Бестужев-Лада И.В. Альтернативная цивилизация
Подождите немного. Документ загружается.
них домашнее хозяйство давало только 25 млн., а промышленность — почти
120 млн. т. Такая
масса мусора занимает объем примерно в 200 млн. куб. м. Этого
достаточно, чтобы покрыть полуметровым слоем почти 10 000 кв. км. —
целый остров Кипр. А затем через год — еще один? И еще один?.. Да,
теоретически мусор можно и должно сжигать, утилизировать, закапывать. Но
практически-то ведь горы мусора нагромождаются по нарастающей. Что
происходит с атмосферой от сжигания чего бы то ни было — мы уже
говорили. Что произойдет с почвой, если под нее всюду закладывать слой
мусора — каждый может догадаться сам. Ну а как утилизировать лавину,
разрастающуюся год от года? Не проще ли вообще начать такую жизнь, при
которой количество мусора не увеличивалось бы, а уменьшалось?
Вспомним, что процесс носит нарастающий, лавинообразный характер
не только по части загрязнения мусором — по всем восьми только что
перечисленным разновидностям загрязнения окружающей среды. И спасение
от восьми лавин может быть только одно: образно говоря, поселиться в такой
местности, где лавин нет, где им неоткуда и не на кого обрушиваться.
Другая опасность заключается в том, что помойки не любим только
мы, люди. Для других разновидностей земной фауны, в том числе наших
родственников — млекопитающих, зловонная свалка — благоухающий
санаторий с усиленным дополнительным питанием. По сути, это
искусственный питомник-инкубатор болезнетворных микробов. Дело только
за тем, чтобы быстрее и вернее донести их до человека. Когда вы видите на
помойке ваших любимых кошек и собак — это очень опасно, и в первую
очередь для ваших детей. Когда же вы видите там же столь нелюбимых вами
крыс — это смертельно опасно для нас всех. Крысы — идеальные
переносчики чумы и ей подобных болезней. Шесть с половиной веков назад
всего за каких-нибудь три года чума наполовину — а в некоторых странах на
две трети, три четверти и четыре пятых — убавила население Западной
Европы. Это при тогдашних-то крупных городах масштабами с сегодняшний
крупный жэк. При тогдашних-то коммуникациях: две телеги раз в день.
Можно себе представить, что произойдет сегодня с миллионными городами
и с
миллионов путешествующих! Правда, сегодня мы лучше знаем, как
бороться со старыми болезнями. Но мы же собственными руками создаем
питательную среду для новых, защищаться от которых не умеем. Один из
последних примеров — СПИД.
И вот в одно далеко не прекрасное лето 1347 г... простите, 1997 г. в
гавань Мессины снова придут двенадцать генуэзских галер... простите,
теплоходов. И снова привезут с собой страшную, губительную болезнь,
опустошающую город за городом. И немногие оставшиеся в живых станут
размышлять, откуда обрушилась на людей новая чума: из зараженной воды
или из гнилого мусора, или еще откуда-нибудь?
Обязательно привезут. Если будет откуда привозить.
4. Проигранное, но выигранное пари
Эта история давно обошла газеты и журналы Запада, но не дошла еще
до Юга и Востока. Да и на Западе осталась многим неизвестной. Поэтому
вкратце повторим, как рассказал о ней русскому читателю в журнале
“Диалог-США” (1992. № 50) американский публицист Джон Тайерни.
Чтобы решить спор о том, ожидает ли человечество в XXI в. гибель
или, наоборот, процветание, экономист-технооптимист Джулиан Саймон и
эколог-экопессимист Пол Эрлих заключили своеобразное пари. В октябре
1980 г. они поспорили на тысячу долларов по поводу цен на пять металлов —
хром, медь, никель, олово и вольфрам — в слитках, на тот момент стоивших
200 долл. каждый. Если через 10 лет, в 1990 г., цены на эти металлы
повысятся и общая стоимость указанных количеств окажется выше тысячи
долларов, Саймон обязывается выплатить разницу наличными. Если же цены
упадут — соответствующую разницу выплатит Эрлих. Прошло 10 лет. За это
время население мира увеличилось на 800 млн. человек. Запасы металлов в
земных недрах заведомо не увеличились. По теории экопессимистов,
дефицит
металлов должен был увеличиться и цены на них возрасти. Но прошло
10 лет, и в октябре 1990 г. Эрлих послал Саймону чек на 567 долл. 7 центов.
Ровно на столько упали цены на перечисленные партии металлов. Саймон
выиграл пари. Эрлих проиграл.
Почему упали цены?
В данном случае были конкретные причины по каждому из цветных
металлов, “вовлеченных” в пари. Геологи открыли несколько новых
месторождений никеля — и высокая, по сути монопольная, цена на него,
установленная одной из западных компаний, пошла вниз. Керамика стала
широко заменять вольфрам в режущих инструментах, и цены на него тоже
пришлось снижать. Консервные банки начали изготовлять из алюминия — и
потерпел крах Международный оловянный картель, державший монопольно
высокие цены на олово. В телефонных кабелях медь стала заменяться
оптическими волокнами—и как в таких условиях удерживать на нее высокие
цены? Примерно такая же история произошла и с хромом.
Роковое совпадение случайностей? Может быть, если бы выбрали для
спора другие пять металлов или любые другие пять товаров, результат был
бы иной? Нет, обоим участникам пари было хорошо известно, что ситуация
была типичной в общем и целом для всего мирового рынка товаров и услуг
(хотя и с многочисленными исключениями). В 1980-х годах
среднестатистический обыватель на Западе за деньги, полученные в конце
своей рабочей недели, мог купить больше продуктов питания, одежды,
обуви, предметов длительного пользования, разных услуг, даже угля, нефти,
газа, нежели его прапрадед в 1880-х годах после рабочей недели гораздо
большей продолжительности. Мало того, среднестатистический бразилец,
африканский негр, араб, индиец, китаец жили в 1990 г. намного лучше, чем
их отцы, деды и прадеды, хотя народу вокруг них стало едва ли не впятеро-
вшестеро больше. И в отношении питания, и в отношении одежды,
обстановки жилья, транспорта (велосипед, автобус), и в отношении
медицинского обслуживания. Конечно, “нижние” 10% бедствовали, как и
столетие назад. Еще 20% были за чертой бедности, и еще 40%
недалеко ушли от этой черты, а по западным меркам в нищете
пребывали 80—90%. Но если сравнивать с XIX — первой половиной XX в.,
прогресс безусловно налицо.
При этом обнаружилось, что в относительном благосостоянии той или
иной развивающейся страны решающую роль играет не плотность и темпы
роста населения, а то, насколько удачно сумела страна “вписаться” в
мировой рынок; каковы ее технико-экономические ресурсы, начиная с
полезных ископаемых и кончая организацией производства, преимуществами
на мировых торговых путях, квалификацией и трудоспособностью
работников; каковы социально-экономические условия жизни, начиная со
степени милитаризации страны и кончая степенью хищничества правящих
классов, уровнем социальной организации производства, уровнем культуры
населения вообще. “Нефтяная” страна, где человек на человеке и семьи
сплошь с десятью детьми, может жить на порядок лучше, чем “ненефтяная”.
Коста-Рика, не имеющая своей армии, всегда будет жить лучше, чем
Сальвадор с гигантской по его масштабам армией. Южная Корея, при любой
плотности и темпах роста населения, всегда будет жить намного лучше, чем
Северная, даже если там останется только один новый Ким Ир Сен.
Таким образом, столкнулись в споре вовсе не Саймон и Эрлих. И речь
шла не о пяти цветных металлах. Это было одно из сражений тридцатилетней
войны между экопессимистической и технооптимистической идеологией.
Эрлих начал ее одновременно с рождением Римского клуба, в 1968 г., книгой
“Бомба народонаселения” — пожалуй, самым популярным экологическим
бестселлером, разошедшимся в миллионах экземпляров по всем
цивилизованным странам мира (треть мира, побежденная социализмом, как
мы уже говорили, к ним не относится, а еще полмира, побежденные
отсталостью и нищетой, тоже если и имеют цивилизованность, то не
современную). В этом смысле “Бомба” Эрлиха сопоставима по значению с
“Футурошоком” Тоффлера, о котором мы уже упоминали — самым
популярным футурологическим бестселлером, который разошелся два года
спустя
по всем цивилизованным странам такими же астрономическими
тиражами. Саймон, который был в те времена единомышленником Эрлиха, в
70-х годах занял прямо противоположную позицию, а в 1980 г. после ряда
публикаций выступил со статьей, в которой утверждал, что ресурсы планеты
безграничны. Именно эта статья и послужила причиной заключения
вышеупомянутого пари.
Собственно, война между экопессимистами и технооп-тимистами
началась много раньше. При желании следы ее сражений можно проследить
по литературе минувших веков. А уж о XX в. не приходится и говорить. Еще
в 1905 г. президент США Теодор Рузвельт предупредил американцев о
надвигающемся из-за хищнического истребления лесов “древесном голоде”.
Именно тогда прозвучало первое предложение запретить рождественские
елки. В 1948 г. американские биологи Фэрфелд Осборн и Уильям Фогт
выступили с книгами, вызвавшими бурные дискуссии среди западной
общественности. Книги назывались соответственно “Наша разграбленная
планета” и “Путь к выживанию”. В них предвещалась грядущая
перенаселенность планеты, иссякание ресурсов и массовый голод. Осборн и
Фогт стали первыми учителями тогдашнего школьника Эрлиха. Но во второй
половине 40-х — первой половине 60-х годов, в течение первых двадцати лет
после второй мировой войны технологический оптимизм господствовал
почти безраздельно, так что отдельные экопессимистические “бунты” быстро
подавлялись доминирующим умонастроением мирового общественного
мнения. И только со второй половины 60-х годов, когда на читателей
обрушилось “экологическое цунами” (на гребне которого книга Эрлиха и
стала мировым бестселлером), война между наступающими “эко” и
пытающимися отстоять свои прежние позиции “техно” приняла
позиционный характер сплошной публицистической канонады с обеих
сторон.
Атакующие “эко” несли большие потери и постоянно терпели
позорнейшие поражения. Напомним, что “Бомба народонаселения” Эрлиха
начиналась словами: “Битва за то, чтобы накормить все человечество,
завершилась. В 1970-х годах в мире разразится голод — сотни
миллионов человек умрут голодной смертью”. В эти годы в мире
действительно не раз возникал массовый голод (напомним хотя бы о
многолетнем голоде в африканской сахели) и в общей сложности за
десятилетие только от голода действительно погибли сотни миллионов
человек. Но родилось еще больше, прибавился почти миллиард, а погибших
сотен миллионов никто как бы и не заметил, как не обращаем мы внимания
на сотни тысяч убитых и миллионы раненых ежегодно на автодорогах мира.
Через шесть лет после “Бомбы” Эрлих и его жена опубликовали еще одну
книгу, с еще более страшными предостережениями. Предостережения
оказались правильными, но их снова никто не испугался. И так было,
разумеется, не только с книгами Эрлиха. Единственное, на чем держались
экопессимисты, это на сочувствии мирового общественного мнения.
Психология человека так устроена, что он охотнее воспринимает
предостережение, нежели успокоение. Так было и остается до сих пор.
Это очень напоминает дебаты об отмене смертной казни. Подавляющее
большинство юристов и даже палачей на пенсии, а также деятелей науки и
искусства, оперируя убедительнейшими аргументами, выступают за ее
отмену. А подавляющее большинство — до 70—80% — “простых смертных”
чисто интуитивно и, соответственно, эмоционально продолжают оставаться
убежденными, что за покушение на жизнь полагается смерть. И их
аргументация, гораздо менее четко выраженная, в большинстве стран мира
одерживает верх, потому что опирается на более глубокое понимание
криминальной экологии человека и потому в конечном счете оказывается
правой с точки зрения судеб человечества, ибо диктуется самым
обыкновенным здравым смыслом, противостоящим псевдогуманному
кокетству оторванного от жизни ума.
Чтобы не выглядеть стоящим по ту сторону добра и зла, добавлю, что и
по вопросу смертной казни, и по вопросу технооптимизма-экопессимизма
стою в рядах подавляющего большинства простых смертных, хотя в обоих
случаях выступаю как профессионал. В одном случае (смертная казнь) как
историк и социолог. В другом (ресурсы человечества) как историк и
футуролог.
Как и у сторонников отмены смертной казни, аргументация
технооптимистов безупречна. В 1980 г. по заказу президента США Джимми
Картера был подготовлен правительственный “Доклад о мире 2000 года” —
знаменитый “Глобаль-2000”, настоящий гимн экопессимизму, по сравнению
с которым “Пределы роста”, изданные за восемь лет до того, могли
показаться лепетом обезумевшего технооптимиста. Авторы доклада еще раз
в гораздо более резких и категорических формулировках подтвердили
выводы первых докладов Римскому клубу: если ничего не изменится, то
человечеству не пережить XXI в.; катастрофа будет ужаснее библейского
потопа, и вряд ли найдется еще один Ной со своим ковчегом (это я кратко
суммирую выводы “Глобаль-2000” своими словами). Саймон немедленно
откликнулся на него в 1981 г. контр-манифестом под заглавием “Последний
ресурс”. Под ним он понимал человеческую изобретательность, которая, по
его мнению, может и должна бесконечно увеличить “грузоподъемность”
планеты. Именно эта идея отличает технооптимистов от экопессимистов.
Последние представляют мир как закрытую, жесткую экосистему, первые —
как открытый, гибкий рынок.
В 1984 г. Джулиан Саймон и Герман Кан (последний — посмертно)
выпустили коллективную монографию под заглавием “Изобретательная
Земля” — коллективный протест против “Глобаль-2000”. Их книга
изобиловала графиками, которые показывали, что в соответствии с
точнейшими измерениями воздух, вода и почва в США (а также в других
развитых странах мира) с каждым годом становятся чище, поскольку рост
общественного богатства позволяет затрачивать на это больше средств. Они
указывали на то, что загрязнение воздуха автомобильными выхлопами —
ничто по сравнению с сажей от топки углем и лошадиным навозом на
городских улицах менее столетия назад. Они утверждали, что технические
нововведения, несомненно, оптимизируют процессы и обезлесивания земной
суши, и эрозии почвы, и сужения площади сельскохозяйственных угодий, и
уменьшения рыбных запасов. Через всю книгу красной нитью
проходила цитата экономиста XIX в. Генри Джорджа, который писал:
“И ястреб, и человек едят цыплят, но чем больше ястребов, тем меньше
цыплят, а чем больше людей, тем больше цыплят”.
Впрочем, этот афоризм сомнителен: в сверхкрупных городах мира
людей больше всего, а цыплят туда завозят из районов, где людей — раз-два,
и обчелся; кроме того, никакой ястреб не в состоянии проделать с земной
поверхностью то, что проделывает человек.
“Как только становится ясно, что какая-то из предсказанных катастроф
не произошла, — бьет Саймон Эрлиха и его единомышленников по самому
уязвимому месту: постоянной несостоятельности их пророчеств на близкую
перспективу — глашатаи судного дня (так автор именует экопессимистов. —
И.Б-Л.) немедленно переключаются на другую. Нет ничего плохого в том,
что нас волнуют новые проблемы. Нам необходимы проблемы, чтобы мы
могли решать их себе на пользу. Но почему глашатаи судного дня
отказываются видеть, что в целом все становится лучше? Почему им всегда
кажется, что мы дошли до последнего поворота или до конца дороги? Они
отрицают наши творческие возможности решения проблем. Только потому,
что мы так успешно использовали эти возможности в прошлом, мы можем
позволить себе беспокоиться о таких вещах, как утрата видов (флоры и
фауны. — И. Б.-Л.) или плодородных земель”.
Не сказать, чтобы доводы технооптимистов не оказывали влияния на
научные, а через них и на правительственные круги разных стран мира. Под
впечатлением работ Саймона Национальная академия наук США в 1986 г.
подготовила доклад, где отмечалось, что не существует убедительных
доказательств того, что рост населения способствует обнищанию стран. Хотя
замедление темпов роста в странах “третьего мира” небесполезно,
существуют гораздо более важные для их благосостояния факторы:
эффективность экономики и продуманность политики. Общий вывод
доклада: продовольственная ситуация в мире будет продолжать улучшаться,
причем “дефицит невосполнимых ресурсов представляет собой
незначительную преграду для экономического роста”.
Тем самым подрывался стимул и без того недостаточной деятельности
международных организаций по торможению темпов роста населения и
против хищнического разбазаривания невосполнимых ресурсов. Иными
словами, тем самым сводятся на нет попытки отсрочить, насколько
возможно, глобальную катастрофу и сделать ее, если можно так сказать,
возможно менее катастрофичной.
Нужно сказать, что в том же 1981 г. я получил через советское
агентство печати “Новости” заказ от западногерманского издательства
Дрейзам-Ферлаг на книгу-отклик по поводу советской реакции на “Глобаль-
2000”. Книга была написана в 1981 —1982 гг. и вышла под различными
заглавиями двумя изданиями в ФРГ (1984 и 1986), одним изданием в ГДР
(1988), в Москве на русском, немецком и французском языках (1985—1988),
а также в Дании (1984), Польше (1984), Болгарии (1984), Словакии (1986).
Интерес к книге объяснялся не столько ее достоинствами, сколько тем, что
это был единственный ответ на “Глобаль-2000” не только из СССР, но,
пожалуй, от всего “социалистического лагеря”, можно сказать, от имени
трети человечества.
Кроме того, эта книга была (и осталась) единственным советским
произведением 80-х годов не про глобальные проблемы современности, а про
будущее человечества вообще. Предыдущая, написанная в 70-х годах,
принадлежала одному из моих учеников, а третья, и последняя, в 60-х годах
— мне самому. При таком богатстве советской футурологии не удивительно,
что каждая новинка привлекала к себе повышенное внимание.
Указание советских инстанций было однозначным: написать книгу в
духе воинствующего технооптимизма, в духе произведений столь любимого
в те годы “Правдой” Германа Кана. Информация, имевшаяся в моем
распоряжении, не позволяла мне держаться того же мажорного тона, и в
общем в книге было много от экопессимизма. Но общая тональность
оставалась все же ближе к технооптимистической, и это было не столько по
указанию свыше, сколько по моим личным убеждениям того времени. С тех
пор факты и размышления над ними
подвинули меня гораздо дальше от технооптимизма, гораздо ближе к
экопессимизму.
Проигравший пари Эрлих совершенно правильно среагировал на свое
поражение. Он заявил: “Пари ничего не значит. Джулиан Саймон похож на
человека, который, спрыгнув с Эмпайр-Стейт-Билдинг, на уровне десятого
этажа еще заявляет, что жизнь прекрасна. Я же по-прежнему считаю, что
цены на эти металлы в конце концов поднимутся, но это не самое важное.
Больше всего волнует меня уменьшающаяся способность планеты
защищаться. Смотрите, какие появились новые проблемы — озоновая дыра,
кислотные дожди, потепление атмосферы у земной поверхности.
Производство продуктов питания мы удержали на высоком уровне, но я не
сомневаюсь, что в следующем столетии продукты питания станут дефицитом
и что цены на них поднимутся даже в США. Если климат изменится и мы
позволим экологическим системам разрушаться дальше, это приведет к
гигантскому краху”.
Сказанное — чистая правда. Но не вся правда. По большому
конечному счету проигравший пари Эрлих это пари выиграл. Ибо никакая
изобретательность человеческого ума не позволит без конца удваиваться ни
производству, ни потреблению энергии, ни народонаселению Земли. Не
может земная энергетика сравняться по своей мощности ни с Солнцем, ни
тем более с Галактикой (а это неминуемо должно произойти, как мы уже
говорили, при каком-то очередном удвоении). Примерно по той же причине,
по какой человек не может летать как птица. Зато, заметим, может летать в
самолете — заметим особо, потому что в этом ключ к решению проблемы.
Точно так же не может земное человечество, по Циолковскому, измеряться
триллионами. Иначе оно перестанет быть человечеством. По крайней мере,
земным. А станет разновидностью крупных микробов, которым никакие
триллионы нипочем. Но ни за что ему не дотянуть скажем, до
квадриллионов. Да и сами подумайте, если даже дотянем до одного
триллиона, где будем размещать на земной поверхности второй, четвертый,
восьмой? Можно, конечно, в космосе, но и там удвоение каждые
двадцать лет физически невозможно: не поспеешь сооружать другие
миры. Значит, все равно рано или поздно надо переходить к
цивилизованному размножению. И лучше сделать это пораньше, задолго до
триллионов.
Но вот ирония судьбы: выигравший, однако проигравший пари Саймон
в сверхконечном счете оказывается прав. Правда, совсем неожиданным для
себя образом — в смысле экопессимизма. Он утверждал: даже если
произойдет невероятное, с его точки зрения, скажем, катастрофическое
потепление атмосферы у земной поверхности — человечество найдет способ
предотвратить нежелательное изменение климата или приспособиться к
нему, от чего поднимется на новую вершину развития. Саймон сто раз прав:
человеческая изобретательность — ресурс неисчерпаемый. И почему бы ей
не проявиться в виде перехода к образу жизни, который поможет быстрее и
эффективнее преодолеть современную проблемную ситуацию? Почему бы,
чтобы взлететь над разверзшейся пропастью, за неимением крыльев не
использовать самолет — альтернативную цивилизацию?
И тогда потеряет смысл сегодняшний спор между тех-нооптимистами и
экопессимистами.
Чтобы завтра разгореться вновь на новом уровне и с иным
содержанием.
5. Может быть, спасение в космосе?
Со времен знакомства с брошюрами Циолковского об освоении
космического пространства я свято верил, что именно к этому сводится
великое предназначение человечества. Как верный ученик, повторял его
слова: “Земля — колыбель человечества, но нельзя вечно жить в колыбели.
Человечество преобразит свою жизнь и всю нашу землю. Но оно не
останется вечно на Земле. В погоне за светом и пространством, сначала
робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все
околосолнечное пространство”. На этой основе выработал даже собственное
представление о смысле
жизни человека и существования человечества: первое — в служении
человечеству, как атом — организму; второе — в “рационализации космоса”,
освоении Вселенной человеческим разумом и, при необходимости,
преобразовании ее до более высокого уровня организации.
Я и сегодня считаю, что эти вопросы заслуживают глубокого внимания
и серьезного обсуждения. Но за сорок лет раздумий над ними (с учетом
новых и новых аргументов, появлявшихся в научной литературе) мой подход
к ним существенно изменился. Кратко к настоящему времени его можно
было бы сформулировать так: без освоения космического пространства
человечеству не выжить, но полагаться на то, что глобальные проблемы
современности решит космос, нельзя: земные проблемы придется решать на
Земле; кроме того, какие бы масштабы и какой бы характер ни приняла
экспансия человечества в космосе — его “земное” существование
представляет собой самостоятельную, самодовлеющую ценность,
самоценность, и если оно не останется на Земле — оно перестанет быть
человечеством, по крайней мере, земным человечеством. Как говорится, одно
другому не мешает.
Попробую разъяснить свою точку зрения более детально.
Не секрет, что пресловутое освоение космоса до недавних пор было и
до сих пор по инерции остается всего лишь одним из полигонов проклятой
гонки вооружений, дорого обошедшейся человечеству, загнавшей его в
тупик, а СССР — в полное разорение. Символично, что космонавты
щеголяют не в балетных пачках, а в сугубо военных мундирах: они
осваивают не планеты, а ракеты, призванные в конечном счете стереть с лица
земли человечество. А все разговоры о том, сколько и чего дает “космос”
сельскому хозяйству, метеорологии или еще чему-нибудь — обычное и
привычное оболванивание обывателя. С таким “освоением космоса”
человечеству не по пути. И в данном отношении, как пелось в шуточной
песенке, “это даже хорошо, что теперь нам плохо”, что ныне, в условиях
развала страны и ее вооруженных сил не до ракетных полигонов: на них тоже
нет средств, на
них тоже приходится зарабатывать доллары катаньем иноземных
гостей.
Но разве освоение космоса сводится только к завоеванию военного
превосходства в космосе? Разве осваивать околосолнечное пространство
надлежит только майорам и полковникам?
Впервые я усомнился в необходимости и целесообразности “освоения
космоса” в том виде, в каком оно шло в 60—80-х годах, после долгих бесед с
академиком С.Г.Струмилиным и особенно после ознакомления с его статьей
“В космосе и дома”, опубликованной в журнале “Новое время” в начале 60-х
годов — в самом начале безудержных космических восторгов наших (и
ненаших) журналистов. Помню, как поразил меня трезвый взгляд академика
в атмосфере всеобщего “опьянения космосом”: космос не решит земных
проблем человечества; преступно вкладывать в космонавтику огромные
средства, которых так недостает человечеству на Земле; необходимо
переориентировать научные исследования на земные нужды. Конечно, как и
почти все в то время, я не был согласен с такой точкой зрения, но признавал
гражданское мужество высказавшего ее.
Постепенно сомнения умножались и к 70-м годам сложились в
следующую концепцию: 1. Космос не должен быть одним из полигонов
гонки вооружений — это слишком опасно для человечества, независимо от
соотношения сил в космическом пространстве (вывод был сделан еще до
того, как до меня дошли сведения об американской “Стратегической
оборонной инициативе”, обеспечивавшей США решающее превосходство
над СССР).
2. Космос не может помочь человечеству решить его демографические
проблемы в смысле перехода от дисбаланса к балансу путем “расселения в
околосолнечном пространстве”, независимо от динамики роста численности
людей. В точности по тем же причинам, по которым неспособна помочь нам
в этом Земля. Допустим, нам удалось последовать завету Циолковского и
расселить на земной поверхности полтора триллиона человек. Что делать с
тремя триллионами через двадцать лет, если, как
и сегодня в развивающихся странах, двух родителей будут сменять
четыре следующих? Допустим, мы заселили таким же образом планеты
“земного” типа и достаточно крупные спутники планет-гигантов. Счет может
пойти на десятки триллионов. Но что делать через какое-то число лет с
неминуемыми сотнями триллионов? Допустим, мы последовали еще одному
завету Циолковского, создали “пояс эфирных городов” — искусственных
планет в поясе астероидов и расселили сотни триллионов. Что делать с
неизбежными квадриллионами? Допустим, мы закрыли Солнце со всех
сторон пористым шаром “эфирных городов” — Метапланетой со светилом
внутри (есть и такой детально разработанный проект). Точно подсчитано, что
Метапланета вместит 700 септиллионов человек. Что делать через 20 лет с
1400 септиллионами?
Словом, проще кончать с “удвоением” на Земле. И чем раньше, тем
лучше.
Правда, находились энтузиасты, которые полагали, что “излишки”
человечества можно сплавлять к иным звездным мирам. Но, во-первых, все
равно невозможно представить себе колонизацию нашей Галактики
септиллионами (пусть даже миллионами) каждые 20 лет. Во-вторых, связь с
колонистами неизбежно оборвется, так как сигналам из ближних звездных
миров потребуются десятки и сотни лет, чтобы достичь Солнечной системы,
а из дальних — тысячи и миллионы лет. В такой ситуации, что утопить
колонистов в ближайшей чайной ложке, что отправить их в неизвестность —
для отправляющих разницы никакой.
Кстати, это прискорбное обстоятельство исключает какие-либо
контакты с инопланетянами. Даже если таковые найдутся и не побрезгуют
посмотреть, во что мы превратили свою планету, — они, будь у них хоть
капля разума, никогда не пойдут на контакты с нами. Потому что на
следующий же день после братания и, естественно, рассказа представителей
высшей цивилизации, что надо делать представителям низшей, Земля
автоматически превратится в космический зоопарк, а ее обитатели, включая
приматов, — в экспонаты. Разом будут подорваны наука, искусство,
экономика, культура, самые
стимулы жизни — папуасам все объяснят, разжуют и в рот положат
спустившиеся с небес новоявленные миклухо-маклаи.
Есть, конечно, мнение, что законы физики, вообще науки, — нам не
указ. Что могут сосуществовать рядом друг с другом и даже друг в друге
множество “параллельных миров”, откуда пришельцам ничего не стоит
ежесекундно заглядывать к нам со скоростью, превышающей скорость света.
Но ведь это совершенно другая форма общественного сознания, именуемая, в
отличие от науки, верой (“Блажен, кто верует”). Иными словами — эзотерия,
тайна для посвященных. О тайне сей приличествует писать совершенно иную
книгу. Совершенно другому автору.
3. Зато космос — и только космос — может помочь человечеству
решать его энергетические и сырьевые проблемы, а также проблемы,
связанные с творческим потенциалом человека.