Блок Л.Д. Классический танец история и современность
Подождите немного. Документ загружается.
в полной мере оценено, если вспомнить, что в 30-х годах, когда задумывалась
книга Л. Блок, в работах историков балетного театра царили вульгарно-
социологические схемы, исключавшие категорию стиля, как и вообще любой
профессиональный, любой эстетический подход, умалявшие в балете
искусство. Книга Л. Блок направлена против подобных схем. Она написана в
очевидной полемике с вульгарным социологизмом. Она возвращает
искусствоведению его методику и его предмет. И она сама — художественная
по своему яркому ощущению танцевального мастерства, по своему острому
ощущению движения, ритма, рисунка и позы.
По своему неповторимому чувству классики, классического танца.
И наконец, по своему ощущению актерской индивидуальности,
артистического таланта, по своему пониманию роли артиста-творца. Это
последнее обстоятельство представляется далеко не маловажным. История
балета, которую пишет Л. Блок, есть история личностей, так или иначе
обогащавших классический танец. Безымянной истории Л. Блок не признает.
Абстрактных исторических формул не приемлет. В книге, как, впрочем, и в
статьях, проявился ее дар искусствоведа-портретиста. Но статьи писались по
живым впечатлениям, а в книге — мир прошлого, почти сказочный мир легенд.
И тем не менее искусность Л. Блок такова, что образы легендарных артистов,
не утрачивая магического ореола, предстают в конкретных особенностях своего
мастерства, получают подробную профессиональную характеристику, обретают
неповторимый Я четко прочерченный силуэт. Мы с точностью можем судить о
том, что каждый из них принес в искусство балета.
В результате какая живая, какая динамическая картина открывается нам!
Книга Л. Блок разрушает устойчивый предрассудок, согласно которому
классический танец, начиная с определенной поры, — это застывшая, раз
навсегда кристаллизовавшаяся система. Образ застывшего времени не случайно
так часто возникает в этой связи. Л. Блок демонстрирует, что дело обстоит
совсем не так, что у каждой эпохи — своя классика, свой способ
интерпретировать классический танец. Есть классика Марии Тальони и
классика Мариуса Петипа, есть классика фокинского времени и классика
вагановских учениц. Классика в представлениях Л. Блок исторична.
И есть в классике надвременной или вневременной смысл — о чем не
устает напоминать Л. Блок, о чем она в различных вариациях пишет.
Книга Л. Блок принадлежит к числу немногих очень балетных книг.
Искушение назвать ее хореограф ичной. В \ней есть движение и есть
композиция, есть ясный план, а именно это — важнейшие компоненты балета,
основа основ жанра. Книга Л. Блок — композиционный шедевр. Она построена
мастерски, очень логично и очень легко. Огромный, протяженный во времени
исторический материал сгруппирован в трех крупных разделах. Хаос истории
преодолен и подчинен строгой и архитектоничной мысли. В полном блеске
проявился здесь конструктивный дар Л. Блок, искусного строителя
искусствоведческих композиций. Недаром она так ценила конструктивную
природу классического танца, недаром с таким восхищением описывала — в
этой книге и в специальных статьях — вагановский класс, конструктивно
законченный, композиционно ясный.
11
Для своего времени эта книга — то же, что «Книга ликования»
Волынского — для своего. И как у Волынского обобщен опыт петербургского
балета 900-х и 10-х годов, так и Л. Блок опирается на опыт ленинградского
балета двух последующих десятилетий. В широком смысле их театроведческие
позиции, их вгляды на балетный театр очень близки, но при этом какая разница
в стиле мысли и языка и, более того, какие несомненные различия в самих
представлениях о художественном и даже прекрасном. «Книга ликований»
метафорична уже в своем заголовке, метафоричен весь ее строй, и сам
классический танец трактуется Волынским как одна большая метафора и как
система метафор малых. Конечно же, метафоричность книги Волынского, как и
заключенный в ней пророческий энтузиазм, восходят к
представлениям'символистской поэзии и, особенно, символистского театра 10-х
годов, с которым Волынский был тесно связан. Книга же Л. Блок технологична
по своему предмету, по своему пафосу и даже отчасти по своему языку. Ее
очевидная задача — изгнание символизма из сферы балетной мысли. История и
теория танца строятся на строго позитивных основах. Никакой игры интуиции,
никаких смутных поэтических грез, тем более никакого профе-тического
(пророческого) восторга. Работа Л. Блок — анализ, а не пророчество,
беспристрастный анализ классического танца в его реальном содержании, в его
действительном существе. Иначе говоря, работа Л. Блок — рационалистична.
Это, быть может, образец искусствоведческого рационализма 20-х годов,
торжество рациональных методов в изучении поэтических феноменов и форм,
триумф рациональной техники в исследовании техники пластически-
музыкальной. Это еще и пример того, как из точного знания прошлого
рождаются безошибочные прогнозы. Труд Л. Блок завершают суждения о
симфоническом танце. В заключительных строках моделируется современный
балет. Таковы, впрочем, теоретические итоги всего, что Л. Блок писала.
В книге «Возникновение и развитие техники классического танца»
сравнительно много места отдано творчеству Дидло, одного из создателей
русской школы балета. Не довольствуясь этим, Л. Блок решила написать
большую работу, специально посвященную Шарлю Дидло, и сохранившиеся
фрагменты позволяют судить о том, сколько таланта и душевных сил вложила
она в это дело. Параллельно, то есть в конце 30-х годов, Л. Блок собирала
материалы о Вигано — знаменитом миланском балетмейстере, о котором было
мало что известно, кроме того, что им восхищался Стендаль, и о
постановщиках «Жизели». Наконец, в архиве Л. Блок обнаружен издательский
договор на книгу (в соавторстве с Ю. Слонимским) о драматургии балета.
Иначе говоря, начав с изучения техники танца и исполнительского ремесла, Л.
Блок постепенно переключала свой интерес в сторону балетмейстерского
искусства. Это совершенно естественный путь и для простого любителя балета
и для ученого-балетоведа. Таким путем развивался и сам балет (танцовщик-
виртуоз исторически предшествует балетмейстеру-режиссеру). К сожалению,
многим замыслам Л. Блок не суждено было осуществиться.
Больше всего Л. Блок любила романтический французский балет и
классический танец петербургской — ленинградской школы. Эти две темы с
нею всегда, это два постоянных объекта ее размышлений. О Марии Тальони
12
она пишет несколько раз, а о танце петербургских — ленинградских мастеров
пишет всегда: в книге, письмах и дневниках, в рецензиях и литературно-
критических портретах. И, в сущности, все ее работы, взятые в целом (как это
позволяет увидеть данный сборник ее исследований и статей), есть
собирательный, групповой и многофигурный портрет петербургской —
ленинградской школы. Эту школу Л. Блок ставила выше других, считала
наследницей великих национальных школ, законным представителем
классического балетного театра. Вся истина и вся красота классического танца
для Л. Блок сосредоточены в искусстве, в системе преподавания и в самой
системе художественного мышления петербургских и ленинградских мастеров.
По ее мнению,, лишь в Кировском — бывшем Мариинском — театре и лишь в
хореографическом училище на улице Зодчего Росси по-настоящему знают, что
такое балет. Именно здесь понимают, что классический танец выразителен сам
по себе и что он не нуждается в посторонних или внешних красотах. Будущее
балета Л. Блок связывала с судьбой ленинградской школы.
И все свои знания, весь свой талант она отдает защите того, что считает
художественной идеологией ленинградской школы. Она вовсе не ломится в
открытую дверь. Она понимает, как много у нее оппонентов. Она отдает себе
отчет в том, что балетный театр 20—30-х годов находится на перепутье и
может пойти по ложному, даже гибельному пути. И, может быть, потому,
вопреки даже здравому смыслу и всякой тактической мудрости вопреки, она
выдвигает не только не компромиссную, но, наоборот, максималистскую
эстетическую программу. Она отстаивает классический танец в такой чистоте,
которую редко увидишь на сцене и которую может продемонстрировать лишь
классный урок. Мы не преувеличиваем: сама Л. Блок написала об этом в статье
«Урок Вагановой», статье замечательной, уникальной в литературе о балете.
Эта статья — первый и, по-видимому, пока единственный опыт художественно-
критического освещения экзерсиса. Л. Блок пишет рецензию на классный урок,
более того, она создает еще один искусствоведческий портрет, в данном случае
— портрет классного урока. Портретируется не преподавательница и не какая-
нибудь из ее учениц, портретируется образ танца, рождающийся в классе. Но
если можно писать рецензии на экзерсис, то, стало быть, можно превращать
экзерсис в спектакль. Л. Блок поняла это раньше других, раньше, чем это
поняли балетмейстеры, артисты и искусствоведы. Статья ее — предвосхищение
балетов, возникших уже после войны. Первый спектакль такого рода —
знаменитые на весь мир «Этюды» — был поставлен Гарольдом Ландером в
Копенгагене в 1950 году. Широко известный у нас и за рубежом «Класс-
концерт», поставленный Асафом Мессерером в Большом театре в 1962 году, —
еще один образец спектакля-урока. Думается, что даже столь придирчивая
Любовь Дмитриевна приняла бы этот балетный жанр без оговорок.
Оговорки вызывала у нее сценическая реальность 20—30-х годов, смута в
умах некоторых теоретиков, практиков и даже вагановских учениц (на эту тему
она высказывалась множество раз, статья «Образ в балете», может быть, самый
откровенный'ее отклик). И хотя Л. Блок была человеком театра, прекрасно
знала, что только на сцене артисты раскрываются во всей полноте, и что только
спектакль дает полноценное бытие балету, и что артисту как воздух
13
необходима роль, неумолимая логика собственных требований — любовь к
чистой классике — нередко приводила Л. Блок в оппозицию к роли, к
спектаклю, к сцене вообще, что делало ее существование не только как
критика, но и как зрителя, как балетомана весьма драматичным.
Но в последовательности ей отказать нельзя, последовательной Л. Блок
оставалась всегда, ибо у нее была точка зрения, исходная модель, ясное
представление об идеальной танцовщице и об идеальном танце. Это
представление Л. Блок описала в точных прекрасных словах. Оно присутствует
и в ее рецензиях и в ее исторических работах. Оно, а не прихоть и не случайный
каприз, определяет ее отношение к артисту, спектаклю или же направлению в
балете. Эклектическая, непринципиальная оценка для нее невозможна,
художественная безыдейность ей совершенно чужда. И как же крута бывает эта
женщина, сама в прошлом актриса.
Зато сколько ума в ее похвалах и сколько прозрений в ее зарисовках
актеров! Да, это художественная критика, а не комплименты расточительного
балетомана.
И с каким знанием дела рецензирует Л. Блок спектакли, построенные на
конкретном историческом материале! И какую точность в деталях Л. Блок
требут от постановщиков, актеров, художников, даже от театральных портных!
Вот они, требования исторического реализма, подлинного, а не отстаиваемого
на словах. Вот она, правда в рецензиях и правда в балете.
Критики такого стиля, такого масштаба, такой остроты появляются в
драматические, но и блестящие периоды в истории балетного театра. Балетному
театру, клонящемуся к упадку, они страшны, как зеркало —умирающему
больному. Балетному театру, который переживает подъем, они совершенно
необходимы. Поэтому роль Л. Блок в жизни ленинградского балета 30-х годов,
не очень заметная со стороны, была очень существенна, что мы теперь (собрав
написанное ею) хорошо понимаем.
Она олицетворяла собой ответственное отношение к слову, ответственное
отношение к критическому ремеслу.
В более специальном смысле Л. Блок была критиком новой формации,
нового типа: она опиралась не на мимолетное впечатление, но на незыблемый
закон, на осознание, на анализ. Строго говоря, только такую критику можно
назвать интеллектуальной. Интеллектуальное содержание классического танца
и его устойчивых форм (вариации, па-де-де) Л. Блок ценила превыше всего.
Она была убеждена в том, что оно еще недостаточно раскрыто. И она полагала,
что в конечном счете в искусстве балета решает педагогический и творческий
интеллект — интеллект Тальони, интеллект Вагановой, интеллект будущей,
еще безымянной артистки. Лучшая после Волынского представительница
ленинградской школы балетной критики, Л. Блок виртуозно оперировала
формальными и эстетическими компонентами танца, избегая психологизации и
литературных красот. В строках и на страницах Л. Блок запечатлена
кристальная форма балетных впечатлений, танец как таковой, прекрасный
классический танец. Но этот танец понимается широко — как носитель
высоких и воодушевляющих обобщений, как носитель смысла прежде всего.
Балетной бессмыслицы Л. Блок не терпела.
14
Не терпела она высокомерного цехового невежества, серости, скудости,
темноты, а более всего — мещанства.
Самые бранные слова в устах Л. Блок — слова «обывательский»,
«обыватель». Она употребляет их в различном контексте. «Обывательская»
непрофессиональная книга С. Худекова, четырехтомная дилетантская «История
танца». «Обывательские» формулы академической правильности и общие
понятия о красоте, принятые в довагановском классе. «Обывательская» грация,
«обывательская» миловидность. Л. Блок с молодости презирала обывательские
суждения об искусстве, обывательские вкусы, обывательские взгляды на жизнь.
Это роднит ее с Александром Блоком. Различие состоит лишь в том, что поэт
Блок избегал афишировать индивидуализм, а актриса Басаргина не страшилась
это делать. Многое в биографии Л. Блок дореволюционной поры, поры ее
бурной артистической молодости, выглядит преднамеренным вызовом
буржуазно-обывательской среде, а не только непосредственным взрывом
природных, стихийных «дионисовых» сил (о чем так красиво пишет в своих
воспоминаниях актриса Валентина Веригина
1
, до конца своих дней преданная
Л. Блок подруга). Однако с богемой Л. Блок сблизилась не на долгий срок, а ее
антимещанское бунтарство с годами приняло совсем иные формы. В сущности,
все, что писала Л. Блок, есть отрицание обывательской околобалетной
литературы. И главное для нее — даже не зоркость, не наблюдательность, не
прямота, главное — сама система суждений и оценок, сама поэзия некоторого
отдаления от повседневной театральной суеты, сама способность за
преходящими интересами дня не забывать о высших, непреходящих интересах
искусства. Скажем так: у нее была сверхзадача. Именно сверхзадача позволила
Л. Блок найти в себе поистине сверхчеловеческие силы, в короткий срок
овладеть безграничным неосвоенным материалом, в такой же короткий срок
осмыслить этот увлекательный, но чужой материал, и преобразовать его в
текст, ставший в уровень лучших образцов русской художественно-
критической прозы.
В. Гаевский
1
«Звезда», 1980, № 10.
15
«ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ТЕХНИКИ
КЛАССИЧЕСКОГО ТАНЦА
(ОПЫТ СИСТЕМАТИЗАЦИИ)»
ПРЕДИСЛОВИЕ
Дорогой матери с благодарностью и
любовью
...Я, быть может, богомольнее,
Чем другие, внемлю ей.
Не хваля на колокольне
Неискусных звонарей...
Брюсов
Что есть танец? Се есть утеха
превеликая.
Антонио Арена
В предисловии автор должен определить свой предмет и поставить ему
грани. Как определить классический танец, одно из самых спорных явлений в
искусстве, и сейчас и в прошлом? Мы не беремся этого сделать
исчерпывающим образом. Мы можем только несколько осветить наш предмет,
так, чтобы грани его обозначились то тут, то там. Мы постараемся указать
только основные признаки, по которым мы можем отнести какое-нибудь
явление к области, нас интересующей.
Классический танец — система художественного мышления,
оформляющего выразительность движений, присущих танцевальным
проявлениям человека на различных стадиях культуры. В классический танец
эти движения входят не в эмпирически данной форме, а в абстрагированном до
формулы виде.
Возьмем, например, прыжок. Мы знаем беспорядочное прыганье в танце
первобытных народов, различные виды прыжка национальных танцев,
частично отраженные в характерных танцах балета. Все эти прыжки
проделываются теми же приемами, к которым прибегает человек, когда ему
нужно в жизни перепрыгнуть через препятствие — корпус, участие рук, работа
ног аналогичны.
Классический танец схематизирует прыжок, исчерпывая все его
возможности. Мы можем себе представить: прыжок с одной ноги на другую
ногу, с одной ноги на две, с двух ног на одну, с двух ног на две и, наконец,
прыжок на одной ноге — это все. Каждый из этих видов разработан в
классическом танце до геометрически отчетливой схемы. Это схе-
16
матизирование достигается, во-первых, тем, что прыжок вводится в танец не
беспорядочным разбегом или не возникает внезапно и случайно; прыжок
подготовляется стройной последовательностью вводящих па, для разбега, и
всегда сопровождается плие
1
в начале и конце, что придает ему уже известную
завершенность. Корпус удерживается в вертикальном положении; это очень
«неестественно», инстинкт требует обратного — сжаться, собраться; но этот
прямой корпус продолжает прямую линию ноги или двух ног, в зависимости от
прыжка. Требование классики — чтобы мы увидели ногу (ноги), на которую
предстоит упасть, выпрямленной, с опущенным носком, в воздухе, до момента
падения. Это дает нам отчетливую прямую, ту ординату, по которой наше
восприятие измеряет и классифицирует движение. Мы видим, когда в jete
танцовщик перебрасывается с ноги на ногу, остающийся открытым угол; в
assemble этот угол закрывается и сводится к одной прямой, в которую слились
ноги на V позиции. В сисоне эта прямая снова двоится при прыжке с двух ног
на одну. В echappe тот же эффект и снова смыкание; в субрессо прямая двух
одновременно прыгнувших ног переходит в воздухе в дугу и снова при падении
выпрямляется. Наконец, temps leve — это повторение, подчеркивание той
прямой, на которой уже покоится танцующий, стоя на одной ноге.
Аналогичной схематизации подверглись все танцевальные движения: шаг
и бег, повороты корпуса и переборы ног, притопывания на месте, свойственные
самому первобытному танцу. Хаос движений уже приведен в порядок в
классическом танце; пусть этот танец еще далек от стадии музыки, поверившей
«алгеброй гармонию», приводя в порядок хаос музыкальных звуков: все же
система классики уже наметила некоторые ноты, из которых должна сложиться
ее гамма. Наше же наследие классического балетного репертуара заключает
примеры гениальных интуитивных находок, где содержание танцевального
спектакля выражено средствами и приемами именно этой отвлеченной
«геометрии» классического танца, без всяких заниманий у соседа —
драматического спектакля, т. е. есть у нас уже наметки и для суждения о
законах хореографической композиции.
Классический танец для проведения отчетливых форм был вынужден не
удовольствоваться физиологией движения человека; он дал ей не
существующие нормально возможности, идущие, однако, по пути,
намеченному развитием форм животного мира. Пресмыкающиеся обречены на
единственную, застывшую, «выворотную вторую позицию на глубоком плие»,
как мы описали бы строение их конечностей на танцевальном языке. Они
передвигаются с большим неудобством. Млекопитающие четвероногие богаче
тем, что передние и задние конечности направлены различно, могут свое
полуплие менять на большое плие, могут для некоторых видов опираться то на
полупальцы, то на всю стопу и т. д. Человеческая стойка на двух ногах уже и в
нормальном своем положении богаче возможностями разнообразных
движений, чем у любого другого зоологического вида. Классический танец
исчерпывает все эти возможности до конца, применяя выворотное положение
ноги.
1
В дальнейшем термины классического балета будут упоминаться как в русском, так и во французском
написании. — Примеч. сост.
17
Мы могли бы упомянуть еще о том, что выворотность не есть
прерогатива одного европейского театрального классического танца. Как
только мы имеем дело с разработанной танцевальной культурой —-
выворотность налицо. Древние азиатские танцевальные театральные системы
все построены на выворотности ног. Но мы предпочитаем избегнуть этого
аргумента, отчетливая принципиальная постановка вопроса нам кажется
доказательней.
Физиологию работающей выворотно ноги очень просто разобрать,
обратившись к учебникам биомеханики, хотя бы популярным, например Н.
Бернштейна. Она представится нам в таком виде. Цель выворотности —
освободить движение ноги в тазобедренном суставе. В нормальном положении
движения ноги весьма ограничены его строением. При отведении ноги в
сторону бедренная шейка сталкивается с краем вертлужной впадины, и
дальнейшее движение невозможно. При повороте ноги en dehors большой
вертел отходит назад и с краем вертлужной впадины столкнется боковая
плоская поверхность бедренной шейки, благодаря чему ногу можно отвести в
сторону гораздо выше, на 90° и даже 135°.
Таким образом, выворотноеть обогащает выразительность тела новой
плоскостью для свободного движения ноги — плоскостью фронтальной;
нормально ее движения свободны лишь в сагиттальной. Если же мы вспомним,
что выворотная нога может кроме того еще описывать большой конус,
имеющий вершину в тазобедренном суставе (движение grand rond de jambe),
может свободно двигаться и в трансверсальной плоскости, если ногу
удерживать на высоте 90° (вынутую вперед ногу провести через II позицию на
арабеск), мы легко поймем, что благодаря выворотности танец овладел всем
мыслимым для человеческой машины механизмом ног. Без выворотности
выполнима лишь ничтожная часть этих движений.
Чтобы дать надежную опору для столь интенсивно работающей ноги,
корпус тоже перестраивается на «неестественный» лад. Корпусу не
предоставляется произвольно двигаться, гнуться, склоняться. Позвоночник все
время удерживается в определенном положении с помощью мускулов спины,
особенно ощутимых и управляемых в области крестца. Эта «схваченность»
корпуса дает ему вид организованности, готовности к движению,
проникнутость целеустремленностью и волей. Так же «схвачен» корпус всякой
античной статуи от архаических до позднейших эллинистических. Эту же
«схваченность» предписывают серьезные школы пластического танца, хотя бы
школа Кальмейер в Берлине. Словом, этот организованный корпус —
принадлежность не одной классики, а выступает с очевидностью во всяком
проработанном до максимальной выразительности теле.
Особая структура, придаваемая костяку руки, есть следствие
перестроившегося для танца всего скелета в целом. При такой спине, при
таком положении бедра, колена, ступни руки не могут сохранять свою
житейскую анатомию, они кажутся чужими, мертвыми, привязанными, что мы
и наблюдаем, к сожалению, очень нередко у плохо выученных или бездарных
танцовщиков и танцовщиц.
Оговоримся сейчас же, что руки — наименее вовлеченная в
18
органическую перестройку часть скелета: неизбежность логического
построения оканчивается лопатками — руки свободны встать так или иначе.
Это объясняет нам, почему они могли быть так бездарно вялы временами
(например, 60-е годы XIX века). Это же открывает широчайшее поле для
творчества: руки — наиболее «говорящая» часть тела — свободны, лишь бы
они нашли свое, пусть совсем новое соответствие со всем остальным костяком
классического танцовщика.
Есть в классическом танце еще такое же нарушение естественной
физиологии движения человека — пресловутые пуанты, о которых критика не
знала, что и сказать в период недавнего гонения на классику во времена так
называемого «ладовского загиба». Да, они вполне неестественны, вполне
продукт отвлеченного мышления. Но если бы в области звука мы остались при
присущих «естественно» первобытному человеку интервалах — кварте, квинте
и октаве, — мы не далеко бы ушли и современная музыка не существовала бы.
Однако никого не удивляет и не шокирует, что в музыку вмешался
математический расчет: до новых интервалов, до всех ступеней гаммы
теоретики дошли «неестественно» — чисто умозрительными приемами и
математическими выкладками. И современная темперированная гамма — все
что угодно, но только не «естественное» для человека явление.
Классический танец — аналогичный продукт многовекового творчества:
в нем все неестественно с точки зрения первобытных танцевальных
побуждений и все закономерно, если подойти к строению тела умозрительно и
задаться целью найти все его танцевальные возможности.
Так и пуанты. Это доведенная до конца мысль — больше ничего: как
высоко ни вставай на полупальцы, нога все же образует ломаную линию. Чтобы
получить ту же прямую, которую мы можем иметь в воздухе, в прыжке, — надо
встать на пальцы. Какой простор для выразительности дают пуанты, мы еще не
знаем, потому что если за что и можно упрекнуть балет предшествующих эпох,
это не за то, что им изобретены пуанты, а за то, что он не понял их, не имел там,
где бы они прозвучали во весь голос.
Не знаем, будет ли правильно понята наша точка зрения, если мы не
оговорим, что все наши рассуждения относятся к классике, отвлеченной от тех
ее воплощений, которые мы можем видеть сейчас в театре. Даже не всякий
урок дает нам чистый и правильный облик классики. Балетный же спектакль
всегда окрашен определенным моментом, на классический танец навешано
столько побрякушек — костюмы, драматическое действие, «лирика»,
«кокетство», порою очень дешевые, он так подан сквозь личность
балетмейстера, окраску эпохи, так запутан, что к классике относят сплошь ] и
рядом то, что присуще лишь данному спектаклю или данному балетмейстеру.
На уроке можно рассмотреть классику лучше, да и то не всегда, повторяем,-
Например, жеманную манеру держать кисть руки с салонно оттопыренными
«пальчиками» многие считают за «что ни на есть классическую», так как видят
ее у представительниц танца, слывущих за патентованных классичек. А так как
эта манера, Действительно, с душком затхлой старомодности и возненавидеть
ее нетрудно, отвернувшиеся от нее думают, что отвращаются и от самой
классики. Мы уже указывали, как руки свободны, временный облик их не
19
должен бы затемнять сути дела.
Мы уже говорим о классике как об определенной системе, знание о
которой должно сложиться из разнообразных наблюдений и многих
сопоставлений, как всякое общее понятие. И прежде всего, конечно,
необходимо знание о генезисе явления. Это заставило нас пересмотреть
обширную литературу о танце в поисках за такой сводкой развития
танцевальной техники.
Вся эта область — техника танца — еще ждет своего исследователя,
который нарисовал бы картину ее развития, последовательность наслоений,
генезис каждого па. Мы пытались, хотя бы частично, разобраться в этих
вопросах, и постепенно вырисовалась возможность наметить происхождение
современного классического танца, его долгий, последовательный,
профессиональный рост. Никак не претендуя дать полную научно
разработанную историю классического танца — это вопрос многих лет и
многих соединенных усилий, — мы считаем тем не менее своевременным
поделиться теми фактами, которые нам кажутся вехами для этой будущей
истории и для которых, может быть, нам и далась в руки некоторая связующая
нить.
К истории танца совершенно применимы слова Дюме-риля об истории
средневекового театра: «События следуют одно за другим, но не
последовательны» («Les faits s'y succedent plutot qu'ils.ne se suivent»). У того, у
другого историка вы найдете множество разрозненных фактов; вот, кажется,
завязывается какая-то нить. Но сейчас же автор бросает тему и переходит,
вернее, перескакивает к другой.
Надо совсем не знать, что такое классический танец, не видеть, что это
помимо всего продукт громадного профессионального труда, чтобы приписать
его создание придворным сферам, как не раз были склонны это делать за
последние годы некоторые из наших исследователей. Нет, надо смотреть
дальше и глубже. Профессиональный танец мы найдем и в те века, когда
искусства еще сливались с ремеслами, когда живописец почитал себя таким же
ремесленником как золотых дел мастер, архитектор был безыменным
строителем, музыкант сам мог изготовить свой инструмент. Профессиональный
труд лежит в основе классического танца, но почему-то мы до сих пор совсем
не интересовались тем, как росла и крепла эта своя, профессиональная, цеховая
техника, как вырабатывался все более и более обширный материал
выразительных средств. Автора данного исследования и интересует
исключительно путь и рост этой профессиональной техники. Анекдотическая
сторона истории танца, наиболее популярная у всех историков, к сожалению,
иногда и у советских, остается у нас совершенно в стороне. Даже театральную
сторону, спектакль, мы берем только постольку, поскольку это помогает
достижению нашей цели: отыскать [путь развития] классического танца по
прямой линии, от профессионала к профессионалу, от наших дней насколько
возможно дальше в глубь веков.
Все ведущие преподаватели ленинградской школы: А. Я. Ваганова, В. И.
Пономарев, Б. В. Шавров — учились у Легата, у Фокина — учеников
знаменитого нашего танцовщика и учителя X. П. Иогансона. Иогансон учился у
20