Блок Л.Д. Классический танец история и современность
Подождите немного. Документ загружается.
Характерный танец был представлен с редкой полнотой, если принять во
внимание, что выступили два его прославленных ветерана— Ширяев и
Кшесинский в мазурке, поставленной Гольцем! Мягкость, предупредительная
галантность, элегантность и вдруг — резкий акцент, бравурный поворот, удар
каблука... Стиль, от которого наш танец очень далеко ушел, но молодежи было,
думается, полезно посмотреть на эту необыкновенную непринужденность
исполнения даже у давно не выступавших ветеранов. Следующий этап
характерного танца — монументальная рапсодия Листа в постановке Льва
Иванова. Нам давно хотелось посмотреть на нее именно так— на черном фоне,
широко раскинутом по всей свободной от декораций сцене. Ритмичными
волнами сменяющиеся шеренги, буйный танец двух центральных пар — все это
было с отчетливостью стройно, и творчество одного из лиричнейших наших
балетмейстеров было достойно показано, тем более что во главе рапсодии
стояли блестящие Иванова, Каминская, Лопухов и Корень.
Молодая разновидность характерного танца — творчество Вайнонена.
Сам изумительный характерный танцовщик, он как никто ощущает стихию
пафоса народного танца. Испанский из «Раймонды» (Стуколкина и Лопухов) —
один из самых больших успехов вечера.
Испанский в постановке Кореня — интересная попытка уловить
излюбленное испанцами построение танца на жизни кастаньет; с ними
танцевали Н. Федорова и Шамшева — представительницы самого последнего
пополнения кадров солисток, обе многообещающие.
Алмаз-заде танцевала отрывки из оперы «Кер-Оглы», чем и была
представлена юная хореография братских республик. Характерный танец
понятен всякому, и разобраться в нем легче. Нам хочется говорить сегодня о
трудном и неразобранном — о классике в ее современных формах: венгерское
классическое па из «Раймонды», два танца Фокина, два адажио Лопухова —
эволюция классики за сорок лет.
Что такое pas de deux в танце? Приблизительно то, что соната в музыке,
— наиболее строгая форма. Там поет инструмент, не берясь ни за какое другое
задание, как развить тему по определенным законам, в условных формах. Тут, в
танце, не менее условные формы: четыре части — начальное адажио вдвоем,
два аллегро и заключительное presto. Пусть тематическое развитие танца
вполне осознано пока только Ф. В. Лопуховым, но строгий костяк pas de deux
уже создан^.Как только вводится смысловое, сюжетное содержание, мы
называем такой танец pas d' action, Pas de deux с его адажио, его вариациями —
арена для проявления танцевальных закономерностей. Мы познаем в нем
классический танец сквозь призму ума, восхищенного творческой
перестройкой движения, как в сонате ум восхищен закономерным нарастанием
звуковых лавин. В сонате композитор избирает труднейший и далеко не
кратчайший путь для передачи того творческого импульса, который заставил
его сесть к инструменту. В pas de deux балетмейстер ставит перед танцующим
не меньше трудности и не избирает простейшего способа для выражения
ситуации, из которой вытекает pas de deux.
Но это упоение условной трудностью свойственно людям. Что бы играть
просто в мяч! Нет, нужен нам и волейбол, и футбол, и теннис; и так мы
341
серьезно к этим условностям относимся, что попробуй на матче исподтишка
нарушить - какое-нибудь выдуманное правило — рискнешь на всю жизнь
потерять звание порядочного человека. В искусстве, конечно, не так, в
искусстве таланту позволено все, но вольности гения тотчас же становятся
новым законом для его собратьев.
Вот что такое pas de deux — форма для воплощения танца в его
очищенном от всего случайного виде, без сюжетной нагрузки, без
захлестывающего чувства — это все область pas d'action.
Ну, а каково в нем место виртуозности? Виртуозность виртуозности —
рознь. Виртуозность — уточнение мысли и виртуозность — огрубление, даже
уничтожение ее. Крей-слер—и виртуоз на ксилофоне? Один доводит до конца
свою власть над стихией музыки, другой убивает музыку. Виртуозность
занимает подавляющее место в таких бравурных танцах, как pas de deux из
«Дон Кихота», из «Ручья», из «Эсмеральды» (Pas de Diane), вальс Вагановой и
т. д. Эти номера показательны для вкусов, царивших на концертной эстраде все
последние годы. Дудинская и Чабукиани, Бала-бина и Сергеев безукоризненно
овладели этим жанром танца: заставить публику следить затаив дыхание за
развертыванием все больших и больших виртуозных трудностей. Но
танцевальная мысль в таком номере бедна, как бедна его музыка. Иначе и быть
не может — pas de deux даже утратило авторство, настолько из кусочков оно
слеплено «на потребу» всякому новому исполнителю. Чтобы подняться тут до
высот искусства, надо так исполнять весь этот набор классических па, чтобы
они доходили до границы возможной точности. До границы, где пролегает
линия, отделяющая мысль от ее воплощения. Тогда эта самая точность
становится новым средством выразительности, перенося обыденное в область
искусства. Тогда бедные формы танца преображаются, как преображается
какой-нибудь скромный придорожный булыжник в натюрморте большого
мастера.
До такого исполнения иногда удается подняться и Дудинской, и
Чабукиани, и Балабиной, и Сергееву, но на отчетном вечере все они, вероятно,
отдали дань праздничному волнению. А столь желанный предел не был
достигнут. В рядовом концертном исполнении, без напряженного творческого
порыва танцы типа pas de deux из «Дон Кихота» уже не могут удовлетворить
сегодняшние запросы. Наши балетмейстеры далеко ушли по пути
одухотворения танца. Каждый своей дорогой. И на этом параде представлены
были все этапные имена и достижения, кроме Захарова, который почему-то
выпал из программы.
Первым возненавидел казенное бездушное танцевание Фокин. Он ушел
от мертвых форм pas de deux путем наименьшего сопротивления, не преодолел
эту форму, а просто отбросил ее. Его манера любоваться в танце
стилистическими, живописными нюансами и уходить в них от прямо
танцевальных заданий очень ясна в исполнявшихся танцах из «Карнавала» и
«Египетских ночей». Исполнители их Вече-слова, Шавров, Орлов и Железнова
с Шуйским владеют фокинским стилем и прекрасно воплотили и тот и другой
номер.
Но и эта манера нас не может удержать надолго. Мы знаем, что танец
342
имеет свою выразительность и свои законы, и мы хотим его видеть таким.
Импрессионистическим недоговоренностям Фокина наш балет
противопоставил бахов-скую отчетливость и интеллект творчества Лопухова.
Он первый начал так сознательно искать очищенной линии танца, его
симфонической закономерности.
Адажио из «Ледяной девы» — один из поворотных этапов нашей
классики. Смелая мысль Лопухова нашла творчески верные формы для
воплощения холодного, северного очарования Ледяной девы в линиях новых и
неожиданных. Адажио до сих пор воспринимается зрителем с той же
свежестью и остротой, как десять лет назад, а это срок жестокий для проверки
всякого искания. Мунгалова и Гусев были сосредоточены и вдохновенны в
соприкосновении с этим прекрасным творением их юности.
О. Мунгалова и П. Гусев в балете «Ледяная дева»
Последний период творчества Лопухова, когда он уже со зрелым
мастерством воплощает свой намерения, лишь искавшие себе пути в ранних
постановках, — образцы его восхищающего фугообразного построения танца
не были представлены на концерте. Адажио из «Коппелии» — это еще
переходный номер, но в нем, как нигде, простор для виртуозной поддержки,
которой и щеголял Гусев, а партнерша его 3. Васильева по-прежнему ловка и
поражает своими турами.
Строгому интеллектуализму Лопухова неизбежна была антитеза —
интуитивный лиричный балетмейстер. Таков Лавровский. Большая заслуга
Лавровского — возрождение классической формы pas de deux. Доверяя своей
интуиции, своему широкому лиризму, он смело берет эту традиционную форму
и сообщает ей певучесть и новизну. Вариации его льются песенно, благодаря
чему весь традиционный арсенал мужского танца становится органично
нужным и убедительным. Правда, что в распоряжении Лавровского все время
343
был такой танцовщик, как Зубковский, наделенный феноменальным полетом,
гибкой сценической индивидуальностью и элегантностью танца.
Лавровский значительно расширил диапазон танцовщицы, заставляя ее
жить в прыжке, жить на большом дыхании больших танцевальных фраз. Его
женские танцы до предела трудны, требуют от исполнительницы
надежнейшего апломба, изощренной техники туров и большой элевации. Но
трудности эти Лавровский делает невидимыми зрителю текучестью линии и ее
выразительностью. В Кирилловой Лавровский нашел безошибочную технику,
природную элевацию и баллон, а вместе с ними и самое ему нужное —
широкую, певучую, лирическую манеру.
Если мы обратимся к тому, с чего надо было бы начать, к самому старому
из номеров, к одному из немногих уцелевших в неприкосновенности образцов
творчества Мариуса Петипа, венгерскому классическому па из «Раймонды», мы
восхитимся им сознательно и безраздельно, умудренные последующим путем
нашего танца. Колоритно? Да. Певуче и лирично? О, да. А вариация Раймонды
в этом па может служить безукоризненным образцом тематического
построения и развития танца. Так наш танец наследует и принимает
действительно великое и драгоценное в традициях. Мы отбрасываем наносное,
поверхностное, бывшее модньм. Нам надо сделать еще усилие и преодолеть
пустое вирту-озничанье — это область моды. Но, по слову Шумана,
обращавшегося с «Домашними правилами» к музыкантам, «все модное
сделается в свою очередь немодным, и, если ты будешь его держаться до
старости, сделаешься дураком, которого никто не уважает».
«СЕРДЦЕ ГОР» В ТЕАТРЕ ОПЕРЫ И БАЛЕТА
ИМЕНИ С. М. КИРОВА
Вот, наконец, балетный спектакль, который можно горячо
приветствовать. Не потому, что недостатков в нем нет. Разобравшись подробно,
можно указать на многие. Но «Сердце гор» в постановке Вахтанга Чабукиани
разрешает два наболевших вопроса. На необходимость ответа на них давно
указывает наша критика. Во-первых, мы ждем творческого освоения элементов
национального танца советским театром, а не механического их копирования.
Во-вторых, мы хотим, чтобы хореографический спектакль своей высшей точки
достигал в танце и в нем находил разрешение конфликта. И того и другого В.
М. Чабукиани достиг.
Задача была нелегкая — за год третий балет на кавказские темы;
фольклорный материал тот же, и силен был риск повторить уже виденное и
знакомое. Оказалось, что на -все эти как будто и знакомые танцы смотришь, как
на новое. Так отлична их разработка, так отлична их трактовка. В
«Партизанских днях» национальные кавказские танцы взяты с
фотографической точностью. В «Кавказском пленнике» Л. М. Лавровский дал
344
простор творческой фантазии, но исполнение танцев удержал в рамках
подлинной этногра-фичности, правда, доведя его до большого совершенства. В
«Сердце гор» Чабукиани те же танцы воспринимает сквозь свою
индивидуальность классического танцовщика. Он не только видит их в
крупных и ясных формах, он умеет заставить своих исполнителей танцевать эти
танцы совсем по-особенному, со строгостью и точностью классических па, с
доведением движения до выразительной схемы. Так создается полное единство
танцев всего спектакля. Нет заметного разрыва между «классикой» премьеров и
ансамблями кордебалета. Они органически спаяны. Это очень облегчает
восприятие зрителя. Нет резких и неприятных потряхивают, как на ухабистой
дороге, при переходах от характерных танцев к классике, которые до сих пор не
были изжиты.
Т. Вечеслова и В. Чабукиани в балете «Сердце гор»
Эта спайка достигается, с другой стороны, и тем, что классические танцы
«Сердца гор» сильно окрашены национальными и народными элементами.
Лучшее достижение в этой области спектакля — вариация Джарджи во втором
акте. Вы совершенно не можете разобрать, что это: классические па или
народный пляс ловкого и лихого горного пастуха. В блестящем исполнении
самого В. М. Чабукиани эта вариация — одна из вершин спектакля, которому
во многих отношениях, думается, суждено составить эпоху.
345
В. Чабукиани в балете «Сердце гор»
К достоинствам спектакля следует отнести и то, что он не идет на
помочах у живописи или у музыки, как это прежде часто бывало с балетом.
Драматический конфликт разыгрывается между двумя персонажами.
Княжна Маниже и пастух Джарджи, случайно столкнувшись, полюбили друг
друга. Княжна склоняется перед судьбой, приготовленной ей семьей, и
соглашается замуж за нелюбимого человека. Джарджи не покоряется
условностям общества и хочет вырвать силой любимую девушку. Но достигает
лишь того, что губит ее: княжна принимает удар шашки, направленный против
Джарджи, и умирает. Оба этих основных действующих лица хорошо
контрастируют. Сила, отвага, ловкость сына народа пастуха Джарджи нашла
яркое воплощение в танцах и игре В. М. Чабукиани. Княжна Маниже не вполне
подошла и Т. М. Вече-еловой и Е. Г. Чикваидзе. Они обе делают ее старше, чем
мы привыкли представлять себе поэтический образ «девы гор». Сцена встречи с
княжной происходит под цветущей черешней ранним утром ранней весной.
Ждешь легкую, гибкую, как тростинка, полудевушку-полудевочку. Все же Т.
М. Вечеслова благодаря тому, что она танцовщица классическая, дает в танце
нужную тут чистоту линии и легкость в испол- j^ нении классических па. Этим
она подымает облик своей героини до уровня поэтического видения, каким она
представляется восхищенному взгляду Джарджи. Е. Г. Чикваидзе, танцовщица
характерная по сути своего дарования, ; „ берясь за классику, которая дается ей
с трудом, создает более тяжелый, более прозаичный образ. Зато она владеет
кавказским фольклорным стилем в совершенстве и в национальных танцах
346
последнего акта остается вне конкуренции.
Все другие персонажи остаются на втором плане, несмотря на прекрасное
воплощение, которое нашли некоторые из них. Княгиня в исполнении В.
Ивановой — редкий по красоте сценический облик. То, что М. Михайлов —
классический танцовщик, способствует усилению намерений В. М. Чабукиани.
Народный танец лекури князя и княгини приобретает классически отточенную
форму и служит одним из трамплинов, от которых отталкивается действие,
подымаясь от уровня бытовой драмы до уровня народной трагедии.
Да, смотря на балет «Сердце гор», все время думаешь о трагедии. Эти
вереницы воинов, танцующие напряженно и сосредоточенно, их
раскинувшиеся во всю Ширь сцены строгие хороводы невольно и неизбежно
заставляют думать о хорах античной трагедии и их истоках в народном плясе.
Воинственный танец хоруми дает момент максимального напряжения действия.
Он же с невиданной до сих пор силой и служит заключительным аккордом
трагедии.
Товарищи Джарджи, готовясь к набегу на поместье князя, танцуют в
заключении акта хоруми и уходят со сцены танцевальной, сплоченной
вереницей, с грозно занесенными кинжалами.
После боя, во время свадебного праздника, после смерти княжны и
пожара дома — возвращение в горы. Сцена вся заволакивается черным. Лишь в
глубине взлетают языки пламени на фоне ночного неба. В трепетном красном
зареве появляется из глубины та же вереница из хоруми во главе с
изнемогающим от ран Джарджи. Воины проходят по диагонали всю сцену, с
трудом поддерживая друг друга, но в том же крепком и напряженном ритме,
судорожно отчеканенном одними ударными в оркестре.
Этот краткий заключительный момент — кульминация всего спектакля.
Достичь такого потрясающего напряжения театру удается не часто. А то, что
это момент чисто танцевальный, построенный на материале народного пляса,
— это лучшее из достижений балетмейстера В. М. Чабукиани.
ЛАУРЕНСИЯ
Балет работает медленно в силу своей специфики. За год одна-две
постановки в Ленинграде на два театра. Каждый шаг, столь редкий, должен,
обязан быть и «метким», быть шагом вперед. Но какой-то процент неудач или
полуудач, конечно, неизбежен, как и во всяком деле. Элементы удачи или
неудачи надо добросовестно анализировать, чтобы столь редко повторяемый
опыт — раз-два в сезон — принес свои плоды, не был потерян, был, во всяком
случае, шагом вперед, хотя бы и полуудача — пусть будет поучительной.
Новая постановка Академического ордена Ленина театра оперы и балета
им. С. М. Кирова, балет «Лауренсия», — всего вторая работа балетмейстера
Вахтанга Чабукиани. Прошлой весной он блестяще дебютировал, поставя
«Сердце гор». Целиком владея фольклорным материалом Кавказа В. М.
347
Чабукиани с необычной силой претворил его как в формы классического танца,
так и в ударные моменты трагического действия — незабываемое хоруми и
танцевальный уход в горы израненных бойцов. Такое начало карьеры требует
от критика поблажки и снисходительности к дальнейшим шагам или наоборот
— предельной строгости в оценках?
«Лауренсию» хвалят в публике и в критике со всех сторон:
полнокровный, жизнерадостный танцевальный спектакль, изобилие
изобретательных танцев, характерных и классических, новые танцевальные
рекорды Н. М. Дудинской и В. М. Чабукиани, О. Г. Иордан и К. М. Сергеева...
Но первое слово, которое мы читаем в программе: «...по пьесе Лопе де В
era «Фуэнте овехуна». Найден ли путь к воплощению методами танцевального
спектакля этой гениальной драмы великого испанского писателя? Думается, что
не совсем, думается, что на этом пути — лишь полуудача. О причинах ее и
стоит поговорить подробно.
Первая ошибка, бросающаяся в глаза, коренится в самом костяке
спектакля, в его драматургическом построении. Мы не собираемся защищать
«букву закона», можно, конечно, отходить от первоисточника либретто, если
драматургия спектакля от этого выигрывает, если воздействие на зрителя
усиливается, если перемена жанра — от драмы к балету — требует корректива.
Но перемена, внесенная в драматургию Лопе де Вега, в данном случае
несомненно и сильно ослабила ход всего спектакля.
У Лопе де Вега героиня одна: вся тяжесть назревшего конфликта между
гнусным угнетателем подвластных ему крестьян, командором Гомецом, и
жителями Фуэнте овехуна лежит на плечах Лауренсии. Одна она не сломилась,
не подчинилась, не сробела. Пусть это драматическая условность, но реалист
Лопе де Вега именно так повел действие и достиг грандиозного его подъема.
Героиня ведет пьесу, героиня взрывает действие в нужный момент и приводит
победоносно к концу — восстанию крестьян. Такая героиня и показана
должным образом — тщательно и ярко охарактеризована в ряде сцен. Другие
женщины, подруга ее Паскуаля и маленькая беспомощная Хасинта, только
оттеняют ее. Паскуаля подает реплики, как традиционная наперсница, а
Хасинта бессильно гибнет при тех же обстоятельствах, при которых Лауренсия
восстает.
Когда Лауренсия, гордая, недоступная, прямая, появляется униженной,
истерзанной, оскорбленной и произносит свой знаменитый монолог, он
действительно становится событием исключительным, потрясающим, так
умело и безошибочно подведено к этому эффекту действие в пьесе Лопе де
Вега.
Во главе балета «Лауренсия» стоят три женщины. А чтобы это было
вполне очевидно, в центральном адажио второго акта все три поставлены в
одну линию и танцуют в унисон это адажио, каждая со своим кавалером. Образ
Лауренсии разбит на три части. Большая доля ее героизма отхвачена в пользу
Хасинты; Паскуаля слеплена из задора и веселости первых сцен Лауренсии у
Лопе де Вега. Та, которая продолжает носить имя Лауренсии, — одна из трех.
Интерес к ней соответственно ослаблен.
Во второй картине первого акта командор пытается силой овладеть
348
Лауренсией, встретив ее в лесу, — адажио, типа уже несколько
примелькавшихся действенных адажио. Начало им положил Л. М. Лавровский
в «Фадетте» (весна 1934 года), на них строит все свои балеты Р. В. Захаров,
прибегает к ним и В. И. Вайнонен («Раймонда») — словом, и жанр и формы
широко известные и часто виденные. В конце картины аналогичная сцена —
издевательства солдат командора над Хасинтой. В этом танце участвуют
четыре кавалера. Он и новее по форме, да и попросту лучше удался В. М.
Чабукиани. Но эта балетмейстерская удача, так сказать, «местного» порядка. В
общей балетмейстерской концепции спектакля она очень мешает. Этот танец
Хасинты заслоняет действенный интерес адажио основной героини Лауренсии,
отвлекает от нее интерес зрителя. Когда картина заканчивается долгожданным
признанием Лауренсии в любви к Фрондосо, зритель думает не об Лауренсии, а
об появляющейся убитой- горем Хасинте, которая только что силой взяла все
внимание своим «не к месту» сильным и удачным танцем, как приходится в
данном случае сказать.
Опытный балетмейстер «припрятал» бы свои лучшие находки, всю
остроту творческого напряжения к моменту монолога Лауренсии. В. М.
Чабукиани щедро разбросал целые лавины танца в двух первых актах, отдал
свой лучший действенный танец Хасинте. Монолог Лауренсии вышел беднее
по формам, очень неудачно распланирован, часто на втором плане полутемной
сцены. Вместо кульминации всей драмы, вместо сцены, для которой и «огород
городили», получился рядовой эпизод в ровном течении пьесы, даже со
снижением противу предыдущих танцевальных актов. .
Вот основная неудача спектакля. Неудача неопытности молодого
балетмейстера, т. е. вопрос отнюдь не «роковой» для него. Опыт приобретается,
и «Лауренсия», наверно, уже многому научила В. М. Чабукиани. Основное для
балетмейстера свойство у В. М. Чабукиани с несомненностью налицо — танцы
родятся в его воображении с расточительной щедростью в изобилии.
Но и относительно танцев «Лауренсии» приходится несколько
предостеречь молодого балетмейстера. Он не последовал своему собственному
примеру — балету «Сердце гор». Там в танцах — ядро балета, в них возникают
и разрешаются конфликты, они необходимость, без них не скажется, что надо
было сказать.
В «Лауренсии» танцы очень произвольны. Они лежат зачастую
совершенно вне действия. Хорошо или плохо протанцуют свои виртуозные
вариации Лауренсия и Фрондосо — это ни на вершок не подвигает нас к
ощущению нарастания надвигающегося восстания в Фуэнте овехуна и ничего
не дает для характеристики самих действующих лиц. Даже наоборот: дикие,
распластанные в воздухе прыжки Лауренсии и безудержные ее верчения
несколько выбивают нас из ощущения, которое должно возникать при виде
гордой и сдержанной Лауренсии. А танцы Фрондосо не должны бы вызывать
воспоминания о Базиле «Дон Кихота», ибо это родственник чересчур уж
отдаленный.
349
А. Шелест в балете «Лауренсия»
Массовые танцы темпераментны, обильны. Чтобы создать их в таком
количестве, нужна сила, нужен большой запас творческих возможностей — это
само собой очевидно. Но и против них хочется несколько протестовать. Они
никогда не перестают быть малооформленным общим пляшущим фоном. Когда
выводятся на передний план двое-трое, их движениям так и не удается
выкристаллизоваться, уточниться до ясности определенной танцевальной
фразы. Эти выброшенные вперед двое-трое продолжают танцевать «массовый
танец». Некоторая сумбурность, недодуманность танцевальной мысли
замечалась у Чабукиани и в его постановках для концертной эстрады.
Вторая ошибка спектакля, снижавшая его впечатление, сбивавшая,
мешавшая зрителю держать мысль в одном ожидании — назревает, нарастает
народная гроза в этом горном, выжженном, измученном угнетателями селении,
— художественное оформление спектакля. Какая-то странная небрежность
задания не удержала талантливого Вирсаладзе в нужных для- этого рамках.
Чтобы вызвать у зрителя впечатление атмосферы, накалившейся до пределов
трагического конфликта, так и напрашивалась сама собой реальность
испанского пейзажа — выжженные солнцем желто-оранжевые скалы, пыльные
оливы, скудная растительность горных виноградников, сдержанные тона
испанских художников XVI—XVII веков.
Декоратор свободен в своем творчестве, конечно. Но способствовал ли С.
Б. Вирсаладзе доходчивости действия, окружив нарядную белую свою
деревеньку пышной свежей темной зеленью, населив ее пестрой, франтовски
350