Бережнова М.Л. (отв. ред.). Интеграция археологических и этнографических исследований сборник научных трудов. Часть 1

Подождите немного. Документ загружается.

111

Известно, что в XIX в. бассейн р. Аган был заселен хантами и ненцами, последние обитали в

основном в верховьях притоков Агана и проживали в чумах [8, с. 106–121]. Вероятнее всего, раско-

панная постройка является хантыйской. Аганские ханты (самоназвание – ах,эн ях – ‘реки Агана народ’)

считаются отдельной локальной этнической группой и относятся к сургутскому наречию восточн

ой

группы диалектов [10, с. 4].

Территория, на которой расположен памятник, по этнографическим данным считается родовыми

угодьями Покачевых. По преданиям самих носителей данной фамилии они являются выходцами с

р. Тромъеган. Первое переселившееся поколение жило в районе поселка Старый Аган на Вач урии,

далее они разделились на три ветви: часть из них ушла на речки Но

нкъёган (Нанк яун ях – ‘Листвен-

ничной речки народ’) и Мохтикъёган (Мохут яун ях – ‘Чебачей речки народ’), остальные поднялись

вверх по реке (Л,унк ури ях – ‘Духов урия народ’). В письменных источниках, юрты в этих местах фик-

сируются с 1886 г. [7, с. 58, 126], а фамилия Покачев начинает фигурировать только с конца XIX в. [6,

с. 70

–79; 8, с. 110–114].

Таким образом, учитывая, что ханты на Агане заселяли свободные территории, с осторожностью

можно предположить, что раскопанная постройка принадлежала роду Покачевых второго-третьего

переселившегося поколения и функционировала во второй половине XIX в.

Одной из задач исторической реконструкции является определение сезонной направленности

жилища. Известно, что особым экологическим фактором, детерминирующим строительную деятель-

ность, выступает год

овой хозяйственный цикл, в зависимости от которого у аганских хантов насчиты-

вается от двух до четырех поселений. Раскопанная постройка являлась зимним жилищем. Это под-

тверждают следующие факторы.

Во-первых, объект расположен в глубине террасы, что по нашим наблюдениям характерно для

зимних стойбищ. Летние жилища строят ближе к реке/воде.

Во-вторых, отмечено о

тсутствие интенсивной хозяйственно-бытовой деятельности за пределами

жилища. При раскопках выделены культурные слои, связанные со строительством самого жилища и

«жизнью» внутри него, поверхность за его пределами была не тронута. Основная масса найденных

артефактов была сконцентрирована в котловане жилища. Экологическое мировосприятие хантов

проявляется на уровне определения границ дома, к

оторые не совпадают со стенами жилой постройки, а

включают весь обжитый участок леса или берега реки. На зимних стойбищах наличие снежного пок-

рова препятствует образованию мощного культурного слоя. На летних поселениях, помимо самого

жилища устраивают различные хозяйственные сооружения, а интенсивная деятельность приводит к

вытаптыванию почвенного покрова.

Архитектурная форма раскопанного объекта достоверно не рек

онструируется. На основе анализа

планов условных горизонтов можно сделать следующие выводы относительно некоторых конструк-

тивных деталей жилища.

Сразу после снятия дерна были зафиксированы остатки деревянных конструкций – близкий к квад-

ратному бревенчатый венец размерами 4,5×5 м. Бревна диаметром 18–24 см в углах были соединены «с

остатком» [4, рис. 12–22]. С внутренней стороны к венцу пр

имыкали пятна древесного тлена, которые

автор соотносит с остатками перекрытия нар [4, с. 28]. Слои, связанные со стенами и крышей в раскопе

не зафиксированы. Вероятнее всего, раскопанное жилище было разобрано до процесса археологизации.

Согласно этнографическим данным, если дом навсегда покидался хозяевами, следовало раскидать его

по бревнам, либо столкнуть в вводу, либо сжечь, поскольку заб

рошенный дом становился убежищем

злого духа, называемого кол,умна.

Судя по этнографическим наблюдениям, бревенчатое основание могли иметь два типа построек:

бревенчатая изба (поверт кот) и «земляной дом» (мыг кот). Невысокие бревенчатые избы с двускатной

крышей широко распространены на этой территории, однако, по замечанию местных жителей, счи-

таются достаточно поздним явлением. В то же вр

емя, при сооружении «земляных домов», по данным

информаторов, помимо бревен, лежащих в основании постройки, вкапывались опорные столбы. В

раскопе были зафиксированы только три ямы, оставшиеся от столбов. Две из них отмечены снаружи у

передней стенки объекта и одна внутри [4, рис. 30]. Вероятнее всего, вкопанные в них столбы

поддерживали кровлю жилища, а не являлись ко

нструктивными деталями стен. На сопредельных тер-

риториях известны постройки, где опорные столбы не вкапывали в землю, а вставляли в пазы, выруб-

ленные в лежащих по периметру бревнах [9, с. 211, рис. 197].

Внутреннее убранство жилища реконструируется следующим образом. Дверной проем шириной

1,2 м был устроен в юго-восточной стене. Внутри жилища на расстояни

и 0,5–0,7 м от передней стены

было сделано прямоугольное углубление для пола размерами 1,5×2,5 м, глубиной 0,4 м. Порог имел

пологий спуск. Пол жилища был земляным, в планах его маркировала прослойка углистого и темно-

серого песка. По периметру жилища с трех сторон из неизвлеченного материкового песка были устро-

ены нары шириной 1,5 м по бокам и 1,6 м у задней стены дом

а. По мнению автора раскопок, пере-

крытия нар были деревянными [4, с. 28]. В западном углу углубленной части постройки был вкопан

столб диаметром 5–15 см, который вероятно поддерживал боковины нар. С правой стороны в жилище

112

был сооружен очаг в виде глинобитного чувала. Судя по данным раскопок, место под него было

выкопано примерно на одном уровне с углубленной частью постройки и огорожено деревянной рамой

размерами 1,3×1,4 м [4, рис. 30]. Сам чувал в основании был диаметром около 1 м, его остов сооружен

из тонких жердей диаметром 3–6 см [4, рис. 50–52].

Согласно полевым материалам, в

нутреннее пространство дома и его традиционное убранство вне

зависимости от типа постройки не различается. Порог и вся предвходовая часть называется оупи некул.

С левой стороны у порога располагается полочка с посудой и место для воды, с правой – поленица. С

трех сторон по периметру дома устраивают нары (вотл,ы), поднятые над земляным по

лом (кот пел,ы)

на 0,3 м. Боковина и край нар (чуч) у передней стены (напротив входа) укрепляются колотыми брев-

нами или тесом. Сверху нары покрывают берестой или циновками (чахпы), из озерной осоки (яган).

С правой стороны от входа отводится место для очага. Эта часть дома называется най кот пелек –

‘домашнего огня ст

орона’, где сооружают небольшую огороженную площадку (най рат), засыпанную

песком. Чувалы на Агане просуществовали до 60-х гг. XX в. Его основа – сосновые жерди воткнутые в

землю и сплетенные кедровым корнем, которые обмазывались глиной (савый) с сухой травой (пом) и

сушились.

Уход за очагом и приготовление пищи являются прерогативой женщины. Мужское пространство

зачастую на

ходится за пределами жилища, в доме же оно связывается с центральной частью нар,

находящихся у противоположной от входа стены (кот мутл). Середина ее, между двумя несущими

балками, считается священной, здесь размещается полка с изображениями домашних духов, хранятся

инструменты и охотничье снаряжение хозяина дома.

Во время раскопок, у задней стенк

и дома, под остатками нар, были обнаружены три железных кот-

ла без душек, которые были заглублены в материковый песок на 6–12 см [4, с. 29]. Котлы были вкопаны

устьем вверх и в плане образовывали треугольник: два из них размещались практически вплотную к

стене, на расстоянии примерно 5 см от нее, третий котел, на расстоянии полуметра от стен

ы. В одном из

котлов были обнаружены три монеты достоинством 1-копейка (на реверсе изображены корона и Н I).

Монеты были выложены на дне котла треугольником. В другом котле аналогичным образом были

уложены три свинцовые пули. Третий котел был пуст.

В культуре аганских хантов котлы являются традиционным жертвоприношением Земле-Матушке

(Мых Анк

и / Мых ими). Иносказательно ее еще называют Сидящая мать (Омысты Анки). Согласно

легенде «…когда дочери Торума (Черас най, Омысты Анки, Касум ими, Ауэн ими и другие), собрались

вместе, Омысты Анки на котел села, пошли как будто холмы и в землю превратилась…»

Считается, что Мых Анки «дом сохраняет» и по завершению с

троительства ей предназначаются

особые дары. В одних случаях ей преподносят отрез черной ткани, который кладут на землю у

священной стены (кот мутл) снаружи дома, либо расстилают в изголовье на нарах. В других случаях,

для нее у кот мутл (с внешней или внутренней стороны) вкапывают котел, за редким исключением

ведро. При это

м с котла убирают душку, повязывают вместо нее ткань и ставят в неглубокую яму

устьем вверх. В котел кладут нечетное количество монет, считается, что лучше всего класть копейки,

поскольку, чем меньше достоинство монеты, тем она «виднее богу». Известно, что раньше при строи-

тельстве дома для Мых Анки приносили кровавую жертву: забивали корову любого цв

ета. Считалось,

что нельзя приносить в жертву лошадь, поскольку она «Земле по лицу копытом бьет».

Помимо дома, котлы и ведра закапывались или оставлялись на святилищах. Если котел не зары-

вался, то его устье нужно было покрыть черным платком. Нами отмечены 17 котлов и ведер на святи-

лище Пуралнъёган 4. Из них 13 были вкопа

ны устьем вверх, остальные оставлены на поверхности и

перевернуты вверх дном [2, с. 65]. Множество котлов и ведер были зафиксированы на святилище Эвут

рап, все они находились на поверхности в различном положении [1, с. 54].

По представлениям хантов, котел, наряду с топором, являлись самыми важными вещами «не толь-

ко в хозяйстве, но и в общ

ении с духами». Они были обязательными атрибутами, которые укладывали в

ящик вместе с телом усопшего [8, с. 299–300].

Таким образом, сопоставляя данные информаторов с результатами археологических раскопок, мы

попытались реконструировать отдельные элементы строительства жилища, его сезонную направлен-

ность, религиозно-обрядовую практику. Не смотря на то, что в условиях постоянного развития культура

ме

няет свой облик, на протяжении разных этапов истории региона в развитии элементов жилой среды

прослеживается определенная преемственность, которая в том или ином виде доживает до сегодняшних

дней и является непреходящей ценностью для сегодняшнего обустройства северных территорий,

развития местной архитектуры и дизайна.

Список литературы и источников

1. Архив НПО «Северная археология». Ф. 1. Д. 126 (Карачаров К.Г. Отчет о научно-исследовательской

работе. Археологическое обследование среднего и верхнего течения р. Аган в Нижневартовском районе

ХМАО в 2002 г. 149 с.).

113

2. Архив НПО «Северная археология». Ф. 1. Д. 179 (Карачаров К.Г. Отчет о научно-исследовательской

работе. Выявление и обследование историко-культурных объектов в окрестностях г. Радужный в Нижневар-

товском районе Ханты-Мансийского АО в 2004 г. 197 с.).

3. Архив НПО «Северная археология». Ф. 1. Д. 201 (Данилова Е.Н. Отчет о научно-исследовательской

работе. Историко-культурное обслед

ование объектов обустройства месторождений нефти на Южно-Пока-

чевском, Нонг-Ёганском и Северо-Нивагальском лицензионных участках в Нижневартовском районе ХМАО

– Югры в 2006 году. 130 с.).

4. Архив НПО «Северная археология». Ф. 1. Д. 230 (Мызников С.А. Отчет о научно-исследовательской

работе. Охранные археологические раскопки селища Мохтикъёган 15 в Нижневартовском районе Ханты-

Мансийского АО в 20

07 г. 128 с.).

5. Данилов Е.А., Данилова Е.Н. Разведочные работы в Нижневартовском районе Ханты-Мансийского

АО – Югры // Археологические открытия 2006 года. – М.: Наука, 2009. – С. 553–554.

6. Дунин-Горкавич А.А. Тобольский север. – Тобольск: Губернская типография, 1910. – Т. 2: Геогра-

фическое и статистико-экономическое описание страны по отдельным географическим районам. – 353 с.

7. Патканов С.К. Статистические данные, по

казывающие племенной состав населения Сибири, язык и

роды инородцев. – СПб., 1911. – Т. II: Тобольская, Томская и Енисейская губ. – 432 с. – (Зап. РГО по

отделению статистики. Т. XI. Вып. 2).

8. Перевалова Е.В. Карачаров К.Г. Река Аган и ее обитатели. – Екатеринбург; Нижневартовск: УрО

РАН; Студия «ГРАФО», 2006. – 352 с.

9. Сирелиус У.Т. Путешествие к хантам / Пер. с нем. и публ. Н.В. Лу

киной. – Томск: Изд-во Том. ун-та,

2001. – 344 с.

10. Терешкин Н. И. Словарь восточно-хантыйских диалектов. – Л.: Наука, 1981. – 541 с.

А.В. Епимахов

Россия, Челябинск, Южно-Уральский филиал

Института истории и археологии УрО РАН

НОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ ПО ИСТОРИИ ЮВЕЛИРНОГО ДЕЛА

АЛАКУЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ ЭПОХИ БРОНЗЫ (ЮЖНОЕ ЗАУРАЛЬЕ)*

Комплекс традиционных украшений относится к числу важнейших этнодифференцирующих черт.

Разные археологические культуры предоставляют очень разные возможности для его полноценной

реконструкции, хотя важность этого элемента культуры не отрицается никем. Для уральского брон-

зового века за редкими исключениями в нашем распоряжении в основном остатки ритуального (погре-

бального) костюма и гарнитура. Степень их соответствия повс

едневному варианту обсуждается срав-

нительно редко [4], поскольку полноценному сопоставлению препятствует очевидный дефицит мате-

риалов. До некоторой степени этот дисбаланс, с нашей точки зрения, способно уменьшить изучение

инструментария ювелирного производства. В первую очередь речь идет о литейных формах для

украшений, коллекция которых, хотя и не слишком быстро, но пополняется. Правда, на сегодняшний

день они хо

рошо известны в основном для алакульских памятников [1, рис. 55]. Впрочем, и для них

перечень весьма краток: поселения Алексеевское [3, с. 115–116, рис. 42], Старо-Кумлякское [2, с. 186],

Ялым [7, с. 147, рис. 32.24], Замараевское [7, с. 338], Камышное I [6, с. 114–115; рис. 39.7], Усть-Суер-

ское III [6, рис. 53,5], Верхнее-Санарское I [11].

Новая форма была обнаружена в окрестностях п.Теченский (Сосновский район Челябинской

области) в ра

змыве восточного берега оз. Киржакуль. Артефакт связан со слоем поселения Киржакуль I

[5]. На площадке поселения площадью около 8000 м

были зафиксированы четыре впадины, в составе

подъемных сборов имеется алакульская, федоровско-черкаскульская и межовская керамика.

Изделие представляет собой тальковую плитку трапециевидного сечения с двумя рабочими по-

верхностями (88×64×13–16 мм). Первоначальная форма была близка овалу, однако вдоль одного из

двух углублений для отливки стержней трапециевидного сечения (6–9×5 мм) произошел слом. На вто-

рой стороне рас

положены четыре негатива для отливки украшений, два из которых надежно культурно

диагностируемы. Первый предназначен для изготовления круглой бляшки диаметром 25 мм с изобра-

жением креста и концентрическими окружностями по периферии. Большинство линий имитирует

тонкий чекан. Близкие аналогии происходят из ряда могильников [4, рис. 16; 8, с. 163; 9, рис. 74.1–5, 6–

8; и др.]. Второй негатив – от ромбической подвески (2

6×13×1 мм) – также имеет многочисленные

аналогии [4, рис. 17; 8, с. 163; 9, рис. 74.32;], но, также как негатив бляхи, заметно уступает в размерах,

массивности и отличается по технологии производства [10] от большинства алакульских образцов.

* Работа выполнена при финансовой поддержке РФФИ (проекты 08-06-00380-а и 09-06-91330-

ННИО_а).

114

Остальные негативы менее узнаваемы. Четыре полусферические бляшки (6–7 мм диаметром),

объединенные попарно, снабжены по периферии радиальными отрезками. Полушарные бляшки неред-

ки в памятниках эпохи бронзы, однако их совмещение в одном изделии менее распространено в андро-

новском мире. Еще более загадочным выглядит негатив, образованный серией отверстий, соединенных

системой линий. Три из них оконтуривают конусовид

ную фигуру, основание и верхняя треть которой

пересечены отрезками. Окончания отрезков оформлены отверстиями, образующими крестообразные

фигуры (8×6 мм). Венчает конус «розетка», состоящая из центрального и семи периферийных отвер-

стий. Центральное, несколько асимметричное отверстие розетки углублено значительно сильнее осталь-

ных (5 мм) и могло использоваться для совмещения створок литейной формы.

Важными для интерпретации данного элемента являются незначительная глубина рель

ефа и отсут-

ствие канала для заливки металла. Для этой части, в отличие от остальных, возникают сомнения в

функциональности изделия как литейной формы. Данный сектор орудия мог служить матрицей для

изготовления украшений из тонких пластин металла, но не в технике литья, а в технике штамповки

и/или че

канки.

Таким образом, ни один из негативов украшений формы не находит полных соответствий в мате-

риалах раскопок. Возможным объяснением может быть использование драгоценных металлов. Брон-

зовые изделия, отлитые в форме, были достаточно массивны, но применялись не как самостоятельные

украшения, а в качестве штампа. Украшения же из драгоценных металлов в силу их очеви

дной высокой

стоимости должны были эксплуатироваться максимально бережно и передаваться из поколения в

поколение, что резко снижало риск их утраты носителем (и обнаружения в составе археологических

коллекций).

Подводя итог, можно констатировать, что приведенные факты говорят о значительно большем

разнообразии форм украшений, бытовавших у алакульского населения Зауралья, чем это обычно пред-

ставляется. Наши взгляды на их облик и соста

в искажены априорной приверженностью тезису о соот-

ветствии ритуального костюма повседневному. В этой связи не следует отвергать возможность более

широкого использования драгоценных металлов, чем они известны по материалам некрополей. Юве-

лирному искусству бронзового века, видимо, была присуща высокая степень специализации. На это

указывают м

астерство исполнения, разнообразие приемов и значительное число металлических укра-

шений. Редкость находок литейных форм для украшений может свидетельствовать об их высокой цен-

ности и сравнительно небольшом числе ювелиров в пределах социума.

Список литературы

1. Аванесова Н.А. Культура пастушеских племен эпохи бронзы азиатской части СССР. – Ташкент: Изд-

во «Фан» УзССР, 1991. – 200 с.

2. Аркаим: у истоков цивилизации. Альбом / под ред. Г.Б. Здановича. – Челябинск: Изд-во «Аркаим»,

2009. – 224 с.

3. Кривцова-Гракова О.А. Алексеевское поселение и могильник // Труды Гос. исторического музея. –

1948. – Вып. XVII. – С. 57–164.

4. Куприянова Е.В. Тень женщины: Женский костюм эпохи бронзы как «текст»:

по материалам некро-

полей Южного Зауралья и Казахстана. – Челябинск: АвтоГраф, 2008. – 244 с.

5. Науменко О.И. Отчет об археологической разведке озера Киржакуль в Сосновском районе Челя-

бинской области в 2002 г. – Челябинск, 2003. – 39 с.

6. Потемкина Т.М. Бронзовый век лесостепного Притоболья. – М.: Наука, 1985. – 376 с.

7. Сальников К.В. Очер

ки древней истории Южного Урала. – М.: Наука, 1967. – 408 с.

8. Сорокин В.С. Могильник бронзовой эпохи Тасты-Бутак I в Западном Казахстане. – М.: Наука, 1962. –

208 с. – (Материалы и исследования по археологии СССР. № 120).

9. Усманова Э.Р. Могильник Лисаковский I: факты и параллели. – Караганда; Лисаковск, 2005. – 232 с.

10. Флек Е.В. Технология изготовления металлических укр

ашений алакульской культуры (крестовид-

ные подвески, бляшки) // Роль естественно-научных методов в археологических исследованиях. – Барнаул:

Изд-во Алт. ун-та, 2009. – С. 339–341.

11. Чемякин Ю.П. Отчет об археологической разведке на территории, подчиненной г. Пласт в Челябин-

ской области, произведенной в 1976 г. – Свердловск, 1976. – 107 с.

115

Рис. 1. Поселение Киржакуль I. Литейная форма.

А.А. Ержигитова, Т.Н. Крупа

Казахстан, Шымкент, областной историко-краеведческий музей,

Украина, Харьков, национальный университет

НАХОДКИ ИЗ СИДАКА: ПРЯСЛА ИЛИ ПУГОВИЦЫ?

Среди находок из верхних строительных горизонтов (V – первой половины VIII вв.) «цитадели» и

«нижней площадки» городища Сидак и из мусорных слоев заполнения храмового двора цитадели Сида-

ка происходит целая серия небольших круглых керамических (и каменных) поделок с отверстием в

центре

Накопившаяся в ходе раскопок на городище достаточно представительная коллекция подоб-

Предварительную публикацию некоторых материалов см.: Смагулов Е.А. Исследование доисламского

храмового комплекса на городище Сидак // Культурное наследие Казахстана: открытия, проблемы, перспек-

тивы: Материалы междунар. науч. конф. – Алматы, 2005. – С. 486–491; его же: Сидакский культовый центр в

системе межрегиональных связей // Древняя и средневековая урбанизация Евразии и возраст города Шым-

кент: Материалы Междунар. науч.-практ. конф. – Шымкент, 2

008. – С. 378–408; Erbulat A. Smagulov, Sergey

A. Yatsenko. Sidak Sanctuary – One of the Religious Centers of Pre-Islamic North Transoxiana: Some Sacral

Objects of the 5

– early 8th cc. // Transoxiana. Journal Libre de Estudios Orientales [сайт]. URL:

http://www.transoxiana.org/13 (дата обращения 23.08.2009); Смагулов Е.А. Культовый двор на цитадели

Сидака // Отчет об археологических исследованиях по Государственной программе «Культурное наследие» в

2008 г. – Алматы, 2009. – С. 241–246.

116

ного рода изделий (более сотни экземпляров) по характеру материала распадается на две группы: кера-

мические и каменные.

Керамические изделия, по технологии изготовления можно разделить на две категории:

1. Небольшие диски, выточенные из фрагментов стенок керамических сосудов. Толщина стенки

сосуда обычно не превышает 0,9–0,5 см. В центре диска диаметром примерно 3,5–4,7см отверстие

диаметром около 0,5

см.

2. Специально вылепленные круглые уплощенные дисковидные, конусовидные, биконические или

полушаровидные обожженные керамические поделки с отверстием в центре. Их диаметр обычно около

2 см и редко превышает 3 см, отверстие 2–4 мм. Профиль сечения этих изделий весьма разнообразен –

от плоских дисковидных, конических (биконических), до шаровидных с выемкой-углублением вокруг

отверстия с одной стороны (со ст

ороны основания). Отверстия расположены не обязательно строго по

центральной оси, стенки отверстия обычно не ровные, отверстие чаще всего не цилиндрическое и не

строго конусовидные. Большинство экземпляров второй группы покрыты плотным слоем черного или

красно-коричневого ангоба и залощены. Иногда отмечаются следы окраски.

Помимо керамических поделок в коллекции из Сидака имеется несколько э

кземпляров аналогич-

ных мелких (диаметр до 3 см) дисковидных изделий выточенных из различных пород камня.

В археологии Средней Азии подобного рода находки принято

определять как пряслица

(«напрясла», «уршук», «уршукбас»), т.е. утяжелителей веретена способствовавших его устойчивому

вращению. Но при внимательном рассмотрении всей совокупности этих находок с акцентированием

внимания на характер центрального отверстия и наличия/отсутствия вокруг него характерных «потер-

тостей» можно предложить иную интерпретацию их функционального назначения. К тому же в послед-

ние годы коллегами из Института керамологии НАН Украины [11, с. 11

6–119; 12; 13] получены новые

данные порождающие сомнение в однозначности принятой «среднеазиатской» трактовки функциональ-

ного назначения этой категории находок.

По нашему мнению, трактовке находок как прясел препятствуют следующие соображения.

1. Миниатюрность изделий и как следствие, легковестность, не функциональна при использовании

их как утяжелителей веретена.

2. Каналы отверстий в большинстве осмотренных изделий не им

еют ровных стенок, т.е. они не

строго цилиндрические (или конические), что должно было бы быть, если бы отверстие служило для

закрепления на оси веретена. На большинстве экземпляров края отверстий имеют явные следы такой

стертости, что само отверстие приобрело «блоковидную» формы. По краю отверстий, чаще с одной из

ст

орон, обычна потертость, образующая явно заметный «канальчик». Такой «канальчик» заметен даже

на каменных экземплярах. Имеются так же экземпляры с весьма замысловатым профилем отверстия,

который исключает возможность вставить в него ось веретена.

Анализ подобного рода керамических изделий эпохи раннего железного века из Лесостепной зоны

Левобережья Украины показал, что не все прясловидные изделия древ

ности имели отношение к про-

цессу прядения. А.Л. Щербань отдельно производит анализ «пуговицевидных глиняных изделий», об-

наруженных в памятниках раннего железного века на территории Левобережной Лесостепи Украины.

Для таких находок характерны дисковидная форма и, как правило, наличие двух-четырех сквозных

отверстий. Проведя трасологические исследования широкой выборки образцов автор приходит к

выв

оду, что застежками могли быть все «пуговицевидные изделия» небольших размеров, а также

лощенные и орнаментированные. Очень ценным является наблюдение о находках в археологических

комплексах малого количества (1–2 экземпляра) таких находок. По его мнению, это связано с наличием

на одежде всего одной-двух таких застежек. Приводятся данные по фиксации находок в погребениях

анализи

руемой им статистической выборки «прясел». Среди мест фиксации: возле грудной клетки

женщины (Скоробор, курган № 18, IV–III вв. до н.э.); левой ключице женщины (Скоробор, курган № 6,

первая половина VII в. до н.э.); возле правого плеча погребенного мужчины (Большая Гомольша,

курган № 2, V–IV вв. до н.э.). Содержится информация и о наличии «прясла» еще в одн

ом мужской пог-

ребении первой половины – середины V в. до н.э. в Перещепинском могильнике, курган № 1/1995(8).

Место обнаружения этой находки: среди остатков конской узды, над головой.

Хотим обратить внимание на атрибуцию подобных находок Б.А. Шрамко. При раскопках Восточ-

ного Бельского городища среди обильного массового материала выделяет и интересующие нас

артефакты, кот

орые атрибутирует как «глиняные пуговицы» (Музей археологии и этнографии Музея

Помимо фундаментального издания материалов ферганских памятников Б.А. Литвинского (Литвин-

ский Б.А. Орудия труда и утварь из могильников Западной Ферганы. – М., 1978. – С. 38–52) отметим сравни-

тельно недавнее специальное исследование В. Луневой (Лунева В. Пряслица Кампыртепа // Материалы

Тохаристанской экспедиции. Археологические исследования Кампыртепа. – Ташкент, 2002. – Вып. 3. –

С. 91–97). Вслед за Б.А. Литвинским, автор определяет все изделия как пр

ясла для прядения хлопковых

нитей. При этом, видимо, не было обращено внимание ни на характер краев отверстия, ни на профиль

отверстия.

117

археологии и этнографии Слободской Украины Харьковского национального университета имени

В.Н. Каразина, Восточный Бельск, 98/ХХ-70; Восточный Бельск, 201/XX-70).

Фиксация in situ приведенных находок «прясловидных изделий» в мужских погребениях и вовсе

заставляет полностью пересмотреть атрибуцию этих простых предметов. Эти факты уже сами по себе

ставят под сомнение то мнение, что эти находки (так называемые «сакральные предм

еты», связанные с

прядением и ткачеством) являются исключительным атрибутом женских погребений.

Интересны приведенные А.Шербань наблюдения и выводы, сделанные в ходе палеоэтнографиче-

ских экспериментальных исследований прядения и связанных с ним атрибутов. Для нас интересны

заключения о том что в процессе прядения веретеном с керамическим пряслом сама нить ни в каком

случае не ос

тавляет следов на прясле, а вес и размеры прясла никак не детерминированы характером

материала прядения [12, с. 133–135]. Однако, последнему утверждению исследователя, имеется про-

тивоположная точка зрения. Так, А. Кручонак и Ф. Спасов, исследуя прядение Северо-Востока Европы

в IX–XI вв., отмечают, что длина веретена напрямую зависела от веса пряслица и что каждый тип сы

рья

соотносился с пряслицем особой массы и веретеном определенной длины [6]. Таким образом, две точки

зрения, касающиеся одного и того же технологического аспекта, опираясь на экспериментальные дан-

ные, – утверждают диаметрально противоположное. Видимо, это связанно непосредственно с атрибу-

тивным подходом исследователей: А.Л. Щербань не исключает иного назначения подобных артефак-

тов, а исслед

ователи-реконструкторы стремились получить подтверждение самой возможности пряде-

ния веретенами с различными типами прясел. Мы поддержим позицию А.Л. Щербаня, так как по наше-

му убеждению «прясловидные предметы» (с учетом некоторых особенностей) могли выполнять и иные

функции.

Эту подборку данных о местоположении «прясловидных» предметов интересно сопоставить с на-

ходками в п

огребениях первой половины I тыс. н.э. В частности, среди материалов кенкольских

катакомб найдены каменные и керамические «прясловидные» изделия диаметром 3–4 см, являющиеся

именно пряслами: в отдельных случаях они были одеты на деревянную ось веретена. И местополо-

жение этих веретен обычно не на скелете, а чуть в стороне [5, с. 35–58, рис. 4, 5–12]. Веретено с де

ре-

вянным пряслом лежало и рядом с погребенной в специальной шкатулке в могильнике Кара-Булак [2,

с. 60, рис. 9; 9, с. 36]. Как видим, ситуация может быть совершенно однозначной.

Однако, не взирая, ни на справедливые замечания исследователей, отмечающих специфические

характеристики изношенности, ни на упрямые факты фиксации «прясел» в погребениях, большинство

археологов по-прежнему продолжают тр

актовать находки «прясловидных предметов» из глины исклю-

чительно как предметы, связанные с процессом прядения, т.е. пряслами.

Последующие эпохи также предоставляют пищу для размышления по этому поводу. В 1977 г. на

окраине Алма-Аты было открыто погребение воина раннетюркского времени (VI–VII вв.). Среди

сохранившихся деталей костюма две обтяжки из серебряной фольги со сквозным от

верстием в центре

двух, видимо, деревянных пуговиц (диаметр пуговицы – 1,8 см, диаметр отверстия – 1,2 мм) [8, c. 195–

197]. Описанная группа изделий по форме и размерам очень близка костяным пуговицам известным по

находкам в слоях середины VIII по середину XI вв. [3, с. 105–109]. Большая коллекция разнотипных по

форме точенных костяных пуговиц, зачастую орнаментированных, происходит из слоев XIII–XIV вв.

Отрарского оазиса (Средн

яя Сырдарья) [1, с. 74–75]. Костяные пуговицы диаметром от 1,1 до 2,5 см,

зачастую с резной орнаментацией из слоев Афрасиаба (Самарканд), датируются IX–X вв. [7, с. 156,

№ 661–667]

Среди «позднекочевнических» древностей евразийских степей хорошо известны, среди

прочих, разнообразные круглые костяные пуговицы с центральным отверстием. Г.А. Федоров-Давыдов

выделял в их совокупности пять типов формы [10, с. 70–71]. Они различны по размерам и сечению

профиля. При погребенном находятся обычно на костяке. Например, на тазовых костях погребенного в

подбойной могиле кургана 5 курганного мог

ильника Вербовый лог VIII на Северном Кавказе. Диаметр

усечено-конического профиля пуговицы 1,9 см, при высоте 1,6 см. Пуговица одна, но считать ее

пряслицем веретена «для прядения тонких нитей» нельзя, поскольку погребение мужское с полным

воинским снаряжением (кольчуга, лук с колчаном, кинжал и пр.) [4, с. 39, рис. 17.2]. На погребенном,

по частично сохранившейся ткани, поверх традиционных штан

ов и кафтана реконструируется набед-

ренная распашная парчовая юбка «типа бельдемчи». По верхнему краю юбки был пришит такой же

парчовый пояс (ширина 3 см) с каймой, концы которой, как предполагается, могли быть скручены в

шнур, которым пояс и завязывался [4, с. 120–121, рис. 20в]. Но возможна и иная форма крепления юб-

ки, с пом

ощью пуговицы

Еще один из вариантов крепления таких пуговиц к ткани костюма демонст-

рируют редчайшие находки в погребениях фрагментов одежды. Так при расчистке погребения XII в.

(№ 22) в Елецкой группе Черниговского грунтового некрополя (раскопки Е.Е. Черненко) был обнару-

На тазовых костях скелета была обнаружена так же обычная круглая железная пряжка, фиксировавшая

кожаный ремень, который одевался, вероятно, поверх традиционных штанов или кафтана (Власкин М.В.,

Гармашов А.И., Доде З.В., Науменко С.А. Погребения знати золотоордынского времени в междуречье Дона

и Сала. – C. 59, рис. 17.1).

118

жен фрагмент тканной серебряной парчи с прикрепленной к ней пуговицей

. Пуговица (видимо, из

кости), обтянутая шелком, – круглая, диаметром 1,0 см; в центральной части – уплотнение, диаметром

около 0,35 см. Интересна система крепления пуговицы к основному полотнищу – это т.н. «руликовое

крепление». Длина концов рулика: 0,5–0,8 см. Рулик изготовлен из тонкой шелковой ткани.

В 2007 году на территории «цитадели» Херсонеса Таврического были обнаружены две костяные

пластины (диаметр ок

оло 1,7 см), толщиной 0,3 см. Одна из пластин имеет маленькое круглое отверстие

по центру, другая такого отверстия не имеет – оно только намечено (Национальный заповедник «Херсо-

нес Таврический», инв. 1/37504, 2/37504)

. Датировка археологических слоев из которых происходят

эти находки примерно того же времени, что и найденная в Чернигове ткань с пуговицей. Вероятно, что

эти находки – основы для подобных пуговиц.

Таким образом, мы можем утверждать, что накопившиеся к сегодняшнему дню археологические

находки, при этом сомнения и неоднозначные трактовки одних и тех же находок на различны

памятниках Евразии ставят вопрос пересмотра однозначных трактовок археологических артефактов,

хорошо известных как прясла. В этой связи, проанализировав имеющийся материал из Сидака, можно

прийти к выводу, что нельзя считать пряслами керамические и каменные изделия, имеющие неровный

канал отверстия и односторонние следы сработанности; нельзя игнорировать факт наличия

функционально идентичных керамическим ко

стяных, деревянных, металлических и каменных изделий.

Учитывая эти обстоятельства, мы пришли к выводу, что находки миниатюрных дисков или сфероидных

предметов с отверстием в центре можно трактовать как пуговицы.

Такую пуговицу изготовить очень просто: для этого достаточно пропустить через отверстие в

центре прясловидного изделия кожаный или текстильный шнур (рулик, как в случае с пуговиц

ей,

обнаруженной в Чернигове). Были ли такие пуговицы обтянуты, аналогично черниговской, текстилем –

сложный вопрос и однозначно на него ответить нельзя. Однако, по нашему убеждению, из этой кате-

гории можно однозначно исключить любые изделия, имеющие внешний декор. Различие в размерах

может быть объяснено различием в типе одежды, в которой они служили застежками. Бо

лее крупные и

внешне вроде непрезентабельные пуговицы могли служить застежками для груботканой, меховой или

овчинной верхней одежды. А более изящные – служили застежками более престижных видов или

нижней одежды из более тонких и качественных тканей. Не исключаем возможность и стратификацию

пуговиц по социальному признаку: более состоятельные слои населения всегда ис

пользуют более

богатый костюм.

Список литературы

1. Байпаков К.М., Алдабергенов Н. Отрарский оазис. Альбом. – Алматы: Өнер, 2006. – 146 с.

2. Баруздин Ю.Д. Кара-Булакский могильник // Известия АН Киргизской ССР. Серия общественных

наук.- Фрунзе, 1961. – – Т. 3. – Вып. 3. С. 54–67.

3. Вишневская Н.Ю. Ремесленные изделия из Джигирбента. – М.: Вост. лит., 2001. – 175 с.

4. Власкин М.В., Гармашов А.И., Доде З.В., Науменко С.А. Погребения знати золотоордынского вре-

мени в междуречье Дона и Сала. – М.: Памятники ист. мысли, 2006. – 232 с. – (Материалы по изучению

историко-культурного наследия Северного Кавказа. Вып. VI).

5. Кожомбердиев И. Катакомбные памятники Таласской до

лины // Археологические памятники Талас-

ской долины. – Фрунзе: Изд-во АН КиpгCCP, 1963. – С.35-58.

6. Кручонак А., Спасов Ф. Шерстяной текстиль. Северо-восток Европы, IX–XI вв. [Электронный ре-

сурс] // Библиотека ассоциации «Гардарика» [сайт]. URL: http://asgard.tgorod.ru/libri.php?cont=_go4 (дата

обращения 23.08.2009).

7. Культура и искусство древнего Узбекистана. Каталог выставки. – М.: Искусство, 1991. – Кн. 2. – 86 с.

8. Курманкулов Ж. Погребение воина раннетюркского времени // Археологические исследования

древнего и средневекового Казахстана. – Алма-Ата: Наука, 1980. – С. 195–197.

9. Памятники культуры и искусства Киргизии. Каталог выставки. – Л.: Искусство, 1983. – 57 с.

10. Федоров-Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы под властью Золотоордынских ханов. – М.

Изд-во МГУ, 1966. – 235 с.

11. Щербань А.Л. Глиняні кружала та котушкоподібні вироби з Більського городища (аналіз гіпотези

В.О.Городцова) // Більське городище та його округа (до 100-річчя початку польових досліджень). – Київ:

Шлях, 2005. – С.116-119.

Консервация и атрибуция материала Т.Н. Крупы. Т.Н. Крупа выражает огромную признательность за

предоставленную возможность работы с означенным материалом начальнику Чернигово-Северской археоло-

гической экспедиции, научному сотруднику Института археологии НАН Украины, кандидату исторических

наук А.Л. Казакову и научному сотруднику Чернигово-Северской археологической экспедиции, кандидату

исторических наук Е.Е. Черненко.

Раскопки Археологической экспедиции «Цитадель» в Национальном заповеднике «Херсонес Таври-

ческий» (Севастополь, Крым) Харьковского национального университета имени В.Н. Каразина. Начальник

экспедиции – доктор исторических наук, профессор С.Б. Сорочан, заместитель – Т.Н. Крупа.

119

12. Щербань А.Л. Прядіння і ткацтво у населення Лівобережного Лісостепу України VII – початку III

ст. до н.е. (за глиняними виробами). – Київ: Молодь, 2007. – 256 с.

13. Щербань А.Л. Прядіння і ткацтво у населення Лівобережного Лісостепу України VІІ – початку ІІІ

ст. до н.е. (за керамічними матеріалами): Автореферат дисертації на здобуття наукового ступеня кандидата

історичних наук. – Київ: Інститут археології НАН України, 2005. – 20 с.

А.М. Илюшин

Россия, Кемерово, Кузбасский государственный технический университет

ПРОЦЕССЫ ЭТНИЧЕСКОЙ ИНТЕГРАЦИИ И АККУЛЬТУРАЦИИ

В КУЗНЕЦКОЙ КОТЛОВИНЕ В РАЗВИТОМ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

(ПО МАТЕРИАЛАМ РАСКОПОК 2004–2009 годов)

В период развитого средневековья (XI–XIV вв.) на ход этнокультурных процессов имевших место

на северной периферии Саяно-Алтая значительное влияние оказывают политические события в Цент-

ральной Азии, связанные с крушением Кыргызского, Кимакского, Киданьского государств и появле-

нием Монгольской империи. В Кузнецкой котловине системно фиксируются следы массовой миграции

тюркоязычных кочевников, которые вошли в историю, как Восточный Дашт-и Кыпчак. Ми

грационные

волны привели к формированию в этом регионе многокомпонентного этнического состава населения.

Культура развитого средневековья в Кузнецкой котловине представлена разнообразными археологи-

ческими объектами и артефактами. После систематизации вещественных источников выявленных и

раскопанных до 2003 г. разными исследователями, нами был применен метод моделирования археоло-

го-этнографических комплексов (АЭК) [

1, с. 44–45; 7, с. 75–108]. Это позволило выявить в XI–XII вв.

факт сосуществование на одной территории двух крупных АЭК – погребенных по обряду кремации на

стороне (аборигены) и погребенных по обряду ингумации с тушей или шкурой коня (мигранты).

Сосуществование на одной территории двух крупных этносоциальных общностей, вероятно, равных по

своему социально-политическому, военному и экономическому статусу и спос

обствовало их взаимо-

действию между собой в различных сферах жизнедеятельности. Внешне это напоминает процессы

межэтнической интеграции и аккультурации [7, с. 133–136; 8, с. 342–344; 9, с. 30–35], которые подго-

товили появление у них в дальнейшем общих черт.

По археологическим источникам, очевидно, что этот процесс интеграции по своему характеру был

эволюционным и протекал естественно и постепенно. Можно предпола

гать, что сосуществование

представителей двух этносов, коренного и мигрировавшего, в северо-западных и западных землях

Кузнецкой котловины, видимо, стало возможным не только по политическим, но и по социально-эконо-

мическим причинам. Ведь хозяйственно-культурный тип аборигенов был комплексным и в значительной

мере был ориентирован на присваивающие формы хозяйства – охоту, рыбо

ловство и собирательство, а

мигранты были типичными кочевниками степей, занимающимися сезонным кочеванием. В вопросах

экономики они больше дополняли друг друга, чем были конкурентами. Это способствовало процессу их

интеграции в хозяйственной и других сферах жизнедеятельности в пределах Кузнецкой котловины и

сложению в развитом средневековье единой культурной системы на этом пространстве. По своим

характ

еристикам эта система очень близка к таким характеристикам, как историко-культурная область.

В это же время наблюдался и такой процесс в межэтнических отношениях как этническая аккульту-

рация. Проживая по соседству на одной территории и образуя единую культурную систему, две

этнические общности не могли не общаться и не контактировать между собой, чт

о рано или поздно

должно было привести к восприятию отдельных элементов культур друг у друга. Этот процесс привел к

тому, что начиная с XII в. в северо-западной и западной части Кузнецкой котловины появляются

погребальные объекты, на которых фиксируется присутствие двух выше названных АЭК в различных

вариациях по совокупности признаков. В результате этого уже в X

III–XIV вв. на этой территории появ-

ляются комбинированные погребальные памятники и новый АЭК – погребения по обряду трупо-

обожжения на месте захоронения с тушей или шкурой коня [7, с. 105–108]. Этот АЭК, вероятно, свиде-

тельствует о появлении нового этнокультурного образования, которое заявляет о себе в это время и

является продуктом длительного (несколько сто

летий – А.И.) процесса взаимной аккультурации двух

этнических общностей – носителей традиций погребения родственников по обряду кремации на стороне и

ингумации с тушей или шкурой коня. Наблюдаемое явление можно оценивать как этногенетическая

миксация, которая характеризуется смешением нескольких неродственных этносов или их частей, в ре-

зультате чего возникает новый этнос. При этом новая этническа

я общность сочетает элементы вошедших

в него этносов, одни из которых преобладают, а другие прослеживаются в качестве субстрата, но

зарождающийся этнос стремится сохранить и объединить две неприкосновенные традиции в способе

захоронения этнических общностей аборигенов и мигрантов – кремация и ингумация с тушей лошади.

120

Эти наблюдения и выводы были сделаны на основе анализа материалов полученных в результате

раскопок разных авторов в ХХ в. В результате полевых исследований Кузнецкой комплексной архео-

лого-этнографической экспедиции (далее – ККАЭЭ) в 2004–2009 годах были получены новые мате-

риалы подтверждающие выводы относительно процессов этнической интеграции и аккультурации в

Кузнецкой котловине в период развитого ср

едневековья. За это время ККАЭЭ раскопала 20 курганов на

четырех погребальных памятниках – курганном могильнике Ишаново и курганных группах Солнечный-

1, Конево и Мусохраново-1, которые предварительно были датированы в пределах XII-XIV вв. [2, с. 77–

79; 3, с. 118–124; 4, с. 83–94; 5, с. 71–82; 6, с. 95–100; 10, с. 441–443; 11, с. 98–100; 12, с. 163–168; и др.].

Целью настоящей работы является описание ранее не известных культурных форм и артефактов,

раск

рывающих содержание вышеназванных процессов.

Четыре обследованных памятника располагаются в долинах трех рек – Ур (Ишаново и Конево),

Камышанка (Солнечный-1) и Касьма (Мусохраново-1), которые являются левыми притоками р. Ини, в

западной части Кузнецкой котловины. Каждый из исследованных погребальных памятников оставлен

конкретной этнографической группой. По месторасположению объектов можно предполагать, что

этнографические группы жили на уда

лении 12–25 км друг от друга приблизительно в одно и то же

время. Пространственно-временные параметры этих культурных объектов позволяют предполагать

между ними наличие процессов этнической интеграции и аккультурации. При сравнении совокупности

культурных артефактов и признаков этих четырех памятников с данными выделенных ранее АЭК, три

из них можно отнести к АЭК пог

ребенных по обряду ингумации с тушей или шкурой коня (Ишаново,

Конево, Солнечный-1) и один (Мусохраново-1) к категории смешанных, где фиксируется присутствие

сразу трех АЭК (погребенных по обряду кремации на стороне; погребенных по обряду ингумации с

тушей или шкурой коня; погребенных по обряду трупообожжения на месте захоронения с тушей или

шку

рой коня). Таким образом, фиксируются процесс интеграции этнографических групп мигрантов в

единую этнокультурную общность с одной стороны, а с другой стороны факт интеграции и аккультура-

ции между двумя этнокультурными общностями мигрантов и аборигенов.

В двух этнографических группах оставивших нам в наследие курганные группы Конево и Сол-

нечный-1 фиксируются следы интеграции и аккультурации на у

ровне межличностных отношений в

таких ячейках общества как семья, род и этнографическая группа. Это прослеживается по разно-

образию способов захоронения индивидов и других элементов погребального обряда. На этих памят-

никах под разными курганными насыпями, а зачастую и под одной, выявлены захоронения, которые

указывают на различия в этнической самоидентификации п

огребенных в них людей. Особенно ярко это

прослеживается на курганной группе Конево, где господствует способ захоронения индивида в грун-

товой яме с подбоем со шкурой лошади на приступке. При этом под одной насыпью с ними распола-

гаются катакомбная грунтовая могила, к которой пристроена яма вход, где погребена шкура лошади, а

также погреб

ения индивидов в грунтовых ямах с тушей лошади в различных вариантах. Эти факты

можно объяснить следующим образом. Мигранты, заселившие западные территории Кузнецкой кот-

ловины, представляли собой мозаичный этнополитический массив, и по мере освоения нового жизнен-

ного пространства происходило формирование новых этнографических групп и этнокультурной

общности одновременно.

На курганной группе Мусохраново-1 в 20

09 г. был раскопан курган №4, где были зафиксированы

уникальные артефакты позволяющие провести виртуальную реконструкцию наземных погребальных

сооружений, которые были подвергнуты сожжению в момент сооружения курганной земляной насыпи.

Вокруг центральной могилы 1, где была погребена молодая женщина по обряду ингумации с тушами

трех лошадей и собаки, было сооружено деревянное посмертное жилище с берестяной кр

ышей.

Сакральная площадка, в центре которой находилось посмертное жилище, было ограждено деревянной

изгородью. Изгородь состояла из опорных деревянных столбов, углубленных в почву или материк к

которым крепились горизонтальные перекладины, между которыми вставлялись путем изгиба и опоры

на дневную поверхность очищенные от веток стволы молодых березок впритык друг к другу. Вход был

с восточн

ой стороны, напротив которого внутри ограды по одной оси располагались каменное, а за ним

деревянное изваяния. Внутри ограды кроме центральной могилы были зафиксированы еще две могилы,

составляющие единый погребальный комплекс. Одна представляла собой наземное погребение мужчи-

ны по обряду кремации на стороне в берестяном коробе, а другая – погребение ло

шади в неглубокой

грунтовой яме, которая по тюркской традиции была погребена через определенный хронологический

интервал после совершения захоронения всадника. Таким образом, под одной насыпью в пределах

огороженного сакрального пространства, повторяющего форму дома и прилегающей территории, рас-

полагаются представители двух АЭК отождествляемых с этнокультурными общностями мигрантов и

аборигенов. Погребальные комплексы предметов, выявленн

ые в могилах, указывают на связь с раз-

ными культурными традициями. Лишь в женской могиле был установлен керамический сосуд, что не

характерно для погребального обряда пришлых кочевников, но является традиционной чертой для

местного населения. Сооружение этого кургана отражает факт создания семьи представителями двух

разных этносов, которые объединяются, для формирования новой смешанной э

тнографической группы,