Беднов В.А. Православная Церковь в Польше и Литве
Подождите немного. Документ загружается.
Таким образом, толки о готовящемся возмущении украинского крестьянства занимали внимание
не только шляхты южных воеводств, но и сейм, а за ним и все польское общество. Больше всего
об этом говорили сторонники гетмана Браницкого. Королевская партия и часть оппозиции
относились довольно скептически к известиям о бунте, но все-таки сейм, как мы видели, принял
меры предосторожности для предупреждения страшного для всей шляхты восстания холопов на
Украине.
И вот, комиссии, которые прежде заведовали продажей хлеба и фуража для русской армии,
теперь, в силу сеймового универсала, превращались в порядковые комиссии, на обязанности
которых лежало соблюдение порядка и общественного спокойствия; они должны были
производить расследования относительно беспорядков и доносить обо всем сейму[10].
Первая преобразованная комиссия открыла свои действия в Луцке. Она обратилась ко всем
обывателям с особым универсалом, которым требовала, чтобы каждый владелец выставлял от
деревни, имеющей 30 крестьян, по одному конному, а от меньшей деревни по одному пешему
ратнику, одетому в присвоенный воеводству мундир и снабженному нужным оружием, со всеми
принадлежностями и с запасом провизии на четыре месяца. Ратник, непременно католик, а не
русин, должен быть представлен в течение восьми дней со времени издания универсала в Луцке;
за ослушание грозило тяжелое наказание[11].
Такое распоряжение Луцкой порядковой комиссии должно было еще больше усилить тревогу
среди обывателей Волынского воеводства. Боясь движения крестьян, они еще в феврале
съехались в громадном количестве в Дубно, чтобы обсудить меры раскрытия и подавления
готовящегося бунта. Интересно, что эта шляхта решила, что крестьян желает взволновать сам
король по сношению с русской императрицей: Россия, занятая в это время войной с Турцией и
Швецией, не имеет возможности сама вмешиваться в польские дела, и потому хочет истреблять
поляков при посредстве крестьянства, а король пользуется луцким униатским (ruskiego)
епископом (Левинским) для возмущения крестьян с помощью сельского духовенства.
Возмущением крестьян воспользуется Россия для захвата польских земель. Съезд постановил
ходатайствовать перед сеймом о защите шляхты от ожидающей ее опасности. Со всех сторон в
луцкую комиссию посыпались донесения о том, что прибывшие из России под предлогом
торговли маркитанты уговариваются со священниками и холопами резать поляков и евреев[12].
Среди таких тревог и опасений в ночь с 30 на 31 марта 1789 г. подле Луцка имело место одно
происшествие, которое в другое время мало бы обратило на себя внимания, но теперь оно
встревожило, можно сказать, всю Польшу и приобрело значение политического события
чрезмерной важности. Имеется в виду убийство дворовыми людьми ротмистра народной
кавалерии Игнатия Вылежинского с женой и пятью женщинами из его прислуги. Хотя, как
обнаружилось на следствии, крестьяне села Неверкова были совсем непричастны к этому
преступлению, но напуганная нелепыми слухами шляхта увидела в нем начало ожидаемой всеми
резни. При первом известии о убийстве Вылежинского она толпами бежала в Дубно и Луцк, где
надеялась найти безопасное убежище[13]. Порядковая комиссия получала донесения, что
поднявшиеся крестьяне уже начали резню. Чтобы остановить опасность, комиссия приказывала
хватать всех маркитантов и тех священников и крестьян, которые имели несчастие навлечь на себя
подозрение в неприязненном отношении к шляхте. Достаточно было самого голословного
обвинения с чьей-либо стороны, чтобы обвиняемый был схвачен и судим порядковой комиссией,
которая самовольно, без ведома сейма, присвоила себе судебные функции и считала себя вправе
приговаривать несчастных, попавших в ее руки, даже к смертной казни. В течение двух недель она
приговорила к виселице в Луцке пятерых, а в Дубне тринадцать человек и, кроме того, немало
было посажено по тюрьмам, где холод, голод и жестокие истязания способствовали большой
смертности среди арестованных[14].
Насколько происшествие в Неверкове поразило поляков можно судить по тем донесениям,
которые приходили в Варшаву от разных должностных лиц. Из Дубна князь Любомирский
(генерал) доносил войсковой комиссии, что это убийство совершено маркитантами и что он
открыл заговор монахов и холопов против шляхты, которых он и арестовал. Волынский воевода
Януш Сангушко писал королю, что обыватели повсеместно хватают пилипонов и порешили
вооружиться и отстаивать свое имущество и жизнь, не останавливаясь перед истреблением своих
подданных, маркитантов и пришлых священников. Киевский воевода Стемпковский, известный
своими деяниями в Кодне, извещал, что напуганные помещики готовы бежать за границу (в
Австрию), и требовал присылки войска, так как опасался за свою судьбу.
Волынская порядковая комиссия (в Луцке), по словам ее рапорта королю от крестьян и
священника села Суска открыла имена двух пилипонов, склонявших холопов к резне и
снабженных бумагами с подписью императрицы Екатерины, где содержалось обещание награды
убийцам; комиссия просила скорейшей присылки войска. Стоустая молва в Варшаве представляла
положение дел на Волыни в еще более мрачном свете. Говорили, что на Украине священники
хранят в алтарной части церквей склады оружия и что не только Волынь, но вся Польша кишит
маркитантами, которые поставляют сельскому населению ножи. Досужая фантазия изобрела
даже форму ножа, назначенного для истребления шляхты[15], и поместила 2000 страшных
маркитантов в самой Варшаве. Все были охвачены страхом. Король, посоветовавшись с
маршалами сейма и украинскими послами, распорядился выслать на Волынь несколько отрядов,
включающих в себе 2500 человек[16]. Сеймовые маршалы в свою очередь дали соответствующие
распоряжения порядковой комиссии и всем городам; обратились они и к униатскому
митрополиту с просьбой, чтобы униатское духовенство посредством проповеди и исповеди
удерживало в покорности подчиненное ему поспольство. Приняты были некоторого рода меры к
успокоению волынских обывателей. Шляхта призывалась к осторожности и воздержанию от
неосмотрительных шагов, а Стемпковскому сам король писал, что им строго приказано наблюдать
за монахами, бродягами, волонтерами, извозчиками и за священниками и холопами-униатами в
королевских имениях, чтобы открыть причастных к бунту: городским судам приказано было
продолжать заседания и по окончании каденции (eoam extra cadenoam). Так как войско,
отправляемое в русские воеводства, могло отягощать тамошних крестьян, то король в письме к
тому же Стемпковскому рекомендует: 1) соблюдать в войсках строгую дисциплину и не допускать
их до отягощений местного населения; 2) тех податей, которые возложены настоящим сеймом на
шляхту, последней не взваливать на холопов, чтобы этим не доводить их до отчаяния; 3) нигде не
допускать наказания без суда. Вместе с тем, король советует остерегаться, чтобы под видом
необходимых к обороне средств не вышло нечаянно чего-либо худшего[17].
16 апреля (нов. ст.) сейм снова приступает к обсуждению вопроса о бунте крестьян. Целых пять
часов было посвящено чтению полученных с Волыни рапортов, расследований и частных писем,
но несмотря на такое обилие материала, сейм не нашел в нем ничего достоверного и
несомненного: улики основывались только на страхе, попадались угрозы со стороны холопов или
же их признания, вынужденные пытками. Была очевидна безосновательность тех нелепых слухов,
какие ходили в польском обществе, но тем не менее волынский посол князь Яблоновский внес
предложение (проект) конституции об изгнании в двухнедельный срок из пределов Польши
маркитантов, возчиков, чужеземных пилипонов заодно с монахами, которых официальные
рапорты обвиняют в подстрекательстве крестьян[18].
Примечания
[1] Костомаров, Соб. соч., кн. VII, 141-42.
[2] Бобржинский II, 292; ср. 277.
[3] Brodowicz, p. V; Костомаров, Собр. соч., кн. VII, 160.
[4] Brodowicz, Widok przemocy..., p. VI; Костомаров, Собр. соч., кн. VII, 160.
[5] Brodowicz, p. IV-V
[6] Kalmka I, 434-35
[7] Kalinka I, 435 и 437-39
[8] Kalinka I, 439-44.
[9] Kalinka I, 446-452
[10] Арх. Ю-3. Р.,ч. III, т. V, №1, с. 1-2
[11] Арх. Ю.-З. Р., ч. III, т. V, № 17, с. 30-32, Brodowicz, Widok .., p. VI.
[12] Brodowicz, Widok .., p.p. 3-4.
[13] Kalinka I, 478
[14] Brodowicz, Widok..., p.p. VII-VIII.
[15] Изображение этого ножа можно найти во второй книге «Запис. Науков. Товар. имени
Шевченко» за 1908 год (с. 180).
[16] Kalinka 1,472-73.
[17] Kalinka I, 474-75
[18] Kalinka I,476
Сейм принял во внимание этот проект, но вместе с тем обратил внимание и на православное
население, которое всегда внушало опасения польскому правительству, и постановил
конституцию об обеспечении общественного спокойствия. Содержание этой конституции
следующее.
Для обеспечения общественного спокойствия король, с общего согласия сконфедерованных
станов, приказывает, чтобы маркитанты, или московские купцы, действительно занимающиеся
торговлей, брали от скарбовых комиссий обоих народов или от ближайших судебных учреждений
в Польше свидетельства о том, что они на самом деле честно занимаются торговлей, все же
прочие неоседлые и скитающиеся по Речи Посполитой возчики, иноземные пилипоны и
заграничные неуниатские священники, которые называются чернецами и которых официальные
донесения обвиняют в подстрекательстве холопов к бунту и возмущению, должны в течение двух
недель со дня издания этой конституции оставить пределы польского государства, в противном
же случае они будут схватываемы военными командами для заключения в крепости или для
примерного строгого наказания. Где нет военных команд, там сами обыватели должны их ловить
и представлять командам. «Так как в дизунитском обряде доселе держался обычай, в силу
которого священники этого обряда не только не присягали на верность нашему краю, но даже в
своих молитвах и службах церковных вспоминали монархов и князей, чуждых для нашего края,
что в поспольстве сего обряда, живущем в нашем крае, могло ослаблять привязанность его к нам,
королю, разделять и даже препятствовать уважению и подчинению Речи Посполитой, то мы с
согласия сконфедерованных станов постановляем, чтобы старшие и все дизунитское духовенство,
в крае ныне находящиеся и потом получающие свои бенефиции, прежде всего принесли присягу
на верность нам, королю, и Речи Посполитой перед городским или земским судом того
воеводства или повета, где находится бенефиция, и это выполнили в течение двух недель от даты
обляты закона; далее, чтобы отселе в молитвах и при богослужении своем они не поминали
никого из заграничных монархов или князей, а только нас, короля Августа, а после нас — королей,
преемников наших, и благополучие Речи Посполитой. Если же кто из дизунитского духовенства
отважится поступать иначе, тот, по обнаружении его вины в каком угодно гражданском суде,
будет наказан лишением бенефиций и изгнанием из края, и это дело отдаем под наблюдение тех
же судов»[1].
Сеймовые маршалы Станислав Наленч Малаховский и Казимир Нестор Сапега поспешили[2]
особым универсалом от своего имени довести эту конституцию до всеобщего сведения. Этим
универсалом они объявляют, что попечительная бдительность короля и сконфедерованных
станов не дозволяет равнодушно относиться к жалобам на то, что неоседлые и бродячие в
пределах Речи Посполитой заграничные дизунитские священники, чужеземные возчики и
пилипоны, вторгшиеся под разными предлогами в Польшу, осмеливаются, как видно из
официальных донесений и войсковых рапортов, обольщать и обманывать местное крестьянство и
возбуждать его к некоторым дерзким поступкам. Король и станы, желая предупредить
возможность смятения и устранить опасность для имущества и жизни обывателей, облекли свое
определение в форму конституции «Обеспечение общественного спокойствия». Эту конституцию
маршалы приводят всю целиком. Универсал свой они, с ведома сеймовых чинов, посылают во все
канцелярии — земские, городские и мещанские, особенно тех мест, где чаще всего встречаются
подобного рода люди: он должен быть прочитан в церквах и костелах, а в городах и местечках
публично обнародован, чтобы никто не мог оправдываться незнанием закона. Таким образом, о
вновь изданном законе могли узнать и заграничные дизунитские священники, называемые
чернецами, и маркитанты, не имеющие постоянного пребывания в Речи Посполитой, и под
всякими названиями шатающиеся в ней иностранцы[3].
В то время как в Варшаве вырабатывали меры охранения общественной безопасности, в русских
воеводствах, где ожидалось страшное восстание крестьян, местные обыватели старались
устранить грозящую им беду самым решительным образом. В данном случае Луцк подавал
пример другим городам: приезжавшие сюда из деревень помещики привозили с собой самые
ужасные вести. Они точно указывали день восстания крестьян и начала резни. Приближение
Пасхи усиливало страх и опасение поляков: стоустая молва утверждала, что в ночь светлого
Христова Воскресения (католического) маркитанты, соединившись с холопами, окружат костелы и
истребят всю шляхту. Но католическая Пасха прошла спокойно. Тогда молва приурочила это
событие к Пасхе униатской и православной. Поэтому порядковая комиссия приказала отменить
все ночные богослужения у униатов и православных, особенно богослужения великих четверга и
субботы. По улицам Луцка днем и ночью разъезжали патрули перепуганной шляхты и евреев, за
город высылались сторожевые отряды для наблюдения за движением страшного врага, следили
внимательно и за переправой через реку Стырь, которая тогда была в полном разливе. Конечно,
слухи оказались ложными и на этот раз, но они не исчезли. Говорили, что резня отложена до
Фоминой недели, потом — до Преполовения, Вознесения, Троицына дня, наконец — праздника
св. апостолов Петра и Павла. Шляхта с трепетом ждала всех этих праздников, и, как показало
время, страхи ее были напрасными[4]. Порядковая комиссия в Луцке, пользуясь тем, что сюда
было прислано немалое количество войска, показывала пример строгости (точнее — жестокости)
для устрашения мнимых бунтовщиков. Прежде всего гнев ее обрушился на маркитантов, как на
подстрекателей к резне; первыми жертвами шляхетской подозрительности сделались те из них,
которые торговали по городам; в самом Луцке их оказалось двенадцать. Затем был издан
универсал, чтобы каждый обыватель хватал странствующих маркитантов и, связав их, доставлял в
город. Холопов хватали по самому пустому обвинению и даже подозрению. Положение их было
незавидно: стоило донесшему на них пану, его арендатору или эконому присягой подтвердить
свое обвинение, и несчастных постигала смертная казнь, так как Луцкая порядковая комиссия
самовольно признала (после того, как городской суд отказался судить за недостатком требуемого
законами количества свидетелей холопов по доносу Вильчинского, державиа села Любча) такой
способ вполне достаточным для осуждения обвиняемого в бунте[5]. От Луцка не отставали и
другие города, причем, где не было порядковой комиссии, там магдебургии судили
безапелляционно (doroznym sadem). Дубно, Кременец и Владимир так же, как и Луцк, в течение
апреля, мая и июня видели в своих стенах целые громады крестьян, обвиняемых в бунте; их, по
признанию современников[6], совершенно невинных людей подвергали самым жестоким
наказаниям. Уже не раз упоминаемый Стемпковский, киевский воевода, в своем письме к королю
(от 13 апреля) рисует такого рода картину. «От самого Владимира по всем местечкам и селам
полно виселиц и всякого рода орудий (наказания); и я стараюсь, но без шума; виселиц не ставлю,
ибо, где есть виновные, там достаточно времени, а этой мерой часть народа устрашают, но других
на самом деле учат тому, чтобы отчаяние ширило начатое движение». За неосторожное или
сказанное когда-то слово униатских священников сажали в тюрьмы. Большое доверие,
оказываемое крестьянами своему священнику, часто являлось достаточным основанием для
ареста и следствия над ним. В одном селе эконом со страху доносил на священника, а в другом —
священник на эконома. Опрометчиво принималось всякое донесение, ибо оно признавалось
доказательством гражданского усердия, и никто потом не расследовал, хотя бы донесение
оказалось и ложным. Находились люди без совести и чести, которые, пользуясь безнаказанностью
за доносы, разъезжали по домам униатских священников и, под угрозами доноса, забирали
последний грош. Боязнь резни и бунтов покрывала и оправдывала все[7].
Брацлавщина и Киевщина не испытали таких ужасов, как Волынь, потому что здесь шляхта,
благодаря близости отрядов, расположенных на границах, не чувствовала себя такой
беззащитной, как на Волыни, да и Щенсный Потоцкий немало влиял успокаивающим образом на
обывателей этих областей. После Неверковского происшествия брацлавская шляхта собралась в
Виннице и постановила внимательно следить за небольшими селами и отдаленными хуторами,
запретить кузнецам ночные работы и вооружить надворных холопов и казаков. Такому
спокойному и мирному настроению шляхты Брацлавского воеводства много способствовал
Щенсный Потоцкий, который не придавал серьезного значения нелепым слухам о готовящемся
восстании крестьянства. Он настаивал на том, чтобы порядковые комиссии прежде всего занялись
доказательством неосновательности этих слухов, и это будет самым действенным средством для
успокоения страны. Над волынской шляхтой он смеялся из-за ее трусости и не мало возмущался
теми жестокостями, которые она проявляла по отношению к жертвам своего подозрения[8]. И
действительно, подозрения эти были настолько велики, что даже униатские священники
подвергались арестам, пыткам и казням. Даже униатский епископ луцкий Левинский
подозревался в подстрекательстве крестьян к бунту против помещиков[9]. И хотя он проявлял
уступчивость шляхте, та относилась к нему неблагосклонно. Благодаря его уступчивости, был
казнен священник Александр Бендеровский (из села Городище) за мнимое подстрекательство
холопов[10]. В Кременце осуждены были на смерть три священника, но на их счастье, по
настоянию папского нунция, из Варшавы приказано было не приводить в исполнение приговор. В
Луцке был казнен еще один священник Феодор Борковский[11].
События на Волыни встревожили и Варшаву, где были лица, предвещавшие крестьянские бунты. В
правдивость тревожных слухов начинали верить даже те, которые прежде относились к ним
скептически. Да и как было не верить, когда об этом говорили и частные донесения, получаемые с
Волыни, и многочисленные беглецы, которые для оправдания своего бегства в глазах других не
жалели красок для описания совершающихся на Волыни ужасов. Получались донесения, что
пойманы казаки с крупными (grubemi) деньгами, которые они раздавали холопам; хватали
казаков, но возникали новые толки о том, что Москва переслала в Польшу две тысячи повозок с
оружием для холопов, хотя этого оружия никто не видел. Вспомнили о том, что еще за шесть
месяцев до этого Браницкий предвещал крестьянский бунт, и что его жена поспешила перевезти
все свои драгоценные вещи из Белой Церкви в Любомль, и отсюда делался вывод, что они были
предупреждены на этот счет — кем? конечно, князем Потемкиным, который, по слухам, являлся
организатором крестьянского возмущения в Польше. Основанием для такого обвинения
«светлейшего князя Тавриды» служили сказанные будто бы им когда-то слова: «Я поляков
одними только попами завоюю». Существовало тогда убеждение, что маркитанты, монахи и
приходские священники — все причастны к заговору и состоят в подчинении у Потемкина. Не
было никакого сомнения в том, что священники на исповеди подговаривают крестьян к резне и
при запертых дверях отбирают у них по церквам присягу. В начале мая ходил упорный слух о том,
что значительное русское войско вторглось в пределы Речи Посполитой. Конечно, все это должно
было усиливать тревожное настроение, которому поддавались и скептики. Даже Станислав Август
и тот начинал верить этим нелепостям и 6 мая поручил Деболи, польскому представителю при
Петербургском дворе, стараться о том, чтобы императрица каким-нибудь публичным актом дала
почувствовать полякам, что она гнушается политикой подстрекательства крестьян в Польше и что
охотно предоставляет подстрекателей тому наказанию, какому они могут подвергнуться в
Польше[12].
Если так упорно держались в Варшаве, как и во всей Польше, подобного рода слухи, если так
подозрительно относилось польско-католическое общество к униатскому духовенству, то,
разумеется, и положение православного духовенства тогда было тоже далеко не безопасно; к
нему поляки относились еще более подозрительно, чем к униатскому. Православие в лице своих
представителей тоже подверглось сильному гонению, претерпело немало тяжких невзгод.
По циркулировавшим в Варшаве слухам, главным виновником готовящегося холопского бунта
являлся Виктор Садковский с подчиненным ему православным духовенством.
На Садковского шли жалобы из Слуцка в сейм. 21 апреля 1789 г. в заседании сейма Казимир
Сапега читал донесения из Литвы, в которых сообщалось, что Виктор Садковский и несколько
подчиненных ему священников подстрекают холопов к бунту и тайно отбирают у них присягу на
верность русской императрице; к этому тот же Сапега добавил, что и князь Радзивилл получил от
управляющего его имениями в Слуцке сведения, подтверждающие прочитанные донесения. Сейм
постановил арестовать Садковского и доставить его в Варшаву для расследования возводимых на
него обвинений[13].
Православный епископ был арестован и, к большой радости поляков, доставлен под караулом в
Варшаву, где его, несмотря на ходатайство Штакельберга, подвергли строгому тюремному
заключению.
Для открытия источника поднятых бунтов через допросы обвиняемых, сейм назначил особую
депутацию, в состав которой входило двенадцать членов (examinatorow) — три сенатора и девять
послов. Эта депутация должна была просмотреть все полученные рапорты и частные письма о
бунтах, составить опросные пункты для обвиняемых, допросить их и дать отчет о деле сейму[14].
Особенное внимание депутация обратила на бумаги Виктора Садковского и архив его
консистории; их конфисковали в Слуцке и перевезли в Варшаву. Никаких указаний на то, что
Садковский подстрекал холопов к избиению панов, депутация не нашла в рассмотренных ею
документах. Обнаружилось противное: он находился в неприязненных отношениях к жившим в
Польше пилипонам, требовал порядка во всех приходах и монастырях, доносил польской
администрации о бродячих священниках и монахах и советовал преследовать их. Но депутация
была поражена тем, что в Польше оказалась целая православная епархия, владыка которой
подчинен петербургскому Св. Синоду, с ним сносится, от него получает всевозможные служебные
инструкции и указания. Все указы русской императрицы и Св. Синода, издававшиеся относительно
церковных дел в империи, доставлялись и Садковскому для рассылки православным церквам в
Польше; он исполнял распоряжения и об этом рапортовал в Синоде[15]. Он рассылал манифесты
русской императрицы, предписывавшие православным молиться о даровании победы русскому
оружию над турками и шведами и совершать благодарственные молебны по случаю взятия
русскими Очакова и по случаю рождения в России великой княжны[16]. Не без ведома и
распоряжения Садковского рассылались по церквам напечатанные в России книги —
«Сокращенный Катихизис», в котором находилась священническая присяга с клятвой в
верноподданстве русской императрице, и «О победе на супостаты»[17].
Такого рода открытие оказалось для сеймовой депутации чем-то совершенно новым,
поразительным, открытием чрезвычайной важности, в сравнении с которым всякие бунты, для
расследования которых она была назначена, являлись совершенно неважными. Депутация
оставила в стороне дело о бунте, предоставив его ведению порядковых комиссий, а сама занялась
разрешением вопроса об отношении православной иерархии к польскому государству. Чтобы
прекратить произвол порядковых комиссий, она приказала городским судам, чтобы допросы
обвиняемых в бунте лиц и приговоры над ними раньше их исполнения присылались для
просмотра депутацией, и разослала (15 июня 1789 г.) в те же суды выработанную ею программу
допросных пунктов для заподозренных священников[18]. В числе этих пунктов находились
вопросы: приносил ли обвиняемый присягу, по содержащейся в книге «Сокращенный Катихизис»
формуле? Садковским ли, или его предшественником по Слуцкой архимандрии прислана в
церковь эта книга? Когда и каким образом получена книга «О победе на супостаты»? Получал ли
указы от епископов могилевского, киевского или от Синода без ведома слуцкого архимандрита
или его консистории? Бывал ли на православных соборах в Слуцке, и какие бывали на этих
соборах распоряжения относительно бунтов со стороны Садковского или консистории,
протопопов и благочинных? Не получалось ли со стороны духовной власти указа, противного
польскому правительству? Не приносилась ли присяга на верность русской императрице, вопреки
присяге королю и Речи Посполитой?..[19] Вопросы эти показывают, насколько подозрительно
относилась к Садковскому и православному духовенству сеймовая депутация.
Потратив почти год на рассмотрение арестованных в Слуцке бумаг Виктора Садковского,
депутация 26 марта 1790 г. представила сейму печатный отчет (Relacya)[20] о своей деятельности.
Хотя в этих документах не оказалось никаких достаточных оснований для обвинения
православного архиерея в бунте, но депутация признала его виновным в государственном
преступлении и подлежащим суду.
Зато она взглянула на православие так, как никогда не смотрело на него польское правительство.
В своей реляции депутация не говорит о бунтах; о них она намеревается сделать доклад в другой
раз, а теперь есть нечто более важное, на что следует обратить внимание, это — источник всяких
бунтов и покушений на целостность Речи Посполитой; его прежде всего и нужно устранить. Таким
источником является православный епископ, распространяющий свою власть в Польше; он не
подчиняется польскому правительству и зависит от России; им же, т.е. источником бунтов,
является и обеспеченное трактатами покровительство со стороны России польским диссидентам и
дизунитам. По мнению депутации, это покровительство должно устранить, а чужую гарантию
принадлежавших некатоликам прав заменить гарантией собственного короля и правительства
Речи Посполитой. Отсюда прямой вывод: надо провозгласить в Польше свободу религии и
обрядов, обещать разноверцам покровительство польского правительства и воспретить им искать
покровительства вне своего отечества[21].
Православным должно дать церковную власть, в виде ли синода, или епископа — безразлично,
лишь бы она не имела никакого отношения к России. Для тех же православных необходимо
завести семинарии, ежегодные средства содержания которых будут очень невелики в сравнении с
теми бедствиями, от которых они избавят отечество. Но так как и униаты в 1789 г. не возбуждали к
себе доверия со стороны поляков, то депутация предлагала расширить и права униатского
духовенства и поднять его значение, предоставив митрополиту и епископам сенаторские
кресла[22].
Сейм принял предложение депутации, несмотря на протест римско-католического духовенства,
огромным большинством — 123-х против тринадцати[23]. Сеймовые маршалы 13 апреля 1790 г.
обратились с универсалом ко всему населению Польши, в котором от имени короля и
сконфедерованных станов заявляют, что вследствие религиозного фанатизма Польше пришлось
пережить много кровопролитий, и что, пока просвещение (oswiecenie) не преодолеет
предрассудков, до тех пор фанатизм не перестанет находить для себя средств и не может быть
прочным доверие к правительственной опеке. Поэтому бискупы обоих обрядов обязаны через
подведомственное им духовенство внушать каждому понятным для него образом, как можно
чаще и обстоятельнее, что и с религиозной точки зрения верность к отечеству является
священнейшей обязанностью каждого, что подговоренные к бунту, хотя бы то даже служителями
религии, суть изменники не только по отношению к Богу, но и к отечеству, что все принятые на
себя ко вреду отечества обязательства, даже подкрепленные присягой, не только не могут никого
связывать, но и по существу являются грехом, что всякое обещание чужестранной помощи, о
котором не знает правительство, не только не полезно, но прямо-таки вредно для страны.
«Разъединенные в религии должны быть связаны любовью к отечеству, любить взаимно друг
друга и жить в согласии, чтобы не опасаться за свое и быть страшными для чужих. Король и
сконфедерованные станы Речи Посполитой желают, чтобы все жители польского государства
спокойно пользовались своими правами под правительственной защитой; но Речь Посполитая
желает, чтобы все эти права и привилегии признавались ее собственно благодеянием, словом —
она никому не позволит делить с собой ни покровительства, ни власти над своими подданными.
Поэтому нам, маршалам, поручено уверить диссидентов и дизунитов греко-ориентальных, что все
их вольности остаются в силе, заохотить их к защите страны и пригласить лица этих исповеданий
для установления надлежащего церковного управления, нужных им правил и принятия мер,
которые бы упрочили у них порядок и связь духовной власти со светской, что мы и постановили,
по обязанности управления, привести в исполнение без замедления». Но тут же маршалы
заявляют, что все начальствующие признанных законом исповеданий не иначе могут ожидать
снисхождения и гражданского над собой покровительства, как только при условии верности
отечеству, исполнения общих законов и уклонения от всяких иностранных влияний. Ввиду того,
что Польша, в течение многих лет терзавшаяся бедствиями, начинает судьбами Промысла