспективной в на-

стоящее время можно считать проблему рекон-

струкции долгосрочных миграций населения в

палеолите. Это стало бы серьезным шагом к пе-

реходу от истории материальной культуры к ис-

тории первобытных социумов. Миграции насе-

ления палеолита можно разделить на три вида.

1) Освоение Ойкумены. Этот вид миграций мы

рассматривали, анализируя проблему первона-

чального заселения бассейна Десны. 2) Отток и

приток населения, связанный с изменениями

природно - климатических условий на той или

иной территории – то есть динамика заселенно-

сти. Следы такого рода миграций легко устано-

вить при наличии точных датировок мест посе-

ления человека. 3) перемещение конкретных

групп древнего населения – самый дискуссион-

ный и трудноопределимый вид миграций.

Вопрос динамики населения Русской рав-

нины (в т.ч. – бассейна Десны) на различных

этапах палеолита очень долгое время оставался

вне сферы серьезного внимания специалистов.

О динамике населения в раннем палеолите вви-

ду достаточно ограниченного числа известных

памятников действительно трудно говорить и в

настоящее время. В этом случае речь ведется о

первоначальном заселении территории. Однако

верхнепалеолитических стоянок и местонахож-

дений, в том числе надежно датированных к 80-

м гг. ХХ столетия только в бассейне Десны име-

лось несколько десятков, что позволяло попы-

таться провести анализ не только заселенности

территории в целом, но и динамики населения в

течение верхнего палеолита. Несмотря на это,

проблематика динамики населения, как правило,

затрагивалась вскользь, в самых общих чертах,

зачастую недостаточно аргументировано, на

уровне предположений и умозрительных за-

ключений. Так в главе фундаментального труда

«Палеолит СССР», посвященной позднему па-

леолиту Русской равнины и Крыма, говорится:

«в период наибольшего распространения ледни-

ка территория Русской равнины была необитае-

мой или малообитаемой» [Рогачев, Аникович.

1984, С.169]. При этом не приводится ни одного

факта, хотя бы косвенно подтверждающего та-

кое предположение. Впрочем, гипотетичность

своего мнения авторы и не отрицали: «ареал

обитания человека в это время (максимум позд-

невалдайского похолодания - А.Ч.) очевидно,

начинает сокращаться. У нас нет надежных дан-

ных о том, насколько сократился этот ареал в

период климатического минимума, когда ледник

достиг наибольшего развития. Не исключено,

что большая часть Русской равнины не была за-

селена, что вторичное освоение ее центральных

и северных регионов… происходит уже в позд-

неледниковье» [Там же]. Говоря о динамике на-

селения той или иной территории в верхнем па-

леолите, многие авторы часто ориентируются не

на археологические, а на палеогеографические

данные [Лазуков,1981;Вознячук,1973]. При этом

те же авторы подтверждают в своей работе

спорность многих палеогеографических посту-

латов. Так, например, все еще дискуссионны

масштабы ухудшения климата в период макси-

мума похолодания на различных территориях,

амплитуда климатических колебаний. Таким об-

разом, в отношении заселенности центра Рус-

ской равнины в период последнего оледенения

долгое время было ясно лишь одно: в период

максимума похолодания мог иметь место отток

населения к югу.

Одной из первых оригинальное и, в опре-

деленном смысле аргументированное суждение

о динамике населения Подесенья и Среднего

Поднепровья высказала в фундаментальной мо-

нографии «Верхний палеолит центра Русской

равнины» О.Соффер. Она считает, что верхне-

палеолитический человек заселил центральные

области Русской равнины лишь в период по-

стмаксимума, то есть не ранее 18 тыс.л.н. К на-

чалу поздневалдайского похолодания (20-24 тыс.

л.н.), и то под сомнением, американская иссле-

довательница относит лишь несколько памятни-

ков. Период максимума похолодания был на ее

взгляд периодом полной необитаемости региона

[Soffer, 1985]. Основывается это суждение, одна-

ко, преимущественно на радиокарбоновых да-

тах, многие из которых вызывают обоснованные

сомнения. Широтный разброс памятников рас-

сматриваемого региона в период постмакисму-

ма Соффер объясняет сезонными миграциями

за стадами мамонта на сотни километров, что

даёт «одновременное существование ряда стоя-

нок, которые использовались одной группой

охотников-собирателей в разные сезоны» [Соф-

фер, 1993а, С.114]. Работы Соффер по сути дела,

отвергли один из основополагающих тезисов

отечественного палеолитоведения об оседлости

верхнепалеолитического населения в рассмат-

риваемом регионе [Soffer, 1985; Соффер, 1993а].

Но то, что она считает сезонными перемеще-

ниями населения за мамонтом, может быть из-

менением ареала Homo sapiens при климатиче-

ских флуктуациях позднего Валдая.

В 1990-х гг. исследование такого рода было

предпринято нами [Чубур, 1997]. Было проана-

лизировано широтное распределение памятни-

ков по выделенным нами хронологическим

группам. Новые данные, полученные в течение

последних десяти лет, заставляют нас пересмот-

реть отдельные положения предложенной тогда

хронологии

, что не меняет, однако, основных

выводов. Выяснилось, что начальные фазы по-

холодания сместили ареал человека к югу, в

рамки 54° северной широты. Во время гмелин-

ского интерстадиала наблюдается расширение

ареала «восточноевропейских охотников на ма-

монта» практически до 56° с.ш. за счет проник-

новения в бассейн Оки. Наступление криохрона

вызывает новый отток населения к югу, однако

его масштабы часто преувеличиваются: не мо-

жет быть и речи о незаселенности центра Рус-

ской равнины, и бассейна Десны в том числе в

период максимума похолодания. Постепенное

потепление постмаксимума вызывает новое

расширение ареала до 56° с.ш., опять за счет

- на наш нынешний взгляд в прежней схеме (1997) излишне удревнен

возраст Юдиново и Елисеевичей, Межиричей. Оправданием может быть

микрорегиональный характер этих поселений – в 1997 г. нами были учтены

наиболее древние даты микрорегиона.

проникновения в бассейн Оки. При этом с юга

этот ареал, напротив, вновь сокращается до 50-

51° с.ш. Нелепо было бы думать, что человека

манили территории с менее благоприятными

условиями! Г.И.Лазуков [1981, С.213] пишет:

«Умственное, хозяйственное и социальное раз-

витие его было таково, что он знал особенности

природы обширных территорий и использовал

эти знания себе на пользу», и далее: «Люди

верхнего палеолита безусловно знали о южных

территориях, где природные условия были бла-

гоприятные. Чем в таком случае можно объяс-

нить тяготение человека именно к приледнико-

вым, самым суровым ландшафтам?» Парадок-

сальное сокращение ареала охотников на ма-

монта с юга во время оптимизаций климата бы-

ло объяснено смещением населения не под дав-

лением изменений климата, а вслед за основны-

ми стадами служившего основой экономики

мамонта. Это подтвердили анализ широтного

распределения местонахождений останков ма-

монта не связанных с палеолитическими место-

нахождениями и сопоставление его с распреде-

лением палеолитических памятников. С наступ-

лением поздневалдайского похолодания угне-

тенные теплым периодом мамонтовые стада на-

чали расти, популяция мамонта вышла из стрес-

сового состояния. Стада мамонта, а за ними и

часть центрально-европейского населения при-

ходят в движение и «растекаются» по равнине.

Расселение охотников на мамонта изначально

шло по достаточно узкому коридору между 50 и

54º северной широты около 450 км шириной.

Именно с основным коридором расселения свя-

зан пик заселенности между 51 и 52º с.ш. (52%

поселений центра Русской равнины) В пределах

этого коридора протекают крупные широтные

участки Вислы и Десны, Припяти, Сейма. Упи-

рается «коридор» в Костенковско-Борщевский

палеолитический район.

Проблематикой динамики верхнепалеоли-

тического населения центра Русской равнины

занималась Лаборатория эволюционной геогра-

фии ИГРАН под руководством А.А.Величко

[Величко, 1997; Грибченко, Куренкова, 1997; Ве-

личко, Грибченко, Куренкова, 2003]. Основные

выводы их почти не отличаются от наших. В се-

редине валдайской ледниковой эпохи наступает

фаза Брянского интерстадиала – относительного

потепления. «В первой его половине (около 40-

35 тыс.л.н.) даже в высоких широтах возросла

роль древесной растительности. Именно в это

узкое «окно» смягчения климата позднепалео-

литический человек… совершает рывок на се-

вер Русской равнины, к Полярному кругу». За-

тем наступил максимум похолодания, и «можно

предполагать, что 21-19 тыс.л.н., заселенность

равнинных территорий сокращалась» [Величко,

Грибченко, Куренкова, 2003]. После 19000 лет

назад палеолитические поселения вновь суще-

ствуют в различных регионах. «Вероятно, крио-

аридные условия последней ледниковой эпохи

привели к существованию относительно устой-

чивых во времени ландшафтов, благоприятных

для жизнедеятельности первобытных охотни-

ков» [Величко, Грибченко, Куренкова, 2003]. Во

время заключительного этапа позднепалеолити-

ческого расселения (15-12 тыс.л.н.) число стоя-

нок в Восточной Европе возросло [Грибченко,

Куренкова, 1997; Величко, Грибченко, Куренко-

ва, 2003]. Как и мы, исследователи ИГРАН от-

мечают жесткую связь экономики и расселения

палеолитического населения центра Русской

равнины с мамонтом.

До сих пор много неясностей в отношении

возможной плотность и численности населения

бассейна Десны в палеолите. Для данного ре-

гиона расчетов практически никто не выполнял.

Однако определенные выкладки по палеодемо-

графии палеолита в целом в отечественной и за-

рубежной историографии имеются. Одним из

первых в отечественной археологии подобными

реконструкциями для палеолита занялся С.Н.

Бибиков. Ориентируясь на то, что между По-

лесьем, Крымом, Прутом и Северским Донцом

известно около 400 стоянок, а на каждой жило

около 50 человек, он пришел к выводу, что об-

щая численность населения этой территории со-

ставляла около 20000 человек [Бибиков, 1969].

Но все ли 400 стоянок функционировали одно-

временно в течение всего верхнего палеолита?

Нет! Все ли служили пристанищем числу лю-

дей, достаточно близкому к 50 особям? Вряд ли.

Таким образом, реконструкция Бибикова оказы-

вается в большей степени умозрительной, чем

научной. Между тем и позднее, уже при анализе

крымского палеолита, Бибиков [1971] использу-

ет свою методику почти без изменений (4 семьи

– 20 человек – на 400 км

). Результаты же его

расчетов без должной критики и поныне ис-

пользуются некоторыми специалистами [Во-

ронцов, 1999]. Похожей методикой, только усо-

вершенствованной, учитывающей неравномер-

ность расселения людей пользовался при оценке

плотности населения в каменном веке В.В. Си-

доров [1992]. По недоразумению методику Би-

бикова он называет «методикой оценки числен-

ности населения по биологической ёмкости

ландшафта», но ход рассуждений – от числа

стоянок к демографическим показателям – у

Сидорова тот же, что и у Бибикова. Разница в

том, что он не пытается убедить читателя, что

все стоянки той или иной территории синхрон-

ны. Избежав этой ошибки В.И.Бибикова, иссле-

дователь пришел к иным результатам. По оценке

В.В.Сидорова в верхнем палеолите на террито-

рии Среднерусской возвышенности обитали

лишь 3-4 общины племени, каждая по 20-30 че-

ловек. Методику вычисления демографической

ёмкости ландшафта использовал П.М. Долуха-

нов. Демографическая ёмкость ландшафта – это

«максимальное количество населения, которое

может существовать на территории ландшафт-

ной единицы при данном уровне производи-

тельных сил» [Долуханов, 1979, С.15]. Предпо-

лагая, что охотничье население потребляло не

более 10% биомассы того или иного ландшафта,

Долуханов попытался оценить предельно воз-

можную плотность населения в различных при-

родных условиях. Согласно его расчетам, для

тундровой зоны предельная плотность охотни-

чье-собирательского населения составляла 1,7

человека на 100 км

, а, к примеру, для лесостеп-

ной – целых 17,3 человека на 100 км

[Долуха-

нов, 1979, С.16]. Но оценка населения по ёмко-

сти ландшафта даёт нам предельные, а не ре-

альные показатели. Проблема в том, что редко

население достигало предельной численности.

По оценке Э.Диви, численность населения Ой-

кумены в верхнем палеолите составляла 3,3

миллиона человек, а в неолите уже свыше 5

миллионов человек [Алексеев, 1984]. В.П. Алек-

сеев давал иную предельную оценку численно-

сти населения для неолитической эпохи: не бо-

лее 2,5 млн. чел. на всей Ойкумене, а для палео-

лита, соответственно еще меньше [Алексеев,

1997, С.254]. Нам представляется наиболее пло-

дотворным и удачным именно его подход, в ос-

нове которого лежат сравнительно - демографи-

ческий и сравнительно-этнологический методы.

В.П.Алексеев [1972, 1997, С.254] выводил дан-

ные для неолита из сравнения со сведениями об

аборигенном населении Сибири. Нам представ-

ляется, что ближайшей аналогией для расчетов

по демографии палеолитического населения пе-

ригляциальной зоны, в которой Подесенье рас-

полагалось большую часть палеолита, следует

использовать сведения о заселенности арктиче-

ской зоны – современного приледниковья.

Плотность населения в арктической зоне по

данным Л.А.Файнберга невелика – на 1 челове-

ка на Американском Севере в среднем прихо-

дится от 300 до 500 км

[Файнберг, 1991, С.48-

49]. Природные условия в Подесенье в период

плейстоценовых похолоданий были близки к

условиям арктической зоны. При общей площа-

ди водосбора Десны 89000 км

мы получаем пу-

тем экстраполяции население всего лишь от 178

до 297 человек. Иными словами, при допуще-

нии, что на поселении обитало 20-40 человек,

одновременно в бассейне Десны могло сущест-

вовать от 4 до 15 поселений палеолита. Заметим,

что нами не учтен в расчетах такой важнейший

демографический фактор, как более высокая

средняя продолжительность жизни наших со-

временников с американского Севера по срав-

нению с палеолитом, что также должно было бы

отразиться на численности и плотности населе-

ния в сторону некоторого уменьшения показате-

лей. Таким образом, иным путем мы пришли к

выводам, близким к результатам В.В.Сидорова.

Сходные результаты, полученные различным

методом, заставляют полагать, что они скорее

отражают истинное положение дел.

Исходя из этого положения, на повестку

дня встает новая проблема – проблема путей

миграции локальных групп оказавшегося столь

немногочисленным населения. Проблема эта, в

отличие от проблем, рассмотренных выше, в

принципе не может быть решена исключитель-

но с помощью естественных наук. Она требует

анализа хода развития и изменения верхнепа-

леолитической материальной культуры, ибо

только по археологическим источникам мы мо-

жем судить о перемещении населения в глубо-

кой древности. Еще задолго до становления со-

ветской школы палеолитоведения среди русских

археологов имел место интерес к процессам

межкультурных контактов в палеолите. В этом

ключе представляют историографический инте-

рес высказывания Л.Е. Чикаленко в письме в

Кабинет антропологии и этнологии им. Вовка в

1920-х гг. Из знакомства с западной археологией,

бесед с А.Брейлем и другими археологами он

пришел к выводу: «Горе наше в том, что на все

вопросы нашей предыстории мы можем полу-

чить ответ только с запада, а нам его нужно с

юга, юго-востока, а может, и с востока... Мне

кажется, наше дело должно состоять в том, что-

бы, получив школу или во Франции, или в Гер-

мании, как можно меньше потом смотреть на

наши вопросы немецкими или французскими

глазами. Должно знакомиться с наиболее близ-

кими от нас землями, потому что доисториче-

ские культуры передавались только от соседей к

соседям» [ИА НАНУ, ф10, №13, л.106]. Увы,

многие десятилетия наша наука смотрела на

мир глазами Западной Европы конца ХIХ в., са-

ма себе в этом не признаваясь. Французская ста-

диальная схема, постепенно совершенствовав-

шаяся, дробившаяся на ступени, легла в основу

автохтонизма в палеолитоведении [Ефименко,

1958; Борисковский, 1953]. Культуры не привно-

сились извне, население сходным путем разви-

валось на месте в разных регионах в силу зага-

дочных «общеисторических закономерностей».

«Построения миграционистов и последователей

так наз. культурно-исторической школы не

имеют под собой научных оснований. Они обу-

словлены классовой природой буржуазной нау-

ки, на своей настоящей стадии отказывающейся

признавать даже эволюционное развитие обще-

ства» - гневно осуждал миграционизм П.И. Бо-

рисковский [1932, С.19].

С 1950-х гг. к миграционизму обращались

М.Д.Гвоздовер [1958], А.Н.Рогачев [1953,1957],

Г.П.Григорьев [1968]. Однако тогда имеющихся

фактов хватило лишь на обоснование миграции

носителей виллендорфско-костенковского куль-

турного единства. Попыток рассмотрения ми-

граций других групп населения практически не

было, отмечалось лишь сходство удаленных

друг от друга памятников. Одним из первых в

современном отечественном палеолитоведении

призвал обратиться к этой проблематике М.В.

Аникович [1998, 1999]. Более того, он сформу-

лировал методическое обоснование археологи-

ческой фиксации миграций – направленных пе-

ремещений человеческих коллективов с одной

территории на другую: «1.У археологов нет ино-

го способа «выйти» на древние социумы, кроме

как через систему традиций, воплотившуюся в

материальной культуре этих социумов; иными

словами, - через процедуры, ведущие к выделе-

нию археологических культур… Следовательно,

первым и непременным условием рассуждений

о миграциях населения является выделение та-

кого комплекса археологических характеристик,

который с наибольшей долей вероятности дол-

жен трактоваться как выражающий специфиче-

ские культурные традиции; для интерпретации

которого гипотеза о самопроизвольном (незави-

симом) возникновении представляется мене ве-

роятной. Необходимо подчеркнуть: миграцию

населения, коллектива, можно очевидно пред-

полагать лишь тогда, когда мы имеем дело

именно с комплексом специфических характе-

ристик. Когда же налицо распространение како-

го-либо одного, пусть даже очень яркого куль-

турного явления в разных культурных комплек-

сах, - речь может идти не о миграции населения,

но о «миграции идей». Механизмы подобных

«миграций идей» могут быть различными; это

особый вопрос. 2.Далее требуется фиксация

распространения этого комплекса археологиче-

ских характеристик (комплекса культурных тра-

диций) в определенном направлении. Неупоря-

доченное их распространение в пределах какой-

то более или менее ограниченной территории

свидетельствует о явлениях несколько иного по-

рядка: достаточно мобильное, быть может, се-

зонное перемещение населения из района в рай-

он и обратно… 3.Определенная направленность

распространения комплекса культурных тради-

ций должна подтверждаться: а) Разновозрастно-

стью памятников: они должны быть древнее

там, откуда идет миграция, и моложе там, куда

она направлена. б) Следами культурного влия-

ния: некоторые специфические культурные эле-

менты мигрирующего комплекса могут быть

зафиксированы в инокультурных комплексах,

находящихся на пути миграций. Такого рода яв-

ление отмечается не всегда, но когда оно фикси-

руется, — это сильный аргумент в пользу ми-

грации» [Аникович, 1999]. Отмечена Аникови-

чем и одна из основных сложностей определе-

ния путей и направлений миграций человека па-

леолита: «В распространении однокультурных

памятников далеко не всегда удается установить

определенную пространственно-временную на-

правленность» [Аникович, 1999].

Казалось бы, дело за малым. Но обратимся

к фундаментальной публикации по палеолиту

Русской равнины и Крыма [Рогачев, Аникович,

1984]. Верхний палеолит центра Русской равни-

ны предстает перед нами как набор двух десят-

ков археологических культур (АК), зачастую

выделяемых по одному памятнику или их груп-

пе, размещенной на «пятачке» в 10-15 км

. Вме-

сто стройной системы перед нами беспорядоч-

ная мозаика, среди которой особняком стоит

лишь виллендорфско-костенковская культура.

По нашим представлениям верхний и финаль-

ный палеолит центра Русской равнины это не

бесконечно растущий по мере расширения ис-

точниковой базы набор АК, а следы лишь 3-4,

пересекающихся и взаимовлияющих, конверги-

рующих, линий развития материальной культу-

ры. Палеолитическая культура напоминает игру

«Puzzle». Каждый памятник – одна из много-

численных деталей мозаики, стыкующаяся с со-

седними, представляющими собой иные хроно-

логические и эволюционные эпизоды. Не все

детали общей картины, хронологической непре-

рывности пока удалось собрать. Многие спят в

плейстоценовых отложениях, ожидая исследо-

вателей, многие утрачены, а многие не вполне

верно интерпретированы. Такая концепция, на

наш взгляд, перспективна и способна вывести из

тупика противопоставления или механического

смешения теорий стадиальности и «конкретно-

исторического подхода».

Несмотря на утверждения о том, что верх-

непалеолитические культуры бассейнов Дона и

Десны весьма отличаются друг от друга [Грехо-

ва, 1994, С.17-18; Григорьева, 1997, С.131], меж-

ду бассейнами главных водных артерий центра

Русской равнины прослеживаются многочис-

ленные связи. Зарождаются они, на наш взгляд,

еще во время гляциала Валдай I. Стоянка Бетово

на Десне близка по инвентарю к костенковско-

стрелецкой культуре ранней поры верхнего па-

леолита [Тарасов, 1989, С.174, 1999, С.30-31].

Развитая пора верхнего палеолита большой

территории Восточной Европы совпадает с гра-

веттийским эпизодом, когда из центральной Ев-

ропы на территорию Русской равнины вслед за

многочисленными стадами мамонта рассели-

лись носители виллендорфско-костенковского

культурного единства. В последнее время стало

очевидным, что мигрировали несколько групп

населения, отличающихся по традициям домо-

строения, обработки камня и кости. Одна группа

представлена памятниками костенковско - авде-

евского типа, вторая – памятниками близкими к

моравской стоянке Павлов. Костенковско - Ав-

деевская АК отличается выразительным и свое-

образным инвентарем. Основной формой крем-

невой заготовки служила крупная, широкая но-

жевидная пластина. В каменном инвентаре вы-

деляются типичные наконечники с боковой вы-

емкой (НБВ) на широкой пластинчатой заготов-

ке с подретушированным с брюшка основанием

и острием, листовидные острия, два типа изде-

лий с подтеской, объединенные в технологиче-

скую группу ножей костенковского типа (НКТ),

группа микропластинок с притупленным краем

(МППК), присутствуют также многочисленные

резцы (преобладают двугранные, меньше резцов

на сломе и ретушных) и в малом количестве

скребки, скребла, острия [Гвоздовер, 1998]. Рас-

селение этой группы происходило, судя по все-

му, из Моравии по территории Польши (Краков,

ул. Спадзиста) верхнего Поднепровья, затем че-

рез Посеймье на Дон и далее – расширение

ареала или переселение в Окский бассейн (За-

райск). Костенковско-авдеевская АК успешно

пережила поздневалдайский ледниковый мак-

симум, и, вероятно, не только в бассейне Оки.

Для верхнего горизонта стоянки Зарайск имеет-

ся серия дат

С в пределах 15.600-17.900 лет

[Радиоуглеродная… 1998]. Резонен вопрос: по-

чему не растянуть до рубежа 16.000 л.н. срок

существования всей костенковско-авдеевской

культуры, а не только Зарайска, воспринимаемо-

го, как культурный изолят? В таком случае обра-

тят на себя внимание группы поздних, по срав-

нению с основным массивом, дат для стоянок

Авдеево, Костенки 1, 18. Этот, вероятно весьма

замкнутый социум, активно влиял на формиро-

вание традиций окружающего населения по ме-

ре продвижения на восток, сам, при этом, почти

не меняясь. Финал Костенковско-Авдеевской

АК неясен. Создается ощущение, что после пе-

реселения в Поочье это немногочисленное и

компактное население просто исчезает.

Относить костенковско-авдеевской АК

донскую стоянку Гагарино, как это делалось не

раз [Рогачев, Аникович, 1984; Тарасов, 1979],

было бы опрометчиво. Мы, вслед за М.Д. Гвоз-

довер [1998, С.274-275] склоняемся к мнению,

что Гагарино – памятник, не укладывающийся в

рамки костенковско-авдеевского контекста, как и

Хотылево 2. Кремневая заготовка Гагарино, в

отличие от Костенок, Авдеево и Зарайска – уз-

кая, хорошо ограненная пластина. НКТ – еди-

ничны, НБВ – атипичны и имеют вытянутые

пропорции, велика (в отличие от Костенок и Ав-

деево) роль концевых скребков на пластинах.

Гагарино не поздний памятник Костенковско-

Авдеевской АК, ибо поздние слои Зарайска

(около 16.000 л.н.) дают иную картину инвента-

ря. В целом его структура ближе к памятникам

Моравии. В центре Русской равнины лишь один

хорошо изученный памятник ближе к павловье-

ну – Хотылево 2. О сходстве Хотылево и Гага-

рино говорят и близкие способы изготовления и

построения фигур женских статуэток, отли-

чающиеся от таковых в Костенках 1 и Авдеево

[Гвоздовер, 1985; Хлопачев, 1998]. При этом в

Хотылево и Гагарино отсутствуют изделия с ор-

наментацией, характерной для Костенковско-

Авдеевской АК, хотя ряд форм костяных изде-

лий (лопаточки, булавки) сходен. Это скорее за-

имствование, копирование. Гагарино, на наш

взгляд, представляет следующий за деснинским

Хотылево 2 этап развития павловьена, испы-

тавшей влияние костенковско-авдеевского насе-

ления. Вероятно, Хотылевская традиция полу-

чила развитие и в Подесенье, дав Пушкарев-

скую культурную ветвь. В начале максимума

похолодания ареал Деснинского населения сме-

стился на юг – в среднее Подесенье. Отмечено,

что серия радиоуглеродных дат Хотылево 2 за-

канчивается как раз там, где начинается серия

дат стоянки Пушкари 1, на рубеже 22000 лет

[Гаврилов, 1999]. Пушкаревская АК с узкой пла-

стинчатой заготовкой в качестве базовой техно-

логической группы, имеет черты сходства, и, ве-

роятно, генетическую связь с более ранним Хо-

тылево 2. В Пушкарях 1 присутствуют ножи с

подтеской, НБВ. Параллели просматриваются и

в наличии конструкций с вкопанными черепами

мамонта, в обширных зонах эвакуации зольной

массы. При этом в инвентаре появляется оринь-

якоидный компонент, что позволяет предпола-

гать влияние на облик индустрии традиций на-

селения Волыно-Подолья. Ареал культуры пока

ограничен треугольником Пушкари – Новгород-

Северский – Клюсы, причем Клюсы, видимо,

наиболее молодой памятник группы. Возможно

на базе Пушкаревской АК, постепенно изжив-

шей чуждые ориньякоидные элементы, сфор-

мировалась на Десне культура местного эпигра-

ветта. Есть и иная гипотеза, в которой местный

эпиграветт Подесенья выводится из стоянки

Елисеевичи [Оленковский, 1999]. Какая гипоте-

за верна? Связаны ли Елисеевичи и Пушкари?

Сказать трудно ввиду неполноты археологиче-

ских источников.

Синхронные Гагарино локальные вариан-

ты или дальнейшее развитие Донской линии

павловьена мы можем наблюдать в памятниках

Костенковско-Борщевского района. Это Костен-

ки 21-3 (Гмелинская стоянка), Борщево 1, 5 и

ряд других поселений. В инвентаре Гмелинской

стоянки наблюдается ряд аналогий с Гагарино:

сходные микроострия граветт и НБВ (включая

миниатюрные формы), серии МППК. Все это

подталкивает к постановке проблемы генетиче-

ской связи стоянок гмелинского типа (Костенки

21-3, 5; Борщево 5 и др.) и Гагарино (возможно

на правах синхронных локальных вариантов

культурного явления с общими предшественни-

ками). Количественное соотношение скребков и

резцов не представляется существенным, а тем

более культуроопределяющим показателем. На

Гмелинской стоянке в материалах южного ком-

плекса оно равно 1:1, а в северных комплексах

1:3. Это проявление фациальности, а не разли-

чий в традициях. Не исключено, что в какой-то

степени это соотношение может отражать ген-

дерную структуру того или иного поселения или

определенной зоны поселения (резцы традици-

онно считаются «мужскими» орудиями, а

скребки – «женскими»). Единичные НБВ при-

сутствуют и в материалах стоянки Мезин; ножи

с горбатой спинкой имеются в Борщево 2, Быках

1, Октябрьском 2, Мезине, Супонево; пластинки

с плечиком, также встречают аналогии в мате-

риалах Мезина, Быков 1; наличие среди скреб-

ков форм с шипом на лезвии и со скошенными

лезвиями, также распространенных на более

поздних памятниках (Быки, Мезин, Супонево).

Перечисленные особенности большей частью

имеют место в явлении, еще не вполне ограни-

ченном во времени и пространстве, получившем

наименование «Мезинская АК» [Шовкопляс,

1965; Аникович, 1998; Чубур, 2001]. Генетиче-

ски связанной как с Гагарино, так и с Костенка-

ми 21 может быть давно известная, но слабо

изученная стоянка Борщево 1. Х.А.Амирханов,

проводя кластерный анализ граветтоидных ин-

дустрий Русской равнины, отметил, что высокая

степень сходства между Гмелинской стоянкой и

Борщево 1 не случайна. Такую же степень сход-

ства по Амирханову имеют явно оставленные

одной и той же группой населения Авдеево и

Костенки 1 [Амирханов, 1998, С.27, 32]. С дру-

гой стороны, еще С.Н.Замятнин, П.П.Ефименко

и Е.А.Векилова [1953] отмечали сходство Бор-

щево 1 с Гагарино. Стоянка Ямы в бассейне Се-

верского Донца близка к Гагарино с одной сто-

роны, и к Борщево 1 и Быкам с другой [Кротова,

2002, С.71-75]. Здесь представлены типично Га-

гаринские серии ППК и острий граветт, но есть

и такой мезинский тип изделий, как проколки с

плечиком и оттянутым жальцем. Они появляют-

ся еще в Хотылево 2, но там они еще немного-

численны, не стандартизированы. Стоянка Ямы,

наряду с Борщево 1, занимает, как нам пред-

ставляется, место между восточным граветтом с

хотылевской традицией и мезинской АК. Еще

большее сходство с Борщево 1 (и меньшее с Га-

гарино) имеет расположенная также в бассейне

Северского Донца стоянка Говоруха [Кротова,

2002, С.77]. Аналогии прослеживаются не толь-

ко в каменном инвентаре, но и в наличии бус из

перламутра. М.В.Аникович [1998, С.58-63] ви-

дит сходство инвентаря донского Борщево 1 и

деснинского Мезина, включая в мезинскую АК

два этих памятника. Оправдано называть так бо-

лее широкую группу памятников, в их числе

Пены, Октябрьское 2 слой 1, Быки 1 и 2, Гово-

руха, Миньевский яр, Мезин, Борщево 1, Ки-

рилловская, Супонево, Чулатово 1, Бужанка.

Формирование мезинской АК начинается в бас-

сейне верхнего и среднего Дона, продолжается в

Посеймье, а сложившиеся памятники относятся

к деснинскому бассейну. При этом Перечислен-

ные памятники следует воспринимать лишь как

вехи в достаточно длительном эволюционном

процессе, а не как звенья, связанные непосред-

ственно меж собой в единую генетическую це-

почку. Этот ряд – как бы портретная галерея не-

которых представителей старинного рода,

включая побочные ветви, а не полный набор се-

мейных фотографий. Микрорегионы, такие как

Быки, Хотылево, Тимоновка моут дать много

сведений о прямой преемственности традиций.

Главное – не сосредотачиваться на исследовани-

ях одного памятника, а priori считая остальные

аналогичными. Что, к примеру, мы можем ска-

зать о степени сходства-отличия Юдиново 1, 2 и

3? Вопрос далеко не праздный, его решение мо-

жет помочь пониманию эволюции палеолити-

ческой культуры на ограниченных отрезках

времени в пределах одного микрорегиона.

К рубежу 15-16 тыс.л.н. Мезинская АК все

больше напоминает развитый западноевропей-

ский мадлен. Это не говорит о генетической свя-

зи индустрий Западной и Восточной Европы, а

лишь в очередной раз показывает конвергент-

ность эволюции культуры палеолита в разных

регионах Европы и оправданность выделения

стадий такой эволюции. В результате контактов

вернувшегося назад мезинского населения и ме-

стного эпиграветта, сформировавшегося на базе

пушкаревской АК, по нашим представлениям,

происходит формирование среднерусской АК.

Эта группа памятников уже давно выделена

Л.В.Греховой [1997], З.А.Абрамовой и Г.В. Гри-

горьевой [1997]. Мы лишь предлагаем, основы-

ваясь на сходстве каменных индустрий и орна-

ментальных мотивов, объединить в эту группу

не только ряд памятников Подесенья (ядро куль-

туры), но и часть стоянок Поочья, среднего Дона

и Посеймья (отсюда и иное название, тогда как

традиционно это единство называют «деснин-

ской АК», что сужает территориальные рамки).

В число стоянок, составляющих массив Средне-

русских памятников, входят Юдиновские и Ти-

моновские стоянки, Карачиж, Бугорок, Чулатово

2, Чернетово, Хотылево 6 и 10, Заозерье 1, Шат-

рищи 1, Борщево 2, Курск 1 и 2, Быки 5, Ок-

тябрьское 1 (Сучкино). Кремневый инвентарь

ядра АК сходен, порой почти до идентичности.

Детальный анализ этого сходства проведен З.А.

Абрамовой и Л.В.Греховой [Абрамова, Григорь-

ева, 1997]. В своем суждении о генезисе средне-

русской культуры мы не одиноки. Вот что по

этому поводу пишет Н.Оленковский: «Вероят-

нее всего, генетической подосновой этой куль-

туры являются предшествующие индустрии ти-

па памятников Елисеевичи I, Мезин, в свою

очередь произошедшие от индустрии восточно-

го граветта деснянско-донского региона» [1999].

Да, в памятниках среднерусской АК уже почти

ничего не осталось от традиций землепроходцев

граветтийского эпизода. Поэтому права З.А. Аб-

рамова, утверждающая, что поздние памятники

Подесенья не могут быть названы эпигравет-

тийскими [Абрамова, Григорьева, 1997]. Дейст-

вительно, у среднерусской АК иные прямые

предки. Но они происходят от восточногравет-

тийского населения и в этом смысле термин

«эпиграветт» оправдан.

Детализировать предложенный вариант

развития палеолитической культуры могут толь-

ко дальнейшие исследования. При этом в равной

степени представляются важными как поиск

новых памятников, так и дополнительное изу-

чение памятников уже известных (Борщево 1,

Курск 1 и 2, Супонево и т.д.). Продуктивен был

бы повторный типолого-технологический ана-

лиз уже собранных при раскопках обширных

коллекций в свете новых археологических дан-

ных (Мезин, Супонево, Елисеевичи и др.). Тор-

мозит исследования в данной области и неопуб-

ликованность некоторых ключевых, на мой

взгляд, памятников. К примеру, до сих пор не

увидели свет материалы многолетних раскопок

С.Н.Алексеева в Октябрьском 2. Уточнить пред-

ложенную, пока еще интуитивную, картину мог

бы сравнительный анализ первичного расщеп-

ления кремня на перечисленных поселениях,

как наиболее консервативная черта технологии

по сравнению с достаточно быстро эволюцио-

нирующими типами орудий. Положительный

результат такого сравнительного анализа мог бы

продемонстрировать внутреннее единство пред-

ставленной группы памятников, либо отверг-

нуть нашу гипотезу. Особое внимание необхо-

димо уделить расширению исследований мик-

рорегионов (Елисеевичи, Юдиново, Хотылево,

Курск). Все это способствовало бы созданию

более стройной и полноценной картины разви-

тия палеолитической культуры региона. Это, в

свою очередь, позволило бы говорить о дейст-

вительно конкретно-историческом подходе: о

реконструкции древнейших исторических про-

цессов (миграций и трансляции культуры) для

определенных групп палеолитического населе-

ния, а не «археологических культур» поныне ос-

тающихся «вещью в себе».

Знание сторон света палеолитическим че-

ловеком и его умение ориентироваться в про-

странстве не вызывает сомнений. Люди палео-

лита были вынуждены систематически совер-

шать маршруты по району обитания в силу спе-

цифики хозяйственно-бытовой и социальной

деятельности: в поисках добычи, минерального

сырья, места для сезонного или базового посе-

ления и т.д. Без знания сторон света, и, более то-

го, полноценного знания окружающей местно-

сти, невозможна полноценная пространственная

ориентация охотников-собирателей. Они четко

различали четыре основные стороны света.

Подтверждает это IV жилище Межиричей,

имеющее четкую ориентировку по сторонам

света [Гладких, 1999]. Как свидетельствуют па-

мятники палеолитического искусства, число че-

тыре, как составная часть семеричного счета

(3+4), известно человеку уже с позднего палео-

лита [Фролов 1974]. Так же (4+3) расположены

нарезки, к примеру, на заготовке из бивня ма-

монта, обнаруженной в 2003 г. при раскопках

Хотылево 2. Четко четверка выделяется по

группам нарезок на изделиях Авдеевской стоян-

ки [Фролов,1974, С.123]. Это неудивительно:

носители виллендорфско-костенковского куль-

турного единства, по-видимому, преодолели ты-

сячекилометровые пространства и имели бога-

тый географический опыт. Наиболее древние

прямые свидетельства познания и фиксации

географического пространства – охотничьих

территорий, ареалов расселения общин и пле-

мен, иных определенных мест – являются при-

митивные планы местности, которые уже неод-

нократно обнаруживали археологи при раскоп-

ках. «К наиболее ранним географическим схе-

мам можно отнести условные изображения свя-

тилищ, расположенных на территории общины,

вырезанные на австралийских чурингах и копь-

еметалках» [Кабо, 2002]. На стоянке Елисеевичи

во время раскопок К.М. Поликарповича были

обнаружены крупные отщепы из бивня, назван-

ные исследователем «чурингами» по аналогии с

австралийскими культовыми дощечками. На од-

ной из «чуринг» явственно читается древняя

«карта» местности [Поликарпович, 1968, Рис.44,

С.124-125]. Заполненные зигзагом участки, раз-

деленные двойными прямыми линиями, могут

обозначать какие-то территории (рассеченную

сеткой криодеформаций пойму, сами реки). Над

зигзагами расположены три дуги, видимо, сим-

волизирующие три жилища (место обитания

трех семей?), параллельные линии с насечками

выше и правее «жилищ» могут быть изображе-

нием леса. Нельзя исключать, что на кажущемся

примитивным рисунке нет ни одной лишней

линии – каждая могла иметь для жителей посе-

ления ясный, конкретный смысл, обозначая, на-

пример, расстояние в дневных переходах.

Еще одной такой «схемой местности»,

«древнейшим пейзажем» по предположению

Л.В.Греховой может быть пластина бивня из ма-

териалов Тимоновки 2 [Величко, Грехова, Губо-

нина, 1977]. Сетка нарезок, по мнению исследо-

вательницы, может отражать мерзлотный ланд-

шафт и излучину Десны, которые могли 14.000

лет назад наблюдаться со стоянки, с уступа ко-

ренного берега. Поскольку некоторые нарезки,

будто бы изображающие мерзлотный рельеф,

образуют ромбы, Грехова усматривает в сетке

полигональных мерзлотных трещин возможный

источник генезиса ромбического орнамента.

Рассмотрим возможные версии генезиса и се-

мантики типичного для деснинского каменного

века (причем не только для палеолита, но и для

неолита и более поздних исторических перио-

дов) орнамента из ромбов. Заметим, что ромб в

Подесенье встречается двух типов. В одном

случае его образует косая решетка нарезок (ор-

намент восточного граветта – Авдеево и Хоты-

лево 2, похожим способом получен орнамент в

Быках 1) [наши набл.]. В другом случае каждая

сторона ромба тщательно проработана резцом.

Таков орнамент на изделиях из Юдиново, Ти-

моновки 1 и 2. Однако, несмотря на отличия в

исполнении, генезис и семантика ромба в обоих

случаях, по всей вероятности, едины или, по

крайней мере, сходны. А.К.Амброзом [1965]

прослежены ромбические знаки с земледельче-

ской семантикой известные с энеолита; более

ранний орнамент палеолита и неолита исследо-

ватель объяснить не смог, ибо к нему понятие

земледелия неприменимо. В.И.Бибиковой было

подмечено, что срез мамонтового бивня образу-

ет на поверхности любого изделия ковровый

узор, составленный из соприкасающихся и над-

вигающихся друг на друга естественных ромбов

дентина. Исследовательница убедительно дока-

зала, что и ромбы, и ромбический меандр, и се-

рии параллельно идущих зигзагов (а, значит, и

близкий к ним шеврон) являются сознательным

воспроизведением первобытным художником

естественного облика мамонтовой кости [Биби-

кова, 1965, 1966]. Нам неоднократно приходи-

лось наблюдать на срезах и сколах бивня подоб-

ные первичные ромбики дентина (до 1,5 мм по

большой диагонали), группирующиеся в круп-

ные ромбические или зигзагообразные системы

(до 10-12 мм по диагонали). Стремление худож-

ника подчеркнуть естественный рисунок бороз-

дами гравировки не подлежит сомнению. Так

современный ребенок обводит карандашом по-

нравившийся ему рисунок или орнамент. Биби-

кова осмыслила ромбический орнамент как ас-

социировавшийся с выражением «представле-

ний о мощи, силе, благоденствии», связанных с

мамонтом как главным источником пищи [Би-

бикова, 1965], а в свете данных о «мамонтовом

собирательстве» – топлива и строительного ма-

териала – то есть полного благоденствия. Таким

образом, ромб появился в палеолитическом ис-

кусстве задолго до основания Тимоновских

стоянок и до закладки многолетней мерзлоты

последнего валдайского оледенения. Он возник,

как сознательное воспроизведение рисунка ма-

монтовой кости, затем стал обобщенным сим-

волом «мамонта-блага» и потому вряд ли имеет

топографический генезис. Скорее наоборот, из-

вестный ромбический мотив был использован

при создании тимоновского «пейзажа». Попутно

заметим, что у ряда этносов ромб является со-

лярным знаком, а Солнце олицетворяет верхов-

ное божество языческого пантеона. Не означает

ли это, что «знак божественной власти» перешел

к Солнцу по наследству от мамонта, бывшего

главным объектом поклонения обитателей Дес-

нинского бассейна? К правомочности гипотезы

В.И.Бибиковой заставляет склоняться и тот

факт, что на исследованной нами стоянке Быки 1

ромб на изделиях иногда образуют параллель-

ные нарезки, пересекающие линии естествен-

ной текстуры бивня: явный намёк на происхож-

дение орнамента. Такова, например, чуринга 1,

где первобытный резчик по кости использовал

сочетание прорезанных линий и естественной

текстуры бивня.

Остановимся на восприятии времени древ-

ними обитателями Подесенья. Если мифологи-

ческое время непрерывно и обратимо, то дис-

кретное реальное историческое время могло из-

меряться только по астрономическим и феноло-

гическим явлениям. Фенологические явления

могли давать сбои (особенно в эпохи глобаль-

ных климатических изменений, которые, по на-

шему мнению, происходили на памяти одного

поколения, а не в течение тысячелетий, ибо вы-

веденная из равновесия система циркуляции

воздушных масс Земли должна была быстро пе-

реходить в новое устойчивое состояние – отсю-

да отражение глобальных катаклизмов в древ-

нейших мифологических пластах всего мира),

астрономические же (смена дня и ночи, фаз лу-

ны, лунные месяцы) – никогда. Фазы Луны, на-

ложенные на меандр и ромб мамонтового бивня,

дали в итоге древнейший в Подесенье лунный

календарь, запечатленный первобытными ас-

трономами в орнаментированных браслетах и

статуэтках Мезинской стоянки [Фролов, 1974,

С.131-134; Куриленко, 1992]. При этом скульп-

туры из Мезина интерпретировались как стили-

зованные женские фигурки, изображения птиц,

фаллосы. Возможно, это синкретические обра-

зы, и тогда в них воплощена одновременно идея

смерти и улетающей души в образе птицы, и

оплодотворения, рождения в образе женщины и

фаллическом символе: статуэтки отражают в се-

бе круговорот жизни и смерти, характерный для

первобытного мифологического мировоззрения.

Нанесенный на них меандр – лунный календарь

– отражает периодическую «гибель» и «возрож-

дение» светила.

ЛАВА 4. ЖИЛИЩА И ПОСЕЛЕНИЯ ПАЛЕОЛИТА БАССЕЙНА ДЕСНЫ

КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК

Неотъемлемой частью культуры палеолита

являются жилища и образованные ими поселе-

ния. Строительство жилищ было одним из ос-

новных элементов адаптации к неблагоприят-

ной, как правило, приледниковой окружающей

среде. Опираясь на сведения о жилищах и

структуре древних поселений можно не только

выявлять особенности древнего быта, но и кос-

венно судить о структуре древнего социума, о

духовной жизни людей палеолита. «Поселения

и жилища с самого своего возникновения явля-

лись главными центрами производственной,

домашнехозяйственной, общественной и духов-

ной жизни» [Рогачев, 1970, С.76]. С древнейших

времен жилище было одним из важнейших

компонентов функционирования человеческого

общества. История жилища восходит еще к до-

человеческому периоду, поскольку жилище, как

убежище, обеспечивает важную биологическую

функцию и человека, и животных: защита во

время восстановления функций организма в пе-

риод сна [Семенов, 1964, С.169]. В этом смысле

жилище – биологический способ приспособле-

ния к окружающей среде (с учетом, естественно,

определенного уровня социальности, присущего

формирующимся людям). Однако в процессе

социогенеза функции жилищ становятся более

многообразными, это уже не просто убежища,

как лисья нора или бобровая хатка, но и объек-

ты, отражающие социальную форму приспо-

собления к окружающей среде. Таким образом,

жилища должны рассматриваться в историче-

ском контексте, в их становлении и развитии, в

процессе постоянного усложнения их функций

параллельно с формирующимся социумом. В

XIX в. Э.Тэйлор [1939, С.127] писал: «Из сде-

ланного нами обзора всемирной архитектуры

мы видим, что её возникновение относится к

древности слишком далекой, чтобы история

могла сообщить о её начальном и раннем разви-

тии». В настоящее время об этом этапе истории

человеческой культуры известно гораздо боль-

ше. В течение палеолита эволюция жилищ

прошла сложный путь от естественных убежищ