Бестужев-Лада И.В. Альтернативная цивилизация
Подождите немного. Документ загружается.
докторской диссертации за столь фривольное, по тогдашним советским
понятиям, занятие, как невесть откуда взявшаяся “прогностика”, пришлось
давать под псевдонимом И.Лада (родное село — см. выше). Таким образом,
на протяжении целых семи лет — с 1961 по 1967 г. — существовали два
совершенно различных человека: вполне респектабельный сотрудник
академического учреждения доктор исторических наук И.Бестужев и никому
не ведомый публицист И.Лада. Оба — с несколькими книжками и
несколькими десятками статей, каждый по своей проблематике. Оба — со
своей корреспонденцией, со своей заочной и очной аудиторией, каждая из
которых понятия не имела о
“личной унии” того и другого в одном лице. Только в 1967 г., когда
“Прогнозирование” было легализовано, фамилию и псевдоним пришлось
сдвоить, и появился И.В.Бестужев-Лада, специалист по теории и истории
социального прогнозирования.
Что касается “науки о будущем”, то в середине 60-х годов
обнаружилось не только в Москве, но и в Бостоне (США) и в Париже — что,
в отличие от “науки о прошлом” таковой в принципе быть не может. Ибо,
вопреки привычным представлениям, наше мироздание существует не в трех
временах, а всего в двух: в прошлом и будущем , а настоящее, строго говоря,
— всего лишь пограничная линия, через которую будущее ежесекундно
“перетекает” в прошлое. Таким образом, все науки занимаются либо
прошлым (исторические науки), либо будущим, “перетекающим” в прошлое
(все остальные). Мало того, прогноз — равно как и анализ, как и диагноз —
составляет триединую функцию каждой науки и недопустимо “грабить” их,
отбирая одну из функций, чтобы сосредоточить ее в рамках некой новой,
искусственно созданной науки. Другое дело, что перспективы развития
различных явлений и процессов могут стать особым предметом
междисциплинарных исследований. Они и стали им к концу 60-х годов,
получив на Западе комплексное наименование “исследования будущего”
(или “будущностей”), а в СССР — просто “прогнозирование”.
Что же касается содержательной стороны несостоявшейся “науки о
будущем”, то здесь долгое время царила эйфория первооткрывательства.
Будущее представлялось если не сплошь светлым, то во всяком случае
радужным, намного отраднее настоящего и тем более прошлого.
Упомянутый И.Лада до 1967 г. понятия не имел о книге еще одного
будущего своего коллеги и друга Роберта Юнгка “Будущее уже началось”
(1952). Но, как и Юнгк в 50-х годах, восторгался в 60-х грандиозными
успехами науки и техники, прорывом человечества в микромир атома и
мегамир космоса, в мир полимеров и мир трансплантаций, управления
физиологией и психологией человека, в мир тотальной реконструкции
земной поверхности — первыми шагами в упомянутый выше мир
Циолковского.
Затем эйфория всюду в мире, где стали заниматься систематическими
исследованиями будущего, (тут я не составлял исключения), начала уступать
место растущей тревоге за судьбы Земли и человечества. Появилось особое
междисциплинарное направление исследований будущего — исследование
глобальных проблем современности (глобалистика). А когда это направление
быстро зашло в тупик безысходности, из него родилось другое —
исследование альтернативных путей развития цивилизации, на которых
возможно преодоление глобальной проблемной ситуации
(альтернативистика).
Мне приходилось заниматься проблемами глобалистики и
альтернативистики параллельно с исследованием перспективных социальных
проблем советского общества в рамках социального прогнозирования. Та и
другая проблематика получила отражение в моих монографиях “Поисковое
социальное прогнозирование: перспективные социальные проблемы
общества. Опыт систематизации” (1984) и “Нормативное социальное
прогнозирование: возможные пути реализации целей общества. Опыт
систематизации” (1987). Теперь оба круга проблем разводятся по
заключительным монографиям, подводящим итоги моим более чем
сорокалетним исследованиям будущего. Российская проблематика будет
освещена в монографии “Россия в XX веке: от колосса к коллапсу”.
Глобальная — в нижеследующих главах настоящей работы.
Остается пояснить значение терминов, вынесенных в заглавие книги.
“Альтернативная” — в данном случае значит: качественно иная (но не всякая
— см. след, стр.). “Цивилизация” — понятие многозначное, в данном случае
тождественное понятиям “культура”, “общество”, “человечество” в их самом
общем, всеохватывающем значении определенного состояния культуры,
общества, человечества.
Итак, начинаем наше путешествие в мир иной цивилизации, кстати
сказать, вполне земной цивилизации, но поразительной не менее всех
мыслимых и нигде пока не обнаруженных внеземных.
Начинаем с экскурсии по проблемному полю глобалистики и
альтернативистики.
Глава I. ОТ “ГЛОБАЛИСТИКИ” К “АЛЬТЕРНАТИВИСТИКЕ”
1. ад и рай — это альтернативные цивилизации?
Мне задали вопрос: можно ли считать альтернативными
цивилизациями, допустим, рай, ад и чистилище? Тут все зависит от того,
какой смысл вкладывается в понятие альтернативности.
Если под “альтернативной цивилизацией” понимать всякую
качественно иную цивилизацию, иное общество, иное состояние
человечества, то возникает соблазн отнести к этой категории не только
“потусторонние миры”, но и те два с лишним десятка “цивилизаций”,
которые историки насчитали в развитии человечества начиная с древнейших
времен и до наших дней. Но в чем тут альтернативность? Ад на Земле мы
уже создали, хотя он отличается некоторыми второстепенными чертами от
того, каким рисуется в священных книгах различных религий. Рая, в его
религиозном понимании, нам не видать на Земле никогда, ни при каких
стараниях и обстоятельствах, потому что он предназначен для ангелов или,
на худой конец, для душ праведников, каковых среди нас, закоренелых
грешников, считанные единицы. И, как показывает история, мы любой рай,
даже если Господь вернет нас туда, тут же превратим в ад. При желании
можно постараться преобразовать родную планету из ада хотя бы в
чистилище. Но такие попытки уже имели место и каждый раз кончались
скатыванием на еще более ужасные круги ада.
Точно так же, при всех стараниях, нам никогда не вернуться к
шумерской или древнеегипетской, древнекитайской и древнеиндийской,
древнегреческой или древнеримской цивилизации, к цивилизации майя,
инков или ацтеков и т.д. Так что если это и альтернативность, то
чисто спекулятивная (“рассужденческая”), компаративная
(сравнительная), релятивная (относительная) — короче, нереальная в смысле
возможности выбора, перехода от существующего к чему-то качественно
иному.
Другое дело, когда в античном обществе, раздираемом алчностью
рабовладельцев, находится философ Платон и предлагает альтернативу:
согнать всех рабовладельцев в казарму, устроить для них совместное
трехразовое питание всем одинаково, как солдатам, всех одинаково одеть,
раздать каждому на ночь по женщине для воспроизведения потомства, а
дневное время целиком посвятить военным упражнениям, чтобы успешнее
вести войны для отражения супостатов и добычи новых рабов. Но и это
никакая не альтернативная цивилизация, а всего лишь рабовладельческая
социальная утопия, абсолютно нежизнеспособная в силу особенностей
личностной и социальной психологии людей, способных превратить любую
казарму в привычный для них гадюшник со своими “крестными отцами” (по-
русски — “паханами”), привилегированными “дедами”, лишенными всяких
привилегий “козлами”, вконец обездоленными “опущенными” и т. п.
Древняя Спарта попробовала максимально приблизиться к этой утопии, всех
вокруг одолела-победила, но скончалась от собственного ничтожества и
внутренних раздоров так же позорно-жалко, как два тысячелетия спустя
Советский Союз (и примерно по тем же причинам).
При желании можно предложить в качестве альтернативы
первобытную общину. Но и в этом случае получится всего лишь общинная
социальная утопия типа той, которую предлагал в XVIII в. Жан-Жак Руссо, а
позднее — идеологи анархистов. Тоже абсолютно нежизнеспособная, потому
что рассчитана на стадную добычу пропитания и на жизнь впроголодь, а как
только появляется лишний кусок — тут же словно из-под земли возникает
“крестный отец”, номенклатура, Политбюро ЦК КПСС, и пошло-поехало...
Конечно, можно сделать ставку на идеального “крестного отца”, на
целую иерархию таких “отцов”, начиная с просвещенного абсолютного
монарха-диктатора и кончая столь же просвещенным боссом на предприятии,
в
городском или сельском районе. Что ж? Получится феодальная
социальная утопия, которую предлагали тоже еще в XVIII в. Новалис в
Германии и князь Щербатов в России, безуспешно пыталась воплотить в
жизнь российская императрица Екатерина II и многие другие монархи,
наконец, некоторые элементы которой вошли в практику экономической,
социальной и политической жизни современной Японии. Но как бы мы ни
завидовали успехам этой страны, ни один здравомыслящий и уважающий
себя японец не назовет свою страну образцом, достойным подражания.
Напротив, будет долго перечислять пороки и жесточайшим образом
заниматься самокритикой. Добавим: не без оснований.
Можно выдвинуть в качестве ориентира альтернативной цивилизации
лозунг “свобода, равенство, братство!” и даже сочинить “Декларацию прав
человека и гражданина”, где разъяснить этот лозунг подробнее. Что
получится? Буржуазная социальная утопия, детально разработанная в XVII в.
Дж.Гаррингтоном, чье сочинение, кстати, положено в основу Конституции
Соединенных Штатов Америки, оттуда перекочевало в конституции многих
других стран мира и сегодня фактически добралось до Москвы, но от этого
не перестало быть утопией. Если попытаться претворить эту утопию в жизнь
чересчур уж ретиво, то получится Великая французская революция XVIII в. и
многие другие ей подобные со всеми их ужасами, до афганского 80—90-х
годов XX в. включительно. Если действовать более осмотрительно, то
возникнут всего лишь все те же современные Соединенные Штаты Америки,
назвать которые, при всем их сегодняшнем торжестве, образцом для
подражания тоже можно разве лишь иронически. Тем более, что в обозримом
будущем ближайших десятилетий их ждет конец еще более трагичный, чем
уготованный на рубеже 80—90-х годов Советскому Союзу. Впрочем, об этом
— в своем месте.
Наконец, можно выдвинуть в качестве аналогичного ориентира
слишком хорошо известные советскому читателю лозунги “каждому — по
труду” или “каждому — по потребностям”. В первом случае получится
социалистическая утопия, во втором — коммунистическая. На
выбор — от утопий Мора и Кампанеллы много столетий назад до
утопии Маркса и Энгельса столетие назад; от утопии Ленина и Сталина
много десятилетий назад до утопии Фиделя Кастро и Ким Ир Сена сегодня.
Вторую утопию пытались реализовать неоднократно — и каждый раз дело
заканчивалось катастрофическим провалом в самом начале. Попытка
реализовать первую затянулась на целых 75 лет, но в конечном итоге дело
завершилось грандиозным катастрофическим провалом. Конечно, при
известном воображении, можно считать “мировую социалистическую
систему” 1917—1991 гг. альтернативной цивилизацией, но вряд ли такой, в
которой можно видеть сколько-нибудь конструктивную альтернативу
существующему положению вещей.
Итак, какую бы альтернативу мы ни выдумали, руководствуясь
абстрактными доводами разума, чувством социальной справедливости или
просто благими пожеланиями — мы обязательно попадаем в одну из
перечисленных утопий или куда-то очень близко от них. И чем более
страстно реализуются благие пожелания, тем короче вымощенная ими, по
известной пословице, дорога в ад.
Не спасают и попытки сделать из этих утопий своего рода “коктейль”,
смешать в них рабовладельческое с феодальным и буржуазное с
социалистическим. В итоге при всех вариантах обязательно получится
фашистская утопия Муссолини и Гитлера, а сегодня — Муамара Каддафи и
Саддама Хуссейна. И ничего иного.
Следовательно, если разум и способен подсказать в этом отношении
что-то дельное, то только одно: идти не от разума и чувств, а от жизни. И не
просто от жизни, а от ее осмысления во всех известных семи формах
общественного сознания — в мировоззрении, науке, искусстве, морали,
праве, политике, вере. Но прежде всего в данном случае — от науки,
единственно способной дать надежный, действенный инструмент для
определения того, что именно подсказывает сегодня жизнь.
И тогда нам придется искать истоки альтернативной цивилизации не в
потусторонних мирах и не в социальных утопиях, а в одном из наиболее
значительных научных открытий XX в.
2. Самое значительное научное открытие XX в.
К 1927 г. в России в основном завершилась борьба за власть между
преемниками Ленина. Власть окончательно закрепилась за группировкой,
выдвинувшей своим вождем Сталина. Как и всякая новая власть, эта тоже
постаралась произвести впечатление на народ каким-то существенным
начинанием. На сей раз это была идея “пятилетки” — 5-летнего плана
развития народного хозяйства страны, в ходе реализации которого России
предстояло выбиться из отсталых стран мира в передовые. Вокруг
“пятилетки” была поднята пропагандистская шумиха. Но потребовались и
экономические предплановые разработки. В частности, возник вопрос:
можно ли предсказать, что произойдет после реализации плана, дать прогноз
состояния страны к исходу “пятилетки”?
Попытки дать такой прогноз, что называется, сходу успехом не
увенчались. Ведь если состояние страны предугадано достаточно точно, то
тогда к чему план? А если разрабатывается план, то при чем тут
предсказание? По сути, принимаются решения, и коль скоро предсказывается
их исход, они как бы “самоосуществляются” или, напротив,
“саморазрушаются” действиями с учетом предсказаний. Получается: либо
план — либо прогноз, третьего не дано.
Решение проблемы нашел выдающийся русский философ и экономист
В.А.Базаров. В своей статье “Принципы построения перспективного плана”
(Плановое хозяйство. 1928. № 2) он предложил ориентировать прогноз
явлений, поддающихся планированию, вообще управлению, не на
предсказание, а на повышение эффективности плановых и других решений.
Сделать это он предлагал путем сочетания “определенной целевой
установки” (он назвал такой подход “телеологическим”) и “генетического
научного обоснования ее осуществимости” (“Исходя из анализа прошлого,
чисто генетически выяснить возможности будущего”). Тем самым как бы
заранее взвешивались возможные последствия намечаемых плановых
решений, повышался уровень их объективности и, следовательно,
эффективности.
Статья Базарова осталась непонятой его коллегами на родине, видимо,
непереведенной на другие языки и потому неизвестной за рубежом. Она
просто затерялась в библиотечной пыли до 80-х годов, когда была
обнаружена и сначала частично, а затем полностью воспроизведена в печати
(см.: Каким быть плану: дискуссии 20-х годов. Лениздат, 1989). Короче
говоря, она так и не вошла в научный оборот 30—80-х годов. А жаль! Ныне
есть все основания полагать, что в ней заключалось одно из наиболее
значительных научных открытий XX в. К сожалению, до сих пор не
оцененное по достоинству.
Здесь вряд ли уместно распространяться о том, насколько “неуместна”
была статья Базарова (и аналогичные работы) в российской обстановке конца
20-х годов. Ныне общеизвестно, что пресловутые советские “пятилетки”
1928—1990 гг. представляли собой по сути наглый политический блеф, под
прикрытием которого шел келейный сговор правящей верхушки,
сводившийся к грабительскому выкачиванию из страны средств на
поддержание и расширение империи казарменного социализма, выступавшей
под псевдонимом “мировой социалистической системы” как ступени к
“мировому коммунизму”. И все попытки подвести под этот блеф “научную
базу” — а они приняли в 50 — 80-х годах поистине титанические масштабы
— конечно же, не могли быть ничем иным, как более или менее изощренной
имитацией научной деятельности.
Базаров, пытавшийся оставаться на позициях науки, как и другие
подлинные ученые, с самого начала выглядел белой вороной среди
несметного черного воронья квазинаучных прислужников преступного
политического режима. Нетрудно догадаться, что вскоре он был
репрессирован и погиб.
Однако не погибла идея. Спустя тридцать лет после появления статьи
Базарова группа американских ученых, наверняка даже не подозревавших о
ней, столкнулась с той же проблемой. Ей поручили разработать прогноз
освоения космоса в связи с разработкой программы “Апполон”
(высадка человека на Луну). И снова: если прогноз означает предсказание, то
тогда к чему программа? А если начали разрабатывать программу, то что
именно в ней предсказывать?.. И снова ученые пришли к выводу: явления,
поддающиеся планированию, программированию, проектированию, вообще
управлению, невозможно предсказывать — зато можно и нужно повышать
эффективность управления, сочетая “генетический” подход условного
продолжения в будущее наблюдаемых тенденций и анализа получаемых
трендов (моделей) с целью выявления или уточнения перспективных
проблем, подлежащих решению средствами управления (американцы
назвали такой подход эксплораторным или, в русском переводе, поисковым),
с “телеологическим” подходом оптимизации полученных трендов по заранее
заданным критериям с целью определения возможных путей решения
проблем, выявленных прогнозным поиском (такой подход назвали
нормативным).
Так родилось современное прогнозирование, получившее название
технологического. Тут же нашлось немало людей, которые сообразили, что
это — самый настоящий научный Клондайк, “золотая жила”, разрабатывая
которую можно качать миллиарды долларов дополнительной прибыли. И в
60-х годах начался знаменитый “бум прогнозов” — появление сначала на
Западе, а с 1967 г. и в СССР, а также других социалистических странах
десятков и затем сотен исследовательских центров, занявшихся разработкой
технологических прогнозов.
3. НТР и футурошок
Задолго до второго пришествия технологического прогнозирования
мир науки потрясли два выступления, каждое из которых внесло свой вклад в
становление концепции альтернативности.
В самый разгар мировой войны, почти одновременно с изобретением
О.Флейхтгеймом термина “футурология”, выступил с очередной работой о
взаимодействии науки и общества известный английский физик Джон
Бернал. К
его социологическому “хобби” успели привыкнуть, но неожиданно
очередная статья стала сенсацией. Бернал утверждал, что научно-
технический прогресс подходит к концу и наступает революция —
переворот! — в науке и технике, который будет иметь далеко идущие
социальные последствия.
Бернала поддержал родоначальник кибернетики Норберт Винер. Он
объявил, что ему известно даже, что именно станет “мотором” научно-
технической революции. Самый обычный ... арифмометр (для тех, кто
помоложе и кто его никогда не видел, напоминаем, что это было нечто вроде
миниатюрного кассового аппарата с набором цифровых клавишей и ручкой
сбоку, которую надо было вертеть, чтобы получить искомый результат на
табло). Да-да, этот примитивный аппарат, постепенно совершенствуясь, со
временем изменит жизнь людей намного сильнее, чем все другие аппараты с
древнейших времен до наших дней вместе взятые, а затем, возможно, и вовсе
подчинит себе человека, как умный слуга — безвольного барина.
Спустя несколько лет появилась уже упоминавшаяся книга Роберта
Юнгка “Будущее уже началось”, где эти идеи были развернуты
публицистически на многомиллионную аудиторию. Тем самым мировая
общественность (разумеется, кроме стран победившего социализма), была
интеллектуально и психологически подготовлена к грядущим существенным
изменениям в жизни общества, к возможности появления иного мира в ином
времени.
В тех же 50-х годах на Западе получили развитие философские
концепции, ориентированные на понимание не только прошлого и
настоящего, но и будущего. Именно тогда начали публиковать посмертно
получившие широкую известность труды Пьера Тейяра де Шардена (ум. в
1955 г.), разработавшего оригинальную гуманистическую концепцию
будущего человека и человечества. Не меньшее внимание привлекли теории
индустриализма (У.Ростоу, Р.Арон и др.), в которых история человечества
делилась на стадии доиндустриального общества (минувшие века и
современные развивающиеся страны Азии, Африки, Латинской Америки),
индустриального общества (развитые страны мира) и грядущего
постиндустриального общества, о конкретных чертах которого в то время
можно было только гадать.
И вот на такую удобренную почву пало семя (или бомба?) бума
прогнозов. Абстрактные концепции “научно-технической революции” и
“постиндустриального общества” получили конкретное воплощение в виде
динамических рядов цифровых индикаторов, эксплораторных и нормативных
трендов, интерпретация которых выглядела несравненно убедительнее и
гораздо более впечатляюще, чем умозрительные рассуждения.
Результаты не заставили себя ждать.
Правда, поначалу они были вполне успокаивающими и даже
обнадеживающими. Экстраполяция в будущее наблюдавшихся в то время на
Западе тенденций экономического подъема обещала в обозримом будущем
блестящие перспективы. Типичным и наиболее нашумевшим трудом такого
плана явилась книга Германа Кана и Энтони Винера “Год 2000”, ставшая
известной специалистам в препринте в 1966г., а широкой публике — в 1967
г. Целых три года на Западе только и разговоров было, что о ней (в Москве ее
издали спустя несколько лет “для служебного пользования” .строго по
списку номенклатурным чиновникам).
Авторы взяли за основу такой исходный показатель, как валовой
национальный продукт на душу населения. В 1965 г. он составлял в
“доиндустриальных” странах Азии, Африки, Латинской Америки примерно
сотню долларов в год, в “индустриальных” Японии, Италии, СССР был на
порядок выше (около или даже свыше тысячи долларов), в Великобритании,
Зап. Германии, Франции достигал двух, а в США — даже более трех с
половиной тысяч долларов. Экстраполируя в будущее наблюдавшиеся
тенденции экономического роста каждой страны с учетом факторов,
ускоряющих или, напротив, тормозящих этот рост, авторы получали на 2000
г. для развивающихся стран показатели приблизительно 200—300 долл., для
СССР — порядка 5 тыс. долл., для США — порядка 10 тыс. долл., а на 2020
г. для развивающихся стран — 500—600 долл., для СССР - 10 тыс. долл., для
США — 20 тыс. долл. При таких расчетах, чтобы догнать США
хотя бы по уровню 1965 г. (3600 долл.), странам Зап. Европы
требовалось 10—20 лет, СССР — почти 30, Китаю — больше 100, Индии —
почти 120, а Индонезии — почти 600 лет.
С этих позиций светлое будущее человечества сводилось к тому, чтобы
бесконечно, как Ахиллес черепаху, догонять Соединенные Штаты, которые
тоже не будут стоять на месте, а устремятся в лазурную даль.
Оставалось только расписывать, какое радужное будущее ожидает
“постиндустриальные” Соединенные Штаты к 2000 г., всего лишь через 33
года, когда у каждого американца окажется в кошельке 10 000 долл. вместо
3600 долл. в 1965 г. И пошло: “общество изобилия”, “общество досуга”,
“общество массового потребления”...
Никому не приходило в голову, что на самом деле все мы покупаем на
свои деньги вовсе не бифштексы или куртки, дома или автомашины. Мы
покупаем энергию, меняя доллары или рубли на калории, джоули, ватты и
прочую единственно надежную валюту. А уж потом с помощью калорий-
джоулей производятся пища и одежда, жилье и машины. На 20 тыс. долл.
средний американец купит в 5—6 раз больше энергии, чем на 3600 долл.
Откуда он ее возьмет и на что потратит? Выдержит ли Земля такие траты?
Подобные вопросы до “бума прогнозов” мало кого интересовали. А после
выхода в свет “Года 2000”, правда, отнюдь не только в связи с этой книгой,
многих заинтересовали очень.
Во второй половине 60-х годов по странах Запада прокатился первый
вал экологической тревоги. “Планета в опасности!” — такое заглавие я,
убаюканный родным главлитом, с удивлением прочитал на обложке
толстенной книги, увиденной у одного из участников международного
семинара в городке под Нью-Йорком. Динамические ряды исходных
индикаторов для последующих эксплораторных и нормативных разработок в
технологических прогнозах заговорили очень выразительным языком и
чрезвычайно встревожили тех немногих специалистов, которые этот язык
цифр понимали. Но общее настроение мировой общественности долго еще
по инерции оставалось радужным.
Гром среди ясного неба грянул в 1970 г., когда появилась книга Элвина
Тоффлера “Футурошок”. Это был действительно шок! Тоффлер ярким,
образным языком публициста поведал о том, как сбывается пророчество
Бернала и Винера, как рассыпается прахом привычная жизнь и на смену ей
приходит непривычное, непонятное “будущее”, к которому предстоит
приспособиться — или погибнуть. Исчезают на глазах такие понятия, как
“отчий дом”, “верность до гроба”, “ты — начальство, я — дурак” (последнее
— в вольном переводе с английского на более близкие нам понятия). На
протяжении своей жизни средний американец в наши дни успевает сменить
столько отчих домов, столько мужей-жен, столько разнообразных,
неизвестно кому подчиняющихся контор, ежегодно сотнями тысяч
возникающих, лопающихся как мыльные пузыри и вновь возникающих в
совершенно новом обличье, сколько не снилось ни одному жиль-блазу или
дон-жуану минувших времен. Радикально меняется самое место работы: оно
все чаще становится местом работы с персональным компьютером,
независимо от того, печет ли пироги пирожник, тачает ли сапоги сапожник,
подбивает ли дебит-кредит бухгалтер, ведет ли самолет пилот, делает ли
научное открытие ученый или пишет очередной роман графоман. При этом
все чаще компьютер оказывается дома, а пироги пекутся или сапоги
тачаются на другом конце города или вообще в другом городе. Радикально
меняется быт в насквозь компьютеризированном жилище. Рядовая
домохозяйка превращается в главного инженера своей домашней фабрики-
автомата по обслуживанию детей и мужа. Радикально меняется досуг:
человек все чаще и чаще даже вдвоем с супругой (супругом) остается часами
и часами наедине с телеэкраном, который ему, как ребенку, обо всем
рассказывает, все показывает, всему учит, всячески воспитывает. И это —
только начало...
Перед лицом всех этих чудес у автора (и читателя) возникало чувство
отнюдь не восхищения и даже не просто удивления, а чего-то вроде оторопи
пополам с нарастающей тревогой. Ведь в фантастическом мире “лопающихся
мыльных пузырей” вместо стабильных
предприятий кризис в любой момент может разразиться похуже, чем
тот, который в 1929—1933 гг. потряс до основания западный мир. И на этот
раз он запросто может окончиться полной экономической катастрофой. В
калейдоскопе спорадических контактов вместо стабильных человеческих
отношений могут оказаться сломанными миллионы человеческих жизней, и
массовая деморализация, возможно, окажется способной ввести человечество
в состояние паралича страшнее, чем любое расстройство экономики. В
электронных джунглях персональных компьютеров человек рискует
превратиться в нового Маугли, стремительно теряя человеческие черты.
Словом, вторгающееся в нашу жизнь будущее несет не золотой век, а
катастрофу, если не приуготовиться заранее, не приспособиться возможно
скорее к столь радикально меняющимся обстоятельствам, не распроститься с
привычной бюрократией и технократией, с погоней за прибылью любой
ценой во имя еще большей прибыли, не гуманизировать тотально экономику,
политику, социальные отношения, образование и культуру, не поставить во
главу угла всех наших стремлений человека, его полноценное развитие в
условиях полноценного воспроизводства следующих поколений.
Как видим, произошел резкий переход от простой экстраполяции в
будущее того, что наблюдается в настоящем, к существенно новому видению
будущего, как разрыва с прошлым и настоящим, как целенаправленного
конструирования мира, в котором хотелось бы жить, мира, в котором только
и можно выжить. Не подлежит сомнению, что книга Элвина Тоффлера,
которая целых два года обсуждалась в западном мире столь же повсеместно
и столь же страстно, как книги Германа Кана на протяжении трех лет перед
тем, сыграла очень важную роль в сдвиге менталитета мировой
общественности к идее альтернативности как единственного якоря спасения
человечества.
Но осенью 1972 г. произошло еще одно событие, которое хотя и
отдалило грядущий всплеск альтернативистики на целых семь лет, но зато
сделало этот всплеск на рубеже 70—80-х годов чрезвычайно мощным. Речь
идет
о первых докладах Римскому клубу, породивших новое
междисциплинарное направление научных исследований, вошедшее в
историю под названием глобалистики.
4. Триумф и трагедия Римского клуба
Тоффлер написал превосходную книгу — одно из лучших
публицистических произведений