Бисмарк Отто. Воспоминания. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

222 ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Палата депутатов воспользовалась своим правом и уре-

зала бюджет.

Палата господ воспользовалась своим правом и отклонила

урезанный бюджет en bloc [в целом).

Что предписывает в подобном случае конституция?

Ничего!

Так как палата депутатов воспользовалась, как показано

выше, своим правом для уничтожения Аrmeе [армии] и страны,

то мне пришлось возместить это «ничего» и как заботливому

хозяину дома вести дом дальше, чтобы впоследствии дать во

всем отчет. Кто же сделал, следовательно, невозможным соб-

людение § 99??? Поистине не я!

Вильгельм».

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

КОНВЕНЦИЯ АЛЬВЕНСЛЕБЕНА

Движение в Польше, которое началось одновременно с пе-

реворотом в Италии

, и не без связи с ним, и выразилось

вначале в национальном трауре, церковном праздновании

памятных для отечества дней и агитации земледельческих

обществ

, вызвало в Петербурге довольно длительные коле-

бания между полонизмом и абсолютизмом. Дружественное

полякам течение связано было с требованием конституции,

явственно раздававшимся теперь в высших кругах русского

общества. То обстоятельство, что русские, которые были ведь

тоже образованными людьми, вынуждены были обходиться без

учреждений, существовавших у всех европейских народов, и что

они не могли принимать участия в обсуждении своих собствен-

ных дел, воспринималось как унижение. Разлад на почве отно-

шений к польскому вопросу распространился вплоть до высших

военных кругов и привел к бурному объяснению между

варшавским наместником генералом графом Ламбертом и гене-

рал-губернатором генералом Герстенцвейгом, закончившемуся

насильственной смертью последнего (январь 1862 г.) при

невыясненных обстоятельствах

. Я присутствовал в одной из

лютеранских церквей в Петербурге на его похоронах. Те

русские, которые требовали для себя конституции, говорили

иногда как бы в свое оправдание, что поляки не могут нахо-

диться под управлением русских и, в качестве более цивилизо-

ванных, могут предъявить повышенные требования на участие

в управлении.

Это мнение разделял и князь Горчаков, которому парламент¬

ские учреждения обеспечили бы европейское поприще для про-

явления его красноречия и потребность которого в популяр-

ности делала его неспособным противостоять либеральным те-

чениям в русском «обществе». При оправдании Веры Засулич

(11 апреля 1878 г.)

он был первым, кто подал сигнал к руко-

плесканиям присутствовавших.

224 ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Происходившая в Петербурге борьба мнений была при моем

отъезде оттуда в апреле 1862 г. весьма оживленной, и это про-

должалось в течение первого года моей министерской деятель-

ности. Я взял на себя руководство министерством иностранных

дел под тем впечатлением, что вспыхнувшее 1 января 1863 г.

восстание затрагивало не только интересы наших восточных

провинций, но и другой вопрос, более важный по своим по-

следствиям, вопрос о том, какое направление преобладало в рус-

ском кабинете — дружественное Польше или антипольское,

стремление к панславистскому, антигерманскому братанию

(Verbruderung) между русскими и поляками или [идея ] взаим-

ной поддержки русской и прусской политики. Среди тех, кто

стремился к братанию, русские были честнее; польское дво-

рянство и духовенство едва ли верили в успех этих стремлений

или принимали его во внимание как определенную цель. Вряд

ли хоть один поляк видел в политике братания нечто большее,

нежели тактический ход, имеющий целью обманывать легко-

верных русских до тех пор, пока это могло бы представиться

нужным или полезным. Это братание польское дворянство и его

духовенство отвергают если и не совсем с той же, то все же

почти с такой же неизменностью, как братание с немцами;

последнее для них во всяком случае еще неприемлемей не

только из-за расовой антипатии, но и в силу того соображения,

что при совместном государственном существовании русские

оказались бы под руководством поляков, а немцы — нет.

Для германского будущего Пруссии позиция России была

вопросом первостепенного значения. Дружественное полякам

направление русской политики благоприятствовало бы ожив-

лению русско-французских связей, к развитию которых стре-

мились при случае со времени Парижского мира и даже рань-

ше; тот дружественный полякам русско-французский союз,

идея которого носилась в воздухе до июльской революции

поставил бы тогдашнюю Пруссию в затруднительное положение.

В наших интересах было бороться против партии польских сим-

патий в русском кабинете, даже в том случае, когда симпатии

эти понимались в духе Александра I. Из доверительных бесед,

которые я вел частью с князем Горчаковым, частью с самим

императором, я мог заключить, что Россия сама не давала ника-

ких гарантий относительно того, что не будет брататься с

Польшей. Император Александр непрочь был тогда отдать

часть Польши; он сказал мне это без обиняков, по крайней

мере — по поводу левого берега Вислы, причем, не делая на

этом особого ударения, он исключил Варшаву, которая, как

место расквартирования войск, имела все же для армии свою

привлекательность и стратегически входила в укрепленный

треугольник на Висле

. Польша представляла, по его словам,

источник беспокойства и европейских опасностей для России,

КОНВЕНЦИЯ АЛЬВЕНСЛЕБЕНА

225

а руссификация ее неосуществима из-за различия вероисповеда-

ний и из-за недостаточных административных способностей

русских властей. Нам, немцам, удалось бы, по его мнению,

германизировать (?) польские области, у нас есть средства к

тому, ибо немецкий народ культурнее польского. Русский же

человек не чувствует того превосходства, какое нужно, чтобы

господствовать над поляками; следует ограничиться тем мини-

мумом польского населения, какой допускает географическое

положение, т. е. — границей по Висле и Варшавой, как пред-

мостным укреплением.

Не могу судить, насколько зрелы и обдуманны были эти

высказывания императора. С государственными людьми они

были, повидимому, обсуждены, ибо самостоятельной, лич-

ной политической инициативы по отношению ко мне я ни-

когда не наблюдал у императора. Этот разговор состоялся

тогда, когда уже было вероятно, что я буду отозван; мои слова,

что я сожалею о моем отозвании и охотно остался бы в Петер-

бурге, сказанные не только учтивости ради, но и в соответствии

с истиной, побудили императора, не так меня понявшего, задать

мне вопрос — не склонен ли я вступить на русскую службу.

Я учтиво отклонил это, подчеркнув свое желание остаться

вблизи его величества в качестве прусского посланника.

Не сказал бы, чтобы мне было неприятно в то время, если бы

император сделал с этой целью какие-либо шаги; мысль о том,

чтобы служить политике «новой эры» в качестве ли министра,

в качестве ли посланника, в Париже или Лондоне, без пер-

спектив на участие в нашей политике, не заключала в себе

ничего привлекательного. Как и чем я мог бы быть полезен

стране и своим убеждениям, если бы находился в Лондоне

или Париже, я не знал, между тем как влияние, коим я поль-

зовался у императора Александра и у его наиболее выдаю-

щихся государственных деятелей, не лишено было значения

с точки зрения наших интересов. При мысли о том, чтобы

сделаться министром иностранных дел, мне становилось не

по себе, как бывает не по себе человеку, которому предстоит

выкупаться в море в холодную погоду; но все эти ощущения

были недостаточно сильны, чтобы побудить меня самого вме-

шаться в собственное будущее или просить о том императора

Александра.

После того как я все-таки сделался министром, на переднем

плане первоначально стояла в большей мере внутренняя, а не

внешняя политика; в области последней мне под влиянием моего

недавнего прошлого особенно близки были отношения с Рос-

сией, и я стремился сохранить по возможности за нашей поли-

тикой капитал того влияния, каким мы располагали в Петер-

бурге. Было совершенно очевидно, что прусской политике, по-

скольку она развивалась в германском направлении, нечего

226

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

было ожидать тогда поддержки со стороны Австрии. Пред-

ставлялось маловероятным, чтобы благожелательное отноше-

ние Франции к нашему усилению и к объединению Герма-

нии надолго осталось искренним, [но] это убеждение не

должно было служить препятствием к тому, чтобы временно

принимать utiliter [из соображений выгоды] поддержку и

поощрение от Наполеона, основанные на ошибочных расче-

тах. По отношению к России мы были в таком же положении,

как и по отношению к Англии, поскольку с обеими этими стра-

нами у нас не было принципиального расхождения интересов

и поскольку с обеими нас связывала долголетняя дружба.

От Англии мы едва ли могли ожидать чего-либо, кроме платони-

ческого доброжелательства да поучительных писем и газетных

статей. Царская помощь, как показала венгерская экспедиция

императора Николая

, простиралась при [известных] условиях

за пределы благожелательного нейтралитета. Что это будет

сделано ради нас — не приходилось рассчитывать, но ничто

не мешало учесть и такую возможность, что при французских

попытках вмешаться в германский вопрос император Александр

оказал бы нам при отражении этих попыток по крайней мере

дипломатическую поддержку. Настроение этого монарха, обо-

сновывавшее такое мое допущение, обнаружилось еще в

1870 г.

, в то время как нейтральная и дружественная Англия

со всеми своими симпатиями оказалась тогда на стороне Фран-

ции. Мы, таким образом, имели, по моему мнению, все основания

поддерживать всякое проявление симпатии, которую в про-

тивоположность многим своим подданным и высшим чиновни-

кам питал к нам Александр И, по крайней мере в той мере,

в какой это было нужно, чтобы по возможности предотвра-

тить присоединение России к враждебному нам лагерю.

В то время нельзя было с уверенностью предвидеть, можно

ли будет практически использовать этот политический капи-

тал царской дружбы и если да, то как долго. Простой

здравый смысл повелевал нам во всяком случае не допускать,

чтобы он попал в обладание наших противников, которых

нам следовало видеть в поляках, полонизирующих русских,

и в конечном счете, вероятно, также и во французах. Австрия

в первую очередь имела в то время в виду соперничество

с Пруссией на германском поприще, и справиться с польским

движением ей было легче, нежели нам или России, так как,

несмотря на воспоминания о 1846 г.

и денежные награды,

установленные за головы польских дворян, католическая

империя

пользовалась все же у этих дворян и среди като-

лического духовенства гораздо большими симпатиями, чем

Пруссия и Россия.

Согласовать австро-польские и русско-польские планы бра-

тания будет всегда трудно, но образ действий австрийской по-

КОНВЕНЦИЯ АЛЬВЕНСЛЕБЕНА

227

литики в 1863 г. в союзе с западными державами в пользу поля-

ков доказал, что Австрия не боялась русского соперничества

во вновь воскресшей Польше. Предпринимала же она трое-

кратно — в апреле, июне и 12 августа — совместно с Францией

и Англией шаги в пользу поляков в Петербурге. «Мы рассмо-

трели, — говорится в австрийской ноте от 18 июня, — условия,

при которых Царству Польскому могли бы быть возвращены

спокойствие и мир, и пришли к тому, чтобы сформулировать эти

условия в нижеследующих шести пунктах, которые и представ-

ляем на рассмотрение санкт-петербургского кабинета: 1) пол-

ная и общая амнистия; 2) национальное представительство,

участвующее в законодательстве страны и располагающее сред-

ствами действительного контроля; 3) назначение поляков на

государственные должности, с тем чтобы была создана особая

национальная администрация, пользующаяся доверием страны;

4) полная и неограниченная свобода совести и отмена всех стес-

нений в отправлении католического культа; 5) исключительное

употребление польского языка, как официального, в управле-

нии, в органах юстиции и при преподавании; 6) введение

упорядоченной и узаконенной системы рекрутского набора».

Предложение Горчакова, чтобы Россия, Австрия и Пруссия

договорились об определении судьбы своих польских под-

данных, австрийское правительство отклонило, заявив, «что

согласие, установленное между тремя кабинетами — венским,

лондонским и парижским, создает между ними такую связь, от

которой Австрия не может сейчас освободиться, чтобы вести от-

дельные переговоры с Россией». Таково было положение, когда

император Александр собственноручным письмом в Гаштейн

уведомил его величество о своем решении обнажить меч и по-

требовал от Пруссии союза

Не подлежит сомнению, что близкие отношения с обеими

западными державами содействовали решению императора

Франца-Иосифа предпринять 2 августа выпад против Пруссии

при помощи съезда князей

. Он, несомненно, впал при этом

в заблуждение, не зная, что императору Наполеону уже на-

доели польские дела и что он подумывал о том, как бы при-

личным образом совершить отступление. Граф Гольц писал мне

31 августа:

«Из отправленной мною сегодня почты вы увидите, что

я здесь с Цезарем

единодушен (действительно, он ни-

когда еще, даже в самом начале моей миссии, не был со мной

так любезен и откровенен, как в этот раз), что Австрия своим

съездом князей оказала нам, — поскольку дело касается на-

ших отношений с Францией, — большую услугу; нужно лишь

мирно уладить польские разногласия, чтобы благодаря одно-

временному отсутствию Меттерниха и последовавшему сегодня

228

ГЛАВА. ПЯТНАДЦАТАЯ

отъезду его высочайшей приятельницы

вновь вернуться

к такому политическому положению, при котором мы могли

бы спокойно смотреть навстречу грядущим событиям.

Я не мог пойти навстречу намекам императора относительно

польских дел в той степени, как желал бы того. Мне казалось,

он ожидал предложения о посредничестве; однако заявле-

ния короля удержали меня. Во всяком случае, мне кажется,

надо ковать железо, пока оно горячо; притязания императора

в настоящее время скромнее чем когда-либо, и надо опасаться,

что он вернется снова к более серьезным требованиям,если,

скажем, Австрия постарается загладить повышенной уступчи-

востью в польском вопросе неуклюжесть, допущенную во

Франкфурте

. Сейчас он хочет лишь с честью выйти из поло-

жения, сам признает шесть пунктов негодными и будет поэтому

охотно смотреть сквозь пальцы на то, как они будут осуще-

ствляться на практике; поэтому его, пожалуй, даже устраива-

ло бы, если он не будет вынужден в слишком обязывающей

форме следить за их строгим выполнением. Я боюсь только,

что если мы будем подходить к делу так же, как до сих пор,

то русские отнимут у нас заслугу улажения [конфликта],

сделав без нас то, в чем мы (?) собирались их уговорить (?)*.

Поездка великого князя

, который, очевидно, не отозван,

внушает мне в этом отношении большие подозрения. А что

если император Александр объявит сейчас конституцию и сооб-

щит о том императору Наполеону собственноручным обязы-

вающим письмом? И все же это было бы лучше, нежели про-

должение разногласий, но более неблагоприятно для нас,

чем если бы мы сказали предварительно императору Наполеону:

«Мы готовы это посоветовать; будешь ли ты доволен этим?»

Мы не последовали тому внушению, которое еще двумя

неделями ранее было сделано непосредственно генералом

Флери одному из членов прусской миссии и сводилось к тому,

чтобы посоветовать императору Александру сделать указан-

ный шаг. Так дипломатический поход трех держав затерялся

в песках. Весь план графа Гольца казался мне и политически

неправильным и недостойным, задуманным скорее в париж-

ском, нежели в нашем духе.

Польский вопрос не представляет для Австрии тех труд-

ностей, которые неразрывно связаны для нас с вопросом о вос-

становлении независимости Польши ввиду взаимно перекре-

щивающихся польских и немецких притязаний в Познани

и Западной Пруссии и положения Восточной Пруссии. Наше

географическое положение и смешение обеих национальностей

* Вопросительные знаки добавлены в оригинале рукой Бисмарка.—

Ред.

КОНВЕНЦИЯ АЛЬВЕНСЛЕБЕНА

229

в восточных провинциях Пруссии, включая Силезию, вы-

нуждает нас оттягивать по возможности постановку польского

вопроса; вот почему и в 1863 г. признано было целесообразным

не поощрять, а, напротив, предотвращать по мере сил поста-

новку этого вопроса Россией. До 1863 г. было время, когда

в Петербурге на основе теорий Велепольского

намечали вели-

кого князя Константина с его красивой супругой — великая

княгиня носила тогда польский костюм — на пост вице-короля

Польши, с восстановлением, быть может, польской конститу-

ции, предоставленной Александром I и оставшейся формально

в силе при старом великом князе Константине

Военная конвенция, заключенная в Петербурге в феврале

1863 г. генералом Густавом фон-Альвенслебеном

, имела для

прусской политики скорее дипломатическое, нежели военное

значение

. Она олицетворяла собой победу, одержанную в ка-

бинете русского царя прусской политикой над польской, ко-

торая была представлена Горчаковым, великим князем Кон-

стантином, Велепольским и другими влиятельными лицами.

Достигнутый таким образом результат опирался на непосред-

ственное решение императора вопреки стремлениям министров.

Соглашение военно-политического характера, которое заклю-

чила Россия с германским противником панславизма против

польского «братского племени», нанесло решительный удар

намерениям полонизирующей партии при русском дворе; в

этом смысле довольно незначительное, с военной точки зрения,

соглашение выполнило свою задачу с лихвой. Военной надоб-

ности в нем в тот момент не было, русские войска были доста-

точно сильны, и успехи инсургентов

существовали в значи-

тельной своей части лишь в весьма иной раз фантастических

донесениях, которые заказывались из Парижа, фабриковались

в Мысловицах

, помечались то границей, то театром военных

действий, то Варшавой и появлялись сперва в одном берлин-

ском листке, а затем уже обходили европейскую прессу. Кон-

венция была удачным шахматным ходом, решившим исход

партии, которую разыгрывали друг против друга в недрах

русского кабинета антипольское монархическое и полонизи-

рующее панславистское влияния.

У князя Горчакова в его отношении к польскому вопросу

чередовались то абсолютистские, то нельзя сказать чтобы

либеральные, но парламентские приступы. Он считал себя

крупным оратором, да и был таковым, и ему нравилось

представлять себе, как Европа будет восхищаться его красно-

речием, расточаемым с варшавской или русской трибуны. Пред-

полагалось, что либеральные уступки, которые были бы пре-

доставлены полякам, не могут не распространиться и на

русских; конституционно настроенные русские уже по одному

этому были друзьями поляков.

230

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В то время как польский вопрос занимал у нас обществен-

ное мнение, а конвенция Альвенслебена возбудила непонятное

возмущение либералов в ландтаге, мне как-то представили на

вечере у кронпринца господина Гинцпетера. Так как он нахо-

дился в повседневном общении с высочайшими особами и отре-

комендовался мне человеком консервативных убеждений, то я

вступил с ним в беседу, в которой изложил ему свой взгляд

на польский вопрос, ожидая, что он будет иметь время

от времени возможность говорить с ними в этом духе. Через

несколько дней он написал мне, что госпожа кронпринцесса

спрашивала его, о чем я так долго разговаривал с ним. Он все

ей рассказал и потом сделал запись своего рассказа, которую

переслал мне с просьбой проверить или исправить ее. Я отве-

тил ему, что должен отклонить эту просьбу; если я ее исполню,

то после того, что он сам сообщил, получится, как будто я вы-

сказался по этому вопросу в письменной форме не ему, а гос-

поже кронпринцессе, а это я готов делать только устно.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ДАНЦИГСКИЙ ЭПИЗОД

Император Фридрих, сын монарха, которого я считаю моим

государем in specie [по преимуществу], своей обходительностью

и своим доверием облегчил мне возможность перенести на него

те чувства, которые я питал к его державному отцу. Как

правило, он более, чем его отец, придерживался конститу-

ционного взгляда и понимал, что в качестве министра я несу

ответственность за его решения. Семейные традиции в меньшей

степени затрудняли ему поступать так, как это соответствовало

политическим требованиям внутри страны и за границей. Все

утверждения, будто между императором Фридрихом и мной

существовали длительное время разногласия, лишены основа-

ния. Временные разногласия имели место в связи с инциден-

том в Данциге. Касаясь этого инцидента, я могу теперь,

когда опубликованы документы, оставшиеся после смерти

Макса Дункера *, проявить менее сдержанности, нежели я про-

явил бы в противном случае. 31 мая 1863 г. кронпринц отбыл

в военную инспекционную поездку в провинцию Пруссию

обратившись предварительно к королю с письменной просьбой

избегать всякого октроирования (Octroyirung). В том поезде,

в котором он ехал, находился обер-бюргермейстер города Дан-

цига господин фон-Винтер, которого принц в пути пригласил

в свое купе. Несколько дней спустя он посетил господина фон-

Винтера в его имении близ Кульма. 2 июня кронпринцесса

последовала за ним в Грауденц, а днем раньше был обнародо-

ван королевский указ о прессе

, основанный на одновременно

опубликованном докладе государственного министерства.

4 июня его королевское высочество

обратился к королю с

письмом, в котором выразил свое неодобрение по поводу этого

октроирования, жаловался на то, что его не пригласили к об-

суждению этого вопроса в государственном министерстве, и

высказал свою точку зрения на обязанности, которые лежат,

* R. Haym, Das Leben Max Duncker's (Berlin 1891), S. 292 ff.