Большаков В.П., Завершинский К.Ф. Своеобразие культуры Нового времени в ее развитии от Ренессанса до наших дней

Подождите немного. Документ загружается.

импрессионистов, ибо они довели иллюзорность изображения до критической точки, за

которой предмет становится неотделимым от его субъективного видения. А символизм делал

акцент именно на последнем, не стремясь к точному воспроизведению внешнего мира, а

создавая иллюзии-символы, образы-аллегории, выражая свои художественные идеи.

Символистам нравилась и независимая новаторская позиция импрессионистов и

постимпрессионистов, которых долгое время не принимали традиционно настроенные

художники, искусствоведы и публика.

Для символистов было характерным утверждение исключительности художника, его

права на свободную импровизацию, на фантасмагории. А. Белый отмечал, что проповедники

символизма «видят в художнике законодателя жизни...», что «символизм подчеркивает

примат творчества над познанием... значение формы художественных произведений»

Белый, при этом, определял символ как «...образ, взятый из природы и преобразованный

творчеством; символ есть образ, соединяющий в себе переживание художника и черты,

взятые из природы. В этом смысле (писал Белый) всякое произведение искусства символично

по существу»

Даже если так, то символичность, характерная для всякого произведения искусства, у

представителей символизма, осознанно реализуемого художниками конца XIX – начала XX

века, стала центральной, самодовлеющей доминантой творчества.

Художники и поэты символисты были озабочены не точной передачей особенностей

внешнего мира (природы), а изображением своих представлений о нем, с помощью символов,

аллегорий и пышно развитых

декоративных форм. Претендовали они на воплощение своих

художественных идей в чувственно-воспринимаемых формах, формах эстетических

. Как

говорил один из символистов О. Редон, он стремился объединить человеческую красоту с

волшебством мысли.

Символизм развивался и в живописи, и в европейской, в том числе и русской, поэзии

(Верлен, Рембо, Малларме, Блок, Белый и др.); в европейском театре (Метерлинк).

Установка на символичность, декоративность и общий эстетизм, стремление к авторскому

созданию красоты, красоты волшебной, неземной, – вообще пронизали европейское

искусство последней четверти XIX столетия, захватив частично и начало XX века. Особенно

ярко это сказалось в развитии последнего по времени великого художественного стиля (после

классицизма, барокко, рококо и др.)

, так называемого стиля «модерн», который под

разными названиями стал доминировать в Европе. Этот художественный стиль вобрал в себя

и романтические и импрессионистские и символистские тенденции. Но для него стала

свойственной особая ориентация на массовость, на прикладной характер творчества,

стремление к художественному воздействию на все сферы жизни. С одной стороны, это

шло

от осознания художниками грубой индустриализации жизни, ее обезображивания. Отсюда

порождались, порой преувеличенные, эстетизм, декоративизм. С другой стороны, поскольку

художники задались целью преобразовать средствами искусства всю окружающую среду, в

том числе промышленную, обиходные предметы и вещи, – они развивали и рациональное

конструктивное начало и очевидно пытались соединять красоту с пользой, с функцией

Красоту, которая для них обрела смысл, едва ли не религиозный. Врубель так и говорил:

красота – вот наша религия. Эту красоту они пытались увидеть и в реальном мире, мире

живой природы (растения, животные, насекомые) и во всем таинственном запредельном,

мистическом, неявном: в движении стихий, вихрях линий, хороводах форм. Искусство при

этом

понималось как самая лучшая, совершенная жизнь, а художник – как творец и пророк

такой жизни. Задачей художников становилось – по-возможности, сделать всю обычную

жизнь художественной, прекрасной. В Европе множились художественные магазины,

салоны. Сыпались заказы на новые архитектурные решения в строительстве банков,

различных, порой грандиозных, сооружений (Эйфелева башня!), частных домов. Причем

архитекторы начали проектировать не только сами здания, но и интерьеры со всей

обстановкой, всем антуражем, с привлечением к работе художников, мастеров-

ремесленников. В стиле «модерн» стало делаться все: мебель, одежда, настольные лампы,

ширмы и т. д. и т. п. Этот стиль широко вошел в книжную и журнальную графику, рекламу.

Художественные

произведения в стиле «модерн» были иногда несколько (порой чересчур)

усложненными, но всегда изящными, волнующими воображение, как бы дразнящими вкус.

Художники мастерски использовали мифологические, поэтические и сказочные образы

(кентавры, сфинксы, русалки), символичные изображения цветов, и простых (подсолнухи), и

экзотичных (орхидеи, лилии), а также животных, птиц, насекомых (особенно змей, лебедей,

павлинов, бабочек

, стрекоз). Все это было искусно связано в композиционных решениях,

изысканно, извилисто, подвижно, ярко, театрально эффектно, искусственно и прекрасно.

Этот художественный стиль, в целом ушедший, до сих пор продолжает оказывать

плодотворное воздействие на промышленный и бытовой дизайн, архитектуру, моду.

Обе линии, о которых шла речь, в XIX веке совмещались, перекрещивались. И обе,

вместе

и по врозь, доходя до крайностей, достигая вершин художественности, предвозвещали начало

великого перелома не только в художественной, но и в целом в европейской и мировой

культуре. Перелома, который начал ощущаться в конце века XIX и стал реальностью для

всего XX века.

При всем том, что на протяжении XIX столетия развитие цивилизации и культуры

даже в

Европе (не говоря уж о мире), оставалось неравномерным. В этом развитии намечались и

были представлены некоторые черты будущих структурных потрясений. Но ощущались они

далеко не всеми. Напротив, сознательное население Европы было уверено в успехах

цивилизационно-культурного прогресса, в устойчивости сложившихся ценностных систем и

предпочтений. В качестве высшей ценности

и главного ценностного критерия для европейцев

утвердился вроде бы Разум. Все другие ценности цивилизации и культуры, соотносились с

ним, сверялись со шкалой «разумности-неразумности».

В связи с этим, Истина должна была быть полезной, Добро – целесообразным, Вера –

удобной, Красота – ясной, функциональной, служащей Добру, Свобода – разумной, Любовь –

оформленной и законной. И вот такие

ценности-идеалы должны реализовываться в жизни,

которая уже в известной мере упорядочена, и будет упорядочена еще более, на основе

разума, для осуществления этих идеалов везде, где они пока не действуют. Сомневаются же в

этом интеллектуальные снобы, нытики, декаденты. В XIX веке очень многие смотрели в

будущее, пусть со сдержанным, но с

оптимизмом, верили в то, что в культуре действуют

традиции. И именно традиции европейской культуры дадут возможность торжества

гуманизма. Верили тому, что общество, человечество, при всех отступлениях от принципов

гуманизма, идеалов традиционной культуры, – в целом движется-таки, развивая эти

традиции, – к гармонии, достижимой, хотя и через борьбу.

XX век с самого начала

стал опровергать общий оптимистический настрой, присущий

веку XIX-му – Золотому веку европейской, и в том числе русской, да пожалуй, и мировой

культуры.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

XX ВЕК – ВЕК ПЕРЕЛОМА В РАЗВИТИИ ЦИВИЛИЗАЦИИ И КУЛЬТУРЫ

«И отвращение от жизни,

И к ней безумная любовь,

И страсть и ненависть к

отчизне...

И черная, земная кровь

Сулит, нам раздувая вены,

Все разрушая рубежи,

Неслыханные перемены,

Невиданные мятежи»

А. Блок «Возмездие»

«Среди немыслимых побед цивилизации

Мы одиноки как карась в канализации»

И. Губерман

ОСОЗНАНИЕ ГРЯДУЩИХ ПЕРЕМЕН В ИХ ЗНАЧИМОСТИ

ДЛЯ КУЛЬТУРЫ

Не случайно именно в XX веке остро встал вопрос о том, что же все-таки такое культура?

Но рассмотрение судьбы и особенностей, этого, ставшего в XX веке непонятным феномена,

следует начать, возвращаясь в век XIX-ый. Ибо не только в метаморфозах искусства второй

половины

и конца XIX столетия все явственнее проступали черты грядущих перемен. Как

везде, несколько опережая время, отдельные, прежде всего европейские мыслители, видели

их приближение. В сознании мыслителей мир, все еще казавшийся обывателям в целом

устойчивым, в общем надежным, – предстал неравномерно, неровно и быстро движущимся,

готовым катастрофически обрушиться, обнажающим в своем развитии бездны,

провалы. В

реальности все это начало подтверждаться лишь с начала XX века, с первой мировой войны и

революции в России, а в науке с открытий ученых-физиков, проникавших в микро и

макромиры. Но то, о чем в 1907 году в книге «Творческая эволюция» живописал

французский философ А. Бергсон – о многовариантности и сложности мира

и его движения,

его фундаментальной неустойчивости, нестабильности, – вот это раньше, по-иному, выразил

и Ф. Ницше и З. Фрейд, и отчасти, немецкие философы-неокантианцы. Впрочем, о последних

мало кто слышал, кроме специалистов. А вот Ницше и Фрейд были услышаны широкой

аудиторией, поначалу эпатированной, почти оскорбленной небывалой откровенностью и,

мягко говоря,

странностью их размышлений и утверждений. Они оба, каждый на свой манер,

опрокидывали представление о разумности существующей цивилизации и культуры, о

разумности как главной ценности бытия и о разумности других ценностей этого самого

бытия.

Чем ближе к XX веку, тем более нарастал интерес мыслителей к осмыслению не просто

бытия, а именно человеческого бытия

, его значимости, смысла жизни, ее ценностей, которые,

как ни странно, оказались весьма сомнительными. Ф. Ницше прямо-таки обрушился на

незыблемость идеалов святости, добра, красоты. Он увидел, что несмотря на внешне вполне

благополучное развитие христианской цивилизации, вся система ее ценностей умирает. В

христианской Европе с ее наружной благопристойностью, кажущейся устойчивостью

религиозных верований, Ницше заявил: «Бог умер», вера не является действительной

движущей силой и принципом поведения людей. И «смерть Бога» знаменовала

собой не

только умирание традиционной религии, а, главное, – гибель безусловных ценностей

традиционных жизни и культуры. Ведь Бог воплощал в себе абсолютные Истину, Добро и

Красоту, вообще ценности духа. Ницше, констатировав это, не призывал к спасению,

сохранению ценностей, ибо умирающее должно умереть. По мнению Ницше, ценности, в том

их виде и

значении, которые они приняли в ходе развития христианской культуры, нужно

отвергнуть, низринуть. Ницше выступил с острой критикой фальшивой, лицемерной

христианско-буржуазной морали, против пошлости жизни европейского общества (с

расчетом, корыстью, вещными мелочными интересами). То, что при этом выдвигалось

немецким мыслителем в качестве новых идеалов и ценностей (воля к власти, идея

сверхчеловека

, настоящее серьезное искусство), выглядело очень поэтичным, было слишком

многозначным и не могло стать реализуемым. Сама форма, в которую обрекал свои идеи

Ницше (по сути художественная) допускала разнообразие трактовок смыслов высказанного.

Оценки Ницше поэтому колебались от признания его то бунтарем-революционером, то чуть

ли не религиозным пророком, – вплоть до третирования философа,

как идеолога фашизма.

Ницше конечно не ответственен ни за революцию, ни за фашизм, который пытался

использовать его наследие. Этот поэт-философ раньше других разглядел признаки грозящих

человечеству духовных тупиков и катастроф и сумел привлечь внимание к болезненным

проблемам бытия цивилизации и культуры. По-другому о том же «кричали» теоретики

марксизма и

некоторые другие мыслители. Все они пытались вновь и вновь осмыслить

будущее, перспективы человеческой свободы, человечества. Еще в конце XVIII века Ф.

Шиллер в стихотворении «Вселенские мудрецы» иронизировал над попытками философов до

конца понять законы, управляющие миром. Стихотворение заканчивалось тем, что до тех

пор, пока философия не сможет управлять миром, им будут

управлять голод и любовь.

Марксизм очевидно исходил из того, что миром правит голод, и стремился показать, как

преодолеть эту роковую зависимость людей, изначально извратившую всю их историю.

Предлагалось идти путем дальнейшего развития производства, на основе радикальных

социальных и экономических преобразований. Революция в России позже стала грандиозным

(и провалившимся) «экспериментом» по

воплощению этой идеи. Но уже в конце XIX века

идея эта выглядела не только и не столько утопичной, сколько в принципе неверной, ибо на

первое место среди ценностей жизни выдвигалась сытость. В 1883 г. русский поэт Надсон

писал:

«Нет, я больше не верую в ваш идеал

И вперед я гляжу равнодушно.

Если

б мир ваших грез наконец и настал, –

Мне б в нем было мучительно душно:

Сколько праведной крови погибших бойцов,

Сколько светлых созданий искусства,

Сколько подвигов мысли, и мук, и трудов,

И итог этих трудных рабочих веков –

Пир животного сытого чувства!

Жалкий, пошлый итог! Каждый честный боец

Не отдаст за него свой

терновый венец...»

Ницше в этом же году закончил книгу «Так говорил Заратустра». Правда, в этом же году

русский революционер Г. В. Плеханов создал марксистскую группу «Освобождение труда»,

начавшую пропаганду идей марксизма в России. Марксизм в его российском варианте

оказался вполне рациональным и трезвым опровержением буржуазного рационализма.

Человек рассматривался как социальное существо, находящее свое счастье в борьбе за

лучшее будущее всего человечества, обеспечиваемое полным удовлетворением потребностей

каждого члена общества (прежде всего – материальных!). Преодолевая при этом угрозу

голода, разобщающую

их, люди должны были обрести и свободное время и условия для

своего духовного развития. Вопрос, однако, в действительности состоял в том, – каким

образом духовно неразвитые в массе своей люди смогут придти к этому «царству божьему»

на земле без массового насилия, уничтожения друг друга. Российский эксперимент показал,

что насилия в ходе

достижения целей революции – более, чем достаточно, а достижение

благородных целей – все время отодвигается на потом. Кроме того, хотя и не сразу,

выяснилось, что сама по себе сытость, даже всеобщая, достигается быстрее на буржуазном,

капиталистическом пути развития.

Человек оказывался гораздо более сложным существом, чем это представлялось веками. В

конце XIX столетия недаром начали

интересоваться не только внешними условиями бытия

человека, внешними его действиями, но и их мотивами, внутренними основаниями. Начала

развиваться психология. Причем, опять-таки, с одной стороны, в стремлении к новому

развитию – рационально, экспериментально обоснованной науки о психике человека

(например Сеченов, Павлов в России). С другой стороны, в попытке прорыва к глубинам

той

же психики, в связи с открытием сферы бессознательного и ее значения, прорыва, начатого З.

Фрейдом. Любопытно, что если вспомнить шиллеровскую мысль о голоде и любви,

правящих миром, то Фрейд, в отличие от Маркса, сделал акцент на последнем, обратив

особое внимание на роль в жизни человека и общества сексуальных влечений.

И хотя роль

именно этих влечений была им явно преувеличена, важным стало то, что Фрейд привлек

внимание к тому, откровенные размышления о чем считались по меньшей мере

неприличными. Это произвело на европейскую общественность действие не менее

ошеломляющее, чем идея переоценки ценностей Ницше. Действие, повлиявшее на характер

культуры XX века в целом ряде

отношений.

Искусство конца XIX века, идеи Маркса, Ницше, Фрейда и ряда других мыслителей, – все

это, вместе и порознь, выражало то, что культура, по крайней мере европейская, входила в

XX век с явным ощущением своего предгрозового или предкризисного состояния. Культура в

конце XIX века и начале XX века стала осознаваться в ее противопоставленности движению

цивилизации

, катящейся к пропасти.

ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ СДВИГИ И КУЛЬТУРА

Цивилизационные сдвиги, происшедшие в ХХ-ом веке, несравнимы с тем, что бывало в

других прежних эпохах, ни по масштабам, ни по темпам, ни по результатам, ни по значению.

В ХХ веке совершались не просто отдельные научные открытия, как бы существенны они ни

были, а взрывы достижений науки, начавшей почти непосредственно воздействовать на всю

жизнь людей, на их мировоззрение, на развитие техники и технологий, на бытовую сферу

жизни, на языки, на характер общения между людьми. Технические новшества уже в XIX

веке изменили многое. Теперь техника, соединявшаяся в своем движении с наукой,

пронизывала собой все,

и не только преобразовывала действительность (и самого человека),

но и создала принципиально новые возможности дальнейшего преобразования. Люди начали

освоение океанских глубин, воздушной и космической среды, проникли в микромир.

Медицинская техника усовершенствовалась вплоть до создания искусственных органов.

Произошли ранее совершенно невероятные вещи с информацией: ее накоплением и

передачей, оперированием огромными массивами, информационным воздействием.

Колоссальные тиражи книг, газет и журналов, распространявшихся все быстрее. Радио,

телевидение, компьютерная техника, Интернет. Автоматизируемое производство вышло на

рубежи приближения к «безлюдному». Были освоены новые источники энергии, особенно

ядерной, новые виды двигателей. Необычайно возросли

возможности и скорости

передвижения людей и грузов. Развился транспорт: морской речной, сухопутный

(железнодорожный и автомобильный), воздушный, а также средства связи: телеграф, радио,

телефон, электронная связь.

В обществе создались новые и преобразовались старые социальные слои и группы.

Научная и инженерно-техническая интеллигенция, массы студентов, управленцы-

профессионалы, рабочие высочайшей квалификации. В наиболее

развитых странах

фактически исчезло крестьянство в прежнем его понимании, образовался так называемый

«средний класс».

В целом в ХХ столетии увеличились возможности масс людей иметь сравнительно

комфортные условия жизни. Опасности голода и массовой нищеты, эпидемий в конце века

грозили лишь странам наиболее отсталым.

Явно выросла образованность человечества. Во всяком случае грамотность

, стала

практически всеобщей нормой.

Возросли возможности общения разных людей, разных континентов и стран, разных

цивилизаций и культур. В ХХ веке мир становится значительно более тесным по разного

рода взаимосвязям. Цивилизация в этом столетии явно и ускоренно прогрессировала,

затрагивая все регионы земли, все сферы жизни. И этот прогресс цивилизации обеспечивал

условия

для межкультурных контактов, порождал средства для сохранения и создания новых

ценностей культуры, для сохранения и передачи духовного опыта, для развития и

функционирования культуры в целом.

Однако те же цивилизационные сдвиги и успехи проявлялись и как опасные для

дальнейших судеб самой цивилизации и культуры, судеб человечества вообще. Недаром

именно в ХХ веке

стали все чаще вспоминать о возможном или даже неотвратимом конце

света. Вроде бы самые лучшие достижения науки и техники начали угрожать страшными

бедствиями. Ядерная энергия, например, вырываясь из под контроля, оказалась способной

губить людей сотнями тысяч, если не миллионами, мгновенно разрушать целые города. На

основе науки и техники промышленность ХХ

столетия создавала все более мощное оружие

массового уничтожения людей людьми. Войны кардинально изменили свои масштабы и

характер, превращаясь в мировые и значительные локальные конфликты, разрешаемые с

помощью самых совершенных технических средств. В то же время, нарастала

неравномерность экономического и социального развития разных регионов земли, разных

стран. В регионах и странах, отстававших

в развитии и стремившихся коренным образом

преобразоваться, развернулись революционные битвы (с гражданскими войнами), самая

могучая из которых, революция 1917 г. в России, – потрясла весь мир, в результате обеспечив

лишь на какое-то время относительно устойчивое состояние обществ в славянских и

некоторых соседних с ними странах.

Вообще экономическое и социальное развитие в

ХХ веке цивилизовалось в плане его

«онаучивания» и достигло значительных успехов в отдельные периоды, в отдельных странах.

И эти же страны тоже временами попадали в ситуации кризисов, в том числе мировых.

Наибольший прогресс в экономической и социальной сферах был достигнут там, где

политическая и правовая системы создали для этого наилучший

климат. В странах,

отстававших (по разным причинам), оказывавшихся в состоянии общецивилизационной

стагнации, пытались силой, давлением сверху добиться устойчивого развития экономической

и социальной сфер жизни (в противовес хаосу), устанавливая жесточайшие тоталитарные

режимы, ярчайшим примером которых служат фашистские и, в той или иной мере

приближавшиеся к ним по жестокости, социалистические (коммунистические).

Цивилизация ХХ века породила не только развитый тоталитаризм, но и изощренные

формы терроризма разных мастей, создала возможности технического обеспечения и

массового

распространения разнообразного насилия, условия процветания наркобизнеса.

Речь идет и о насилии человека над человеком и насилии человека над природой. Именно в

ХХ веке возникли так называемые экологические проблемы, имеющие значение не только

для отдельных регионов, но для планеты в целом, для настоящего и будущего всего

человечества. Конкурентная борьба за эффективное

использование земли, полезных

ископаемых, источников энергии, расширение воздействия экологически опасных

производств и их продуктов, – все это привело к тому, что человечество в ближайшем

будущем может лишиться чистого воздуха, чистой воды (в том числе питьевой), пахотной

земли, многих видов животных и растений. Человечеству грозят необратимые климатические

и геоморфологические изменения, в связи с

деятельностью, изменяющей состояние

атмосферы, литосферы, гидросферы и т. д. В общем, как выяснилось, цивилизация, со всей ее

прогрессирующей мощью, сделала и делает слишком многое для того, чтобы уничтожить

саму себя.

А. Печчеи в предисловии к книге «Человеческие качества» заметил, что хотя все эти

угрожающие опасности вроде бы осознаны человечеством, хотя

что-то люди пытаются

преобразовать в своей деятельности и социальной организации, опасностей избежать не

удается ибо: «суть проблемы, которая встала перед человечеством на нынешней стадии его

эволюции» состоит, по его мнению, в другом; «... в том, что люди не успевают адаптировать

свою культуру в соответствии с теми изменениями, которые сами же вносят

в этот мир, ...»

Цивилизационные изменения – опережают развитие культуры. О. Шпенглер еще в 1918 г.

выработал взгляд на цивилизацию как на завершающую стадию развития любой культуры,

выражающую ее вырождение. Причем, что касается состояния цивилизации в начале ХХ

века, она с его точки зрения «есть неизбежная стадия одной западной культуры...»

, хотя и

распространилась по всей земной поверхности. Вряд ли шпенглеровское понимание

цивилизации приемлемо. Однако, его размышления над судьбами культур показали, что

связи между тем, что мы называем цивилизацией и тем, что является культурой, –

противоречивы вообще, а в ХХ столетии как никогда.

В этом веке явно обнаружилась существенность разницы между цивилизационными

достижениями и ценностями культуры. Стало очевидным, что далеко не все порождаемое

цивилизацией, имеет, так сказать, культурный смысл. Далеко не все достигнутое

цивилизационным развитием содействует развитию культуры. И тем не менее, цивилизация

ХХ века, ее достижения, воздействуют на культуру вовсе не только разрушительно.

А.Швейцер справедливо подчеркнул: «... материальные достижение – это еще не

культура,

они становятся ею лишь в той мере, в какой их удается поставить на службу идее

совершенствования индивида и общества»

В ХХ столетии в мировой цивилизации создаются новые и по-новому активно

используются традиционные возможности развития и функционирования культуры. Само

существенное повышение комфортности жизни масс людей (в Европе, в Западной и

Восточной, в Америке, даже в Латинской, в Австралии, в части азиатских и африканских

стран) оказывает некоторое облагораживающее воздействие на

быт людей, на их бытовые

отношения. Достаточно указать на распространение элементарной гигиены, санитарии,

медицинского обслуживания, на рост технического и информационного обеспечения

бытовой сферы, на хотя и неровное, но повышение разнообразия, качества и дизайна вещей,

которыми пользуются люди, бытовых удобств, и т. д. и т. п. К тому же, это коснулось не

только лучшего, чем прежде, удовлетворения собственно вещных потребностей, но и

появления у большого количества людей времени и условий для удовлетворения

потребностей духовных. Художественная литература стала доступной массовому читателю.

Появление радио, грамзаписи, магнитофонов, сидиром-дисков – дало возможность слушать

не только известия о новостях, но и музыку. Кино, телевидение, видеомагнитофоны

позволили многим

людям на расстоянии взаимодействовать с самыми разнообразными

ценностями культуры. Развитие транспорта позволило посещать самые отдаленные

культурные регионы. Появились новые средства художественной выразительности (краски,

материалы, фотография, кино, телевидение, компьютеры, наконец). Образование, став

массовым, расширило возможности людей в обогащении их духовного мира. В связи с

развитием межкультурных коммуникаций – существенно обогатилась палитра

функционирующей

мировой культуры. Начал преодолеваться европоцентризм в понимании

культуры и в культурной политике. Взаимодействие восточных, западных, европейских,

азиатских и африканских культур оказалось весьма плодотворным. Все это так.

Но те же самые достижения цивилизации, которые явились содействующими развитию

культуры, породили в ее развитии сложные проблемы. В ХХ-ом столетии потребности людей

стали особенно

быстро расти, меняться. Производство (и то, что касалось духовной

«продукции») порождало все новые и новые потребности. Весь быт и отношения людей –

семейные, бытовые, – теряли устойчивость. Традиционное не выдерживало соревнования с

новым. Часто и сравнительно легко изменялись и ценностные установки, ценностные

ориентации. К. Ясперс отметил в качестве характерного для ХХ века

«возрастание духовных

возможностей» (а я бы добавил, что и разнообразия потребностей). Но, вот эти возможности,

согласно Ясперсу, «...вследствие все более далеко идущих предпосылок они уничтожат друг

друга; новые поколения молодежи больше не усваивают достигнутого; создается

впечатление, что люди не способны постигнуть то, что дано прошлым»

. Что же означает

тогда рост духовных возможностей, какие возможности реализуются, какие потребности

продуцируются и удовлетворяются?

Дело в том, что само развитие массового потребления привело к эффекту так называемой

«потребительской культуры». Это конечно не культура в прямом значении термина. Но

потребительская психология, по-видимому, серьезно сказалась на состоянии и

функционировании культуры

. Ибо массовая ориентация на потребление оказалось связанной

с массовым производством – с тиражированием не только вещей, но хотя бы имитаций

мыслей, чувств, характера поведения, ценностей культуры. При этом стала доминировать

пассивная позиция потребителей, которым предлагаются часто меняющиеся предметы

потребления. Погоня за удовлетворением элементарных, и в общем стандартных (ведь

уникальное трудно поддается

тиражированию), потребностей стала важной частью жизни

многих людей. Причем, при массовом обращении даже к истинным ценностям культуры,

потребительская психология искажает их восприятие, обедняет его, сводит на нет их

действительную ценность, заменяя ее скажем престижностью. Будучи в Петербурге,

например, престижно пробежаться с экскурсией по Эрмитажу, в Париже – по Лувру (по

принципу «Я

там был, я это видел»).

Вообще, во все времена существовала проблема доступности художественной культуры в

двух планах: в плане физической (или физической и социальной) недоступности

художественных ценностей представителям низших слоев общества, и в плане недоступности

гениальных творений искусства художественно-неразвитой черни (художник и толпа). В ХХ

веке эта проблема обнаружилась

как проблема «массовой культуры» и «культуры для масс».

Помните лозунг: «искусство принадлежит народу!» До ХХ века низший уровень культуры,

характерный для черни (в том числе богатой и знатной), не проявлял себя столь активно, не

требовал к себе особого внимания. ХХ столетие обострило ситуацию необходимости

культурного (или, чаще – псевдокультурного) «насыщения» огромных масс не только

«хлебом», но и «ценностями», доступными их восприятию, соответствующими их вкусам,

интересам. В море продуцируемых для этого суррогатов ценностей стали тонуть

действительные ценности культуры, потребляемые элитой. Но и эти, истинные ценности,

оказались постепенно включенными в околокультурные процессы. Ими тоже стали

торговать,

как вещами, имеющими или не имеющими спрос. Их жизнь, их действительность

стали напрямую зависеть от коммерции.

Ситуация массовой культуры – это ведь ситуация массового воздействия на людей – или

ценностей культуры (что проблематично из-за сложности восприятия и реализации таких

ценностей), или – их суррогатов, имитаций. Эта ситуация использовалась в ХХ столетии

идеологами для

достижения в конечном итоге политических целей, коммерсантами – для

получения колоссальных прибылей от продаж бестселлеров, комиксов, пластинок, пленок и

дисков, билетов в кино, на концерты современных поп-звезд и разнообразные шоу, с

использованием рекламы, игравшей на престижных именах артистов и художников. Престиж

зачастую и создавался рекламной кампанией.

Ситуация с продукцией масскульта

показательна тем, что лучше и легче распространяется

именно то, что соответствует низшему, или, в лучшем случае, среднему уровню культуры, то,

что легче и доступнее для восприятия многих людей. Французский социолог искусства А.

Моль в начале 70-х гг. отмечал, что музыкальный шлягер распространяется мгновенно, дает

мгновенную прибыль, интерес к нему нередко столь

же быстро пропадает, но за ним

появляется другой шлягер, ибо создание шлягеров с посредственной музыкой и безвкусными

текстами – процесс не долгий и выгодный. Создание серьезного музыкального произведения

требует таланта и колоссальной работы, высокого профессионализма. Интерес же к нему

публики развивается долго, по принципу кругов в воде от брошенного в нее

камня. Прибыль

от его «продажи» оказывается не столь существенной, и во всяком случае, надолго

отсроченной. Особенно если речь идет о новом в искусстве, которое обычно становится

доступным для восприятия широкой публики в третьем (после поколения, в котором

создавалось) поколении.

Ортега-и-Гассет, посвятивший специальную работу проблемам массовой культуры,

понимал, что: «господство

масс имеет и положительную сторону: оно способствует подъему

исторического уровня и показывает наглядно, что средний уровень жизни сегодня выше, чем

был вчера»

. Но, в то же время, говоря о нормах, традициях, принципах, без коих

цивилизованная жизнь и культура немыслимы, он считал вторжения массовости в жизнь –

вторжением дикости и варварства

Во всяком случае, говоря уже о собственно культуре, применительно к тому, что

называется цивилизацией, можно согласиться с А. Генисом, который пишет: «Мы уперлись в

стену, которую нельзя преодолеть силой: жизнь не делается лучше оттого, что в мире

становится больше станков, танков или инженеров»

. Добавим, жизнь в ее духовном

измерении не делается лучше просто оттого, что появляется больше вещей, даже самых

полезных и нужных. Культура не становится выше просто оттого, что около нее снует или к

ней прикасается все большее и большее количество людей. Более того, культура: ее

ценности, традиции, принципы, нормы, формы – все

это может имитироваться и

использоваться не в своем собственно культурном предназначении.

А скажем, в качестве средств для идеологии, политики, манипулирования людьми. В ХХ-

ом веке такие имитации и использования приобрели массовый характер.

При всем этом, не только цивилизация воздействует на культуру. В ХХ веке, как и всегда

проявилось и обратное воздействие

, культуры на цивилизацию, фактически то и другое тесно

переплетаются, и особенности культуры ХХ столетия во многом определены особенностями

цивилизации с которой она взаимодействует.

СВОЕОБРАЗИЕ БЫТИЯ КУЛЬТУРЫ В ХХ ВЕКЕ

Попытки и проблематичность воплощения культуры в разных сферах

жизнедеятельности

Вообще культура так или иначе реализуется или не реализуется в жизни, в зависимости от

того, насколько человек в разных сферах жизнедеятельности, оказывается целью, а не

средством экономики и хозяйства (о чем писал С.

Булгаков

), политической и правовой

деятельности, бытовых отношений. Одним из показателей состояния и уровня культуры

общества является степень гуманизации этих и иных сфер деятельности, их содержательная

культурная оформленность. И поскольку для ХХ века характерно стремительное

цивилизационное развитие, существенно затрагивающее всю человеческую деятельность,

постольку значимым оказалось то, насколько культура становилась или не становилась

основой цивилизационных сдвигов, стала или не стала она целью цивилизации, или все-таки

в большей мере используется как одно из средств ее ускоренного движения. Своеобразие

бытия культуры в ХХ столетии обнаруживается при рассмотрении того, – как и в каких

отношениях в этом столетии проявилось облагораживающее человека и его жизнь действие

ценностей культуры

: Добра, Красоты, Любви, Милосердия и т. д.

Следует отметить, что ХХ столетие, при всей неоднозначности того, что в нем

происходило, притом, что оно оказалось полным драматизма и даже трагизма, мучений и

бедствий, постигших миллионы людей, при всем этом, – оно, особенно к концу тысячелетия,

выявило и тенденцию к действительному утверждению гуманизма

как реальной заботы о

человеке, в частности – к гуманизации производственной сферы жизни. Тенденция выявилась

ярко, хотя реализовывалась неполно и противоречиво.

Так, в развитых странах существовало стремление к изменению условий и характера

производства для освобождения человека от грубой физической и механизированной

умственной работы. Речь шла не просто об облегчении труда, а о

том, что человеческий труд

должен стать деятельностью творческой, интересующей человека, дающей ему радость, даже

тогда, когда эта деятельность трудна. Вместе с этим, облагораживали производственную

среду: производственные помещения. Грязные уродливые заводы и фабрики уходили в

прошлое. Промышленный дизайн был направлен не только на получение большей прибыли,

но и на то, чтобы

красота окружала человека, воплощаясь в результатах труда, изделиях.

Борьба за все это шла в ХХ веке с переменным успехом, С одной стороны, производство все

более автоматизировалось, труд человека как будто бы облегчался и становился

привлекательнее, сокращаясь и по времени занятости в нем до 8-ми часового рабочего дня, и

даже менее, с

выходными, week-and-ами, отпусками. С другой стороны, человек попадал в

ситуацию все большей зависимости от сложных технических систем, требующих

супервнимательного контроля, ибо возможные производственные ошибки в ряде случаев

имеют тяжелейшие последствия для масс людей и целых регионов земли (катастрофы на

АЭС, на транспорте, в химической промышленности и т. д.). В процессе «

умственной»

работы люди стали выматываться гораздо больше, чем в процессе тяжелой физической.

Человек оказывался как бы встроенным в системы технических устройств, чуть ли не в

качестве одного из них, – живого робота, индивидуальность которого не могла и не должна

была проявляться, целью которого было не творчество, а четкое и быстрое исполнение

определенных

функций и принятие решений с выбором из заранее определенного

стандартного набора. Работа клерков и работников разросшейся сферы обслуживания, при

меньшем нервном напряжении, была нисколько не менее узкофункциональной.