Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв 3 тт. Том 2. Игры обмена
Подождите немного. Документ загружается.
более или менее просторных строениях, что делало возможными надзор за работой,
продвинувшееся пооперационное разделение, короче говоря, рост производительности и
улучшение качества изделий.
Категория четвертая: фабрики, оснащенные машинами, располагавшие дополнительной
мощностью текущей воды и пара В лексиконе К. Маркса это просто «фабрики». Действительно,
слова фабрика и мануфактура в XVIII в. широко употреблялись как синонимы
231
. Но ничто не
мешает ради лучшего понимания нами вопроса отличать мануфактуры от фабрик. Скажем для
большей ясности, что механизированная фабрика удаляет нас от хронологических границ
настоящей работы и вводит дорогами промышленной революции уже в мир реальностей XIX в.
Однако я бы усмотрел в типичном новом горном предприятии XVI в., таком, каким мы его видим
в Центральной Европе из рисунков трактата Агриколы «О горном деле и металлургии» (1555),
пример, и важный пример, механи-
КАПИТАЛИЗМ И ПРВДПРОМЫШЛЕННОСТЬ 297
зированной фабрики, даже если пар и будет введен на ней лишь два века спустя, притом с
известной скупостью и медлительностью. Точно так же в области Кантабрийских гор «в начале
XVI в. использование воды в качестве движущей силы обусловило настоящую промышленную
революцию»
232
. Другие примеры — корабельные верфи в Саардаме, близ Амстердама, в XVII в, с
их механическими пилами, подъемными кранами, машинами для подъема мачт; множество
небольших «заводов», применявших водяные колеса: бумажных мельниц, сукновален, лесопилен,
или крошечных фабрик, изготовлявших шпаги во Вьенне, в области Дофине, где точила и
дутьевые мехи были механическими
233
.
Итак, четыре категории, четыре типа, в общем друг друга сменявших, хотя, «сменяя одна другую,
разные структуры не становятся сразу же на место прежних»
234
. И в особенности — пускай
Зомбарт
235
хоть раз восторжествует над Марксом — не было естественного и логичного перехода
от мануфактуры к фабрике. Таблица, заимствованная мною у О. Ройтера из книги о мануфактурах
и фабриках в княжествах Ансбахском и Бай-ройтском в 1680—1880 гг., на ясном примере
показывает, что бывали случаи продолжения одних в других. Но не было обязательной и как бы
естественной последовательности
236
.
ДЕЙСТВИТЕЛЬНА ЛИ СХЕМА БУРЖЕНА ЗА ПРЕДЕЛАМИ ЕВРОПЫ?
Такая упрощающая схема легко распространяется на общества мира с плотным населением.
Вне Европы встречались главным образом первые две стадии — индивидуальные мастерские и
мастерские, связанные между собой; мануфактуры же оставались исключительным явлением.
Черная Африка со своими кузнецами, немножко колдунами, со своими примитивными ткачами и
гончарами целиком относится к первой категории. Колониальная Америка, пожалуй, была более
всего обездолена в этом начальном плане. Однако там, где сохранилось индейское общество,
продолжали еще активно действовать ремесленники — прядильщики, ткачи, гончары и те
рабочие, что способны были построить церкви и монастыри — колоссальные сооружения, еще
предстающие нашим взорам как в Мексике, так и в Перу. Испанский захватчик даже
воспользовался этим, чтобы создавать obrajes — мастерские, где подневольная рабочая сила
обрабатывала шерсть, хлопок, лен, шелк. Существовали также — и на уровне самых высоких
наших категорий!— огромные серебряные, медные и ртутные рудники, а вскоре — во внутренних
районах Бразилии — и довольно слабо друг с другом связанные обширные прииски черных
золотоискателей. Или еще, опять-таки в Бразилии, на островах и в тропической зоне Испанской
Америки, располагались сахарные мель-
298 Глава 3. ПРОИЗВОДСТВО, ИЛИ КАПИТАЛИЗМ В ГОСТЯХ____________________________
ницы, бывшие в общем-то мануфактурами, соединявшими рабочую силу, гидравлический привод или силу
животных с производственными мастерскими, откуда в виде конечного продукта выходили кассонад (сахар-
сырец), разные сорта сахара, ром и тафия.
Но сколько же над этой колониальной Америкой тяготело монопольных прав метрополий, сколько запретов
и ограничений! И в целом различные «промышленные» слои не развивались там гармонически. В основе
недоставало именно непрерывного движения, богатства европейского ремесла с его зачастую вызывающими
восхищение достижениями. Именно это на свой лад высказал путешественник второй половины XVII в.: «В
Индиях есть только плохие ремесленники [и, добавим мы, не было инженеров] для всего, что относится до
войны, и даже для многих других вещей. Например, нет там никого, кто бы сумел сделать добрые
хирургические инструменты. Там совсем неведомо изготовление тех инструментов, что относятся до
математики и навигации»
237
. И наверняка многих других, куда более обычных: все медные и железные
котлы сахарных заводов и гвозди, если ограничиться только этими примерами, прибывали из-за моря. И
если в основе не было бесконечно деятельного европейского ремесла, то вина за это лежала, несомненно, на
численности населения и в не меньшей мере на исключительной нищете населения коренного. Еще в 1820
г., когда в Рио прибыл Отто Коцебу, морской офицер царской службы (он был сыном поэта, убитого в 1819
г. немецким студентом Карлом Зандом)*, Бразилия, эта кладовая золота и алмазов для Португалии,
предстала перед ним «сама по себе как страна бедная, угнетаемая, малонаселенная и недоступная никакой
духовной культуре»
238
.
Напротив, в Китае и в Индии в основе было богатство — многочисленное и умелое ремесленное сословие,
городское или деревенское. А с другой стороны, текстильное производство Гуджарата или Бенгалии было
своего рода созвездием «рассеянных фабрик» и млечным путем, состоявшим из крохотных мастерских. И не
было недостатка в промышленности третьей категории ни в Китае, ни в Индии. Угольные копи к северу от
Пекина дают представление об уже ясно видимой концентрации, невзирая на государственный контроль и
незначительность вложенных капиталов
239
. Обработка хлопка была в Китае прежде всего крестьянским и
семейным делом, но с конца XVII в. сунцзянские мануфактуры к югу от Шанхая постоянно использовали
больше 200 тыс. рабочих, не считая тех, кто работал на дому из хозяйского сырья
240
. В Сучжоу,
КАПИТАЛИЗМ И ПРВДПРОМЫШЛЕННОСТЬ 299
* Коцебу Отто (1788-1846) — капитан I ранга, участник трех кругосветных плаваний; имеется в виду его экспедиция на
корабле «Предприятие» (1823-1826). Август Коцебу (1761-1819) — его отец, немецкий писатель, агент Священного союза,
был убит демократически настроенным студентом К. Зандом. — Примеч. пер.
главном городе провинции Цзянсу, насчитывалось от 3 до 4 тыс. станов, на которых обрабатывали шелк
241
.
Современный историк говорит, что это был как бы Лион, как бы Тур «или же, того лучше, своего рода Лук-
ка»
242
. Точно так же в 1793 г. «Гин Дэчжун» имел «три тысячи печей для обжига фарфора... горевших
одновременно. Из чего проистекало, что ночью город, казалось, был весь в огне»
243
.
Удивительно то, что в Китае, как и в Индии, это чрезвычайно умелое и искусное ремесленное сословие не
добилось того качества орудий, с каким знакомит нас история в Европе. И в Индии в еще большей степени,
чем в Китае. Путешественник, проехавший по Индии в 1782 г., отмечает: «Станки индийцев показались бы
нам простыми, ибо они в общем-то употребляют мало машин и используют лишь свои руки да два или три
орудия для таких работ, где мы пользуемся более чем сотней инструментов»
244
. Точно так же европеец мог
лишь удивляться, глядя на того китайского кузнеца, что «всегда носит с собой свои орудия, свой горн и
свою плавильную печь и работает повсюду, где его пожелают занять. Он устанавливает свой горн перед
домом того, кто его призвал; из утрамбованной земли он строит небольшую стенку, перед коей помещает
свой очаг. За стенкой находятся два кожаных меха, которыми работает его ученик, поочередно на них
надавливая: таким способом он поддерживает огонь. Камень служит кузнецу наковальней, а единственные
его инструменты — это клещи, молоток, кувалда и напильник»
245
. И такое же изумление — при виде какого-
то ткача, я полагаю, деревенского, ибо существовали великолепные китайские станки: «С утра он ставит
перед своей дверью под деревом свой станок, который разбирает на закате солнца. Станок этот весьма
прост: он состоит всего из двух валков, установленных на четырех вкопанных в землю кусках дерева. Две
палки, проходящие через основу и поддерживаемые с обоих концов: одна — двумя веревками,
привязанными к дереву, под сешю коего поставлен стан, другая — двумя веревками, привязанными к ногам
работника... дают последнему возможность разбирать нити основы, дабы прокинуть через нее челнок». Это
элементарный горизонтальный стан, какой еще сегодня используют, чтобы ткать покрытия для своих
шатров, некоторые североафриканские кочевники.
Почему же сохранялся этот несовершенный инструментарий, который мог действовать лишь за счет
чрезмерных усилий людей? Не потому ли, что эти люди в Индии и Китае были чересчур многочисленными,
жалкими и ничтожными? Ибо существует корреляция между инструментом и рабочей силой. Рабочие
заметят это, когда появятся машины, но задолго до неистовств луддитов в начале XIX в. это уже осознавали
руководители и интеллектуалы. Ги Патэн, поставленный в известность об изобретении чудесной
механической пилы, посоветовал изобретателю не «раскрываться» перед рабочими, ежели он дорожит своей
жизнью
246
.
300 Глава 3. ПРОИЗВОДСТВО, ИЛИ КАПИТАЛИЗМ В ГОСТЯХ
Монтескье сожалел о сооружении мельниц; для него любые машины сокращали число людей и
были «вредоносными»
247
. Это та же мысль, какую отметил Марк Блок в одном любопытном
пассаже в «Энциклопедии»
248
, только «перевернутая»: «Повсюду, где рабочая сила дорога, следует
замешать ее машинами; существует только это средство сравняться с теми, у кого рабочая сила
более дешева. Англичане давно обучают этому Европу». В конечном счете замечание это никого
не удивит. Что более удивляет, оставляя, однако, неудовлетворенной нашу любознательность, так
это новость, кратко изложенная веком ранее (в августе 1675 г.) в двух письмах генуэзского
консула в Лондоне: 10 тыс. рабочих шелкового производства восстали в столице против введения
французских лентоткацких станков; на них один человек способен был ткать 10—12 лент разом.
Новые станки были сожжены, и произошло бы и худшее, не вмешайся солдаты и патрули
буржуазной милиции
249
.
НЕ БЫЛО РАЗРЫВА МЕЖДУ СЕЛЬСКИМ ХОЗЯЙСТВОМ И ПРВДПРОМЫШЛЕННОСТЬЮ
Модель Юбера Буржена делает акцент на технике; отсюда ее упрощенность. Отсюда же и ее
незавершенность. Ее надлежит основательно усложнить.
Первое замечание напрашивается само собой: предпромышленность, несмотря на свою
самобытность, не была сектором с четкими границами. До XVIII в. она еще плохо отделялась от
вездесущей сельскохозяйственной жизни, которая существовала с нею бок о бок и порой ее
захлестывала. Существовала даже крестьянская промышленность на «почвенном» уровне, в четко
определенной сфере потребительной стоимости, промышленность, работавшая на одну семью или
на одну деревню. Ребенком я видел собственными глазами ошиновку тележных колес в одной
деревне департамента Мёз: расширенное нагревом, еще красное железное кольцо надевалось на
деревянное крлесо, которое сразу же вспыхивало. Все это бросали в воду, и охлажденное железо
обжимало дерево. Эта операция мобилизовывала всю деревню. Но можно до бесконечности
перечислять все, что некогда изготовлялось в каждом деревенском жилище. Даже у богачей
250
, но
в особенности — у бедноты, которая изготовляла для собственного употребления сукна, рубахи из
грубого полотна, мебель, сбрую из растительных волокон, веревки из липовой коры, плетеные
корзины, рукоятки для орудий и ручки к плугу. В менее развитых странах Восточной Европы,
вроде Западной Украины или Литвы, такая автаркия была еще более выявленной, чем на Западе
Европы
251
. В самом деле, на Западе на промышленность для семейного употребления
накладывалась индустрия, тоже деревенская, но ориентировавшаяся на рынок.
КАПИТАЛИЗМ И ПРЕДПРОМЫШЛЕННОСТЬ 301
Это ремесло хорошо известно. Повсюду в Европе — в местечках, деревнях, на фермах — с
наступлением зимы место сельскохозяйственной деятельности занимала огромных масштабов
«промышленная» деятельность. И даже на очень отдаленных хуторах: так, в 1723 г. три десятка
«труднодоступных» деревень нормандского Бокажа, а в 1727 г. деревни Сентонжа привезли на
рынок изделия, не соответствовавшие цеховым нормам
252
. Стоило ли свирепствовать? Инспекторы
мануфактур сочли, что лучше отправиться на место, дабы разъяснить «правила, касающиеся
мануфактур», людям, которые в своей затерянной деревне наверняка их не знают. В 1780 г. вокруг
Оснабрюка льняная промышленность была представлена тем, что сделано крестьянином, его
женой, детьми и работниками. Производительность этого дополнительного труда не имела зна-
чения! Дело происходило зимой: «Работник должен быть накормлен независимо от того, работает
он или нет»
253
. А раз так, пусть он лучше работает! В конечном счете смена времен года,
«календарь», как говорит Джузеппе Паломба, распоряжалась всеми видами деятельности. В XVI в.
даже горняки угольных копей Льежа ежегодно в августе покидали глубины штолен ради жатвы
254
.
Каково бы ни было ремесло, это правило почти не знало исключений. Например, в письме одного
купца из Флоренции, датированном 1 июня 1601 г., говорилось: «Продажа шерсти идет с
прохладцей, хотя тут нечему удивляться: работают мало, ибо нет рабочих — все ушли в
деревни»
255
. В Лондоне, как и в Бове или Антверпене, в любом городе, искусном в ремесле, с
наступлением лета главенствовали полевые работы. А с возвращением зимы снова наступало
царство труда ремесленного, работали даже при свечах, несмотря на страх перед
пожарами.
Разумеется, надлежит отметить и противоположные или по крайней мере отличавшиеся от этого
примеры. Бывали попытки утвердить непрерывный труд промышленного рабочего. Так, в Руанс в
1723 г. «рабочие из деревень [кои прежде] оставляли свои станки, дабы убрать урожай... более
[этого] не делают по причине того, что усматривают ныне более выгоды в том, чтобы продолжать
изготовление сукон и иных тканей». В результате пшеница грозила прорасти «на полях из-за
отсутствия работников для ее уборки». Руанский парламент вознамерился запретить работу
мануфактур «в течение времени уборки пшеницы и прочих зерновых культур»!
256
Работа
непрерывная, работа с перерывами? Не будем забывать, что Вобан в своих расчетах отводил
ремесленнику 120 трудовых дней в год; праздники, по которым не работали — а их было много,
— и сезонные работы «съедали» остальные дни года.
Таким образом, отделение происходило трудно и с запозданием. И Гу-дар, несомненно, не прав,
говоря о географическом разделении промышленности и сельского хозяйства
257
. Точно так же я
весьма мало верю в реальность той линии, проходившей «от Лаваля к Руану, Камбрэ и Фурми»,
302 Глава 3. ПРОИЗВОДСТВО, ИЛИ КАПИТАЛИЗМ В ГОСТЯХ
которая, по словам Роже Диона, будто бы разделяла две Франции — одну на севере, Францию
традиционного ремесла по преимуществу, другую на юге, Францию виноградной лозы
258
. Разве же в
усеянном виноградниками Лангедоке не насчитывалось к 1680 г., по словам интенданта Басвиля, 450 тыс.
рабочих-текстильщиков?
259
А в такой зоне виноградарства, как Орлеанский фискальный округ, перепись
1698 г. учитывает наряду с 21 840 виноградарями — земельными собственниками и «12 171 ремесленника,
кои рассеяны по местечкам и деревням». Но зато правда, что менее всего можно было найти рабочие руки
для надомной работы в семьях виноградарей, где зажиточность была правилом. Так, вокруг Арбуа, в
области винодельческой, текстильная промышленность утвердиться не смогла из-за отсутствия рабочей
силы
260
. В Лейдене столь активное в XVII в. суконное производство не могло найти никакой поддержки в
близлежащей деревенской округе, которая была слишком богата. Когда же в XVIII в. такая поддержка
станет для этого производства абсолютно необходимой, ему придется обратиться к бедным сельским зонам,
расположенным вдали от него. И довольно любопытно, что эти зоны сделались новыми крупными
текстильными центрами Голландии
261
.
ПРОМЫШЛЕННОСТЬ - ДОБРЫЙ ГЕНИЙ
В самом деле, промышленность можно объяснить лишь множеством факторов и побуждающих моментов.
Лукка, центр шелкового производства, с XIII в. сделалась «из-за нехватки территории [вокруг города и
принадлежащей ему]... до того предприимчива, что вошла в поговорку как Республика муравьев»,
утверждал в 1543 г. в одном из своих «Парадоксов» Ортенсио Ланди
262
. В Англии на Норфолкском
побережье в XVI в. нежданно-негаданно обосновалась промышленность, изготовлявшая цветные вязаные
чулки. И вовсе не случайно. Это побережье представляет череду небольших рыболовецких портов с
пристанями, заваленными сетями. Мужчины, когда они не добирались до Исландии, ходили в Северное
море за сельдью, макрелью, шпротами. Огромная масса женских рабочих рук, занимавшихся засолкой рыбы
в солильнях (Salthouses), оказывалась незанятой в периоды, когда не было лова. Именно эта полубез-
работная рабочая сила соблазнила купцов-предпринимателей — и утвердилась новая отрасль
промышленности
263
.
Таким образом, предпромышленность зачастую влекла за собой как раз бедность. Говорят, будто Кольбер
заставил трудиться Францию, которую представляют себе непокорной, недисциплинированной, тогда как
хватило бы неблагоприятной конъюнктуры, фискальных тягот, чтобы вовлечь королевство в
промышленную деятельность. Разве эта последняя, сколь бы заурядной она подчас ни была, не оказалась
«как бы вторым провидением», запасным выходом? Савари дэ Брюлон, охотно прини-
КАПИТАЛИЗМ И ПРЕДПРОМЫШЛЕННОСТЬ 303
мавший нравоучительный тон, утверждал в 1760 г.: «Люди всегда видели, как чудеса индустрии [заметьте
это слово, употребленное без колебания] возникают из чрева необходимости». Надлежит запомнить это
последнее слово. В России худые земли достались на долю черносошного крестьянства — свободных
крестьян, которым случалось ввозить зерно, чтобы прожить. И ведь именно в их среде преимущественно
развились ремесленные промыслы
264
. Также точно и горцы вокруг Констанцского озера, в Швабской Юре
или в силезских горах с XV в. обрабатывали лен, дабы восполнить бедность своих земель
265
. А на
шотландских нагорьях крестьяне, которые не просуществовали бы за счет своего скудного земледелия,
нашли выход из положения, становясь кто горняком, кто ткачом
266
. Рынки местечек, куда деревенские
жители Северной и Западной Англии доставляли свои штуки домотканого сукна, еще пропитанные маслом
и овечьим жиром, составляли добрую часть продукции, собираемой лондонскими купцами, которые брали
на себя их окончательную отделку перед тем, как продать на суконном рынке
267
.
НЕУСТОЙЧИВЫЕ РАЗМЕЩЕНИЯ
Чем меньше ремесленное сословие привязано к земле, чем больше оно городское, тем менее оно
оказывается оседлым. Выше уровня деревенской рабочей силы, которая тоже обладает собственной
мобильностью (особенно в бедном крае), ремесленники в собственном смысле слова (stricto sensu) суть
самая мобильная группа населения. Это связано с самой природой предындустриального производства,
которое знало бесконечные резкие подъемы и стремительные падения. Параболические кривые,
воспроизводимые на с. 340, дают представление об этом. Вот краткий миг процветания, а затем все
перебираются в другое место. Набросок иммиграции ремесленников, которая мало-помалу создала
английскую предындустрию, великолепно доказал бы это. Ремесленники, постоянно плохо оплачиваемые,
вынужденные ради пропитания проходить под кав-динским игом* рынка, были чувствительны к любому
движению заработной платы, к любому снижению спроса. Так как ничто никогда не происходило в
соответствии с их желаниями, ремесленники были постоянными мигрантами, «странствующим и
ненадежным сословием, каковое может перемещаться из-за малейшего события»
268
. Произойдет
«перемещение работников в чужеземные страны», если мануфактуры потерпят банкротство, писали из
Марселя в 1715 г.
269
Непрочность промышленности , объяснял «Друг людей» Мирабо, заключена в том, что
«все
' Кавдинское иго — ворота из копий, под которыми были прогнаны в знак, унижения римские воины, вынужденные сдаться
в плен самнитам в Кандинском ушелье (321 г. до н. э.). В переносном смысле — публичное унижение. — Примеч. пер.
304 Глава 3. ПРОИЗВОДСТВО. ИЛИ КАПИТАЛИЗМ В ГОСТЯХ____________________________
ее корни зависят от пальцев работников, всегда готовых перебраться в иное место, следуя за движением
реального изобилия», и остающихся «людьми ненадежными»
270
. «Можем ли мы поручиться за постоянство
наших умельцев [ремесленников] так же, как за недвижимость наших полей?» Конечно же нет, отвечал
Дюпон де Немур
271
, а Форбоннэ идет еще дальше: «Ремесла, бесспорно, суть бродяги»
272
.
Они были такими по традиции (компаньонаж); они бывали таковыми по необходимости всякий раз, когда их
жалкие жизненные условия ухудшались до непереносимости. «Ежели можно так сказать, они живут единым
днем», — говорит в своем «Дневнике» не больно-то их любящий реймсский буржуа (1658). Пятью годами
позднее, с наступлением трудных времен, он констатировал: «Народ... продает свой труд, но за весьма
незначительную цену, так что существуют на этот заработок лишь рассудительные»; прочие находились в
больницах либо попрошайничали и нищенствовали («gueuzailler») на улицах. В следующем, 1664 г. рабочие
оставляют свои станки, «становятся чернорабочими или же возвращаются в деревни»
273
. Едва ли лучшим
было и положение в Лондоне. Одна французская газета, сообщая 2 января 1730 г., что хлеб там подешевел
на два «су» (примерно на 9%), добавляла: «Таким образом, рабочие в состоянии прожить на свою
заработную плату»
274
. Согласно отчету инспектора мануфактур, к 1773 г. многие лангедокские ткачи,
будучи «без хлеба и без средств, чтобы его иметь» (наблюдалась безработица), оказались вынуждены, «дабы
прожить, оставить родные места»
275
.
Как только происходила какая-то случайность, какой-то голчок. движение ускорялось. Например, бегство из
Франции сразу же после отмены Нантского эдикта (1685). Или в Новой Испании в 1749 г., а того пуще — в
1785-1786 гг., когда с прекращением подвоза маиса на рудниках Севера наступил голод. Началась массовая
миграция на Юг, в сторону Мехико, города всяческих низостей, «притона гнусностей и разврата, логова
плутов, ада для кабальеро, тюрьмы для добрых людей» («iupanar de infamias у disoluciones, cueva de picaros,
infierno de ca-balleros, purgatorio de hombres de Ыеп»). Благонамеренный очевидец в 1786 г. предлагал
замуровать входы в город, дабы защитить его от этого нового сброда
276
.
Зато любой промышленности, которая желала развиваться, удавалось сманивать рабочих-специалистов, в
которых она испытывала нужду, из других городов, даже чужестранных и далеких. И никто не отказывался
от такой возможности. Уже в XVI в. фландрские города пытались противостоять политике английского
короля, который привлекал их подмастерьев-ткачей, обещая тем «доброе пиво и говядину, добрые постели и
еще лучших подружек, ибо английские девицы — самые прославленные своей красотой»
277
. В XVI в. и еще
в XVII в. перемещения рабочей силы зачастую совпадали с запустением, полным расстройством
международного
КАПИТАЛИЗМ И ПРЩПРОМЫШЛЕННОСТЬ 305
разделения труда. Откуда и проистекала порой свирепая политика, направленная на то, чтобы
воспрепятствовать эмиграции рабочих, останавливать их на границах или дорогах и насильно возвращать.
Или же, если речь шла о чужеземных городах, — путем переговоров добиться их возвращения в свою
страну.
Во Франции эта политика в 1757 г. отжила наконец свой век. Из Парижа пришел приказ конной страже
Лиона, Дофине, Руссильона и Бурбон-нэ прекратить всякое преследование беглых рабочих: это означало бы
растрату казенных денег
278
. И в самом деле, времена изменились. В XVIII в. наблюдалось всеобщее,
повсеместное распространение промышленной деятельности, множились связи. Повсюду имелись
мануфактуры, повсюду — деревенские промыслы. Не было города, городка, местечка (этих в особенности),
деревни, которые не располагали бы своими ткацкими станами, своими кузницами, черепичными и
кирпичными заводами, лесопилками. В противоположность тому, что подсказывает слово меркантилизм,
политикой государств была индустриализация, которая разрасталась сама собой и уже выставляла напоказ
свои социальные язвы. Наметились громадные сосредоточения рабочих: 30 тыс. человек в нью-каслских
угольных копях
279
; 450 тыс. занятых ткацким производством в Лангедоке с 1680 г., о чем уже говорилось;
полтора миллиона рабочих-текстильщиков в пяти провинциях — Эно, Фландрии, Артуа, Камбрези и
Пикардии — в 1795 г., по словам Пэра, национального представителя, побывавшего там с миссией. Стало
быть, колоссальная промышленность
и колоссальная торговля
280
.
С экономическим подъемом XVIII в. промышленная активность сделалась всеобщей. Локализованная в XVI
в. главным образом в Нидерландах и Италии, она получила развитие по всей Европе вплоть до Урала. От-
сюда и столько рывков и быстрых начинаний, бесчисленные проекты, изобретения, что не всегда бывали
изобретениями, и уже густая пена сомнительных дел.
ИЗ ДЕРЕВЕНЬ В ГОРОДА И ИЗ ГОРОДОВ В ДЕРЕВНИ
Рассматриваемые в целом перемещения ремесленников не были случайными: они говорили о глубинных
волнах. Шелковая ли промышленность, к примеру, почти одним махом передвигалась в XVII в. с Юга на
Север Италии, крупная ли промышленная (а сверх того, и торговая) активность смещалась в конце XVI в. из
средиземноморских стран, чтобы обрести свою излюбленную почву во Франции, Голландии, Англии и
Германии, — всякий раз происходило чреватое последствиями качание весов.
Но были и другие довольно регулярные передвижения. Исследование Я.А. Ван Хаутте (Van Houtte)
привлекает внимание к маятниковому перемещению промышленности между городами, местечками и
деревнями по
11~1>родсль, т, 2
306 Глава 3. ПРОИЗВОДСТВО, ИЛИ КАПИТАЛИЗМ В ГОСТЯХ
всем Нидерландам со средних веков до XVIII в. и даже вплоть до середины XIX в.
281
В начале этих десяти-
двенадцати столетий истории промышленность была рассеяна по деревням. Отсюда и впечатление, будто
речь шла о чем-то самобытном, стихийном и неискоренимом одновременно. Тем не менее в XIII и XIV вв.
предпромышленность в широких масштабах мигрировала в города. За этой городской фазой последует
мощный отлив, сразу же после долгой депрессии 1350-1450 гг.: в это время деревня снова была наводнена
ремеслами, тем более что городской труд, стиснутый корсетом цеховой организации, сделался трудным для
использования, а главное — слишком дорогостоящим. Промышленное возрождение города, по мнению
исследователя, частично произойдет в XVI в., потом в XVII в. деревня возьмет реванш, чтобы начать снова
частично утрачивать свое преимущество в XVIII в.
Такое упрощенное резюме излагает самое существенное, а именно существование двойной «клавиатуры» —
деревень и городов — по всей Европе, а может быть, и по всему миру. Таким образом, в экономику про-
шлого включается альтернатива, следовательно, определенная гибкость, возможность игры, открытой
купцам-предпринимателям и государству. Прав ли Я.А. Ван Хаутте, утверждая, будто коронный фиск, в
зависимости от того, затрагивал ли он только город или облагал налогом и сельскую местность,
способствовал созданию этих разных режимов и этого попеременного наступления и отступления? Только
точное исследование прояснит этот вопрос. Но не подлежит дискуссии один факт: пены и заработная плата
играли свою роль.
Не аналогичный ли процесс в конце XVI и начале XVII в. побудил городскую промышленность Италии
качнуться в сторону городов второго плана, городков, местечек и деревень? Промышленная драма Италии
между 1590 и 1630 гг. была драмой конкуренции с низкими ценами промышленности северных стран. Перед
нею открывались, как в общем объясняет Доменико Селла, говоря о Венеции, где заработная плата сде-
лалась чересчур высока, три возможных решения: вывести промышленность в деревни; специализироваться
на производстве предметов роскоши; опереться, дабы противостоять недостатку рабочей силы, на машины с
водяным двигателем
282
. В этой чрезвычайной ситуации были использованы все три решения. Беда
заключалась в том, что первое из них ~ как бы естественный возврат к деревенскому ремеслу — не было и
не могло быть вполне успешным: в самом деле, венецианской деревне нужны были все ее рабочие руки; в
XVII в. она посвятила себя новым культурам, тутовнику и кукурузе, и земледелие сделалось особенно
доходным. Венецианский экспорт риса на Балканы и в Голландию постоянно возрастал. Вывоз шелка —
сырца и пряжи — увеличился вчетверо с 1600 по 1800 г.
283
Второе решение, изготовление предметов
роскоши, и третье, введение машин из-за нехватки рабочей силы, проводились в жизнь. Что касается
КАПИТАЛИЗМ И ПРЕДПРОМЫШЛЕННОСТЬ 307
использования машин, то полезные соображения были в недавнее время высказаны Карло Пони
284
. Италия
XVII в., таким образом, предстает перед нами еще раз намного менее инертной, чем обычно преподносят
нам в общих исторических работах.
Испанская промышленность, еще процветавшая в середине XVI в. и оказавшаяся в таком упадке, когда этот
век заканчивался, — не попала ли и она в аналогичную ловушку? Уровень крестьянского ремесла не мог ей
послужить зоной отступления, когда к 1558 г. ремесленная промышленность перемещалась из городов в
деревни. Вот что по контрасту освещает прочность положения в Англии, где уровень сельского ремесла был
столь солиден и так давно связан через шерсть с важнейшей суконной промышленностью.
СУЩЕСТВОВАЛИ ЛИ ОБРАЗЦОВЫЕ ОТРАСЛИ ПРОМЫШЛЕННОСТИ?
На этом этапе наших объяснений мы начинаем замечать нечеткие и сложные контуры
предпромышленности. Сам собой возникает затруднительный, и быть может, преждевременный вопрос,
который коварно предлагает и сегодняшний мир: существовали или не существовали при Старом порядке
образцовые отрасли промышленности? Такие виды промышленности ныне, а быть может, и вчера — это те,
что привлекают к себе капиталы, прибыли и рабочую силу, те, энергичные которых усилия могут в
принципе — но только могут — сказываться на соседних секторах, создавать там энергию ускоренного
движения. В самом деле, в старинной экономике отсутствовала связность, она даже бывала зачастую
расчлененной, как в современных развивающихся странах. Как следствие, то, что происходило в одном
секторе, не обязательно выходило за его пределы. Настолько, что на первый взгляд догщцусгриальный мир
не имел и не мог иметь «пересеченного рельефа» промышленности современной эпохи с его понижениями и
секторами-пиками.
Более того, взятая во всей своей массе, эта предпромышленность, сколь ни велика бывала ее относительная
важность, не могла заставить склониться на свою сторону чашу весов всей экономики. Действительно,
вплоть до промышленной революции ей далеко было до того, чтобы господствовать в экономическом росте.
Скорее именно неуверенное движение в сторону роста, общий ритм всей экономики с его остановками и
перебоями доминировали над предпромышленностыо, сообщая ей свою нерешительную поступь и свои
прерывистые кривые. Это затрагивало всю или почти всю проблему интересующего нас того или иного
матричного, образцового производства. Мы сможем лучше судить об этом, если осветим действительно
«господствовавшие» до XIX в. отрасли промышленности, располагавшиеся, как уже тысячу раз отме-
308 Глава 3. ПРОИЗВОДСТВО, ИЛИ КАПИТАЛИЗМ В ГОСТЯХ
чали, прежде всего в разнообразной и обширной области текстильного производства.
Сегодня такое размещение может только удивить. Но общества прошлого высоко ценили ткань, костюм,
торжественное одеяние. Интерьер домов также принадлежал ткани — занавесям, обивочным материалам,
коврам, шкафам, заполненным сукнами и тонкими тканями. Социальное тщеславие проявлялось здесь в
полной мере, а мода царила. Николас Бар-бон в 1690 г. радовался по этому поводу. «Мода, или изменение
платья, — писал он, — есть великая споспешествовательница коммерции, ибо она толкает на расходы ради
новых одежд ранее того, как сносятся старые; она есть дух и жизнь торговли; она... сохраняет великому
корпусу коммерсантов его подвижность; она есть изобретение, кое делает так, что человек одевается, как
будто он живет в вечной весне, не видя никогда осени своей одежды»
285
. Значит, да здравствует ткань,
которая воплощает в себе такое количество труда и которая для купца имеет даже то преимущество, что
легко путешествует, будучи легка по весу в соотношении со своей ценностью!
Но пойдем ли мы так далеко, чтобы сказать вместе с Жоржем Марсэ (1930), что ткань была некогда, с
учетом всех пропорций, эквивалентом современной стали (к этому суждению присоединился в 1975 г.
Уильям Рапп
286
)? Различие заключается в том, что текстильная продукция в смысле того промышленного,
что в ней заключалось, была еще в большинстве случаев предметом роскоши. Даже при среднем качестве
она оставалась дорогостоящим товаром, который бедняки зачастую предпочитали изготовлять сами,
который они, во всяком случае, покупали скупо и не обновляли, следуя советам Николаса Барбона. И
практически лишь с появлением английской промышленности и в особенности хлопчатобумажных тканей в
конце XVIII в. будет наконец завоевана клиентура среди народа. А ведь действительно господствующая
промышленность предполагает широкий спрос. Следовательно, давайте читать историю текстильного
производства с осторожностью. Сменявшие друг друга царственные особы, которыми эта история отмечена,
не соотносятся, впрочем, не только с изменениями моды, но и с последовательными перемещениями
центров производства на верхнем уровне обменов. Все происходило так, словно конкуренты не переставали
оспаривать первенство текстиля.
В XIII в. центрами шерстяного производства были одновременно Нидерланды и Италия
287
. В следующем
веке им была прежде всего Италия. «Но итальянское Возрождение — это же шерсть!» — воскликнул на
одном недавнем коллоквиуме Джино Барбьери. Затем почти что преобладающим сделался шелк, и ему
Италия была обязана последними мгновениями своего промышленного процветания в XVI в. Но эти ценные
текстильные изделия вскоре добрались до севера — в швейцарские кантоны (Цюрих), Германию (Кёльн),
Голландию после отмены Нантско-
КАПИТАЛИЗМ И ПРВДПРОМЫШЛЕННОСТЪ 309
го эдикта, в Англию и особенно Лион (именно тогда и началась его продолжающаяся по сей день карьера
великого центра шелковой промышленности). Тем не менее в XVII в. произошли новые перемены: тонкие
сукна английской выделки совершили в ущерб шелку триумфальный прорыв около 1660 г., если верить
французским галантерейщикам
288
, и мода на них распространится вплоть до Египта
289
. Наконец, последний
соперник и новый победитель — хлопок. В Европе он обосновался давно
290
. Но, подталкиваемый
индийскими ситцами, технология набойки и окраски которых, новая для Европы, породила живейшее
увлечение этими тканями
291
, хлопок вскоре оказался в первом ряду
292
. Наводнит ли Индия Европу своими
тканями? Хлопок, этот незваный гость, опрокидывал все преграды. И тогда, конечно, для Европы возникла
необходимость начать подражать Индии и самой изготовлять и набивать хлопковые ткани. Во Франции
дорога для производства ситцев стала совершенно свободна с 1759 года
293
. Поступление сырья в Марсель
составит в 1788 г. 115 тыс. центнеров, т. е. в десять раз больше, чем в 1700 году
294
.
Правда, на протяжении второй половины XVIII в. общее оживление в экономике повлекло за собой
широкий подъем производства во всех отраслях текстильной промышленности. Старые мануфактуры
охватила тогда лихорадка нововведений и технических изобретений. Что ни день рождались новые
технологические процессы, новые ткани. В одной лишь Франции, огромной стране мастерских, мы видим
«тонкие кружева, легкие дешевые ткани, тонкую шерсть, шелковую ткань с хлопковой или шерстяной
уточиной, что изготовляются в Тулузе, Ниме, Кастре и прочих городах и местностях» Лангедока
295
;
«шпалерки» («espagnolettes»), на которые был наложен арест в Шампани, поскольку они не соответствовали
нормам длины и ширины, и которые, видимо, изготовляли в Шалоне
296
; производившиеся в Ле-Мане
новомодные шерстяные кисеи с белой основой и коричневой уточиной
297
; «воздушный газ» — очень легкий
шелк, который набивали с надпечаткой, закрепляя на нем с помощью протравы «пыль, сделанную из
рубленой нити и крахмала» (серьезная проблема: должен ли он облагаться пошлиной как нитяная ткань или
же как ткань шелковая, ибо последняя составляла одну шестую его веса?)
298
; в Кане полушерстяную ткань с
примесью хлопка, именовавшуюся «Гренада» и завоевавшую себе отличный сбыт в Голландии
299
; и
«римскую саржу», изготовлявшуюся в Амьене
300
, и нормандские грубошерстные ткани
301
и т. д. Уже это
обилие названий кое-что значило. И не меньшее значение имели рост числа изобретений среди
изготовителей шелковых тканей в Лионе и новые машины, что одна за другой появлялись в Англии.
Понятно, что Иоганн Бекман, один из первых историков технологии, радовался, читая слова, вышедшие из-
под пера Д'Аламбера: «Где, в каком виде деятельности было проявлено более изощренности, нежели в
окраске бархатов?»
302
310 Глава 3. ПРОИЗВОДСТВО, ИЛИ КАПИТАЛИЗМ В ГОСТЯХ
Тем не менее в наших глазах примат текстильного производства в до-индустриальной жизни заключает в
себе нечто парадоксальное. То было первенство «ретроградное», первенство деятельности, «восходившей к
самому глубокому средневековью»
303
. И однако же доказательства налицо. Если судить по его объему, по
его продвижению, то текстильный сектор выдерживал сравнение с угольной промышленностью, бывшей все
же отраслью современной, или еще того лучше, с металлургическими заводами Франции, результаты
обследования которых в 1772 и 1788 гг. обнаруживают даже попятное движение
304
. Наконец, решающий
довод, на котором нет надобности настаивать: хлопок, был ли он первопричиной (primum mobile) или не
был, сыграл очень большую роль в придании начального импульса промышленной революции в Англии.
КУПЦЫ И РЕМЕСЛЕННЫЕ ЦЕХИ
Мы вновь поместили разные виды промышленной деятельности в их разнообразный контекст. Остается
определить место, какое занимал там капитализм, и это непросто. Капитализм — это был прежде всего
капитализм городских купцов. Но купцы эти, будь они крупными коммерсантами или предпринимателями,
поначалу включались в корпоративный порядок, который создали города для организации в своих стенах
всей жизни ремесленного производства, Купцы и ремесленники были охвачены звеньями одной и той же
сети, от которой они никогда не бывали вполне свободны. Отсюда и двусмысленные положения и кон-
фликты.
Ремесленные цехи (corps de metiers) (известно, что слово корпорации, употребляемое кстати и некстати, на
самом деле впервые появилось только в законе Ле Шапелье*, упразднившем их в 1791 г.) получили развитие
по всей Европе с XII по XV в. В одних районах это случилось раньше, в других позже, позднее всего в
Испании (традиционные датировки: Барселона — 1301 г., Валенсия — 1332, Толедо — 1426 г.). Однако
нигде эти цехи (немецкие Zunfte, итальянские Arti, английские guilds, испанские gremios) не имели
возможности навязать свою власть без ограничений. Некоторые города им принадлежали, другие же были
вольными. Внутри одного и того же городского поселения могло существовать и разделение власти — так
было в Париже и Лондоне. На Западе великая пора цехов в XV в. миновала. Но будут сохраняться упорные
пережитки, в частности в Германии: тамошние музеи ныне полны экспонатами, напоминающими о цеховых
мастерах. Во Франции расцвет цехов в XVII в. выражал прежде всего желание монархии, озабоченной
единообразием, контролем и всего
* Закон Ле Шапелье (по имени его инициатора), принятый Учредительным собранием 14 июня 1791 г,
запрещал стачки и объединение рабочих в союзы. — Примеч. пер.
КАПИТАЛИЗМ И ПРЕДУМЫШЛЕННОСТЬ 311
более — налогообложением. Чтобы удовлетворить требования фиска, все ремесленные цехи залезали в
долги
305
.
В пору расцвета цехов на их долю приходилась значительная часть обменов, труда, производства. С
развитием экономической жизни и рынка и по мере того, как разделение труда навязывало новые виды
изделий и новое разделение профессий, вполне естественно возникали пограничные конфликты между
смежными ремеслами. Тем не менее число цехов возрастало, следуя за движением. В Париже в 1260 г. их
было 101, пребывавших под строгим надзором купеческого старшины (prevot des mar-chands)*, и эта сотня
ремесел уже свидетельствует о явной специализации. Впоследствии будут создаваться новые ячейки. В
Нюрнберге, которым правила замкнутая и бдительная аристократия, металлообрабатывающие ремесла
(Metallgewerbe) с XIII в. разделятся на несколько дюжин независимых профессий и ремесел
306
. Тот же
процесс будет протекать в Генте, Страсбурге, Франкфурте-на-Майне, Флоренции, где обработка шерсти
сделается, как и в иных местах, делом целого ряда цехов. В самом деле, подъем XIII в. стал следствием этого
утверждавшегося и расширявшегося разделения труда. Но экономический рынок, который оно за собой по-
влекло, быстро поставит под угрозу саму структуру цехов, оказавшихся в опасности из-за нажима
купечества. Такое острое противостояние естественно вело к гражданской войне ради захвата власти в
городе. То была «цеховая революция» (Zunftrevolu
f
ion), по выражению немецких историков, поднявшая
ремесленные цехи против патрициата. Кто бы не узнал в ней, выйдя за рамки этой слишком упрощенной
схемы, борьбу между купцами и ремесленниками, с их союзами и конфликтами, — длительную классовую
борьбу с ее приливами и отливами? Но насильственные беспорядки случались лишь временами, а в
подспудной борьбе, которая за ними воспоследует, купец в конечном счете одержит победу. Сотрудни-
чество между ним и ремесленниками не могло протекать на равных, ибо ставкой в игре было завоевание
купцом (чтобы не сказать — капитализмом) рынка труда и экономического первенства.
Призванием ремесленных цехов было поддержание согласия между лицами одной и той же профессии и их
защита от других в мелочных, но затрагивавших повседневную жизнь спорах. Корпоративная бдительность
проявлялась прежде всего в отношении городского рынка, на котором каждое ремесло желало получить
свое сполна, что означало обеспеченность занятия, прибыли и «вольностей», в смысле привилегий. Но в
игру, которая никогда не бывала простой, вмешивались деньги, денежная экономика, торговля на дальние
расстояния, короче говоря, вмешивался купец. С конца XII в. сукна из Провена, одного из маленьких
городков, вокруг которого происходили шампанские ярмарки, выво-
* Купеческий старшина — глава муниципального управления Парижа. — Примеч. пер.
312 Глава 3. ПРОИЗВОДСТВО, ИЛИ КАПИТАЛИЗМ В ГОСТЯХ
зились в Неаполь, на Сицилию, Кипр, Мальорку, в Испанию и даже Константинополь
307
. Около того же
времени Шпейер, город весьма скромных размеров и даже не располагавший мостом на Рейне, находив-
шемся, однако, не очень от него далеко, изготовлял довольно заурядное сукно — черное, серое или белое (т.
е. некрашеное). А ведь это среднего качества изделие распространялось вплоть до Любека, Санкт-Галлена,
Цюриха, Вены и шло даже в Трансильванию
308
. И одновременно деньги завладевали городами. Реестр
плательщиков тальи отмечал в Париже в 1292 г. некоторое число зажиточных (плативших больше 4 ливров
при взимании одной пятидесятой от оценки имущества) и несколько редких богачей, плативших более 20
ливров. Рекорд, если так можно выразиться, был установлен неким «ломбардцем» суммой в 114 ливров.
Проявлялась очень четкая оппозиция как между ремеслами, так и между богатыми и бедными внутри одних
и тех же ремесел, а также и между бедными, даже убогими улицами и теми улицами, что любопытным
образом процветали. А над всем этим выделялся целый слой ростовщиков и купцов — миланских,
венецианских, генуэзских, флорентийских. Учитывая тысячи неясностей, трудно сказать, заключал ли уже
смешанный уклад купцов и ремесленников с собственными лавками (башмачников, бакалейщиков,
галантерейщиков, суконщиков, обойщиков, шорников) некий микрокапитализм в своей верхушке, но это
вполне вероятно
309
.
Во всяком случае, деньги были налицо, уже способные к накоплению и ктому, чтобы, будучи
накопленными, играть свою роль. Начиналась неравная игра: определенные цехи становились богатыми,
другие, большая часть, оставались заурядными. Во Флоренции они различались в открытую: были старшие
(Arti Maggiori) и младшие (Arti Minori) цехи, был уже и жирный народ (popolo grasso) и тощий народ (popolo
magro). Повсюду усиливались различия, разница в уровнях. Arti Maggiori постепенно перешли в руки
крупных купцов, и тогда цеховая система сделалась только средством господства над рынком труда.
Организацией, которую маскировали цехи, была система, которую историки именуют Verlagssystem —
системой надомного труда. Началась новая эра.
ПАЛОМНИЧЕСТВО (VERLAGSSYSTEM)
Надомничество — Verlagssystem или Verlagswesen, равнозначные выражения, которые создала и, сама того
не желая, навязала всем историкам немецкая историография, — утвердилось по всей Европе. По-английски
оно называется putting out system, по-французски — travail a domicile или dfagon. Наилучшим эквивалентом
был бы, несомненно, тот, что предложил недавно Михаэль Кёйль: travail en commandite — «авансируемая
работа», но слово commandite обозначает также одну из форм компании
КАПИТАЛИЗМ И ПРВДПРОМЫШЛЕННОСТЬ 313
купцов [коммандитное товарищество, или товарищество на вере. — Ред.]. А это могло бы привести к
путанице.
Паломничество (Verlagssystem) — это такая организация производства, при которой купец выступает как
работодатель (Verleger). Он авансирует ремесленника сырьем и частью его заработной платы, а остаток
выплачивается при сдаче готовой продукции. Такой порядок сложился очень рано, намного раньше, чем это
принято говорить, наверняка со времени экономического подъема XIII в. Как иначе истолковать решение
купеческого старшины Парижа от июня 1275 г., «каковое запрещает прядильщицам шелка закладывать
шелк, что дают им для переработки галантерейщики, ниже оный продавать либо обменивать под страхом
изгнания»
310
. По мере того как шло время, росло число знаменательных текстов. С приближением нового
времени эта система распространилась широко: примеров — тысячи, и нам более чем затруднительно
сделать выбор. 31 января 1400 г. в Лукке Паоло Бальбани и Пьетро Джентили, тот и другой —
шелкоторговцы, учредили товарищества. Контракт о создании товарищества уточнял, что «торговая их
операция будет большею частию состоять в том, чтобы организовывать выработку шелковых тканей» («П
trafficho loro sard per la maggiore parte in fare lavorare draperie diseta»)^
1
. «Fare lavorare», т. е. буквально
«заставлять вырабатывать», — это дело предпринимателей, «тех, кто заставляет работать» («quifaciunt
laborare»), как гласило латинское выражение, тоже бывшее в ходу. Договоры, заключавшиеся с ткачами,
часто регистрировались у нотариуса, а их условия бывали различными. Порой задним числом возникали
споры: в 1582 г. генуэзский работодатель хотел, чтобы прядильщик шелка признал свои долги ему, и вызвал
свидетеля, который заявил, что он в курсе дела, ибо, будучи подмастерьем Агостино Косты, видел в
мастерской этого последнего работода!еля, купца Баттисту Мон-торио, «который приносил тому шелка для
обработки и забирал их выработанными» («quale li portava sete per manifaturar et prendeva delle manifat-
turrate»)^. Картина настолько ясная, насколько только возможно. Монторио — работодатель (Verleger).
Точно такой же, как и купец, который в 1740 г. в небольшом городке Пюи-ан-Веле поручал работницам
изготовлять кружева у них на дому; он снабжал их голландскими нитками «по весу и брал тот же вес в
кружевах»
313
. Около того же времени в Изесе 25 фабрикантов заставляли работать в городе и окрестных
деревнях 60 станков, на которых ткали саржу
314
. Историк Сеговии Диего де Кольменарес уже говорил о тех
«фабрикантах сукон» времен Филиппа II, «коих неверно именовали купцами, истинных отцах семейств, ибо
в своих домах и вне их они давали средства к существованию большому числу людей [многие среди них —
200, а иные и 300 человек], изготавливая, таким образом, чужими руками разные виды великолепных
сукон»
315
. Другими примерами работодателя (Verleger) служат золингенские купцы-
314 Глава 3. ПРОИЗВОДСТВО, ИЛИ КАПИТАЛИЗМ В ГОСТЯХ
ножовщики, носившие любопытное прозвание «отделывалыцики» (Fer-tigmacher), или же лондонские
шляпные торговцы
316
.
В этой системе работы на дому цеховой мастер зачастую тоже становился наемным рабочим. Он зависел от
купца, который ему поставлял сырье, зачастую привезенное издалека, который потом обеспечит ему
продажу на экспорт бумазеи, шерстяных или шелковых тканей. Все секторы ремесленной жизни могли быть
затронуты таким образом, и тогда цеховая система разрушалась, хотя и сохраняла все тот же внешний об-
лик. Купец, навязав свои услуги, подчинял себе различные виды деятельности по своему выбору — что в
обработке железа, что в текстильном производстве, что в судостроении.
В XV в. в Венеции на частные судостроительные верфи (т. е. за пределами огромного арсенала Синьории)
мастера цеха плотников (Arte del Carpentieri) и цеха конопатчиков (Arte del Calafati) приходили работать со
своими помощниками (с одним-двумя учениками —fanti — каждый), обслуживая купцов-арматоров,
совладельцев строящегося корабля. Вот они и оказывались в шкуре простых наемных рабочих
317
. В Брешии
к 1600 г. дела шли плохо. Как же было оживить производство оружия? Да призвав в город определенное
число купцов (mercanti), которые бы заставили работать мастеров и ремесленников
318
. Еще раз капитализм
поселялся в чужом доме. Бывало также, что купец имел дело с целым ремесленным цехом, как, скажем,
было с чешскими и силезскими холстами; то была так называемая система «цеховой закупки» (Zunftkauf)
m
.
Вся эта эволюция встречала определенное пособничество внутри городских ремесленных цехов. Чаще,
однако, она наталкивалась на их яростное сопротивление. Но при этой системе существовало свободное
поле деятельности в деревнях, и купец не отказывался от этой удачной находки. Будучи посредником между
производителем сырья и ремесленником, между ремесленником и покупателем готового продукта, между
ближними и дальними местностями, он также был посредником и между городом и деревней. В борьбе с
недоброжелательностью или высокой заработной платой в городах он мог в случае необходимости широко
прибегать к деревенским промыслам. Флорентийское суконное производство было плодом совместной
деятельности деревень и города. Таким же образом и вокруг Ле-Мана (14 тыс. жителей в XVIII в.) была
рассеяна целая промышленность, изготовлявшая кисеи, тонкие роскошные сукна
320
. Или вокруг Вира —
бумажная промышленность
321
.
В июне 1775 г. наблюдательный путешественник проехал в Рудных горах между Фрайбергом и
Аугустусбургом по бесконечной веренице деревень, где пряли хлопок и изготовляли кружева, черные и
белые, или «блонды», в которых переплетались льняные, золотые и шелковые нити. Было лето, все
женщины вышли из домов и сидели на пороге своих жилищ, а в тени тополя около старого гренадера
собрался кружок девушек. И каж-
КАПИТАЛИЗМ И ПРВДПГОМЫШЛЕННОСТЬ 315
дый, включая и старого солдата, усердно занимался работой. Нужно было жить: кружевница прерывала
движение своих пальцев лишь для того, чтобы съесть кусок хлеба или вареную картофелину, сдобренную
щепоткой соли. В конце недели она отнесет плоды своего труда либо на соседний рынок (но это было
исключением), либо же чаще всего к Spitzenherr (переведем это как «господин кружев»), который ее
авансировал сырьем, предоставил рисунки, пришедшие из Голландии или Франции, и который заранее
оставил за собой ее продукцию. Тогда она купит растительного масла, немного мяса, риса для воскресного
пиршества
322
.
Надомный труд приводил, таким образом, к целой сети цеховых или семейных мастерских, связанных
между собой торговой организацией, которая их вдохновляла и над ними господствовала. Один историк
справедливо писал: «В сущности, раздробленность была только внешней; все происходило так, словно
ремесла на дому были включены в некую невидимую финансовую паутину, нити которой держали в руках
несколько крупных негоциантов»
323
.
Тем не менее упомянутая выше паутина обволакивала далеко не все. Существовали обширные районы, где
производство оставалось вне прямой власти купца. Так, несомненно, было с переработкой шерсти во многих
районах Англии. Возможно, так обстояло дело в Лангедоке вокруг Бедарье с деятельным народцем
гвоздарей. Наверняка было так и в Труа, где обработка льна еще в XVIII в. ускользала из рук работодателя.
И во многих других регионах даже в XIX в. Такое свободное производство возможно было лишь на основе
сырья, которое легко было получить на ближнем рынке, где обычно должен был сбываться и законченный
продукт. Так, в XVI в. на исходе зимы на испанских ярмарках можно было увидеть, как переработчики
шерсти сами приносили свои ткани, так же как делали это еще в XVIII в. столько деревенских жителей на
английских рынках.
Около 1740 г. не было купца-работодателя и в Жеводане, особенно бедном районе Центрального массива. В
этом суровом крае примерно 5 тыс. крестьян ежегодно усаживались за свои станки в пору, когда их
«загоняли в дома морозы и снега, кои более полугода покрывают поля и деревеньки». Когда они кончали
ткать штуку, «они ее несли на ближайший рынок... так что [там] бывало столько же продавцов, сколько име-
лось штук ткани; цену всегда выплачивали наличными», и, вне сомнения, именно последнее привлекало
этих нищих крестьян. Их сукна, хоть и изготовленные из довольно хорошей местной шерсти, были
«невысокого качества, ибо продаются они по цене всего лишь от 10—11 до 20 су, ежели исключить саржи,
именуемые эско*... Самые обычные покупатели суть
* Эско - разновидность грубой плотной шерстяной ткани для монашеских ряс и траурных платьев. — Примеч.
пер.
316 Глава 3. ПРОИЗВОДСТВО, ИЛИ КАПИТАЛИЗМ В ГОСТЯХ
купцы провинции Жеводан, рассеянные по семи или восьми небольшим городам, где находятся
сукновальни, как-то: Марвежоль, Лангонь, Ла-Канург, Сен-Шели, Сог и [особенно] Манд». Продажи
производились на ярмарках и рынках. «За два или три часа все бывает распродано, покупатель определяет
свой выбор и свою цену... перед лавкою, где ему показывают штуки», и там же, в лавке, по завершении
сделки он велит проверить длину мерной тростью. Эти продажи заносились в реестр с указанием имени
работника и уплаченной цены
324
.
Вне сомнения, как раз в это же время некий предприниматель по имени Кольсон попробовал привить в
первобытном Жеводане систему паломничества одновременно с изготовлением сукон, именовавшихся в
Англии «королевскими», а во Франции «Мальборо». В мемуаре, направленном провинциальным штатам
Лангедока, он рассказал о своих шагах, о своих успехах и о необходимости помощи, если желают, чтобы он
продолжал упорствовать в своих усилиях
325
. Кольсон был работодателем (Verleger), а одновременно и
предпринимателем, старавшимся навязать свои станки, свои чаны, свои технологические процессы (в
частности, изобретенную им машину «для обжигания ворса» на ткани «или пуха посредством спиртового
пламени»). Но главное в предприятии было создать эффективную сеть надомного труда, в особенности
научить прядильщиц «мало-помалу скручивать чистую, тонкую и ровную нить». Все это стоило дорого, тем
более что «в Жеводане все оплачивается наличными, прядение же, равно как и ткачество, наполовину