Беньямин В. Маски времени. Эссе о культуре и литературе

Подождите немного. Документ загружается.

Среди испытаний, восславленных Бодлером в обра-

зе героя, опыт такого рода был наиболее несомненным.

Лишенный собственности индивидуум всплывает

в образе героя в это время еще у одного автора, причем

в ироническом свете. Это происходит у Маркса. Речь

идет об идеях первого из Наполеонов, и Маркс пишет:

«Кульминационным пунктом „idees napoleoniennes"

[наполеоновских идей] (...) является гипертрофия

армии. Армия была point d'honneur [делом чести] мел-

коземельных крестьян, это были они сами, обращен-

ные в героев». Однако теперь, при Наполеоне III,

«армия перестала быть цветом крестьянской молоде-

жи,

она стала болотным растением сельского люмпен-

пролетариата. Она состоит по большей части из гешр-

la?ants [заместителей] (...), как и второй из Бонапартов

сам был лишь remplagant, заместитель Наполеона»

Взгляд от этого зрелища переходит к образу фехту-

ющего поэта, на секунду задерживается на мародере,

наемнике, «фехтующем» в другой манере, блуждаю-

щем по местам боев *.

Однако прежде всего две знаменитые строки Бод-

лера звучат особенно отчетливо благодаря непримет-

* Ср.: «Роиг toi, vieux maraudeur, | Гатоиг n'a pas plus de gout, поп

plus que la dispute». (I. P. 89) [Нет вкуса ни к любви, ни к спору,

ни к разбою. (Перевод В. Шора.)] — Одно из немногих отврати-

тельных явлений в объемной, по большей части бесцветной ли-

тературе о Бодлере — книга Петера Классена. Для этой книги,

написанной в духе выродившейся терминологии кружка Георге,

представляющей Бодлера чуть ли не

стальном шлеме, характер-

но,

что она помещает

центр его жизненной ситуации ультрамон-

таньярскую реставрацию, а именно тот момент, «когда в духе

возрожденной монархии милостью Божьей сама святость в окру-

жении обнаженных клинков проследовала по улицам Парижа.

Это было, должно быть, решающее переживание его жизни,

поскольку затрагивало самое его существо» (Peter Klassen.

Baudelaire. Welt und Gegenwelt. Weimar, 1931. P. 9). Бодлеру тогда

было всего шесть лет.

Marx.

Der

achtzehnte Brumaire des Louis Bonaparte,

op.

cit.

122-123.

ной синкопе, отдаваясь в гулкой пустоте социального

пространства, о котором говорит Маркс. Они заверша-

ют вторую строфу третьей части «Старушек». Пруст

сопровождает их словами «il semble impossible d'aller

au dela» [кажется, что дальше зайти невозможно]

Ah! que j'en ai suivi, de ces petites vieilles!

Une,

entre autres, a l'heure ou le soleil tombant

Ensanglante le ciel de blessures vermeilles,

Pensive, s'asseyait a

1'ecart

sur un blanc,

Pour entendre un de ces concerts, riches de cuivre,

Dont les soldats parfois inondent nos jardins,

Et qui, dans ces soirs d'or ou Ton se sent revivre,

Versent quelque heroi'sme au coeur des citadins

[Как наблюдать любил я за одной из вас!

В часы, когда заря вечерняя алела

На небе, точно кровь из ран живых сочась,

В укромном уголку она одна сидела

И чутко слушала богатый медью гром

Военной музыки, который наполняет

По вечерам сады и боевым огнем

Уснувшие сердца сограждан зажигает.

(Перевод П. Якубовича.)]

Духовые оркестры, составленные из сыновей кре-

стьянской бедноты и исполнявшие свои мелодии для

бедноты городской, — вот олицетворение героизма,

робко скрывающего свою затертость в словечке quelque

[своего рода] и именно в этой своей позе оказывающе-

гося единственно возможным в таком обществе. В гру-

ди его героев обретаются те же самые чувства, что

Marcel Proust. A propos de Baudelaire. — Nouvelle revue francaise,

t. 16, lerjuin 1921. P. 646.

2 I. P. 104.

и у этих мелких людей, собравшихся вокруг военного

оркестра. Сады, которые упоминаются в стихотворе-

нии как «наши», — это сады, открытые для городско-

го люда, тщетные желания которого упираются в огра-

ду больших закрытых парков. Публика, в них обитаю-

щая, не совсем та, что течет вокруг фланера. «К какой

бы партии человек ни принадлежал, — писал Бодлер

в 1851 году, — он не может оставаться безучастным

к зрелищу болезненных городских жителей, глотаю-

щих фабричную копоть, вдыхающих хлопковую пыль,

подвергающихся воздействию хлора, ртути и всех воз-

можных ядов, необходимых для производства замеча-

тельных изделий (...). Эти люди жаждут чудес, право

на которые даровала им все же наша земля; они ощу-

щают волнение пурпурной крови в своих жилах, и они

бросают долгий, отягощенный печалью взгляд на сол-

нечный свет и тени больших парков»

Эти жители — фон, на котором проступает силуэт

героя. Образующуюся таким образом картину Бодлер

снабдил своей собственной надписью. Он написал под

ней слово la modernite [современность].

Герой — подлинный субъект modernite. Это значит:

чтобы жить современностью, требуется героический

склад. Того же мнения придерживался и Бальзак.

В этом мнении Бальзак и Бодлер противостоят роман-

тизму. Они превозносят страсти и решимость; роман-

тики же — на стороне отречения и смирения. Однако

новое воззрение имеет гораздо более сложное сплете-

ние,

гораздо богаче оговорками у лирика, чем у рома-

ниста. Две риторические фигуры показывают, как это

происходит. В обеих перед читателем предстает герой

в его современном виде. У Бальзака гладиатор стано-

вится коммивояжером. Крупный коммивояжер Годис-

cap готовится к тому, чтобы отправиться в Турень.

Бальзак описывает его приготовления и прерывает

себя, чтобы воскликнуть: «Что за атлет! Что за арена!

И что за оружие: он, мир и его уста!»

Бодлер же узнает раба-фехтовальщика в современ-

ном пролетарии; среди обещаний, которые дает обездо-

ленному вино, в пятой строфе стихотворения «L'ame du

vin» [«Душа вина»] звучит:

J'allumerai les yeux de ta femme ravie;

A ton fils je rendrai sa force et ses couleurs

Et serai pour ce frele athlete de la vie

L'huile qui raffermit les muscles des lutteurs

[В глазах твоей жены я загорюсь, играя,

У сына бледного зажгу огонь ланит,

И на борьбу с судьбой его струя живая,

Как благовония — атлета, вдохновит.

(Перевод

Эллиса.)]

Действия наемного рабочего в его повседневном

труде нисколько не уступают тем, что в древности по-

зволяли гладиатору снискать аплодисменты и славу.

Эта фигура — плоть от плоти того подлинного опыта,

что воплотился в Бодлере; она порождена размышлени-

ями поэта о своем собственном положении. Одно мес-

то из «Салона 1859 года» показывает, в каком свете он

хотел бы предстать. «Когда я слышу, как художников,

подобных Рафаэлю или Веронезе, прославляют с тай-

ным умыслом унизить все созданное после них (...),

я задаюсь вопросом, не является ли достижение, само

по себе по крайней мере не уступающее тому, что

совершили они (...), заслуживающим бесконечно

Balzac. L'illustre Gaudissart. (Oeuvres completes. T. 13: Scenes de la

vie de province. Les parisiens en province). Paris, 1901. P. 5

2 I. P. 119.

большего уважения, поскольку возникло в атмосфере

и в окружении, враждебно настроенных»

Бодлер любил помещать свои тезисы в контекст

контрастно, словно в барочном освещении. Его общие

теоретические соображения предполагали затенение

их взаимосвязи — если таковая имелась. Почти всегда

ключом к расшифровке таких затененных мест оказы-

ваются письма. Применительно к приведенному пасса-

жу, относящемуся к 1859 году, можно обойтись без

подобной процедуры, поскольку ясно обнаруживается

его несомненная связь с другим высказыванием, сде-

ланным более чем за десять лет до того, высказывани-

ем чрезвычайно странным. Последующие рассуждения

помогут восстановить эту связь.

Препятствия, которые современность воздвигает

перед естественным производительным порывом чело-

века, несоизмеримы с его силами. Можно понять его,

когда он сдается и спасается бегством, выбирая смерть.

Современности подобает находиться под знаком само-

убийства, подтверждающим своей печатью героиче-

скую волю, не желающую уступать ни пяди враждеб-

ному умонастроению. Самоубийство здесь не отказ,

а героическое страдание. Оно представляет собой

подлинное завоевание современности в области аффек-

тов *.

Именно так, как passion particuliere de la vie moderne

[особая страсть современной жизни], выступает само-

убийство в классическом пассаже, посвященном тео-

* Под сходным углом зрения видится позднее самоубийство у Ниц-

ше.

«Христианство заслуживает самого сильного порицания за

то,

что лишило (...) ценности великое очищающее нигилистиче-

ское движение, возможно, находившееся

стадии зарождения (...),

удерживая от нигилистического поступка, от самоубийства»

(Цит. по: Karl Lowith. Nietzsches Philosophic der ewigen

Wiedcrkunft des Gleichen. Berlin, 1935. S. 108).

l II. P. 239.

рии современности. Выбор смерти античным героем

является исключением. «Где изображение самоубий-

ства в античности (...) за исключением Геракла

на

горе Эта, Катона Утического

и Клеопатры?»

1(8

Правда, Бодлер и у современных авторов его не на-

ходит, ссылка на Руссо и Бальзака, следующая за этим

высказыванием, откровенно слаба. Однако современ-

ность поставляет сырой материал для подобных изоб-

ражений, дело только за мастером, который мог бы им

заняться. Сырье это отложилось как раз в тех слоях,

которые выявляются как фундамент современности.

Первые заметки по теории современности относятся

к 1845 году. В то же время и идея самоубийства стала

привычной в рабочих массах. «Нарасхват идет лито-

графия, изображающая английского рабочего, отчаяв-

шегося от того, что потерял заработок, и сводящего

счеты с жизнью. Один рабочий даже является в квар-

тиру Эжена Сю, чтобы там повеситься, в его руке

записка: „(...) Я думал, мне будет легче умереть под

крышей человека, защищающего и любящего нас"»

Адольф Буайе, книгопечатник, публикуете 1841 году

небольшую книгу «De l'etat des ouvriers et de son

amelioration par Г organisation du travail» [«О положении

рабочих и о его улучшении посредством организации

труда»].

Это были умеренные рассуждения, направлен-

ные на то, чтобы перетянуть на сторону рабочей ассо-

циации старые корпорации странствующих подмасте-

рьев,

еще проникнутые цеховыми обычаями. Книжка

не имела успеха, автор наложил на себя руки и в откры-

том письме призвал своих собратьев по страданиям

II. Р. 133-134.

Charles Benoist. L'homme de 1848. II: Comment il

s'est

developpe

le communisme, Porganisation du travail, la reforme. — In: Revue

des deux mondes, 84e annee, 6e periode, t. 19, ler fevrier 1914.

P. 667.

последовать его примеру. Самоубийство вполне могло

представляться человеку вроде Бодлера единственным

героическим действием, оставшимся на долю город-

ским multitudes maladives [фр. немощным людям тол-

пы] в годы реакции. Возможно, ретелевская Смерть

которой он очень восхищался, виделась ему ловким

рисовальщиком, что стоит перед мольбертом и на-

брасывает на полотно разные виды самоубийств. Что

касается колорита картины, то он определялся палит-

рой моды.

С момента установления Июльской монархии

в мужской одежде начали преобладать черный и се-

рый цвета. Эта новинка занимала Бодлера в «Салоне

1845 года». Завершая свое первое сочинение, он рас-

суждает: «Имени художника среди всех прочих до-

стоин тот, кто способен уловить в современной жизни

эпический момент и учит нас линиями и красками

постигать, насколько мы являемся великими и поэтич-

ными в наших лакированных башмаках и галстуках.

Пусть же истинные первопроходцы доставят нам на

следующий год изысканное наслаждение: возможность

отпраздновать появление истинно нового»

Годом спустя: «А что касается костюма, облачения

современного героя (...), разве нет у него своей красо-

ты и своего особого шарма? Разве это не та одежда,

которая нужна нашей эпохе; ведь она страдает и несет

еще на своих черных, тщедушных плечах символ веч-

ной печали. Черный костюм и сюртук обладают поли-

тической прелестью не только как выражение всеобще-

го равенства — есть в них и поэтическая прелесть,

а именно — выражение общественного расположения

духа, представленного в необозримой процессии скор-

бящих: скорбящих политических, эротических, част-

ных. Все мы участвуем в каком-либо погребальном

обряде. Абсолютно одинаковая ливрея безутешности

является доказательством равенства (...). И разве не

обладают складки ткани, корчащие гримасы и обвива-

ющиеся змеями вокруг мертвой плоти, своей потаен-

ной прелестью?»

Эти представления причастны тому глубокому

очарованию, которое испытывает поэт в сонете

«Прохожей» при виде женщины, одетой в траур. Текст

1846 года завершается следующим рассуждением:

«Ведь герои „Илиады" не подадут вам воды, Вотрен,

Растиньяк, Бирото — и тебе, Фонтанарес

, который

так и не отважился признаться публике, что претерпел

под мрачным, словно к бою затянутым фраком, какой

мы все носим; и тебе, Оноре де Бальзак, самой стран-

ной, самой романтической и самой поэтической среди

всех фигур, порожденных твоей фантазией»

Пятнадцать лет спустя Фридрих Теодор Фишер,

демократ из южной Германии, критически анализируя

мужскую моду, приходит к мыслям, сходным с мысля-

ми Бодлера. Только акцент смещается; то, что входит

у Бодлера в качестве цветовой составляющей в суме-

речные видения наступающей современности, ока-

зывается у Фишера обнаженным аргументом в поли-

тической борьбе. Принимая во внимание господст-

вующую после 1850 года реакцию, Фишер пишет:

«Отстаивать цвета своего флага считается смешным,

твердо придерживаться позиций — ребячеством; как

тут и одежде не стать бесцветной, бесформенной и

в то же время облегающей?»

1 II. Р. 134.

2 II. Р. 136.

Friedr. Theod. Vischer. Kritische Gange. Neue Folge. 3. Heft.

Stuttgart, 1861. S. 117 («Vernunftige Gedanken (iber die jetzige

Mode»).

Крайности сходятся; политическая критика Фише-

ра пересекается в своих метафорических выражениях

с ранними фантазиями Бодлера. В сонете «Альбатрос»,

написанном в морском путешествии, которое, как на-

деялись, должно было послужить исправлению юного

поэта, Бодлер узнает себя в этих птицах, чью беспо-

мощность на палубе, куда их бросили матросы, он опи-

сывает словами:

A peine les ont-ils deposes sur les planches,

Que ces rois de

l'azur,

maladroits et honteux,

Laissent piteusement leurs grandes ailes blanches

Comme des avirons trainer a cote d'eux.

Ce voyageur aile, comme il est gauche et veule!

[И вот, когда царя любимого лазури

На палубе кладут, он снежных два крыла,

Умевших так легко парить навстречу бури,

Застенчиво влачит, как два больших весла.

Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!

(Перевод П. Якубовича.)]

О широких, закрывающих локти рукавах жакета

Фишер замечает: «Это уже и не рукава, а рудименты

крыльев, как у пингвинов, плавники, а движение этих

бесформенных придатков во время ходьбы напоминает

безумные, бестолковые движения, вроде размахивания

руками, толкания чего-то, почесывания, загребания —

все разом»

Тот же взгляд на вещи — и тот же образ.

Вот как Бодлер дает более ясное определение обли-

чья современности — не утаивая каинову печать на ее

I. Р. 22.

Vischer, op. cit. S. 111.

челе:

«Большинство поэтов, обращающихся к подлин-

но современным сюжетам, удовлетворялось сюжетами

затверженными, официальными — эти поэты озабо-

чены нашими победами и нашим политическим геро-

измом. Да и это они делают неохотно, лишь постольку,

поскольку правительство отряжает их на это и оплачи-

вает. А тем не менее существуют сюжеты из частной

жизни, являющиеся значительно более героически-

ми.

Зрелище светской жизни и тысяч неустроенных

живых существ, обитающих в подземельях большого

города, — преступников и содержанок — «Gazette des

tribunaux» и «Moniteur» доказывают, что нам достаточ-

но лишь раскрыть глаза, чтобы увидеть героизм, кото-

рым мы обладаем»

В сферу героического у Бодлера попадает апаш

(п

Ему присущи черты, отмеченные Бунуром в одиноче-

стве Бодлера, — «поН me tangere [лат. не прикасайся ко

мне],

замкнутость индивидуума в свой особости»

Апаш расстался с добродетелями и законом. Раз

и навсегда он разорвал contrat social [общественный

договор].

И потому ему мнится, что от буржуа его

отделяет целый мир. Он не признает в нем черт сообщ-

ника, вскоре столь впечатляюще обрисованных Гюго

в «Chatiments». Правда, иллюзиям Бодлера была суж-

дена гораздо более долгая жизнь. Они стали основой

поэзии апашей. Они связаны с жанром, разрабатывае-

мым уже более восьмидесяти лет. Первым напал на эту

жилу Бодлер. Героем По был не преступник, а детек-

тив.

Что же касается Бальзака, то ему известны лишь

великие отщепенцы. Вотрен познает взлеты и падения;

у него есть своя карьера, как и у прочих героев Бальзака.

II. Р. 134-135.

Bounoure, op. cit. P. 40.