Бердников Г.П. (глав.ред). История всемирной литературы в 9 томах, Том 2

Подождите немного. Документ загружается.

160

ЛИТЕРАТУРЫ ВОСТОЧНОЙ И ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АЗИИ

До нас дошли косвенные свидетельства о ши-

роко развитой песенной культуре X—XII вв.,

которая процветала и при дворе. Пышные теат-

рализованные представления устраивались в

присутствии двора, о чем свидетельствует упо-

минавшаяся надпись на стеле при пагоде Дой:

«И выстроили в ряды небожителей, спустив-

шихся в бренный мир, которые огласили округу

звонким пеньем во славу подвигов пресветлого

государя. И красавицы появились на лотосовом

помосте, в лад изгибаясь, приближаясь и уда-

ляясь». Существовал также своеобразный театр

кукол на воде (сценой служила поверхность

бассейна или пруда, такие водоемы до сих пор

сохранились при храмах). Разыгрывались сцен-

ки на сюжеты мифологии и преданий.

Вьетнамскую литературу X—XII вв. следует

охарактеризовать как раннесредневековую с

преобладанием жанров внелитературной функ-

циональной предназначенности и в значитель-

ной своей части как несветскую.

ВХ—XII вв.— на раннем этапе средневеко-

вой вьетнамской литературы — еще только за-

рождались те ценные, самобытные ростки, ко-

торые получили развитие в последующие столе-

тйя.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ЯПОНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

1. ЛИТЕРАТУРА III—VIII ВЕКОВ

Становление японской литературы, насколько

можно судить по письменным памятникам, про-

исходит в VII—VIII вв., но истоки ее уходят

далеко в глубь истории, в недра народного пе-

сенного творчества, которое берет свое начало

по меньшей мере в III в. н. э. Таким образом,

возникиовению японской письменной словесно-

сти предшествует многовековое развитие фоль-

клора.

Фольклор, естественно, не исчезает и поз-

же, в пору формирования литературы; продол-

ьная оставаться ее богатейшим источником и

почвой, он заметно сужает сферу своего бытова-

ния, круг образов и тем. Письменная литерату-

ра не только использует опыт фольклора, но и

осваивает традиции соседних более развитых

культур, китайской и корейской. Китайские ис-

точники свидетельствуют о знакомстве и обще-

нии с Японией еще в I в. до н. э. Однако регу-

лярные связи и освоение опыта китайской куль-

туры относятся в Японии к значительно более

позднему времени. Народное же поэтическое

творчество обязано было своим появлением

прежде всего законам внутреннего развития и

выросло на своей собственной почве.

Наиболее достоверные исторические сведения

о Японии (мы находим их в японских, китай-

ских и корейских источниках) восходят к V в.,

т. е. к позднему этапу разложения родового

строя, когда уя^е сильное развитие получили

земледелие и отчасти ремесла.

Японские роды (удзи) уже были в это время

сложной организацией, во главе которой стоял

родовой старейшина, он же военачальник и

вождь, жрец и руководитель полевых земледель-

ческих работ. Родовые общины, которые строи-

лись по принципу кровного родства, постепенно

увеличивались за счет побежденных родов и пе-

реселенцев с материка. Единство рода укрепля-

лось единством родового культа, авторитетом

единого родового божества (удзигами). Родовой

старейшина определял сроки посева и жатвы,

ведал древнейшими обрядами, сложившимися

вокруг земледельческого культа. Песня играла

большую роль в жизни древнего японского об-

щества. Она сопровождала труд, обряд, досуг,

была тесно связана с жизнью и бытом.

Древнейшее народное верование — котода-

ма-но синко («вера в душу слова», т. е. вера в

магическую силу слова) — играло первостепен-

ную роль в земледельческой обрядности и в со-

провождавших ее песнях и многое определило

в развитии самобытных черт японской поэзии,

в ее характере, содержании, стиле, легло в осно-

ву японской поэтики и эстетических представ-

лений.

Это была синкретическая стадия в разви-

тии поэзии, когда она еще не получила права

на самостоятельное существование как особый

вид литературного творчества. Лишь много

позднее в среде родовой аристократии поэзия

постепенно начала приобретать характер авто-

номного искусства.

Судить об этом древнем периоде в истории

японской литературы позволяют материалы, со-

хранившиеся в первых письменных памятниках

Японии, датированных VIII в.: это «Кодзики» —

«Записи древних дел» (712), историческая хро-

ника «Нихонги» — «Анналы Японии» (720),

историко-географические и этно-топографичес-

кие записи «Фудоки» — «Записи о землях и нра-

вах» (713—733) и первый собственно литера-

турный памятник письменной поэзии «Манъ-

ёсю» — «Собрание мириад листьев» (вторая по-

ВЬЕТНАМСКАЯ

ЛИТЕРАТУРА

161

ловина VIII в.). Все эти памятники содержат

материалы, относящиеся и к более раннему вре-

меви, которые порой уводят далеко за пределы

феодальной эпохи. И хотя первоначальные спис-

ки данных памятников не сохранились и они

восстановлены уже по поздним спискам, тем ее

менее само содержание памятников, их язык, ее

считая отдельных интерполяций, не оставляют

сомнений в их принадлежности к VIII в., а час-

тично и к более отдаленным временам.

Собственной письменности в то время у япон-

цев не было. Тексты памятников записаны по-

китайски. Однако китайские иероглифы частич-

но использованы как фонетические знаки для

передачи японской речи при записи песен, а

также для передачи собственных имен и геогра-

фических названий. Различные способы транс-

крипции японских слов китайскими иероглифа-

ми, сложная и своеобразная система фонетичес-

кого использования иероглифов, широко извест-

ная в истории японской письменности, получи-

ли в свое время особое название — манъёгана,

т. е. «слоговая азбука Манъёсю» (по имени па-

мятника, где она была таким образом использо-

вана).

К VIII в., когда были созданы все эти памят-

ники, Япония представляла собой централизо-

ванное государство со столицей Нара; во главе

государства стоял общеплеменной вождь или

вождь общеплеменного союза, называемый в

японских исторических хрониках императором.

Взамен примитивно-патриархальных форм уч-

реждается новая социально-экономическая сис-

тема: административный и общественный поря-

док строится в основном по китайским образ-

цам. К тому времени взамен старого права уже

действует кодекс Тайхорё (701) — законода-

тельство, охватывавшее и регламентировавшее

все стороны государственной и общественной

жизни. Была создана и особая система школьно-

го образования, в основе которой лежала подго-

товка государственных чиновников с целью ук-

репления существовавшего государственного по-

рядка (хотя эта система ве могла в Японии пре-

одолеть силу аристократических привилегий

при назначении на должность). Изучение ки-

тайской литературы и пропаганда буддизма бы-

ли основой этой системы. Интенсивно перенима-

лись нравы и обычаи китайского двора. На ма-

териале китайской письменности вырабатыва-

лась фонетическая слоговая азбука — кана.

К этому времени культурные связи с матери-

ком приняли регулярный и официальный ха-

рактер. Именно в VIII в. из Японии системати-

чески направлялись специальные посольства в

Китай, ко двору Тан, и в Корею. Тесный кон-

такт с древпими княжествами Кореи оказал не-

малое влияние на многие стороны жизни древ-

ней Японии, на ее язык, развитие духовной и

материальной культуры, тем более что в VIII в.

на японской земле существовали целые поселе-

ния корейцев в западной части острова Хонсю.

Корейские и китайские переселенцы, а также

странствующие буддийские монахи, приезжав-

шие из Китая и Кореи, играли заметную роль

в культурной и литературной жизни страны и

способствовали всякого рода нововведениям.

Археологические находки, старинные храмы-му-

зеи, знаменитая сокровищница Сёсоин в Нара

рассказывают о связях Японии не только с куль-

турой Китая и Кореи, но и с культурами и циви-

лизациями других стран и народов, в частности

Индии. Исследования предметов прикладного

искусства и древнего рисунка позволяют пред-

полагать, что японским мастерам, по-видимому,

были известны также какие-то художественные

памятники Средней Азии, арабских стран и да-

же Греции. Образы, встречающиеся в литера-

турных памятниках: чужеземные растения,

птицы, животные, не свойственные местной

флоре и фауне,— также свидетельствуют о раз-

личных источниках, питавших древнюю лите-

ратуру Японии.

Большое значение в этот период приобрел

буддизм, пришедший в Японию в VI в. Однако

наряду с активной пропагандой нового вероуче-

ния и его процветанием в эпоху Нара в япон-

ском быту сохранялся религиозно-магический

ритуал синтоизма с его многобожием и всякого

рода обрядами. Обожествление сил природы, и в

частности культ солнца, а также культ предков,

лежащие в основе синтоистской религиозпой

системы, по-прежнему занимали господствую-

щее положение; по-прежнему распространялись

этические нормы конфуцианских учений. Про-

должали бытовать старинные суеверия и при-

меты, были популярны гадания и заговоры,

древние запреты, вера в магию слов и т. п.,

имели широкое хождение и приносимые из Ки-

тая даосские легенды об эликсире бессмертия и

других волшебных средствах, возвращающих

молодость и продлевающих жизнь. Таким обра-

зом, внешние признаки культурного обновления

сочетались с пережитками древнейшего быто-

вого уклада, с нищетой и беспомощностью древ-

него земледельца, обремененного разного рода

повинностями и непосильными оброками, за

счет которых создавались блеск и роскошь им-

ператорской столицы.

В эпоху Нара для упорядочения и укрепле-

ния государственного строя создаются первые

письменные памятники. Среди них самый ран-

ний — историко-мифологический свод «Кодзи-

ки», составленный придворным саповнцком,

приближенным императора Тэмму О-но Ясума-

ро. В мифологической части свода содержатся

11 История всемирной литературы, том 2

162

ЛИТЕРАТУРЫ ВОСТОЧНОЙ И ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АЗИИ

космогонические и другие мифы; историческая

часть начинается со времени легендарного импе-

ратора Дзимму и кончается правлением импе-

ратрицы Суйко (593—628). Здесь встречаются

древние песни, предания, легенды.

Заслуживают внимания прежде всего песни

«Кодзики», их насчитывается более ста. Вместе

с песнями, записанными в «Нихонги», они

обычно фигурируют в истории японской литера-

туры как образцы примитивной древней япон-

ской поэзии. Однако эти песни в «Кодзики» и

«Нихонги» называются не песнями, а моногата-

ри-но у та (песни в повествованиях, дескриптив-

ная поэзия); они вкраплены в прозаическую

ткань рассказа и органически связаны с ней. Сре-

ди них преобладают любовные песни, песни

пиршественные, военные, песни, связанные с

охотой, с обрядом, плачи. Это песни разных раз-

меров, неустойчивого метра, нестабильной стро-

фы. Пяти- и семисложный метр, чередование

пяти- и семисложных стихов, характерные для

японской поэзии в дальнейшем, соблюдаются

пока нестрого. Здесь встречаются катаута (трех-

стишия), танка (пятистишия), сэдока (шести-

стишия), тёка или нагаута (длинные песни).

В песнях «Кодзики» используются характер-

ные приемы и художественные средства народ-

ной поэзии: различного вида параллелизмы, вся-

кого рода повторы, ритмические припевы, по-

стоянные эпитеты, сравнения, реже — гипербо-

ла; есть и аллегорические песни. Часто встре-

чаются ассонансы, аллитерация. Рифма как

поэтический прием в японской поэзии отсутст-

вует, но в силу силлабического характера стихо-

сложения и свойств самого языка в песнях бы-

вают и случайные рифмы — и внутренние, и

внешние.

Некоторые песии в «Кодзики», приписывае-

мые богам, дают представление о наиболее ран-

ней форме песенного диалога. Этот обмен лю-

бовными строфами воспроизводит древнейший

японский обычай ритуальной переклички меж-

ду женской и мужской половиной хора во время

ведения хороводов. Обычай этот называли ута-

гаки («песенный плетень») или в восточных

провинциях — кагахи («обрядовый костер»).

Память о нем сохранилась в «Фудоки», а также

в одной песне IX книги «Манъёсю», где рас-

сказывается, как мужчины и женщины собира-

лись на вершине горы, у разожженного костра,

обменивались песнями, ведя хороводы, которые

заканчивались брачными игрищами.

Записи песен в «Кодзики» и в других ранних

памятниках перекликаются с песнями «Манъ-

ёсю», т. е. содержат близкие либо тождествен-

ные варианты песен, частично дополняя эту ан-

тологию сюжетно: так, в «Кодзики» и «Нихон-

ги» немало военных песеп и песен воинственно-

го содержания, которых в «Манъёсю» пет.

В «Кодзики» песни занимают немного места, но

тем не менее они существенно дополняют сведе-

ния о ранней японской поэзии. Не менее важен

в «Кодзики» другой пласт — мифологический.

Мифы, легенды и предания, помещенные в

«Кодзики», дают представление о раннем япон-

ском эпическом творчестве, хотя эти мифы и ле-

генды приведены здесь в литературной обработ-

ке позднейшего времени. В мифологической

части этого памятника последовательно изложе-

ны представления о мироздании. От богов совер-

шается постепенный переход к героям и земным

правителям; от космогонии — к истории: уста-

навливается прямая преемственность власти

правящего дома японских императоров от богов,

что впоследствии было широко использовано

официальной идеологией в политических целях.

Как и в мифах других народов, в «Кодзики»

отражены представления о силах природы и об-

щественные нормы древнего японского общест-

ва. Популярен миф о появлении мужского и

женского начала в виде божественной четы Ид-

занаги и Идзанами — создателей японских ост-

ровов. В нем рассказывается, как эта божест-

венная чета, стоя на небесном мосту, погрузила

свои копья в поток и, вынув их из воды, дала

стечь с острия каплям, которые, упав в море,

образовали остров. Спустившись на этот ост-

ров, Идзанаги и Идзанами совершили брач-

ный обряд: обойдя вокруг столба, они, идя на-

встречу друг другу, обменялись восторженными

приветствиями. Такой обмен приветствий отра-

зил в себе форму древнейших народных песен—

мондо (песен-диалогов).

Однако самым главным считается миф о бо-

гине Солнца Аматэрасу, скрывшейся в небесной

пещере и вновь явившейся миру, точнее, миф

об умирающем и воскресающем или исчезаю-

щем и возвращающемся боге, столь знакомый по

вариантам греческой, хеттской и других мифо-

логий. В японской модели мифа речь идет о бо-

гине Солнца, которая скрылась в небесной пе-

щере после ссоры со своим братом, богом ветра

и бури Сусаноо, дерзко оскорбившим ее. Разгне-

ванная богиня, возмущенная его поведением,

скрылась в пещере, и ничто не могло заставить

ее выйти оттуда. Весь мир погрузился во тьму,

стали действовать злые силы, начались всевоз-

можные беды. Все восемь мириад божеств со-

брались в Долине Небесной реки и, посовето-

вавшись, стали совершать различные магичес-

кие акты, чтобы вернуть миру солнце. Но все

было напрасно. Тогда богиня Удзумэ-но микото,

славящаяся своим безобразием, исполнила маги-

ческий танец, постепенно сбрасывая с себя

одежду. И когда все сотрясалось от громового

хохота восьми мириад богов, богиня Солнца»

ЯПОНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

163

движимая любопытством, выглянула из пеще-

ры. Ей тут же поднесли зеркало, и она, залюбо-

вавшись своим изображением, вышла из свое-

го убежища. В этот момент один из богов, сто-

явший у входа, протянул за ее спиной веревку

из священной рисовой соломы и преградил ей

путь назад в пещеру. Таким образом миру было

возвращено солнце.

Очень популярен также миф о борьбе бога Су-

саноо, брата Аматэрасу, с восьмиглавым драко-

ном, полчиравшим ежегодно по красавице, и о

победе над ним Сусаноо; этот миф имеет анало-

гии в мифологии и сказаниях многих народов

мира.

Оба эти мифа — об Аматэрасу и о Сусаноо —

сохранились до сих пор как сюжеты мимичес-

ких танцев синтоистских мистерий (кагура) и

народных обрядовых представлений. До на-

стоящего времени мотивы этих мифов исполь-

зуются в народных театрах, в танцевальных

представлениях различных театральных трупп

классического и современного народного танца.

А веревка из рисовой соломы, удержавшая бо-

гиню Солнца и спасшая таким образом мир от

бед, приобрела в земледельческом обрядовом

быту значение амулета, охраняющего от злых

сил. Ею до сих пор огораживают поля, предна-

значенные для земледельческих обрядов, и свя-

щенные места. Она имеет также значение та-

лисмана, приносящего счастье и благополучие.

Еще в древнем быту она стала также знаком

собственности, знаком запрета для посторон-

них вступать на данное поле. В японской ран-

ней поэзии этот знак запрета стал одним из са-

мых распространенных образов, представленных

в различных модификациях. Он стал также упо-

требляться и в аллегорическом плане как знак

принадлежности девушки любимому, как знак

запрета общаться с ней другим юношам. «По-

весить знак запрета» означало взять с милой

обет верности, обручиться с ней, сделать своей

женой. «Идти запретными полями» значило со-

вершать недозволенные действия.

Следует отметить, что в мифологической час-

ти «Кодзики» еще нет четкого подразделения

жанров, в мифах встречаются элементы герои-

ческого сказания, а порой миф почти целиком

перерастает в сказку.

Широко вошел в этот первый японский свод

историографический материал. За собственно

историческими хроникальными записями сле-

дуют записи исторических преданий и легенд,

как, например, сказание о Ямато Такэру, по-

беждающем «неистовых богов и непокорных лю-

дей».

В прозаический текст этих записей вкрап-

лены песни, продолжающие или дополняющие

повествование.

Важно отметить, что главным источником

«Кодзики» была устная народная традиция. Со-

гласно преданию, «Кодзики» были записаны

О-но Ясумаро со слов Хиэда-но Арэ, одного из

старинных японских рассказчиков (катарибэ) —

«хранителей преданий и традиций». Возможно,

как это предполагает академик Н. И. Конрад,

что сказ Хиэда-но Арэ, содержанием которого

были мифологические и героические сюжеты,

представлял «ритмизованную и мелодически об-

работанную прозу» и что в «Кодзики» содер-

жатся отдельные произведения японского на-

родного' эпоса. Однако на японской почве эпи-

ческие сказания не получили самостоятельного

оформления, и эпос не стал ведущим родом ли-

тературы в древний период.

В отличие от «Кодзики», в памятнике «Ни-

хонги» основное место уделено чисто историче-

ским материалам. Этот памятник, завершенный

в 720 г., считается началом создания официаль-

ной историографии Японии. Он охватывает пе-

риод, начиная с правления легендарного импе-

ратора Дзимму и кончая правлением императ-

рицы Дзито (687—696). Главными составите-

лями этого памятника были О-но Ясумаро и То-

нэри-синно (сын императора Тэмму). Предания

и легенды, помещенные здесь, связаны, как

правило, с исторической тематикой и с импера-

торским домом.

Поскольку предания и легенды изложены в

«Нихонги» на китайском языке и в значитель-

ной мере совпадают с материалами «Кодзики»,

они не представляют большого самостоятельно-

го литературного интереса. Ценны песни «Ни-

хонги», записанные на японском языке с помо-

щью фонетического использования китайских

иероглифов. Как и в «Кодзики», это так назы-

ваемые моногатари-но ута, т. е. песни, вкрап-

ленные в прозаический текст повествования и

подчиненные ему. Среди них много любовных

песен, песен, связанных с военными походами,

с охотой, пирами; есть песни типа плачей.

Встречаются аллегорические песни и песни,

связанные с определенными историческими со-

бытиями.

По форме и общей характеристике они сход-

ны с песнями «Кодзики», также обладают черта-

ми, присущими народному песенному творчест-

ву. Многие из них совпадают полностью или

почти полностью с песнями «Кодзики», некото-

рые перекликаются и частично совпадают с пес-

нями «Манъёсю». Однако свыше половины пе-

сен «Нихонги» принадлежат лишь данному па-

мятнику и поэтому наряду с песнями «Кодзики»

существенно дополняют картину древней япон-

ской поэзии.

Наиболее разнообразный материал, по срав-

нению с «Кодзики» и «Нихонги», представлен

11*

164

ЛИТЕРАТУРЫ ВОСТОЧНОЙ И ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АЗИИ

в «Фудоки». В нем содержатся историко-геогра-

фические и этыо-тонографические описания

японских провинций, составленные по приказу

императрицы Гэммё (713 г.) Среди этих запи-

сей встречаются такя^е варианты легенд, преда-

ний, песен, которые частично содержатся и в

других памятниках VIII в. В «Фудоки» приво-

дится, например, описание знаменитых обрядо-

вых хороводов провинции Хитати, во время ко-

торых мужчины и женщины обмениваются

любовными песнями. Причем поэтический диа-

лог или обмен строфами происходит уже не

между богами, как в «Кодзики», а между слу-

жителями храма — жрецом и жрицей. Они уже

давно любили друг друга и неожиданно встре-

тились во время обрядовых хороводов. Они об-

менялись песнями и открылись друг другу в

любви. После брачных игрищ, которыми обыч-

но заканчивались такие хороводы, они провели

вместе всю ночь, а на рассвете, стыдясь пока-

заться на глаза людям, превратились в сосны.

Их песни включены в прозаический текст по-

вествования, так же как песни в «Кодзики» и

«Нихонги», и представлены в древнейшей фор-

ме — в форме поэтического диалога.

Некоторые предания в «Фудоки», например

о легендарном походе императрицы Дзингу в

Корею, которое приводится и в «Манъёсю», да-

но в форме прозаического рассказа. Иногда в

«Фудоки» и в «Манъёсю» встречаются почти

полностью совпадающие песни, но только дей-

ствующие лица в «Фудоки» — божества, а в

«Манъёсю» — люди, и тип повествования в этих

двух памятниках отличается друг от друга.

Иногда одна и та же легенда, например о кра-

савице Саёхимэ и рыцаре Садэхико, в «Фудо-

ки» разъясняет происхождение географических

названий данной местности, в то время как в

«Манъёсю» акцент сделан на самом содержании

предания: воспевается любовь и верность любя-

щей жены.

Так, например, в «Фудоки» рассказывается о

рыцаре Садэхико, который отправляется в по-

ход в древнее княжество Кореи. В пути он

встретил красавицу и женился на пей. А когда

он сел па корабль и стал отплывать в море, его

жена стояла на вершине горы и махала ему бе-

лым шарфом — хирэ. Поэтому эту гору теперь

называют Хирэфури-но яма — «Горой разве-

вающегося шарфа». А переправу, где она, воз-

вращаясь в печали домой, обронила подаренное

рыцарем зеркало, стали называть Кагами —

«Зеркало». Между тем в «Манъёсю», в коммен-

тариях к циклу песен, воспевающих Саёхимэ,

провожающую мужа, говорится, что верная же-

на так долго стояла на горе и махала мужу шар-

фом, ожидая, что он повернет корабль назад и

вернется к ней, что в конце концов преврати-

лась в камень. В «Фудоки» приводится другая

концовка. Там рассказывается, что после отъ-

езда рыцаря к его жене стал приходить каж-

дую ночь человек, похожий на Садэхико. Од-

нажды она вместе со своей служанкой выследи-

ла его. Они пришли к озеру на вершине горы в

увидели спящего змея с человеческим телом и

змеиной головой. Он проснулся и позвал в дом

жену Садэхико, а служанка тем временем убе-

жала и все рассказала ее родным. Но когда те

прибея^али на вершину горы, то нашли там

только мертвую дочь.

Таким образом, в «Фудоки» зафиксированы

более древние варианты преданий, варианты, в

которых еще не утрачена их этнологическая и

топонимическая первооснова, тогда как в

«Манъёсю» художественно переосмысляются

родо-племенные предания и мифы.

В «Фудоки» записаны и такие сюжеты, как

сказки о рисовых лепешках, которые преврати-

лись в белых птиц, а также имеющая универ-

сальное распространение сказка о белоснежных

лебедях, которые опускались на землю и пре-

вращались в прекрасных девушек. Этот сюжет

широко отражен в различных жанрах японской

литературы, в том числе в известной лиричес-

кой драме XV в. классического театра Но.

В этот сборник включен не только легендарно-

мифологический, но и сказочный фольклор. Та-

ким образом, литературный материал, помещен-

ный в «Фудоки», представляет особый интерес

при изучении японской литературы древнего

периода, в частности при исследовании как ис-

токов отдельных жанров, сюжетов, образов,

так и их первых модификаций.

Представляют литературный интерес и син-

тоистские молитвословия норито. Они сохрани-

лись в своде церемоний Энгисики X в., но по

языку и стилю относятся к раннему периоду

Нара, т. е. к началу VIII в., восходя к эпохе ро-

дового строя. Как и на всех поздних текстах,

в них заметны следы последующей литератур-

ной обработки. Молитвословия передавались

первоначально в устной традиции среди членов

жреческого рода Накатоми и Имибэ. По своему

характеру это заклинания, основанные на зако-

нах первобытной симильной магии. Обращение

к богам передается здесь с магической целью в

виде словесного перечисления необходимых дей-

ствий, приносящих нужный результат, который

и является желаемым и испрашиваемым у бо-

гов.

Так, при молении об урожае перечисляется

последовательно весь процесс сельскохозяйст-

венных работ, от вспашки полей до жатвы

включительно, говорится и о караванах с ри-

сом, и о заключительном пире с вином, сделан-

ным из риса нового урожая.

ВЬЕТНАМСКАЯ

ЛИТЕРАТУРА

165

Древнейшие норито были связаны с аграр-

ными празднествами. В дальнейшем их стали

использовать во время дворцовых церемоний.

Представляя собой священные гимны, в кото-

рых особое значение придавалось словам, нори-

то изобилует всякого рода повторами, паралле-

лизмами, это их главный стилистический при-

ем, нужный для того, чтобы усилить впечатле-

ние, подчеркнуть торжественность и особый

смысл произносимого. Эти древнейшие молит-

вословия, имея форму заклинаний, испрашива-

ли обильный урожай, очищение от грехов, про-

цветание и мир стране, благополучие и счастье

народа. Впоследствии в дворцовых церемониях

к этим просьбам присоединилась мольба о дол-

голетии и процветании императорского дома.

Отражая в себе верования, эти песнопения, по-

видимому, одна из древнейших страниц япон-

ского народного лиро-эпического творчества, и,

следовательно, они существенно дополняют кар-

тину японской литературы древнего периода.

Близкими к норито по характеру, стилю и

исполнению (музыкальная декламация) яв-

ляются так называемые сэммё — императорские

манифесты. Им также присущи черты фоль-

клорной поэтики. До настоящего времени сохра-

нились шестьдесят два сэммё, помещенные в

«Сёку Нихонги», составленной в самом конце

VIII в. (797) исторической хронике, продолжав-

шей исторические записи «Нихонги».

Первоначально норито и сэммё были близки-

ми по своим функциям. Однако с течением вре-

мени норито приняли характер священных мо-

литвословий, а сэммё стали политическим доку-

ментом. Молитвословия были обращением жре-

цов к богам, а сэммё — обращением императора

к народу, к своим вассалам, т. е. имели как бы

обратную направленность: не от смертных —

к божеству, а от «земного бога» — к простым

смертным.

Сохранившиеся сэммё представлены манифес-

тами за период царствования девяти императо-

ров — с конца VII до конца VIII в. Провозгла-

шение манифестов и их содержание было свя-

зано с различными событиями: с восшествием

императора на престол, с изменением годов

правления, со сбором первого риса и подноше-

нием его богам, с объявлением кары провинив-

шимся чиновникам и с награждением за заслу-

ги, с назначением нового министра или со сна-

ряжением посольства. Был манифест о милостях

народу в связи с нахождением золота в провин-

ции Митиноку, а также манифест, изданный в

связи с известным мятежом, поднятым Татиба-

на Нарамаро. Эти манифесты, имевшие твер-

дую зафиксированную письменную форму, пер-

воначально, в далекой древности, были устным

и назидательным обращением к народу, и, воз-

Принц Сётоку с младшим братом и сыном

VIII в.

можно, в известной мере их следует рассматри-

вать как образцы японского древнего оратор-

ского искусства.

Однако в «Сёку Нихонги» литературного ма-

териала содержится немного. В целом это исто-

рическая хроника, состоящая из сорока книг.

Составили ее в 797 г., т. е. в самом начале хэй-

анской эпохи, но в ней представлен главным об-

разом период Нара.

В «Сёку Нихонги» встречаются пиршествен-

ные песни, связанные с урожаем, песни, восхва-

ляющие страну, обрядовые песни, сопровож-

дающие хороводы (утагаки), которые стали

уже частью придворного ритуала, совершаемого

при дворе; здесь помещена стихотворная клят-

ва вассалов, присягающих в верности импера-

тору.

Песни, записанные здесь, так же как в «Код-

зики» и «Нихонги», предваряются прозг.ііческим

текстом, разъясняющим обстановку, в которой

была сложена песня. Описывается, как совер-

шается обрядовый хоровод в дворцовом обихо-

де. Судя по содержанию песни, участвующие в

дворцовых утагаки, распевая песню, произво-

дят магические действия, которые должны при-

106

ЛИТЕРАТУРЫ ВОСТОЧНОЙ И ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АЗИИ

нести хороший урожай и процветание стране.

Пиршественные песни, приведенные здесь, свя-

заны также с урожаем и Новым годом. Расска-

зывается, что в день первой луны во дворце уст-

раивается пир для придворных. Исполняются

священные танцы, поют, подносят вино и ис-

полняют придворные песни под аккомпанемент

кото (музыкального инструмента типа цитры).

О том, сколь серьезное значение придается

этим песням и священным танцам, говорится в

особом манифесте императора, который оглаша-

ет после исполнения священного танца министр

двора.

Песни эти во многом перекликаются с песня-

ми других памятников и свидетельствуют о

преемственности народно-песенной традиции.

В них встречаются характерные приемы повто-

ров, параллелизмы, постоянные зачины, сравне-

ния и т. п. Они свидетельствуют также о суще-

ствовании религиозно-магических обрядов и в

придворной среде, только здесь к обычным ма-

гическим актам, приносящим урожай, уже при-

соединяется мольба о процветании император-

ского правления и самого императора, который

якобы является потомком небесных богов. Та-

ким образом, все предстает уже на новом уров-

не официальной придворной церемонии. Следу-

ет учесть, что японский император в эпохи На-

ра и Хэйан еще имел религиозно-магический

ореол древнего царя-жреца, от состояния кото-

рого зависят урожай и общее благополучие.

Говоря о литературе древнего периода, следу-

ет упомянуть и сборник китайских стихов

«Кайфусо», составленный в 751 г. неизвестным

лицом. В него включены стихи на китайском

языке, сложенные японскими поэтами. Из 64 ав-

торов данного сбориика 18 (по другой версии —

21) были и авторами антологии «Манъёсю»,

среди них известный поэт Отомо Табито и дру-

гие поэты. Появление такого сборника связано

с широким распространением китайского

школьного образования. В эпоху Нара, т. е. в

VIII в., от придворных чиновников требовался

особый образовательный ценз, и в ту пору они

были наиболее образованными людьми. Боль-

шое внимание уделялось изучению китайской

литературы, в частности поэзии. А изучать поэ-

зию значило прежде всего уметь сочинять сти-

хи, это было одно из требований литературного

образования. Таким образом и появился данный

сборник китайских стихов. В них можно встре-

тить влияние JIao-цзы и Чжуан-цзы, т. е. идеи

даосизма. Многие стихи отражают также взгля-

ды конфуцианства. Встречаются в стихах и буд-

дийские мотивы. Почти треть сборника зани-

мают пиршественные, приветственные, поздра-

вительные песни; есть много стихов, сложенных

по императорскому приказу. Некоторые стихи

и отдельные образы перекликаются с песнями

«Манъёсю». Однако для общего хода литера-

турного процесса сборник не имел существенно-

го значения. Влияние китайской литературы

сказалось значительно позднее. Первым собст-

венно литературным памятником стала обшир-

нейшая поэтическая антология «Манъёсю», со-

ставленная во второй половине VIII в. Этот па-

мятник, в котором зафиксированы песни раз-

ных исторических пластов, различных социаль-

ных слоев и территориального охвата, разнооб-

разные по содержанию, тематике, стилю, яв-

ляется наиболее полным отражением литератур-

ной жизни своего времени и самого хода разви-

тия литературного процесса. Его появление от-

разило расцвет японской поэзии эпохи Нара.

Созданный на закате Древности и ранней за-

ре Средневековья, этот первый письменный па-

мятник поэзии — итог всего предшествующего

поэтического опыта, и в то же время с него на-

чинается новый этап в истории раннесредневе-

ковой японской литературы. В нем собраны

песни ряда поколений, датированные IV—

VIII вв., а также народные песни, относящиеся

к древнему фольклорному слою. В антологии

представлены около 500 авторов, причем из

разных социальных слоев японского общества.

Наряду с песнями древних правителей и из-

вестных поэтов, придворной знати и государст-

венных чиновников различных рангов, помеще-

ны песни рыбаков, землепашцев, пограничных

стражей и других простых людей Японии. Па-

мятник состоит из 20 книг, в них содержатся

4516 песен и стихотворений.

Из японских поэтических жанров здесь

представлены тёка, или нагаута (букв.— длин-

ная песня, которая может быть сопоставлена с

балладой или поэмой, элегией или одой), тан-

ка — короткая песня, пятистишие, впоследст-

вии получившее широкую известность как из-

любленный жанр японской поэзии. Танка яв-

ляется выразительницей разного рода лириче-

ских настроений и соответствует разным поэти-

ческим видам. Осуществляется это с помощью

разнообразия поэтического синтаксиса, внут-

ренней мелодии стиха и разных лексических

средств. Представлены в антологии и сэдока —

песни рыбаков, шестистишие; наиболее древний

вариант имеет форму вопроса и ответа или пес-

ни-диалога. Все эти жанры строятся па едином

метрическом законе, т. е. определенном количе-

стве и чередовании слогов. В нагаута свобод-

ное чередование пяти- и семисложных стихов

закрепляется в самом конце песни добавочной

обособленной строкой из семи слогов. Пятисти-

шие танка имеет следующую слоговую структу-

ру: 5 — 7 — 5 — 7 — 7. Впрочем, в «Манъёсю»

эта структура выдерживается не всегда. Что

ВЬЕТНАМСКАЯ

ЛИТЕРАТУРА

167

касается шестистишия сэдока, то оно обычно со-

храняет правильное чередование слогов: 5 —

—

7 — 5 — 7 — 7. Из 4516 песен в «Манъёсю»

1 содержится 265 нагаута, или тёка, 4194 танка

и 57 сэдока.

Основным составителем памятника считается

поэт Отомо Якамоти, который объединил песни,

собранные до него разными лицами, и песни из

фамильных сборников, присоединив к ним свое

собственное поэтическое собрание. Так, в

«Манъёсю» помещены 371 песня из сборника

великого поэта эпохи Нара Какиномото Хито-

маро, 15 песен из сборника поэта Каса Кана-

мура, 32 — из сборника Такахаси Мусимаро, 31

неспя из сборника Танабэ Сакимаро, песни из

«Сборника старинных песен» («Кокасю»), со-

ставитель которого неизвестен, и т. д. Встре-

чаются отдельные песни, которые есть и в дру-

гих памятниках — в «Кодзики», «Нихонги»,

«Фудоки», в сборниках песен пограничных стра-

жей.

Сборники, которые предшествовали состав-

лению «Манъёсю», были часто собраны поэта-

ми-чиновниками, служившими в различных

провинциях. Вероятно, им по примеру китай-

ских чиновников вменялось в обязанность соби-

рать песни, чтобы судить о настроениях народа,

о правах и обычаях, об этом говорится и в са-

мой антологии «Манъёсю».

Антологичность характерна для всех письмен-

ных памятников VIII в. Возможно, здесь ска-

залось и влияние народных традиций, так как

коллективность была типична для общественно-

го уклада древнего общества.

Помимо различных сборников, записей народ-

ных песен и произведений лучших поэтов

VIII в., в «Манъёсю» содержатся также песни и

стихи, сложенные на поэтических турнирах,

многочисленные и разнообразные песни-посла-

ния, лирические дневники путешественников,

а также лирический дневник самого Отомо Яка-

моти, занимающий последние четыре книги па-

мятника.

В песнях и стихах антологии отражены раз-

ные стороны жизни Японии того времени, при-

рода, быт, нравы, старинные обычаи и обряды,

исторические события, но главное его богатст-

во — собрание поэтических шедевров, сделав-

ших антологию замечательным памятником

японской литературы.

Внушительный хронологический диапазон

«Манъёсю» позволяет проследить литератур-

ные процессы, которые привели к созданию оп-

ределенной художественной системы, способст-

вовавшей впоследствии установлению канониче-

ской поэтики. В памятнике представлены как

древний фольклор, так и литературная поэзия

в их взаимовлиянии, взаимодействии и проти-

Бива

—

пятиструнпый

музыкальный

инструмент

Период Нара.

Дерево с ипкрустацией перламутром

и черепаховой костью

вопоставлении, т. е. отражен сложный процесс

становления литературной поэзии.

Особую ценность памятника, в отличие от

всех последующих антологий, составляют со-

хранившиеся в нем записи народных песен, от-

носящихся к позднему периоду разложения ро-

дового строя. Наиболее достоверны записи пе-

сен восточных провинций («Адзума-ута») —

«Песни восточных провинций». Они воспроиз-

ведены на местном диалекте и, следовательно,

не были литературно обработаны в такой степе-

ни, как песни западных и северных провинций.

В целом народная поэзия предстает здесь уже

как слояшвшаяся художественная система с

определенной тематикой, со своей особой, «ес-

тественной» поэтикой и «методом» коллектив*

168

ЛИТЕРАТУРЫ ВОСТОЧНОЙ И ЮГО-ВОСТОЧНОЙ АЗИИ

ного творчества. В «Манъёсю» зафиксированы

трудовые, обрядовые, семейно-бытовые песни,

песни календарные, заговоры, плачи и др.

Лирическая окраска характерна для всех раз-

новидностей японской народной песни, в том

числе песен трудовых, помещенных в антологии

под рубрикой «разные песни» или «песни-пере-

клички», которыми обменивались во время по-

левых работ либо когда ткали, кормили шелко-

вичных червей или толкли рис. Настроения

простого труженика переданы здесь с подку-

пающей искренностью:

Целый день толку я белый рис,

Грубы стали руки у меня,

Хорошо бы, если б в эту ночь

Молодой хозяин мой пришел,

Тронул их и пожалел меня.

(Перевод А. Глускиной)

В календарной поэзии большое внимание уде-

ляется птицам и цветам. По прилету птиц

японские земледельцы устанавливали сроки

полевых работ, по цветению и опаданию цветов

судили о будущем урожае. Уже в VIII в. опре-

делялись лирические темы каждого времени го-

да. специфические образы, приметы, особая

«сезонная эстетика», сыгравшая важную роль

в дальнейшей истории японской пейзажной

лирики. Главными приметами и образами для

весны были легкая дымка тумана, зеленая ива,

соловей, цветы сливы, вишни; для лета — ку-

кушка, цветы унохана, померанцев, цикады; для

осени — цветы хаги, алые листья клена, сто-

нущий олень, крики диких гусей, кваканье

лягушек, рисовое поле, роса, ветер; для

зимы — снега; а для поздней зимы, как и для

ранней весны,— цветы сливы. Многие из

«сезонных образов» становятся затем кано-

ническими образами годового цикла в по-

следующих классических антологиях. В «Манъ-

ёсю» мотивы календарного цикла встре-

чаются и в литературной поэзии; они оп-

ределили тематику поэтических турниров, кото-

рые и подготовляли канонизацию этих тем и об-

разов, ставших классическими в антологиях X—

XIII вв. Если собственно свадебные песни не

получили в «Манъёсю» особого выражения

(причины этого коренятся в религиозно-быто-

вом укладе того времени), то иное отношение

было к похоронной обрядности. Культ предков,

имевший основное значение в древних верова-

ниях, а впоследствии и в японской государст-

венной религии (синто), обусловил широкое

развитие плачей, сочинение которых при дворе

поручалось знаменитым поэтам. Целые разде-

лы «Манъёсю» посвящены плачам. Характерны

плачи о погибших странниках, обычно крестья-

нах, возвращающихся после трудовой или воин*

ской повинности и умиравших от голода во вре-

мя тяжелого пути. Плачи, как наиболее устой-

чивая форма обрядности, имеют свою поэтику и

отличаются тонкой лирикой, образы их соотно-

сятся с образами природы.

Специфический характер носят песни семей-

но-бытового цикла: это песни жены или возлюб-

ленной, страдающей от разлуки; ее тоска и лю-

бовь передаются в них также через образы при-

роды. В крестьянской семье такие песни были

связаны с уходом мужа на рыбную ловлю, на

военную службу, или в столицу для отбывания

трудовой повинности; в среде придворной зна-

ти — со служебными разъездами или назначе-

нием мужа на временную должность в провин-

цию.

Особую категорию составляют песни по-

граничных стражей (сакамори-но ута), нечто

вроде рекрутских причетов в русском фолькло-

ре. Это главным образом песни самих солдат,

отправляющихся на три года в пограничную

стражу на остров Кюсю.

Многое определила в содержании и образах

народной, а затем и литературной поэзии вера

в магию слов (котодама). Таковы песни, связан-

ные с дорожными заговорами и заклинаниями,

которые в литературной поэзии приняли харак-

тер напутственных песен с пожеланиями счаст-

ливого пути и счастливого же возвращения, за-

говоры против бури, заговоры с пожеланием

долголетия; а в литературной поэзии — песпи-

благопожелания, приветственные песни; тако-

вы и любовные заговоры. Эта вера в магию

слов способствовала появлению разнообразных

песен-гаданий: на лопатках оленя, на панцирях

черепах, на ростках риса или ивы, на камнях

и др. Песни-гадания встречаются и в литератур-

ной поэзии, во чаще как осознанный художест-

венный прием.

Большое место в народной японской поэзии

занимает любовная лирика, включающая песни-

обеты или любовные клятвы, которыми обмени-

вались перед разлукой. Темы природы и люб-

ви, главные в народном творчестве, остались ос-

новными и для литературной японской поэзии.

Военных и исторических песен в подлинном

смысле слова в «Манъёсю» нет. О знаменитом

мятеже Дзинсин упоминается лишь в литера-

турной поэзии, в плаче о принце Такэти. Само-

стоятельного отражения в дошедших до нас

песнях этот поход не получил. В единственной

песне о легендарном походе в Корею императри-

цы Дзингу акцент перенесен на расскаэ о чудес-

ных камнях-талисманах, с помощью которых

императрица смогла отправиться в поход.

Гіесня была органически связана с жизнью,

глубоко входила в быт. Сочинять умели в то

время не только придворные и чиновники, для

ВЬЕТНАМСКАЯ

ЛИТЕРАТУРА

169

которых это было признаком культурности и

следствием полученного образования, сочинять

умели и простые люди. Объясняется это, по-

видимому, тем, что песня, сопровождавшая

труд, а затем обряд, была глубоко связана с

древней верой в магию слов, со всем бытовым

укладом древнего общества. Сочинять песню

значило иногда почти то же, что произносить

молитву. Она охраняла урожай, оберегала

жизнь, благополучие, т. е. песенное творчество

было глубоко органично для всех слоев япон-

ского общества.

Возникновение литературной поэзии и инди-

видуального творчества шло в Японии сложным

путем.

Два песенных потока долгое время существо-

вали в тесном взаимодействии. В новой среде

родовой аристократии литературная поэзия на

первых порах жила еще законами народно-пе-

сенной традиции и медленно высвобождалась

из-под ее влияния, пока не обрела свои черты и

не сформировалась в особую художественную

систему. Важную роль сыграло при этом появле-

ние письменности, так как письменное выраже-

ние создаваемых произведений изолировало их

от других видов искусств, превращая поэзию в

самостоятельную культурно-историческую фор-

му со своими задачами и целями. Но на первых

порах поэзия продолжала быть поэзией экс-

промта, приспособленной к каждому отдельно-

му случаю: стихи по традиции слагались устно

и лишь позже записывались, хотя одновремен-

но стали возникать и собственно письменные

сочинения. Подтверя^дением этому служит со-

хранившаяся в «Манъёсю» поэтическая пере-

писка отдельных лиц. Песни-послания носят

старое название песен-перекличек и под этой

рубрикой помешены в антологии. Позднее они

стали истолковываться как песни любви. Пере-

кличка древних хороводов приняла в литера-

турной аоэзии характер переписки между воз-

любленными, а затем между друзьями, родст-

венниками и т. д.

Литературная поэзия VII и первой половины

VIII в. обнаруживает большую близость к на-

родной песне, на первых порах действительно

продолжая ее традиции. Свидетельство тому —

использование сходных сюжетов, мотивов, тем,

употребление постоянных образов, сравнений,

эпитетов, «общих зачинов» и «общих концовок»,

одинаковых строк, поэтических формул. Все это

является специфической чертой литературной

поэзии на первоначальном этапе ее развития.

Становлению художественной формы литера-

турной поэзии способствовали поэтические тур-

ниры при дворе и среди чиновников. Нельзя не

учесть и процесс взаимопроникновения и взаи-

мовлияния двух этих иотоков — народной и ли-

тературной лирики. Бессознательное следова-

ние традиции сменилось впоследствии уже со-

знательным подражанием старым образцам и

выросло в особый прием хонкадори — «следо-

вание песне-прототипу» — получивший широкое

распространение в последующей классической

поэзии X —XIII вв.

Для понимания всего этого процесса нужно

учесть также, что в те времена важное место

занимало знание китайской литературы, и в ча-

стности поэзии. Как было указано выше, нужно

было не только знать китайский язык, но и

уметь сбчинять на нем стихи. Опыт освоения

корейской и особенно китайской поэзии способ-

ствовал ускоренному развитию собственно на-

ционального поэтического творчества, которое

достигло своего первого расцвета в конце VII—

VIII в., что столь ярко отразилось в антологии

«Манъёсю».

Новые условия и новая среда способствовали

появлению в литературной поэзии новых тем и

лирических форм: торжественной оды, восхва-

ляющей страну, ее правителей, новые столицы

и дворцы; элегии — в подражание китайским

поэтам — о заброшенных старых столицах, эле-

гии на смерть членов императорского дома и

придворных красавиц, а также целых циклов

застольных песен. Обычаи поэтических состяза-

ний на пирах и специально устраиваемые поэти-

ческие турниры (их темами главным образом

были природа и любовь) способствовали стаби-

лизации образов и приемов, которые были впо-

следствии канонизированы в классической поэ-

зии X —XIII вв. За определенное вознагражде-

ние придворные стихотворцы сочиняли песни-

бессмыслицы. Таким образом, песня в извест-

ных кругах превратилась в забаву.

Многое унаследованное от народной песни

получало в литературной поэзии новое звуча-

ние. То, что там было описанием реального

действия, стало здесь художественным при-

емом. Так, например, обращение в народной

песне к ветру, с просьбой чтобы не дул, и к

дождю, чтобы не лил и не осыпал цветы вишни,

посило характер заклинания и было обусловле-

но верой в силу обожествляемой природы, стра-

хом перед неурожаем. Когда же поэт в книж-

ной поэзии обращался с той же просьбой к дож-

дю и ветру, это вызвано было желанием как

можно дольше любоваться цветущими вишнями

и носило уже характер литературного приема.

В отдельных произведениях в целом гедонисти-

ческая поэзия не избегла влияния буддийского

учения о бренности жизни. Получили некоторое

отражение и этические принципы конфуцианст-

ва: почтение к старости, забота о родителях

и т. д. В отдельных произведениях говорится и

об эликсире бессмертия, о «волшебном зелье>