Бибихин В. Лес (hyle)

Подождите немного. Документ загружается.

8(28.10.1997)

Партеногенез возможен только у беспозвоночных. Если

мы верно читали Аристотеля, и мужское это начало историческо-

го, эйдетического, логического, то не надо бояться за хрупкость

этого, аристотелевского и платоновского, идеализма: он вставлен,

введен в человеческое существование с такой же основательной

прочностью, с какой для продолжения рода в человеческом роде

нужно обязательно и мужское тоже, одного женского недоста-

точно.

С другой стороны прочность этого союза, материи и смысла,

обеспечена тем, что материя сама от себя стремится к логосу, к

эйдосу (пока можем брать их вместе, до их различения). Говорить

об этом нужно, потому что понимать материю как пассивное про-

тивостояние активному эйдосу — типичная ошибка. После всего

что я тут говорил и цитировал слушавший мне возражает: «Нет,

всё-таки у Аристотеля эйдос и материя очень противопоставле-

ны». Я повторю: они не противопоставлены вовсе, материя под ле-

жащее, а не ярояшволежащее. Материя это эйдос в потенции не в

том смысле, что из нее можно изготовить эйдос, а в том смысле,

что она хочет стать эйдосом и тянется к смыслу, сама от себя. Из

последних работ тысячестраничная фактически энциклопедия,

филолого-философская, по аристотелевской материи: Heinz Нарр.

Hyle. Studien zum aristotelischen Materie-Begriff

. Он говорит по-

сле подробного обследования, как главный вывод, о Vollkommen-

heitsstreben der Hyle. «Man fragt sich, warum diese stets bekannten

Einzelzüge der aristotelischen Hyle nicht schon langst das klischeehaf-

te Bild von der „passiven" Hyle korrigiert haben, ja wie es überhaupt

zu diesem Bild kommen konnte... Die Hyle des Aristoteles ist eine

Metamorphose des „vorsokratischen" Materie-Prinzips, den aristoteli-

Berlin; New York: Walter de Gruyter, 1971. — XXVI, 954 p.

110 В. в. БИБИХИН

sehen Problemstellungen anverwandelt und in neue Zusammenhänge

hineinverwoben, aber voll ungebrochener Kraft»

*. Стратон, Евдем,

Стоя (Sambursky S., Physics of the Stoics, London 1959), Александр

Афродизийский, Авиценна и особенно Аверроэс «hatten... mit ih-

rer sehr dynamischen Interpretation der aristotelischen Materie durcha-

us nicht unrecht»

Мне кажется — только кажется, потому что определенно тут

говорить трудно, — что «мы», т.е. современные, которые читаем

Аристотеля, скорее обеспокоены тем что материи может быть мно-

го, т.е. слишком много в смысле непомерно много, и мы вообще хо-

тели бы ее умерить, или как-то образумить, об-разумить, например

осмыслить. И естественно, раз есть такой замысел, есть в нас же и

ему противодействие, опасение, что мы слишком распорядились,

перестарались в организации, должны поэтому дать волю вещест-

ву, миру. В отношении к нему мы качаемся на этом маятнике, то в

такте энергичной организации, когда мы решительно определяем,

«это так, это пусть будет так», то в такте либеральном, «а может

быть всё же не так, надо присмотреться, прислушаться».

Надо, или даже скорей скорей, или во что бы то ни стало за-

дают наш тон и в наступательном и в выжидательном такте.

У Аристотеля задает тон другое, «всегда ужё». Вся материя мира в

его видении заранее уже охвачена миром в смысле спокойной

полноты. Цитированный Хайнц Хапп обращает внимание на

«О небе» I 9, доказательство, что мир один, что он в своей полноте

вмещает всю материю какая вообще есть. «Взятый в целом космос

состоит из всей свойственной ему материи, ибо его материю мы

определили как естественное и чувственное тело. А потому мно-

жества Небосводов нет ныне, не было и не может возникнуть

[в будущем], но это Небо одно, единственно и в полноте своей со-

вершенно»

*. Доказательства в главе даются, они сцеплены со

всей мыслью Аристотеля, и главное в сообщении Аристотеля

именно этот тон, как музыкальный.

Heinz Hcipp. Hyle..., S. 775 f. *Перевод: ...о стремлении hyle к совершен-

ству: «Спрашивается, почему эти отдельные и хорошо известные признаки ари-

стотелевской hyle до сих пор не скорректировали клише „пассивной" hyle — да

и вообще, как мог возникнуть такой образ?!... Hyle Аристотеля — это метамор-

фоза „досократического" принципа материи, соответствующая аристотелев-

ской постановке проблемы и включенная в новый контекст, но полная неруши-

мой силы».

Там же, S. 777. *Перевод: были вовсе не так уж не правы в своей динами-

ческой интерпретации аристотелевской материи.

* Аристотель. Сочинения..., т. 3, с. 292 (пер. A.B. Лебедева).

ЛЕС. 8 (28.10.1997)

111

Мы не имеем права спорить о том, верный это или неверный,

критический или некритичный тон, потому что в обоих, наступа-

тельном и выжидательном, тактах нашего отношения к миру та

же самая полнота, только под должно, без понимания того, что

всякое настоящее философское должно быть уже всегда есть. От

есть мы отпали в должно быть, как ученик Аристотеля Алек-

сандр Македонский полнотой мира жил как своей главной

мыслью, но перестал видеть полноту мира как то, что уже есть, и

вообразил ее под должно, достижимое, как только эллинская ар-

мия, перейдя Ганг, пройдет небольшое оставшееся расстояние до

берега океана и значит до последнего края всего круга земель.

Материя это и материя в смысле предмета, объекта, и (до пере-

вертывания понятий объекта-субъекта в Новое время) материя это

субъект, под-лежащее, которое подлежит — определению. Это

то, о чем будет высказывание, категория, о-чем-суждение. Мате-

риальная причина — это «то, из чего», в том числе в смысле «из

чего у вас спор». Не из-за чего, это будет уже другая причина, фор-

мальная; не из-за кого, кто первый начал, опять другая, движущая;

не ради чего, целевая, — а именно «из чего».

Античная, или вообще всякая сильная мысль настолько не лю-

бит косвенных, подстроенных ходов, настолько не любит отстать

от прямой данности, что ее вовсе не шокирует то, что шокировало

редактора аристотелевского тома Лосева в цитате: из чего, из ма-

терии, исправил он; нет, из матери. Не будет беды, будет отрезв-

ляющим и просветляющим сказать: все из матери, буквально ро-

дились. Когда так скажешь, так посмотришь, то становится видна

неполная уместность вопроса «что такое материя». Что такое

мать. Мать это такое, что она нас родила. Посмотрим на себя, ка-

кие мы: мать это то, что было до нас такое, что могли появиться на

свет мы. Антропный так называемый принцип сюда входит как

само собой разумеющийся частный случай: если мать, из которой

мы, естественно такая, что можем быть мы какие мы есть, то и

мать матери, и первая мать, или материя, из чего мы, конечно та-

кая, что из нее мы.

Дефиниция, определение материи, матери тут получает смысл

разумеется не любознательного доискивания, что это за интерес-

ный объект такой, вне нас, наша мать, а совсем другой: знать, как

нам быть, если мы такие, какие есть, из матери. Как вести тогда

себя. Дефиниция служит вовсе не познавательному интересу,

представьте себе познавательный интерес сына к матери, а вклю-

чена в главный вопрос всякой мысли, такой для нее постоянный,

что он и не высказан: как быть?

112

В. в. БИБИХИН

Мы из матери. Но разве мы из-за матери и в целях матери?

Инициатива принадлежала, цель была поставлена отцом, отец

определил, хорошо или плохо, что мать родит. Отец определение

матери, логос имеет отцовскую природу; занимаясь определением

материи, матери, мы делаем дело отца. Отец говорится познал

мать, не в порядке научного познавательного любопытства, а в

смысле определения как мы говорим, надо определиться. Решает

мужчина, он «берет» женщину в жены, он ее «отпускает», уходит

от нее. Когда уходит женщина, то решает, определяет она. Возмо-

жен не патриархат, а матриархат, определение и решение женщи-

ны. Мы не знаем, сейчас по крайней мере, этого строя, допустим

он был давно. Больше того, для нас здесь и сейчас неважно, был

он или не был. Важно, что разговор о нем, о его прошлом наличии

и возможности, показывает: заметное, видное, эйдетическое

(эйдос — вид) положение мужчины маркировано, отмечено. Тема

матриархата и тема феминизма только подчеркивает лишний раз

особенное, маркированное положение мужчины. Чем громче го-

лоса феминизма, тем более заметным, броским, выпирающим ста-

новится положение не женщины, а мужчины.

Мужская определяющая и решающая роль логоса в класси-

ческой философии называется сейчас фалло-лого-центризмом

или фаллогоцентризмом, т.е. фаллосом, пенисом, и логосом в

центре. Этот термин в свою очередь в середине самой оживленной

драки в теперешней мысли. Драка всегда по существу идет за жен-

щину.

Термин фалло-лого-центризм звучит своей прямой правдой:

именно так оно и есть, логос как мужское, определяющее именно

с такой, мужской и крутой прочностью введен у Аристотеля в

тело, в «материю», в женское. Причем Аристотель, из того что мы

малое о нем знаем, непохоже что нечаянно и незаметно, вводит

его не от наивной подростковой неспособности говорить ни о чем

кроме своего пениса, а с ясной волей, намеренно, в отчетливом

свете дня. И больше того: он говорит о долге определения. Да,

мужское должно взять инициативу, встать в центральное положе-

ние. Похоже, что вполне сознательно фалло-лого-центризм Ари-

стотель проводит.

Тогда Жак Деррида оказывается вдвойне прав? Правда, его те-

зис звучит в точном виде вот как, цитирую по его хорошему из-

ложению у Geoffrey Bennington

*: l'apport de Derrida à l'histoire de

Bennington G., Derrida J. Jacques Derrida. Paris, Seuil, 1991. Далее ссыл-

ки на страницы в тексте в круглых скобках. Перевод цитат и комментарии в

квадратных скобках — Е. Овчаренко. [Книга состоит из двух текстов: Benning-

ЛЕС. 7 (21.10.1997)

113

la philosophie, ce qui en ferait un «contemporain», interdit d'une part

que la philosophie relegue la difference sexuelle au statut d'objet

de science regionale sous pretexte d'une neutralité transcendentale

qui en fait aura toujours voile un privilege du masculin (d'où «phallo-

gocentrisme»), et d'autre part qu' on essaie tout simplement de dé-

bouter ce masculin transcendental pour le remplacer par un femi-

nin

* (192). У Аристотеля мужское и женское не отодвигаются в

побочное, они как эйдос и материя-мать стоят прямо на виду,

но это не нарушает позиции Деррида, всё равно большинство ме-

тафизиков поступает именно так, иначе скажем Владимир Со-

ловьев не подавал бы свою тематизацию мужского-женского как

новизну.

Но сейчас мы оставим этот официальный язык философии и

будем слушать Деррида как он говорит для себя, в подвале, в то-

нированных сплошных дополнениях, внизу полос излагающей

книги о нем, в совершенно интимных автобиографических замет-

ках, которые когда-то, 20 лет назад, он не хотел никогда, никому

ни в коем случае показывать. — Будем только действительно слу-

шать Деррида, иначе какой смысл к нему приближаться; он-то

слышит слово, и из-за этого невнимательный читатель смешно

падает в лужу буквально на каждом шагу. Предлагаю для перево-

да важную фразу: Dès qu'il est saisi par l'écriture, le concept est cuit

Cuire: «варить»; но и «обжигать», как обжигают кирпичи; и «го-

товить», доводить до готовности. Cuit: «готовый, сваренный»; но

и: «обожженный», как face cuite. Дело готово, «дело в шляпе»: го-

ворится тем же словом, c'est du tout cuit. Но и: «влипнуть, про-

пасть, погибнуть, попасться», être cuit. Разница, не правда ли,

между «доведен до завершенности, готовности» — «дело в шля-

пе» — «пропал». Что имеется в виду у Деррида, как должен вести

себя переводчик? То, что для переводчика разница между терми-

нами, différence, то для Деррида, он вводит новое слово во фран-

цузский язык, differance, «разнесение»: слово, всякое сказанное,

ton, G. Derridabase и Derrida, J. Circonfession, они расположены один над дру-

гим, текст Деррида внизу, на сером фоне — ср. ниже в тексте «Леса»].

* Перевод: вклад Деррида в историю философии, то, что делало бы его

«современным», с одной стороны, запрещает философии редуцировать сексу-

альное различие до статуса объекта регионального знания под предлогом тран-

сцендентальной нейтральности, за которой на самом деле всегда скрывается

привилегия мужского (отсюда «фаллогоцентризм»), и, с другой стороны, не

позволяет просто-напросто отказаться от этого трансцендентального мужского

для замены его женским.

* Перевод: Как только оно схвачено письмом, понятию крышка. [Bennin-

gton G., Derrida J. Jacques Derrida... Обложка].

8 В. В. Бибихин

114 В. в. БИБИХИН

всегда идет вразнос, плавится на глазах, обгорает, и с этим ничего

не поделаешь, не справишься, не зафиксируешь: мы думаем схва-

тить в слове нечто, имеем дело с движением. Письменность тогда

налагает арест (одно из значений saisir), или — жарит, обжигает

понятие. Это хорошо или плохо? Или очень плохо, или необходи-

мо, как чтобы сделать посуду надо обжечь глину, и в этом смысле

хорошо?

Мужское, фаллогоцентризм, «идет в разнос» сразу, едва поя-

вившись на сцене, как «патриархат» сразу напоминает о более

раннем «матриархате». Словами «женщина» и «мать» у Деррида

обозначено не противоположное мужскому — господа, и это точ-

но так же как у Аристотеля, здесь из тех случаев, когда всякая

мысль, если она мысль, одна, — а скорее вся сложная ситуация, в

которой оппозиция или оппозиции, разные, могут возникнуть.

Как это может быть. Сейчас скажу как, но сперва два замечания.

Первое: у Деррида нет наивного забывания, говоря «женщина», о

матери, и говоря «мать», о женщине; он тут в библейской тради-

ции, которая Евой, слово значит примерно «мать всего живого»,

называет жену, женщину Адама. Деррида не забывает о матери,

говоря о женском. Он заставляет задуматься об их различии. Вто-

рое примечание. На с. 192 книги Беннингтона—Деррида именам

(surnoms) «femme mère»

* верхней светлой части полосы прибли-

зительно соответствуют на нижней темной, интимной собствен-

ное имя «Suitana Esther Georgette Safar Derrida», полное имя мате-

ри Жака Деррида, и весь подвал книги — записи дней и месяцев

долгой болезни и смерти ее в клинике в Ницце. Пишет о ней тот,

кто из нее. Мать значит сначала вот эта, близкая, из которой всё.

«Мать» у Деррида имя для «уже», déjà, и для «текст». Текст то,

с чем идет вся работа в деконструкции, «материя» мысли Дерри-

да. Деконструкция не любопытствование и не искание дефини-

ции, это прежде всего раскрытие того «разнесения», о котором

уже говорилось. Тогда не «мать» разъясняет, что такое «текст»,

«ткань», а такое именование ставит вопрос на том, что же та-

кое женское и материнское. Эта «мать», ставящая вопросы ма-

терия, — раньше оппозиции добра-зла, оппозиции мужского-

женского, раньше правды-лжи — важно подчеркнуть и запом-

нить, раньше, т.е. не нечто сомнительное и скользкое, то ли прав-

да то ли ложь, а задание смотреть, вдумываться и увидеть то, к

чему хорошо-плохо неприложимо.

* [Surnom букв, прозвище, этимологически еще одно, дополнительное

имя; femme mère женщина-мать, но фр. femme одновременно женщина и жена].

ЛЕС. 7 (21.10.1997)

115

Эта безотносительность материнского-женского, не негатив-

ная, к добру-злу опять просто в точности соответствует до-оппози-

ционности аристотелевского субстрата. Причем сам Деррида й не

замечает этого соответствия и в принципе не может его никогда за-

метить·, потому что как только он берет тексты Аристотеля и Пла-

тона, чаще Платона, вчитывается в них, он заранее уже видит в

них то, что принято, оппозицию мужского женскому, т.е. фалло-

центризм, и речи письму, т.е. логоцентризм. К сожалению, принад-

лежность к деконструируемой метафизике классических авторов в

основной, громкой линии французской мысли предполагается зара-

нее, пойти против критической, революционной позы значит ос-

таться с меньшинством читателей, Деррида явно с большинством.

Но еще не хватало нам улавливать Деррида там, где он некор-

ректно читает своих авторов. Ницше и до некорректного чтения

не доходил, вообще их не читал иначе как в изложениях в спра-

вочниках. Не в этом дело. Если бы читатели, которые читают

меня поверху, по светлой верхней половине книжной полосы, уга-

дали, из чего состоит моя жизнь: из постоянной молитвы и слез

(... car à la manière de sA je n'aime que les larmes, je n'aime et ne parle

qu'à travers elles...)

* и желания умереть, не от усталости, а наобо-

рот от невыносимости ускользания полноты, от невозможности ее

повторить, дублировать. То, что мы в сентябре назвали, опознали

как обязательное, первое, непременное условие всякой мысли, мо-

литва как предъявление себя Богу, à Dieu, le seul que je prenne à

témoin, sans savoir encore ce que veulent dire ces mots sublimes, et

cette grammaire française, et à, et Dieu, et prendre, prendre Dieu, et

non seulement je prie, comme je n'ai jamais cessé de le faire dans ma

vie, et le prie, mais je le prends ici et le prends a temon, je me donne ce

qu'il me donne c'est-à-dire le с 'est-à-dire de prendre le temps de pren-

dre Dieu à témoin

* (56 сл.). Пусть Бог будет свидетель всему,

* Перевод: ибо, подобно с А я люблю только слезы, я люблю и говорю то-

лько сквозь слезы»... [sA, сА — так Деррида сокращает «святой Августин»; в

другом тексте, «Glas», он сокращает SA «savoir absolu», гегелевское абсолют-

ное знание, о чем сразу напоминает в Circonfession, р. 54; sA звучит так же, как

и французское ça, перевод фрейдовского «оно»; кроме того, поскольку текст

Беннингтона должен, по идее, объяснять всего Деррида, что подробно обсуж-

дает текст на сером фоне, savoir absolu относится и к нему].

86* Перевод: Богу, которого я одного беру в свидетели, еще не зная, что

означают эти возвышенные слова, и эта [французская] грамматика, и в, и Бог, и

брать, брать Бога, и не только я молюсь, чего я никогда в жизни не переставал

делать, и молюсь ему, но я беру его и беру его в свидетели, я даю себе то, что он

мне дает, иными словами, саму возможность сказать «иными словами», что я

даю себе время для того, чтобы взять Бога в свидетели.

116

В. в. БИБИХИН

что в себе понятно и что в себе непонятно. От невозможности дуб-

лировать момент — постоянная мысль о том, чтобы положить ко-

нец своей жизни, не в смысле конструирования самоубийства, а

в смысле поставить всю жизнь и смерть как ставку, как цену, ко-

торую недорого отдать за роскошь, счастье длящегося момен-

та. — От этого Деррида с детства, когда взрослые забавлялись

тем, как легко, ни с того ни с сего, этого ребенка можно заставить

плакать, любит тех, кто легко плакал, Руссо, Ницше, св. Августи-

на (114).

Из-за невозможности дублировать, сфотографировать «сей-

час», я мертвый уже сейчас — вот начало слез: оплакиваю се-

бя, продолжаю просто плач матери над больным и может

быть умирающим в болезни, как умерли уже два других сына,

два брата — продолжение слез матери как продолжение жизни из

нее.

Предъявление себя Богу — вовсе не описание себя перед ним,

словно Он и без того не знает; вовсе не правдивость, истинность,

искренность сообщения, а прямо сразу прошение вот этого дара,

don, который был и есть во всём что есть, — или, что то же, про-

шение прощения, pardon, просьба чтобы всё было оставлено как

всё есть, вместе с прошением прощения за невозможность повто-

рить, удержать подаренное. Всё случающееся, автобиография,

тогда становится теологией (84). Рядом с невыносимостью ус-

кользающего, с постоянной мечтой о смерти, с плачем и постоян-

ной молитвой меня, если поскрести, n'interessent au fond de l'escar-

re ni l'écriture ni la littérature, ni l'art, ni la philosophie, ni la science,

ni la religion, ni la politique, seulement la mémoire et le coeur, non pas

même l'histoire de la présence du présent

* (85).

Прошение прощения, т.е. того что я не могу, а Бог может,

именно подтверждающего повторения дара всего, само увере-

но только в одном этом: в подтверждении, в отождествлении того,

что есть, что оно то, что есть, так, как оно есть, вовсе не значит

что сколько-нибудь известно, что такое я, Бог, дар, прощение. Что

такое может быть тогда свое тело? И это неизвестно, и похоже

останется неизвестно даже с большими биологическими знания-

ми. — Но не всё в темноте темного неопределимого леса: сре-

ди тьмы, слез, неизвестности прорезывается факт несомненный,

кричащий, всегда стоящий перед глазами, пусть тоже необъясни-

* Перевод: не интересуют в глубине корочки затянувшейся раны ни пись-

мо, ни литература, ни искусство, ни философия, ни наука, ни религия, ни поли-

тика, только память и сердце, даже не история присутствия присутствующего

[или: настоящности настоящего].

ЛЕС. 7 (21.10.1997)

117

мый, но зато предельно, абсолютно определенный: он в том,

что на седьмой день рождения этого загадочного существа, меня,

по документам Жака Деррида, по тайному имени Илии Деррида,

на седьмой день руки дяди, тоже Илии, прочно держали его тело

на коленях, разводя ему колени, и лицо с такими неизвестно от ка-

кой древности идущими правами, mohel, произвел над этим ма-

леньким младенческим телом операцию, каменным ножом, обре-

зания.

Зачем, почему. Эти вопросы уведут в историю религий, в ми-

фологию, и они совсем ни к чему рядом с несомненным, наблю-

даемым сейчас фактом: над этим телом собравшимися людьми,

и над определенной частью этого тела, служащей продолже-

нию рода, над пенисом, фаллосом, была сделана та операция, от-

резано кольцо крайней плоти. Острая маркированность, как бы

многослойная, этого события была подчеркнута тем, что намерен-

но и подчеркнуто не было исполнено при обряде, но само неис-

полнение указывало на исполнение в других случаях, в другие

времена: мать иногда в прошлом должна была съедать отрезанное

кольцо крайней плоти; и второе, еще: вплоть до отмены в 1843 го-

ду, да и то только в Париже, этой практики как негигиеничной,

мохель должен был отсосать кровь с омываемого вином пениса

после обрезания, обряд mezizah, — т.е. одновременно священное

людоедство (отсюда легенда об обрядовом поедании младенца у

евреев) и тут же обрядовое, религиозное освящение фелляции,

минета.

И эти темы давно всплывали в разных книгах Деррида. Их

могли считать случайными, но не он сам, записавший в дневнике

20.12.1976: Circoncision, je n'ai jamais parlé que de ça, considérez le

discours sur la limite, les marges, marques, marches [поля, меты, от-

метины, пограничные марки], etc., la clôture, l'anneau (alliance et

don), le sacrifice, l'écriture du corps, lepharmakos exclu ou retranché,

la coupure/couture de Glas, le coup et le recoudre, d'où l'hypothèse se-

lon laquelle c'est de ça, la circoncision, que, sans le savoir, en n'en par-

lant jamais ou en parlant au passage, comme d'un exemple, je parlais

ou me laissais parler toujours, à moins que; autre hypothèse, la circon-

cision elle-même ne soit qu'un exemple de ça dont je parlais, oui mais

j'ai été, je suis et je serais toujours, moi et non un autre, circoncis, et il y a

là une région qui n'est plus d'exemple, c'est elle qui m'intéresse et

me dit non pas comment je suis un cas mais où je ne suis plus un cas,

quand le mot d'abord, qu moins, CIRCONCIS, à travers tant et tant de re-

lais, multipliés par ma „culture", le latin, la philosophie, etc,., tel qu'il

s'est imprimé dans ma langue à son tour circoncise, n'a pas pu ne pas

118

В. в. БИБИХИН

travailler, tirer en arrière, de tous les côtés, aimer, oui, un mot,

milah***

(70 сл.).

Milah — слово; корень тот же, что в mohel.

И то, что алжирские евреи, чувствуя смягчающее влияние ка-

толической французской культуры, говорили вместо обрезание

«крещение» и вместо Bar Mitzwa la communion, приобщение, это

только вгоняло внутрь и значит загоняло еще глубже самообвине-

ние в тайном ритуальном убийстве, заставляло секретно призна-

ваться в нем и значит прочнее связывало в бездне смеси стыда,

утаивания, необходимости оправдываться.

И к своей литературе, к тому что он пишет Деррида привязан

тем же тайным, прямо его и только его касающимся порывом —

развязать этот завязанный обрезанием узел, но этот узел развязать

уже нельзя, и тогда текст, его материал, материя, уже мало читать,

его надо съесть, сосать как крайнюю плоть, ее отрезанное коль-

цо — ведь слово по-еврейски это и есть отрезанное, обрезанное,

milah (77).

В этот узел завязано и отношение к отцу, чье кольцо после его

смерти Деррида не сумел сохранить, потерял, и в то же время стал

мечтать о книге об «обрезании», об этом теневом, закулисном

мире шрамов, язв, отрезания, каннибализма, порождения через те-

кущую кровь, через сосание, через съедание, не один раз. Та же

связь плотью, телом, как прямое продолжение боли обрезания,

странное жжение в животе, как бы иррадиация диффузной зоны

вокруг полового органа, словно угроза кастрации, каждый раз при

виде и переживании чужой боли, всё равно, близкого человека

или совсем незнакомого, с которым нет никакой идентификации

* Перевод: Обрезание — я всегда говорил только об этом, считайте дис-

курс о границе, полях, метах, ступенях [или пограничных марках] и т. д., закры-

тии, кольце (союзе [или завете] и даре), жертвоприношении, письме тела, ис-

ключенном или устраненном фармакосе, разрыв/шов Glas, удар и сшивание за-

ново, откуда гипотеза, согласно которой об этом [ça, перевод фрейдовского

«оно» и омофон к SA, sA], об обрезании, о котором, не зная этого, никогда не

говоря о нем или говоря о нем мимоходом, как о примере, я говорил или давал

себе говорить всегда, если только не само обрезание, другая гипотеза, не явля-

ется лишь примером того, о чем я говорил, да, но я был, я есть и всегда буду, я, а

не другой, обрезанным, и здесь есть регион, который больше не пример, тот ре-

гион, который меня интересует и мне говорит не только о том, каким образом я

представляю собой частный случай, но и где я больше не частный случай, когда

прежде всего слово, по меньшей мере, ОБРЕЗАННЫЙ, через столько посредни-

ков, умноженных моей «культурой», латинским, философией и т.д., такое, как

оно отпечаталось в моем в свою очередь обрезанном языке, не могло не рабо-

тать, тянуть назад, со всех сторон, любить, да, одно слово, milah.