Бибихин В.В. Другое начало

Подождите немного. Документ загружается.

идти, чтобы не терялся молниеносный темп. Велено было

заготовить к походу конскую сбрую и другие полковые припа-

сы; ими завалили в Новгороде две палаты, где они и сгнили за

непоследованием дальнейшего указа, и эту гниль потом выгре-

бали оттуда лопатами. Предписано было сплавить к Петербур-

гу вышневолоцкою системою дубовый лес для балтийского

флота; в 1717 году это драгоценное дубье, среди которого

иное бревно ценилось тогдашних рублей во сто, целыми гора-

ми валялось по берегам и островам Ладожского озера, полуза-

несенное песком, потому что указы не предписывали освежать

напоминаниями утомленную память преобразователя, кото-

рый в то время блуждал по Германии, Дании и Франции, ус-

трояя мекленбургские дела (Ключевский).

4. О шоке реформ и об их потусторонности говорит лек-

сика. Лесами заведовали валдмейстеры, недвижимостью рен-

тмейстеры, суды проверяли рекетмейстеры, церемониями за-

нимались герольдмейстеры, для управления землей старым

воеводам помогали бургомистры, ландраты или ландраторы,

коменданты, кандидаторы; губернии отдали губернаторам, в

гофгерихтах судили ландрихтеры, обер-провиантмейстер за-

ведовал снабжением, у определенных чиновников был статус

президентов, они собирались на консилиумы, над комендан-

тами стоял обер-комендант, выше всех были сенаторы, зем-

ские камериры наводили порядок в дистриктах, сосущество-

вавших с уездами, в разных частях этой системы требова-

лись ратманы, генерал-кригс-пленипотенциар был высоким

армейским чином. Не было ли в этом переодевании Руси

заведомой игры?

И как будто бы да. Игровое, ассамблеи, кубки-орлы,

которые надо осушить в наказание за проступки, всешу-

тейший синод пьяниц, вообще частые пиры до оргий, пе-

реодевания, шутки над старой одеждой, требование на опре-

деленной церемонии при многосотенном скоплении народа

неповторения ни одного костюма больше чем в трех экзем-

плярах, постоянная возня с острижением бороды или с пла-

той за бороду 60 рублей с дворянина, копейка (нынешние

10—15 тыс.) с крестьянина при въезде в город, при входе в

учреждение, особые одежды с рогами для непокорных

старообрядцев. Между прочим, в шутку этим превраща-

лась не одна одежда и борода, но вообще цветность.

Россия вошла в эпоху Петра сплошь цветной (интуиция

Эйзенштейна, показать древнюю Русь в цвете) и вышла с

подорванным цветом. Петербург рядом с разляпистой

Москвой был геометрически шедевр, по цвету нищий

город. Он игра форм, не красок.

Игра широко размахнулась в Петровскую эпоху. Мы

помним стиль обличений, рекомендаций и упований поло-

жительного крестьянина Ивана Посошкова, предельно

серьезный. Кому-то могло показаться странным предполо-

жение, что говоря о глухой безнадежности России, где

младенца учат не взирать на небо и именовать Бога, а го-

ворить скверности отцу и матери, Посошков шутит. Но к

туповатой, деревянной, уверенной серьезности всего, что

он советует, надо добавить, что он был первым в России

фабрикантом игральных карт.

С игрой соседствовал смертельный ужас, вполне обос-

нованный. В самом деле, после полутора десятилетий ре-

форматорских усилий подсчитали население, вернее тех,

кто интересовал в населении, т.е. тягловых или тяглых.

Их оказалось на четверть меньше чем раньше. Не повери-

ли, пересчитывали, оказалось — на пятую часть, т. е. от

каждых ста осталось не всего лишь 75, а целых 80, и не-

много успокоились. Более въедливый, мистический ужас

шел от стойкого ощущения происходящей подмены. На-

чинатель всего, Петр, виделся дважды подмененным. Во-

первых, в 1672 году дочь Натальи Кирилловны Нарышки-

ной, которая всегда рожала только дочерей и тут тоже

стало быть не могла родить мальчика, подменили немчи-

ком, сыном ее лечащего врача, или потом заграницей мо-

лодого царя подменили двойником. Во-вторых, вообще

человек в Петре был подменен духом, Антихристом. Все

стало ненастоящим, примерно как Аверинцев пишет о

нашем времени, что все стало несерьезно.

К двум легендам о подмене Петра, вошедшим почти во

все следственные дела Преображенского приказа и во все

истории Петра, надо добавить третью, затерянную в пушкин-

ских выписках о Петре, по остроте и молниеносной убеди-

тельности уже и не легенду, а скорее последнюю правду.

Эти выписки при жизни Пушкина и вообще до свободы

печати в России публиковались лишь фрагментами. После

его смерти они сразу были поданы в цензуру в видах публи-

кации и не разрешены. Царь хотел издать Пушкина пол-

ностью за исключением «Истории Петра» «по причине мно-

гих неприличных выражений на счет Петра Великого».

Таких, вроде приведенного выше (об указе явиться всем

дворянам от 30 до 10 лет: «наверное с перепоя»), там в

действительности очень мало. В 1840 Василий Андреевич

Жуковский представлял Николаю Павловичу, что «теперь

манускрипт пересмотрен со вниманием и все замеченное

или выброшено или исправлено»

. То, на что важно об-

ратить внимание, принадлежит Пушкину внимательному и

думающему, мимо которого мы спешим к Пушкину вдох-

новенному и хрестоматийному. Внимательный Пушкин

больше удивляется и спрашивает чем вещает. Тем важнее

места, в которых он вполне определенен. Однажды, уже

далеко за середину всех выписок, позволив себе критику,

он не стесняется назвать тиранским указ от 26.9.1713 о

том, что доносителю, пусть он и крепостной крестьянин,

отдаются поместья укрывающегося дворянина. Пушкин

продолжает под 1715: Петр подтвердил перед отъездом из

П.Б. тиранский свой указ о явке дворян на осмотр в П.Б.,

положив последним сроком 1 сент. 3-го октября Петр

опять издал один из своих жестоких указов: он повелел

изготовлять юфть новым способом, по обыкновению свое-

му, за ослушание угрожая кнутом и каторгою. 1718: 18 ав-

Хорош Жуковский. Но контрольный вопрос: есть неисправленные

издания Пушкина? Все конечно знают что в популярных изданиях

какие-то слова будут взяты в угловые скобки с тире внутри, от «Царя

Никиты и его дочерей» останется только начало в несколько строк и все

пойдет в якобы наброски и незавершенное, но вот юбилейное Полное

собрание сочинений, научное, оно наверное дает Пушкина как есть? См.

выше прим. 10. Как в догутенберговскую эпоху, подлинный классик су-

ществует в единственной рукописи.

густа Петр объявил еще один из тиранских указов: под

смертною казнью запрещено писать запершись (Пушкин

подчеркивает). Недоносителю объявлена равная казнь, Го-

ликов полагает причиною тому подметные письма. След-

ствие над соучастниками Алексея продолжается. Вот ин-

струкция обер-валдмейстерам: за дуб штраф 15, за проч.

дерево 10 р., также кнут, ноздри etc. В пушкинском etc. уже

привычность, не надо повторять оценку тиранского указа.

Ясно, как Пушкин мог относиться к еще одному указу, за-

прещавшему монахам иметь у себя в кельях чернила и бума-

гу иначе как с разрешения игумена.

Теперь 1723 год. «Издан странн. Указ о дряхл., мало-

летн. etc.» Заметим снова это «странный» и прочитаем

сплошь место из 1718 года, когда в Москву привезена

первая жена Петра Евдокия Лопухина, а идет розыск по

делу сына, выкраденного из-под Неаполя тайной русской

службой и провезенного через Европу в Россию мимо всех

выставленных застав. Следственные дела спутались одно с

другим. Царица уличена в ношении мирского платья и уг-

розах именем своего сына, в связи с Глебовым. 15 марта

казнены еп.Досифей, генерал-майор Глебов, в которого

влюбилась вдова при живом муже, Кикин казначей и Вя-

земский. Баклановский, камер-паж Кикина, и несколько

монахинь высечены кнутом, царевна Мария заключена в

Шлиссельбург, царица высечена и отвезена в Н. Ладогу.

Приведем полностью два пушкинских абзаца.

«Петр хвастался своей жестокостию: 'Когда огонь най-

дет солому, говорил он поздравлявшим его, то он ее пожи-

рает, но как дойдет до камня, то сам собою угасает'. 31

генваря Π строго подтвердил свои прежние указы о неруб-

ке лесов. 1 февраля запретил чеканить мелкие серебряные

деньги. 6 февраля подновил указ о монстрах, указав при-

носить рождающихся уродов к комендантам городов, на-

знача плату за человеческие — по 10 р., за скотский, по

5, за птичий, по 3 (за мертвые); за живых же: за челов. —

по 100, за звер. — по 15, за птич. — по 7 руб. И проч.

Смотри указ. Сам он был странный монарх!» Сам

монстр. Искал уродов и гляделся в них как в зеркало.

5. Петр раздваивается. «Достойна удивления: разность

между государственными учреждениями Петра Великого и

временными его указами. Первые суть плоды ума обшир-

ного, исполненного доброжелательства и мудрости, вто-

рые нередко жестоки, своенравны и кажется писаны кну-

том. Первые были для вечности или по крайней мере для

будущего — вторые вырвались у нетерпеливого самовлас-

тного помещика. NB. (Это внести в историю Петра обду-

мав.)» «Обдумав» здесь относится не столько к тому, как

провести расколотого Петра через цензуру, сколько к

трудности примирения с ним.

Мы начинаем понимать, почему Петр пушкинских

поэм должен быть какой он есть, сияющий герой, и поче-

му именно этот Петр настоящий. На месте бахчисарайско-

го фонтана, о котором Пушкину рассказывали подхвачен-

ную им легенду, в реальности он увидел развалины и за-

ржавую трубку. Отношение поэмы о фонтане к заржавой

трубке такое же, как отношение героя Полтавы и медного

всадника к человеку, родившемуся на московском троне в

1672 году.

Важное «тогда-то» встречается еще раз в выписках о

1721 годе: «По учреждении синода духовенство поднесло

Π просьбу о назначении патриарха. Тогда-то (по свиде-

тельству современников графа Бестужева и барона Черка-

сова) Π ударив себя в грудь и обнажив кортик сказал: вот

вам патриарх». Петровское подчинение духовенства адми-

нистрации Пушкин ставил рядом с уничтожением наслед-

ного дворянства: это революционная, нивелирующая мера,

противная необходимой устойчивости и накоплению исто-

рической памяти в обществе. В том же смысле Пушкин

толкует манифест и указ от 5.2.1722: «уничтожил всякую

законность в порядке наследства и отдал престол на про-

изволение самодержца».

Размах Петра завис — и это было пожалуй к добру —

без продолжения, по крайней мере намеренного и упоря-

доченного. Стихийное укоренение петровских нововведе-

ний само собой разумелось при живом дереве, как бы его

ни подстригали. «Его выручила жизнь, умеющая целесооб-

разно перерабатывать самые рискованные мероприятия

законодателей» (Ключевский). Пушкин в том же смысле

записал об указе 1721, возвращавшем дворянам или их

семьям имения, конфискованные за разные провинности в

пользу доносчиков: «NB. Сей закон справедлив и милос-

тив, но факт, из коего он проистекает, сам по себе не-

справедливость и жестокость. От гнилого корня отпрыск

живой».

В указах Петра решающим было не содержание —

ориентация на западную технику и европейский здравый

смысл все решала уже задолго до Петра, — а стиль: спеш-

ная мобилизация, кнут, каторга, веревка, топор. Мы возь-

мем у Европы что нам надо и, говорил с жестом Петр,

«повернемся к ней задом». Так Ленин: мы будем вежливы

с господами капиталистами, но когда сумеем укупить у них

веревку, на ней их повесим. Ничто не свято, все втянуто в

большую игру. В той фразе, где Петр хвалится своей жес-

токостью после расправы над сыном и его окружением,

над первой женой и ее другом, посаженным в мороз в теп-

лой шубе на кол («когда огонь найдет солому, то он ее

пожирает, но как дойдет до камня, то сам собою угасает»;

у Пушкина эта фраза приняла форму «так тяжкий млат

дробя стекло кует булат») самодержец берет себе право

очистительной молнии. Горит лес. Параллель сжигаемой ма-

терии тут конечно солженицынский «невыжатый объем»,

рыхлое в человеке, недоопределенность, нерешительность.

Они оказываются всегда верной добычей власти, так что че-

ловек в безопасности только когда сам себя доведет до кре-

пости — каменной, приходится к сожалению сказать. Поз-

волительно ли правителю брать на себя такое право? Ну,

будем решать в дискуссионном клубе теоретический вопрос

о том, вправе ли правитель брать на себя права божествен-

ной молнии. Он их уже взял. Но по честному другой не

смеет брать на себя надо мною жест божественного бича, а

мне недостойно перед таким ожесточаться.

Правитель не скрывает что взял власть. Для убедитель-

ности он делится своей молнией. В самом деле, каков ме-

ханизм «тиранских указов». Вот петровское распоряже-

ние несоразмерной жестокости, ссылка сапожника за под-

бой сапогов железными гвоздями и скобами и ссылка

купца за торговлю такими сапогами. Всякий указ строже

выполнимого — таких много и все грозят конфискацией

имущества, Сибирью, казнью — разрешает и даже пред-

писывает крайность у исполнителей, заражает изворотли-

вой вседозволенностью, отваживает от порядка дисципли-

ны и настраивает на тон и темп войны — тотальной,

сквозной, из которой реальная война уже спасение и

выход. Приглашает к крутой игре.

Обратиться с таким приглашением можно было только

к народу, который никогда не держался за устроение и

легко переносил лишение имущества, прав, самой жизни.

Народ с привычкой к нищете перед Богом и людьми.

То, что мы мало знаем о дореформенной и почти вовсе

ничего о дохристианской России, никак не признак

нашей теперешней отдаленности от нее, скорее наоборот.

Размаху Петра отвечает открытая внимательность

Пушкина. В своих выписках о Петре он его лучший исто-

рик, потому что трезвый. Он не разрисовывает царя ни в

Антихриста ни в благодетеля, ни очерняет ни обеляет,

видит человека как он есть, сорванного пьяного монстра,

странного гения непонятной страны, размашистого и над-

ломленного, загадывателя исторических загадок, которые

разгадывать все не надо, потому что поэту важнее сперва

ответить на его вызов. Будь Петр личностью, дело худож-

ника было бы создать ее образ. Там, где вместо личности

божия гроза, ответом может быть тоже только молния, не

как образ и метафора, а как ее знают поэт и философ.

Это значит, что пушкинского Медного всадника надо

читать заново, оставив схемы западничества-славянофиль-

ства-евразийства, отказавшись от сравнительных оценок

реформ Петра и от попыток разгадать его личность.

В отношении самого Петра бесспорным можно при-

знать одно. Когда его революционная реставрация

снова

сорвала медленную реформу России, была восстановлена

О революции как реставрации см. тоже у Ханны Арендт.

норма, которую Ключевский называет «двойственностью

совести»

. Этот не очень удачный термин имеет в виду про-

стую вещь. Планка усилия, ожидаемого от человека, ставит-

ся предельно высоко, по божественной мерке. Народ без

вкуса к земному устроению, без дисциплины школы, закона

и порядка имеет опыт края и имеет вкус к нему, готов него-

товым встретиться с предельным. Правитель знает, что с

таким народом можно и нужно делать все. Заносчивость ре-

волюционных проектов отвечает народному ожиданию бо-

жественного фома. Земное усфойство получается при этом

кое-какое. Так, шведское административное деление, швед-

ские должности были введены по всей России без базы

шведского тогдашнего общества, без приходской общины,

ячейки местного самоуправления с фохтом и выборными из

крестьян, вершившими суд первой инстанции. «Наши

крестьяне для этого слишком глупы». Суды были повсюду

«реформированы» только в смысле перетасовки должнос-

тей; судебная власть не стала ни второй, ни третьей силой в

государстве, никакого разделения властей не произошло, суд

остался орудием администрации. С тех пор прошло почти

триста лет и снова делаются робкие попытки ввести подобие

независимого суда присяжных.

При такой навязчивой повторяемости срывающихся

попыток не задуматься ли, почему у нас невозможно раз-

деление властей. Я бы предложил начать думать об этом с

факта, еще не случившегося, но совсем не гипотетического:

вскоре после действительного разделения властей право-

славная церковь разделится на церковь президента, церковь

парламента и церковь верховного суда. Мыслительного

эксперимента здесь достаточно, его результат очевиден и

говорит о многом. Петр реставрировал в фажданской ре-

лигии единство, пошатнувшееся в православии после

скрытых религиозных войн (преследование раскола, де-

сятки тысяч самосожжений). Главное новшество Петра за-

ключалось в секуляризации религии. Предельной реаль-

ностью, которую цари до Петра указывали на небе, терпе-

4, 116

ливо выстаивая часами в храме, он сделал государство.

Служение государству, царю и отечеству стало высшей

нормой при прежнем нежелании устраивать человека и

человеческий порядок как таковой и на фоне продолжаю-

щейся стойкой интуиции бездны, с которой только и

хочет по-настоящему иметь дело эта страна.

О том, как укоренено в России ожидание другого, вер-

ховного суда и надежда на прояснение всего во встрече с

предельным, можно видеть по наивности наших историков,

которые продолжают анализировать наши неурядицы в

стиле Ивана Посошкова, словно не замечая, насколько непо-

рядки встроены в наш образ жизни, спровоцированы челове-

ческой неисполнимостью запрошенных норм. Такой трез-

вый, вроде бы позитивистский историк как Ключевский

приводит слова Петра о ближайшем его сподвижнике:

«Меншиков в беззаконии зачат, во гресех родила его мать и

в плутовстве скончает живот свой, и если не исправится,

быть ему без головы». Ключевский, словно не замечая, что

здесь цитата из 50 покаянного псалма, т. е. Меншиков воз-

вышен до царя Давида, тайно одобрен и поощрен, а «не сне-

сет головы» у Петра вообще никто, впадает в разночинское

совестливое негодование, рисуя картину поголовного плу-

товства, похожую на посошковскую, но без лукавой двойст-

венности Посошкова: состояние Меншикова исчисляли

миллионами рублей при тогдашнем годовом финансовом

бюджете 15 миллионов. Под таким высоким покровительст-

вом, шедшим с высоты правительствующего Сената, казно-

крадство и взяточничество достигли размеров, небывалых

прежде, — разве только после, иронизирует Ключевский

над своей современностью, говоря стало быть о постоянной

черте страны. Однажды, слушая в Сенате доклады о хище-

ниях, Петр вышел из себя и сгоряча тотчас велел обнародо-

вать именной указ, что если кто украдет у казны лишь столь-

ко, чтобы купить веревку, будет на ней повешен. Генерал-

прокурор Ягужинский, око государево при Сенате, возразил:

«Разве ваше величество хотите остаться императором

один, без подданных? Мы все воруем, только один больше и

приметнее чем другой». Петр рассмеялся и не издал указа.

Тогда Ключевский сам становится прокурором. «Совре-

менные Петру известия говорят о небывалом развитии

разбоя... Разбоями низ отвечал на произвол верха: это

была молчаливая круговая порука беззакония и неспособ-

ности здесь и безрасчетного отчаяния там. Столичный

приказный, проезжий генерал, захолустный дворянин вы-

брасывали за окно указы грозного преобразователя и

вместе с лесным разбойником мало беспокоились о том,

что в столицах действуют полудержавный Сенат и девять,

а потом десять по-шведски устроенных коллегий с систе-

матически разграниченными ведомствами. Внушительны-

ми законодательными фасадами прикрывалось общее без-

нарядье».

Какая бесспорная правда, какой хлесткий стиль. Клю-

чевский работает по веками незыблемой схеме: в этом на-

роде все как-то не так и этот народ во всех смыслах спо-

собен на все. Негодующий просвещенный публицист ожи-

дает, готовит, подгоняет новую молнию, снова крайние

меры, на этот раз уже коммунистического почти мирового

правительства. Новые императивы опять окажутся небы-

вало радикальными. Стяжательство будет пресечено совсем

уже небывалой мерой, отменой всякой вообще частной собст-

венности, и этим поощрено как никогда.

6. Не будет беды, если в новой попытке прочесть Мед-

ного всадника мы начнем с конца. Предпоследняя строфа

в нем такая:

И с той поры, когда случалось

Идти той площадью ему,

В его лице изображалось

Смятенье. К сердцу своему

Он прижимал поспешно руку,

Как бы его смиряя муку.

Картуз изношенный сымал.

Смущенных глаз не подымал

И шел сторонкой.

Наверное имел причину так робеть. Имел достаточно

предельный опыт, чтобы уже его не повторять, навсегда