Бибихин В. Лес (hyle)

Подождите немного. Документ загружается.

ЛЕС. 9 (4.11.1997)

139

Когда Аристотель говорит, что у животных есть своего рода язык,

но нет речи, он имеет в виду под речью именно логос, логику, кото-

рая вся стоит на отождествлении — вот этой жуткой вещи, о кото-

рой я сказал, одобряющем принятии чего угодно, всего, когда в нем

опознано человеком «то самое», «то». Животные на это не идут, не

рискуют.

И получается парадоксальная ситуация, действительно вот уж

против всех наших привычек и ожиданий, только парадоксально

не то, что говорит Аристотель в «Истории животных» IV 9, 109 и в

других местах, а то, что мы это очевидное не замечали: все от при-

роды проговариваются, кто-то один — кто? — от природы плачет

или молчит? А лепет? Языком в смысле знаковой системы обла-

дают все живые существа кроме человека, человек язык только

приобретает, а если бы его не учили, то не приобретал бы. Человек

инфант, немовлятко не язычник, Тертуллиан прав, душа от рож-

дения христианка, язычником человек становится только уже

внутри школы культуры. Но логосом, принятием-неприняти-

ем мира человек по существу и бывает, причем всегда, до речи и

языка.

Это то, что отмечает Деррида: молчание человеку свойствен-

нее, ближе речи. В молчание он погружен как в самое интимное,

окопался там вместе со своим тайным родным Богом. Молчать —

это то, чего никто не умеет кроме человека, животное способно

только притихнуть.

10(11.11.1997)

Легко критиковать, трудно сказать что-нибудь позитивное. Но

в трудном положении на худой конец можно и критиковать, что-

бы не стоять на месте; может быть просто от движения, всё равно

какого, откроется новая перспектива.

Приятно распроститься с очередной неточностью, которая

въедается с детства просто оттого, что чистого вообще вокруг нас

мало, на земле естественное состояние всего свалка, чтобы выбрать-

ся в чистое, надо подняться по крайней мере выше луны. Там

всё лучше. Но вы помните что душа в психологии Аристотеля

есть неким образом вещи, и не некоторые. С крайностями дело об-

стоит как с деревом. Оно растет одновременно вверх и вниз. Та же

точная строгость, которая наверху, казалось бы совсем далеко,

есть и внизу, совсем близко и внутри, «в нутре», когда разбираешь

и разбираешься. Вверху дерево через фотосинтез в хлорофилле

листвы, говорим мы, впитывает солнце; без этих терминов совре-

менной науки, Аристотель говорит, мы посмотрим, о солнце в

биологии. — Кстати, то что называется врачом, а Аристотель был

из Асклепиадов, потомков Асклепия, было одновременно биоло-

гией, можно сказать, что по опыту и образованию Аристотель был

биологом. Отсюда отчасти и слово ύλη, лес ему свое, близкое. —

Как дерево на краях срывается, как бы всё без остатка вслушива-

ется, вчувствуется в мир и вплетается в него, где кончается дерево

уже не дерево, но как говорится его среда, и оно живет на кромке

себя и среды обменом с ней. Так же и душа живет срываясь на

кромке себя с себя, мы должны быть готовы к тому что всё здесь

будет словно таять, расходиться в неуловимом: только что всё

было осязаемо, имело опору и вдруг нет, отлетает.

Так обстоит дело с так называемыми «органами речи», кото-

рые небрежный и невнимательный человек наивно поверит что

существуют, раз о них говорят, но о них говорят тоже небрежно и

невнимательно: писатели, которые чуть больше задумываются о

ЛЕС. 10 (11.11.1997) 141

языке, замечают факт, что отдельных органов речи, как есть орган

зрения и орган слуха, нет, т.е. речь не входит в человеческий орга-

низм. Вот тут становится интересно. Значит витгенштейновское

«язык есть часть человеческого организма» и аристотелевское «че-

ловек есть живое существо, обладающее логосом» определяют не

человека и человеческий организм или по крайней мере не сначала

это, а в первую очередь язык и логос. Человека будет определять

скорее дефиниция «политическое животное». Какое на самом деле

место занимает политика у Аристотеля, можно прочитать в начале

аристотелевских «Этик»

113

*. Начало «Большой этики»: «Собираясь

говорить о вопросах этики, мы должны прежде всего выяснить, ча-

стью чего является этическое. Всего короче будет сказать, что эти-

ческое, по-видимому, — составная часть политики»

114

А в начале «Никомаховой этики»: «Словно стрелкй видя ми-

шень перед собою, разве не вернее достигнем мы должного? А если

так, надо попытаться хотя бы в общих чертах представить себе, что

это такое и к какой из наук, или какому из умений, имеет отноше-

ние. Надо, видимо, признать, что оно [высшее благо] относится к

ведению важнейшей [науки], которая главным образом управляет.

А такой представляется наука о полисе, или политика. В самом

деле, она устанавливает, какие науки нужны в государстве и какие

науки и в каком объеме должен изучать каждый. Мы видим, что

наиболее почитаемые умения, как-то: умения в военачалии, хозяй-

ствовании и красноречии — подчинены этой науке»

115

Можно было бы определить политику как науку о том что

надо и что не надо. Это, надо не надо, человек и есть, во всяком

случае раньше того как он говорит. С говорением парадоксальная

ситуация, языком в смысле знаковой системы обладают все жи-

вые существа кроме человека, человек язык только приобретает,

а если бы его не учили, то и не приобретал бы. Все живые сущест-

ва в природе неудержимо проговариваются, нелепо предполо-

жить, что какой-то петух в пять часов утра летом сам по особенно-

стям своего нрава решил бы молчать, его молчание будет сообще-

нием опять, что что-то неладно. Человек первый умеет молчать,

держит в тайне, т.е. выпадает из цепи разглашения, сплошной

проговоренности всего, озвучения биологии, выпадает тем, что у

него нет вначале языка, он инфант. Слова Тертуллиана, душа от

рождения христианка, имеют еще и ту сторону смысла, что мла-

денцы, инфанты, по определению не язычники, язычниками ста-

113

* См.: Аристотель. Сочинения..., т. 4.

114

* Там же, с. 296.

115

* Ср. там же, с. 55.

142 В. в. БИБИХИН

новятся уже в школе культуры, и тогда становится нужно христи-

анство, как напоминание о ранней религии. — И почему христи-

анство трудно, и оно всегда задача: потому что примерно так же

как у Тютчева «мысль изреченная есть ложь», всякая религия

оязычивается, она сначала язычество (совершенно всё равно, на-

зывает себя христианством, или другими именами), всякое цер-

ковное образование, всякий институт церкви национальный ока-

жется сначала сам собой языческим, и уже отсюда будет проделы-

вать или не проделывать свой путь к христианству. Это по поводу

раннего человека как инфанта, и того простого пейзажа, в кото-

ром живет его душа, между ужасом и спасением, принятием и не-

принятием целого мира.

У Деррида мы читали о молчании, что оно свойственнее, бли-

же речи. Он потонул в молчании как в самом интимном, окопался

там со своим тайным Богом. Молчать никто не умеет, животное

способно только притихнуть, т.е. на время опасности прекратить

сплошное озвучивание своей жизнедеятельности.

Надо научиться широте, отдавать животным то, что по про-

стой невнимательности мы считали только своей заслугой. Члено-

раздельная речь. ИЖIV 9, 110: «И звуки голоса и речь (διάλεκτος)

различны смотря по местности. Голос отличается больше всего

высотой или низкостью, по виду же различия внутри одних и тех

же родов никакого нет; а в отношении членораздельности, кото-

рую можно, пожалуй, назвать речью, он отличается в зависимости

от местности»

116

. Самое интересное тут то, что Аристотель не до-

бавляет даже: и у людей и у зверей. На этом уровне, пока дело

идет о членораздельной речи, различие между людьми и зверьми

вообще еще не появлялось, поэтому и разделять их нечего. Разли-

чие пожалуй есть, но какое: речью, «диалектом», обладают птицы

и люди, другие звери нет. Неразвита речь у людей: в младенчестве

неразработанность языка мешает ей. Ни к чему похожему на иск-

лючительность и преимущество человека, ни собственно даже к

тому, что у нас получилось единственно специально человече-

ским, политическое, нельзя прикрепиться лексически; если цеп-

ляться за слово, то политическими окажутся и другие. Πολιτικά δ'

έσιτίν ών εν τι και κοινόν γίνεται πάντων τό έργον δπερ ού πάντα

ποιεί τα άγελαΐα. Έστι δε τοιούτον άνθροπος, μέλιττα, σφής,

μύρμηξ, γέρανος (488а 10)

117

116

Аристотель. История животных..., с. 186.

117

* Перевод: Общественны те животные, у которых все выполняют ка-

кое-нибудь единое и общее [для всех] дело, что происходит не у всех стадных.

Такими являются человек, пчела, оса, муравей, журавль. (См. там же, с. 74 сл.).

ЛЕС. 11 (18.11.1997)

143

Точно так же политику в отношении воспитания детей Ари-

стотель находит у животных (почему мы говорим о животных: по

обычному пониманию и по научному определению лес включает

и флору и фауну): Των τε γαρ φυτών έργον ουδέν άλλο φαίνεται

πλην οίον αυτό ποιήσαι πάλιν έτερον, οσα γίνεται δια σπέρματος

ομοίως δέ και των ζφων ένίων παρά την γένεσιν ουδέν εστίν

άλλο λαβείν έργον. Διόπερ αί μέν τοιαυται πράξεις κοιναι

πάντων εισί προσούσης δ' αισθήσεως ήδη, περί τε τήν όχείαν δια

τήν ήδονήν διαφέρουσιν αυτών οι βίοι, και περί τους τόκους και

τας έκτροφάς τώς τέκνων. Τα μέν ούν άπλώς, ώσπερ φυτά, κατά

τας ώπας άποτελεΐ τήν οικείαν γένεσιν τα δέ και περί τάς

τροφάς έκπονεΐται τών τέκνων, οταν δ' άποτελέση, χωρίζονται

και κοινωνία ν ουδεμία ν έτι ποιούνται τα δέ συνετώτερα και κο-

ινωνουντα μνήμης έπι πλέον και πολιτικώτερον χρώνται τοις

άπογόνοις <588 b 24—30>

118

Так что если вы ко мне требовательно подступите назвать, в

свете этого потопа, в котором человек тонет среди животных, в

чем же specificum человека, если даже и не в политике, то я отве-

чу, и вместе с Жаком Деррида: чем больше стирается эта особен-

ность, становится неуловимой и неопределимой, чем невразуми-

тельнее миссия и неисполнимее, тем упрямее будет воля и реши-

мость. Как я говорил, человек никогда не ближе к себе и софии,

чем в надрыве, расколе, страдании: это самое естественное и

странно сказать гармоничное его состояние; необходимо и доста-

точно решимости в нерешительности. Молчанов прав: сначала

различение, а потом уже — чего именно

119

*. О Хайдеггере при на-

ционал-социализме говорили, что он очень решился, но только не

знает на что (вариант можно сказать о Деррида: он полон сознания

своей миссии, только не знает какая она). Так и должно казаться

со стороны. Здесь и разница между нацизмом и Хайдеггером. Ра-

зумеется, он подобрал и впитал всю энергию решимости, какою

революционное движение в Германии тоже ведь было движимо,

иначе откуда взять силу; топос здесь точно такой же, как в бого-

118

* Перевод: Ибо у растений, по-видимому, нет иного [жизненного] дела,

кроме как производить другое, подобное самому себе, что происходит через

семя; равным образом и у некоторых животных нельзя усмотреть иного дела,

кроме порождения; поэтому такие действия общи всем. Когда же присоединя-

ется ощущение, жизнь их [начинает] различаться как вследствие наслаждения,

[получаемого] от соития, так и вследствие родов и выкармливания детей. (См.

там же, с. 302).

119

* См.: В.И. Молчанов. Различение и опыт: феноменология неагрессив-

ного сознания. М., 2004.

144

В. в. БИБИХИН

словии бесы, считается, причастны добру в той мере в какой у них

есть бытие, воля, энергия. Но тогда как партия вообразила, от нер-

вного срыва, что она уже избавлена от страдания и может застав-

лять страдать других, потому что уже увидела путь, и может рас-

порядиться, Хайдеггер спас Германию и партию тем, что при не-

меньшей решимости ничего не решал.

Так и нам придется метаться, не понимая, что же остается от

человека, когда он весь тонет в лесу. Но пусть весь тонет. Беда бу-

дет не если мы так ничего не поймем, а если мы слишком быстро

поймем, поспешим определить.

Я повторяю: цель не «Аристотеля изучить», его «концепцию

материи», матери или леса, а научиться у него видеть, что мы без

него бы не увидели, что из леса мы не вышли. Отдельное челове-

ческое тело, которое защитилось от бактерий санитарией, от ульт-

рафиолетовых лучей мазью, от болезней океанским загаром, от

радиации счетчиком радиации, от СПИДа презервативом, сущест-

вует это существо только на рекламных плакатах. — Конечно те-

перь аристотелевская биология, после почти уничтожения живот-

ного мира, должна иметь другой состав, общество — правда менее

приятное, мы наказаны за микроскоп, — в котором оказывается че-

ловеческое тело, уже не дельфины, олени, львы, которые заходят

запросто в города и могут куснуть или наоборот обойтись милости-

во, а микробы, бактерии, вирусы, неведомые «возбудители» (какое

слово), чем может быть нам и придется заняться, но по существу

слитность всего живого окажется та же, которую заметил Аристо-

тель, поэтому пока — просто читаем «Историю животных».

И мы остановились на том, что в своем четвероногом детстве

человек, пока он инфант, ближе к живому, и одновременно, имен-

но пока еще чистый от того, что кажется специально человече-

ским, от языка (для Аристотеля, всегда выглядывающего «вот

это», термин для языка «диалект»), от прямостояния, от обще-

ственности, он в более чистом виде человек. Он как говорит-

ся «неразумное дитя», немовля, немовлятко, но с этой стороны

компьютер помогает определить его статус, показывая, что разум

в смысле расчета, даже очень тонкого и сложного, это не обяза-

тельно человек. А что умеет человек до разума. Сразу умеет и в

разумном состоянии наоборот в меньше мере имеет — способ-

ность плакать и смеяться, т.е. сразу всё, целый мир, отвергать и

целый мир принимать.

Называют компьютер счетно-решающим устройством, и по-

том добавляют, что решает всё-таки человек. В том смысле «ре-

шает», какой обычно имеется при этом в виду, т.е. на основании

ЛЕС. 10 (11.11.1997)

145

данных останавливается на одном из предложенных вариантов,

человек всё-таки реже, чем он сам еще надеется. Но надо заме-

тить, что решение в этом смысле, как выбор и фиксация, сводится

к суждению человека о компьютере, принятие решения о том, вер-

но компьютер решает или неверно. Это в общем маловажно и вто-

ростепенно. Человек решает еще и важнее и по-крупному, сидеть

ему вообще за компьютером или поступить как Шварценеггер в

каком-то из «Терминаторов», повалить на пол и со вкусом и раз-

махом разбить эту штуку. По-крупному решает и уже решил в

пользу компьютера ребенок, который его принял; ребенок пока

еще непонятно почему и непонятно как, загадочно и таинственно

подружившись с компьютером, всё-таки принял его в нашей ци-

вилизации. — Сюда относится еще тема, которую я только чуть

назову, встраивания человека в компьютер, теперь это уже широ-

кая литературная тема. Отслоить, прочертить границу, в каком от-

деле головного мозга на какой ступени с каких мыслительных

операций начинается то, что компьютер уже не умеет, это долгое

и скучное и бесполезное занятие, потому что сегодня не умеет или

у нас на столе не умеет, а в засекреченных наработках Билла Гей-

тса уже умеет. Компьютер умеет вообще всё, кроме плакать и сме-

яться. Компьютеру доступно всё кроме политики, которая в своей

сути и основе или принятие или отклонение всего мира.

Может быть компьютеру невозможно видеть сны, но кажется

возможно, и термин sleeping mode не совсем метафора. Но кстати

в как говорят «царстве сна» одинаково свои и люди и звери. Ари-

стотель и напомнит, что «и сны видят не только люди, но и лоша-

ди, собаки, быки, а кроме них овцы, козы и весь род живородящих

четвероногих. Это доказывается тем, что собаки лают [во время

сна]» (IV 10

120

). У человека сны появляются около четырех или

пяти лет — и независимо от того, верно это или неверно у Аристо-

теля, если широко понять сновидения, но это безусловно верно

как еще одно указание на решающий, самый важный и в сущности

единственный переломный возраст у человека, этот переход от

«дошкольного» к «школьному». До пяти лет снов нет, хотя они

конечно есть, в том важном, или просто определяющем смысле,

что заметьте: до пяти вообще сама разница между сном и не сном

не прочерчена, забытым для нас образом человек говорит, смот-

рит и делает «без сознания».

Маленькое методическое замечание. «Но собаки, а не люди

только, тоже смеются и плачут». Или я что-то неясно сказал и

120

Аристотель. История животных..., с. 186.

10 В. В. Бибихин

146 В. в. БИБИХИН

надо повторить: мы всерьез имеем в руках только то что имеем.

Мы имеем мало. Всё что казалось именованиями и определения-

ми только тематизации, выставление проблем. Язык так устроен:

мы говорим грязью, держимся не за лексику и термины, а за то что

вопреки словам через слова проблескивает: опереться на это.

Мы просто не имеем в руках этого различия между людьми и со-

баками, ничего об этом различии не говорили, ничего вроде апри-

орно данного и нами принятого распределения по этим классам не

имеем. Если по ошибке по оплошности въезжаем наивно в чужие

гаражи, то скорее надо оттуда выбраться, пока нам не наговорили

грубых слов. «Человек плачет» не значит, что мы знаем что та-

кое человек и что такое плачет, а представьте себе утопающего,

который цепляется как может за спасательный круг, который у

него кроме того вывертывается из рук и готов сдуться и вообще

едва сам плывет. Более надежен чем слезы и более знаком другой

феномен, настроение сплошного, глухого непринятия всего вооб-

ще мира, полное погружение мира в серое безразличие. И проти-

воположное настроение. Мы имеем дело всегда прежде всего и

главным образом с этими и подобными настроениями. Что это на-

строения человека, а не собаки, мы имеем право говорить только в

том смысле, что мы вроде бы люди а не собаки, хотя нас уже назы-

вали и «нелюдьми» и «собаками» и заявлять, что именно безу-

словно правы мы, а не так называвшие, у нас особенного права

нет.

Неудобное положение, почти как играть в крокет ежами

вместо шаров и живыми птицами фламинго вместо молотков. Но

иначе нет феноменологии, а есть конструктивизм, где текст или

обрастает дефинициями и дефинициями как снежный ком, или

становится на второй фразе непролазной грязью. Никакой обстоя-

тельности не справиться с этим геометрическим накоплением

объясняемого. Нет, мы ничего не знаем и ничего не определяем, а

только пытаемся как можем уловить проблески прояснения. Но

так же и Аристотель.

Надо поэтому помимо лексики смотреть на то, что он гово-

рит. Не ловить его на слове, что дети до четырех лет не видят

сны — потом он сам скажет что видят, — а понять к чему он про-

бивается: всегда к чему-то одному и главному, что и нас тоже бо-

льше всего задевает, эта прочная забытость младенческого

сплошного мира в нас.

Точно так же не нужно ловить его например на том, что на са-

мом деле партеногенеза у позвоночных нет. ИЖ V 5: «Куропатки,

если они стоят в подветренной стороне от самцов, зачинают, не-

ЛЕС. 11 (18.1 1.1997)

147

редко также и от их голоса, если они находятся в состоянии воз-

буждения, а также, когда они пролетают сверху, от выдыханий

самца; и самка и самец разевают рты и высовывают язык в период

спаривания»

121

. Комментатор тут иронизирует, а лучше бы вместе

с современной (биологией) задумался: в чем дело, почему приро-

да пошла этим путем, пар и спаривания, собственно рискованным,

потому что пары может не оказаться, когда ведь открыт и экс-

периментально проверен путь клонирования, т.е. в природе воз-

можен путь зачатия без пары и спаривания. Тогда обнаружится

неожиданное, что брачные игры и ритуальные бои вовсе не эпи-

феномен, красивое сопровождение простой и плоской биологиче-

ской якобы реалии соединения двух зародышей, а поскольку орга-

низм вполне мог и может возникнуть и из одной клетки, то выхо-

дит сами эти игры и ритуалы спаривания вся суть дела и есть, и

пение птиц весной не эстетика вокруг биологии, для того чтобы

было потомство, а странно сказать, потомство, которое могло бы

и без этого, привлечено, притянуто как предлог для того чтобы

было то пение птиц весной. Лес тянется к бытию. Женское к муж-

скому. Опять надежное врастание мужского в женское. И не «сен-

тименты» необязательное сопровождение «полового акта», а нао-

борот, необязательным оказывается природе «половой акт» —

природа могла бы пробиться и напрямую в партеногенезе и кло-

нировании, или просто размножении клетки, как в раковой опухо-

ли, — появляется как повод для поляризации мужского и женско-

го; обеспечить продолжение рода природа могла и так, но она охо-

тится за чем-то вроде надрыва, раскола, дистанции, отдельности.

НЕ противоположности, а сложности. Куропатки допустим «на

самом деле» не зачинают от возбужденного голоса и жаркого ды-

хания самца, не зачинают от одного только ритуального пролета-

ния самки над самцом, но зато верно то, и Аристотель прав, что

природа играет по-крупному, спаривание оказалось природе, Со-

фии нужно для того чтобы была эта предельная, собственно смер-

тельная игра, а не наоборот. Если говорить по Пушкину и Леонть-

еву, то не «сложное цветение» для жизни, а наоборот, жизнь как

предлог, повод для «сложного цветения». Природе как бы не ин-

тересно было получать овцу клонированием, она устроила игру

смиренной овечки и упрямого барана. Ученому почему-то пока

интересно. Тема для историков науки. Раньше не было интересно,

потом не будет интересно, почему сейчас увлечены бесполым раз-

множением? Загадка.

37 Там же, с. 392.

148 В. В. БИБИХИН

Аристотель дает потонуть себе, человеку, в массе живого. Жи-

вотное в целом как совершенный, красивый, слаженный, мощный

автомат, если скажем смотреть на отчетливое разнообразие спари-

вания в пятой книге «Истории животных». Для чего всё? Для сча-

стья этой мощи, т.е. жизнь для бытия, не бытие для жизни.

И тогда наконец мы можем догадаться, в чем дело с этой зна-

менитой, во всех учебниках свысока упоминаемой «ошибкой»

Аристотеля относительно зарождения животных из плесени. Моя

позапрошлоразовая догадка оказалась верной: действительно он

видит в одном ряду партеногенез и рождение из плесени, точнее

из разлагающегося. Это и есть его ответ, догадка о том, почему

природа выбрала не путь партеногенеза и клонирования для раз-

множения, а спаривания, хотя он труднее и рискованнее. Зачатие

без спаривания.

К партеногенезу-клонированию, не проводя между прочим

различия между ними, Аристотель переходит в гл. 15 кн. V после

того как доходит до слонов в описании спаривания. «Самка слона

начинает спариваться самое раннее в десять лет, самое позднее в

пятнадцать, самец — пяти лет от роду или шести. Время спарива-

ния — весна. Снова сходится после спаривания на третий год; к

самке, которую оплодотворил, более не прикасается. Носит два

года, рождает одного, так как он животное однородящее. Плод ве-

личиной с двух- или трехмесячного теленка»

122

«Так обстоит дело относительно спаривания тех животных, у

которых [имеет место] спаривание». Напомнить: от погоды и эко-

логии как бы зависит, пойдет особь путем партеногенеза или спа-

ривания. «[Теперь] надлежит сказать о возникновении животных,

которые [в пределах одного рода могут размножаться] и спарива-

ясь и не спариваясь, и, прежде всего, о черепокожих» — ракуш-

ках, улитках, моллюсках в раковинах. «Только они размножаются

без спаривания, можно сказать, в целом, как род». Дальше нужно

слушать особенно внимательно. «Багрянки...» — порфиры, чере-

покожие, из которых добывалась собственно основная красная

краска древности, цари «одетые в порфиру» это значит в одежду

окрашенную так называемым «цветком» этих моллюсков, «...со-

бравшись весной в одно место, производят так называемые соты:

это нечто подобное медовым сотам, только не такое гладкое, а как

бы сколоченное из множества оболочек белого гороха. Ни одно из

этих образований не имеет открытого прохода, и не из них возни-

кают багрянки, а и они и прочие черепокожие зарождаются из ила

128

Там же, с. 223.