Беднов В.А. Православная Церковь в Польше и Литве
Подождите немного. Документ загружается.
восточной Русью; становилось очевидным, что вековые усилия поляков в этом отношении
пропали даром, остались безрезультатными, и что поглотившие в себя наиболее культурное и
материально обеспеченное русское меньшинство (высший класс) ничего не могли сделать с
невежественной, бесправной и материально придавленной массой православно-русского
населения в пределах Речи Посполитой.
Так как эта масса никогда не скрывала своей ненависти к своим поработителям, то в польском
обществе возникали опасения, что движение народа в сторону православия не обещает ничего
хорошего для панов и католичества. Отсюда тот панический страх, который овладел польской
шляхтой в 1788-89 годах и побудил ее применять самые жестокие меры по отношению к русскому
холопству, лишь бы подавить среди него мнимое движение против панства.
Оживленная деятельность епископа Виктора Садковского совпала со временем подготовки и
начала замечательного в истории Польши четырехлетнего сейма, который обратил на Садковского
и православных свое внимание и предпринял целый ряд конституций, долженствовавших
радикальным образом изменить правовое положение православия в пределах Речи Посполитой.
Перемена эта обусловливалась как переживаемыми Польшей политическими событиями, так и
теми либеральными идеями французского просвещения, которые не прошли бесследно и для
Польши и способствовали в известной степени ослаблению религиозного фанатизма.
Четырехлетний сейм, благодаря тому, что пришлось переживать в 1787-91 гг. России, является
сеймом, где оппозиция торжествует над королем и над его политикой. Эта оппозиция, как
известно, противодействовала Станиславу Августу с первых дней его правления; после первого
раздела Польши (или точнее сейма 1773-75 гг.), ввиду переживаемого Польшей позора, она
усиливается; но благодаря тому, что Россия поддерживала короля, оппозиция ограничивалась
одними только шумными выходками против последнего (так было, например, на сейме 1786
года).
Начавшаяся в 1787 году между Россией и Турцией война отвлекла первую от Польши: все
внимание России теперь сосредоточивается на делах турецких, и поляки получают возможность
действовать свободно и независимо от российского посла.
Когда в 1788 году Швеция открыла военные действия против России, поляки почувствовали себя
еще более свободными, так как ненавистная для них Россия очутилась в крайне затруднительном
положении. Польша решается воспользоваться этим положением России и добиться некоторых
реформ, которые бы могли влить новые силы в распадающийся государственный организм Речи
Посполитой. Пробуждается в инертном польском обществе интерес к политическим вопросам,
везде замечается давно небывалое в Польше оживление, и все начинают говорить о потребности
немедленных реформ государственной жизни.
Но единомыслия и согласия не было, и польское общество распадается на три партии, которые,
сходясь в признании необходимости коренных реформ, расходились во взглядах на средства,
которыми можно возвратить Польше утраченное ею значение.
Королевская партия, к которой примыкали король и лица, состоявшие на жаловании у России
(почему она называлась еще иначе русскою), признавала необходимым для возрождения Польши
реформирование дела народного образования, усиление королевской власти (возвращение
королю права раздачи всех урядов), уничтожение произвола панов, установление законности,
уничтожение liberum veto и т.п. внутренние реформы. Все эти реформы королевская партия
хотела провести на сконфедерованном сейме при помощи России, которой за это предлагался
оборонительно-наступательный союз Польши и помощь ее в войне против Турции[11].
Подобно королевской партии, и партия гетманская опиралась на русское правительство, но, так
как она стояла в оппозиции к королю, то отрицала необходимость проектируемых Станиславом
Августом реформ, а задавалась целью восстановить и оживить старое, с чем на протяжении веков
сжился польский народ в лице привилегированного сословия. Во главе этой партии стояло два
чрезвычайно богатых и влиятельных магната — гетман коронный Ксаверий Браницкий и генерал
артиллерии, воевода русский Щенсный Потоцкий.
Третья партия, присвоившая себе название патриотической, первым условием возрождения
Польши признавала целый ряд коренных реформ политического и общественного строя Речи
Посполитой. Руководители ее — братья Потоцкие (Игнатий и Станислав), князь Адам
Чарторыйский, Нестор Казимир Сапега и другие домогались снесения, русской гарантии,
уничтожения тех учреждений и постановлений, какие были сделаны под влиянием России,
упрочения власти, увеличения войска и многого другого, что должно было принести порядок и
усилить Польшу. Ввиду своей явной вражды и противодействия по отношению к России, эта
партия надеялась найти поддержку в осуществлении своей программы у Пруссии, которая питала
недовольство против России за то, что та, порвав в 1779 г. союз с нею, сблизилась с Австрией,
давней соперницей Пруссии[12].
Таким образом, все три партии для осуществления своих задач искали сочувствия и поддержки не
в польском обществе, а на стороне, у иностранных держав, хотели чужими средствами
возрождать свое отечество и притом средствами тех государств, для которых усиление Польши не
только было нежелательно, но даже вредно; но этим не ограничивалась еще общность названных
трех партий: все они признавали неотложной необходимостью облечь свои домогательства в
форму закона на предстоящем сейме 1788 года, а так как на обыкновенном сейме допускалось
только единогласное решение вопросов, на что не могла рассчитывать ни одна из партий, то все
они склонялись к превращению этого сейма в конфедерацию.
Король, видевший затруднительное положение России ввиду войны ее с Турцией, обратился за
помощью к Екатерине II и взамен этого предлагал ей союз с Польшей. Браницкий и Щенсный
Потоцкий в свою очередь обращаются за тем же самым в Петербург. Но русское правительство,
признавая несвоевременным для себя активное вмешательство в дела Польши, под благовидным
предлогом отклонило предложение партий и предоставило дело естественному ходу событий.
Готовясь к предстоящему сейму, каждая из названных трех партий стремилась заручиться
возможно большим количеством сочувствующих ее программе, стараясь вести агитацию не
только устно на разного рода собраниях и съездах шляхты, но и печатно. Появляется целый ряд
публицистических произведений, в которых обсуждаются волновавшие польское общество
вопросы политического и общественного характера. В этих произведениях замечается сильное
влияние либеральных идей господствовавшего везде в XVIII в. французского просвещения[13]
(особенно идей Руссо, Мабли), тех идей, которые не мирились с веками установившимися в
Польше проявлениями религиозного гнета и насилия одной личности над другой. Неудивительно
поэтому, что перед четырехлетним сеймом в Польше царили давно невиданное оживление и
интерес к государственным и общественным вопросам. Наступившие сеймики сопровождались
обычными для Польши явлениями: на каждом из них богатые и влиятельные магнаты подкупали
и подпаивали мелкую шляхту, чтобы с ее помощью проводить желательных для себя кандидатов
и делать вообще все, что было угодно им. Сторонники короля избирались лишь в тех воеводствах,
где количественно преобладала шляхта среднего состояния, сравнительно обеспеченная и
образованная: она являлась сторонницей порядка и льнула к королевской партии; но в
большинстве воеводств главная масса шляхетства состояла из так называемой загоновой шляхты,
которая, ничего не имея, состояла на службе у магнатов и во время сеймиков находилась на их
полном содержании.
Магнаты толпами привозили голодную и оборванную шляхту на место сеймика, поили и кормили
ее и требовали от нее только голосования за то, что было желательно им. Эта пьяная толпа не
допускала даже обсуждения возбуждаемых вопросов, а бессмысленным криком принимала или
отвергала делаемое предложение, смотря по тому, угодно ли оно привезшему ее магнату или нет.
Дикие и пьяные крики: «Так быть должно, как хочет пан гетман, как пан воевода говорит» —
заменяли всякое обсуждение и придавали сеймиковому постановлению (Iauda) содержание и
характер, желательные магнатам-воротилам данного воеводства[14].
Так как руководителями гетманской и прусской или прогрессивной партии были наиболее
влиятельные магнаты, то и каждая из них имела успех на сеймиках в тех воеводствах, где были и
агитировали причастные к ней паны.
В Киевском и Брацлавском воеводствах выборами заправляли Щенсный Потоцкий и гетман
Браницкий; здесь и послы принадлежали к партии гетманской в то время как, например, от
Люблинского воеводства на сейм были отправлены лица прусской партии, потому что здесь
сеймик был направляем князем Адамом Чарторыйским, генералом земель Подольских.
Инструкция этого сеймика, пославшего в Варшаву сторонников либеральных реформ, являлась
своего рода политической программой для четырехлетнего сейма[15]. В ней выражались
пожелания шляхты Люблинского воеводства, чтобы войско было увеличено с 18 до 40 тысяч и
заведующая военными делами войсковая комиссия была подчинена гетманам; на содержание
войска обратить принадлежавшие Мальтийскому ордену имения и обложить духовенство
налогом (6% с доходов). Чтобы увеличить военные силы, инструкция требует заведения
провинциальной милиции, которой должны были командовать подкомории и городские
старосты. Постоянный совет должен быть уничтожен, а взамен его должен быть восстановлен
старый порядок назначения сенаторов ad latus (для присутствия при короле). Все состоящие при
заграничных дворах в качестве польских резидентов иностранцы должны быть заменены
поляками, причем последние должны носить национальный костюм и стричь голову. Все
польское войско (за исключением иностранцев) и все должностные лица должны носить
национальное одеяние. Ношение орденов как польских, так и иностранных, отменяется. Две
епархии не должны сосредоточиваться в руках одного бискупа. Последнее направлено против
королевского брата, примаса Михаила Понятовского, который, взяв в свои руки управление
краковской епархией, ввиду сумасшествия известного Салтыка, удерживал его и после смерти
последнего. Сейм не должен быть прекращаем до окончания русско-турецкой войны[16].
Такого же содержания были инструкции и других воеводств, где победа на сеймиках осталась за
прогрессивной партией.
О православных в инструкциях не говорилось, потому что внимание поляков было занято
чрезвычайно важными политическими вопросами (восстановление достоинства Речи Посполитой
через изменение внутреннего строя государства и увеличение войска), и никто не думал о
положении полумиллиона дизунитов, принадлежавших к обедневшей шляхте, к мещанству и
крестьянству. Но последующие обстоятельства заставили поляков обратить серьезное внимание и
на пренебрегаемое православие.
Четырехлетний сейм открылся 6 октября 1788 г. (по новому стилю). Как и предполагалось раньше,
он немедленно (7 октября по новому стилю) был обращен в конфедерацию.
Маршалами конфедерации были избраны: от Польши — великий коронный референдарий
Станислав Наленч Малаховский, а от Великого Княжества Литовского — Казимир Нестор Сапега,
генерал литовской артиллерии.
Акт генеральной конфедерации собравшихся на сейм станов обоих народов был следующего
содержания. «Мы рады — духовные и светские и послы в присутствии наияснейшего короля...,
сплоченные и воодушевленные не иным каким-либо духом, но только духом горячего желания
наивернейшего обеспечения и улучшения нашего отечества, останавливаемся на единственном
средстве, пригодном к достижению сих целей: это соединение (zwiazek) в генеральную
конфедерацию, при котором хотим вести непрерывно все наши совещания (obrady) с
сохранением надежнейшим образом всех законов, кои обеспечивают нам нашу святую римско-
католическую веру, целость областей Речи Посполитой, вольное республиканское правление,
личность, достоинство и все права и прерогативы трона (короля Станислава), равно как и всех
магистратур со всеми обычными их обязанностями и сферами деятельности и целость
обывательской собственности». Так как ни одно из сих отличий (zaszczyt) народных безошибочно
не может быть названо нашими, пока не упрочена безопасность отечества, то «на этот предмет
(т.е. безопасность отечества) преимущественно не будем уменьшать пожертвований из нашего
имущества на улучшение состава (komputu) войска Речи Посполитой..., и намечаем (zachowuiemy)
в дальнейших занятиях сейма те внутренние реформы (ulepszenia), которые признаем
соответственно с потребностями и выгодами Речи Посполитой, не вдаваясь в частные
интересы»[17].
Из этого акта генеральной конфедерации видно, что четырехлетний сейм не намеревался делать
уступок в пользу усиления королевской власти и обращал особенное внимание на внешнее
обеспечение и усиление Польши, для чего собирался увеличить количество войска и произвести
внутренние улучшения, каких вымогали потребности и польза Речи Посполитой. Прогрессивная
партия заняла доминирующее положение и готовилась вести сейм по пути реформ, но все-таки
акт конфедерации упоминает лишь о римско-католической вере и ничего не говорит о других
христианских исповеданиях.
Примечания
[1] Коялович, Ист. воссоед, с. 172-179
[2] Коялович, Ист. воссоед., с. 279-281; Korzon I, 205; Костомаров, Соб. соч., кн. VII, 155.
[3] Полное собран., законов, т. XXII, № 16173, с. 329.
[4] Коялович, Ист. воссоед., с. 283.
[5] Коялович, Ист. воссоед., с. 291; Kalinka... I, p. 508.
[6] Kalinka... I, 509,1-е подстроч. примеч.
[7] Киев. Епар. Вед. 1861 г., № 3, с. 86-87.
[8] Коялович, Ист. воссоед., 294-95
[9] Ibid., 293.
[10] Kalinka.. 1,511.
[11] Kalinka... I,68-69.
[12] Костомаров, Собр. соч., кн. VII, 128-129.
[13] Al. Brukner, Dzieje literatury polskiej w zarysie, t.I, 466-67.
[14] Kalinka... I,148-50.
[15] Kalinka... I, 152; Костомаров, Соб. соч., кн. VII, 138.
[16] Kalinka... I,152
[17] Volum. legum IX, 46.
Оппозиция сразу получила преобладающее значение и ввиду того, что Станислав Август склонялся
к союзу с Россией, настаивала на необходимости союза с Пруссией. Дело в том, что последняя в
союзе Польши с Россией видела для себя опасность и угрозу и предлагала Польше свой союз,
более выгодный для нее, чем русский. Екатерина II не соглашалась на проектируемые
прогрессивной партией реформы, король же прусский в поданой через Бухгольца, представителя
Пруссии, ноте (12 октября 1788 г. ст. ст.) выражал свое согласие на коренные преобразования в
Польше и обещал ей свою помощь в случае заключения союза с Пруссией[1].
Союз с Пруссией был принят и, таким образом, четырехлетний сейм на первых же порах своей
деятельности занял враждебное по отношению к России положение и из ненависти к ней иногда
уничтожал даже то, что было полезно для Речи Посполитой: например, 24 октября 1788 г. (нов. ст.)
он ограничил значение постоянного совета, уничтожив существующий при нем военный
департамент и учредив для заведования войском и военными делами особую войсковую
комиссию, которая ставилась в зависимость не от короля, а от сейма. Этим постановлением сейм
значительно ослабил созданный Россией орган исполнительной власти, который сдерживал
внутреннюю анархию в Польше и придавал силу польскому правительству. В начале 1790 г. был
уничтожен и сам постоянный совет, хотя существование его было полезно для Польши[2].
Господствовавшее в Польше настроение и начало сейма давали мало надежд на улучшение
юридического положения православных в Речи Посполитой; можно было даже думать, что сейм
не обратит на православие никакого внимания, так как теперь последователями православия
оставались исключительно холопы, малочисленная и бедная часть мещанства да немного бедной
и ничего не значащей шляхты, интересы которых мало занимали внимание сеймовых послов. Но
политические события вынудили поляков выдвинуть на первый план вопрос о православных и
посвятить ему значительное количество сеймовых конституций.
Замечаемое и раньше среди русского населения Польши стремление к переходу от унии к
православию со времени назначения Виктора Садковского епископом Переяславским сильно
встревожило униатов и католиков. Они относились крайне подозрительно к его деятельности,
считали его агентом русского правительства и говорили, что последнее назначило Садковского с
целью отвлечения от Речи Посполитой русского поспольства. Под влиянием такого
предубеждения польско-униатское общество способно было давать самые превратные
объяснения как деятельности Виктора Садковского, так и происшествиям в областях с
преобладающим русским населением. События времен Барской конфедерации и колиивщины не
забывались поляками-панами и католическим духовенством, тем более, что не прекращающийся
по отношению к русскому народу религиозный и социально-экономический гнет отнюдь не
устранял (а наоборот, еще усиливал) вековую вражду и ненависть холопа по отношению к пану.
Предубеждения и опасения поляков еще больше усиливаются с конца 1787 года, когда
разгорелась война между Россией и Турцией. Россия для сокращения пути к театру военных
действий проводила свои войска через польские владения; через них же она провозила и нужные
для действующей армии всевозможные припасы. Для прокормления своей армии русское
правительство закупало провиант в Польше, устраивало здесь свои склады и для охраны их
оставляло отряды. В результате весь юго-восток Речи Посполитой был наполнен русскими
солдатами, погонщиками, купцами, которые вступали в такие или иные отношения с местным
южнорусским населением. Эти отношения с польской точки зрения не обещали ничего хорошего.
Поляки утверждаются в той мысли, что присутствие в Польше русских отрядов действует
возбуждающе на их поспольство, что последнее проникается москвофильскими симпатиями и
еще большей, чем прежде, ненавистью к панству. Подозрение переходит в страх, который
придает особенную окраску самым обыкновенным вещам, даже тому, что издавна привыкли
видеть. Давно уже поляки видели у себя выходцев из России, которые приходили сюда с чисто
коммерческими целями. В качестве мелких торгашей они разъезжали по селам, продавая здесь
всякую мелочь: полотно, ситцы, платки, мыло, женские украшения и другие произведения
великорусской промышленности, в том числе и ножи[3]. Торговцы эти назывались в Польше
маркитантами и пилипонами. Теперь они в глазах поляков превратились в грозную армию агентов
русского правительства, которое разослало их для возмущения поспольства в южнорусских
областях Польши. Во время своих разъездов по Польше маркитанты странствовали по городам,
местечкам и деревням, посещали и помещичьи дома, и священнические усадьбы, причем чаще
всего останавливались для ночлега у священников, так как здесь они были больше уверены в
целости и безопасности своих товаров. Такой просто объясняемый факт, как ночлеги маркитантов
у русских священников, приобретает в глазах поляков ужасное значение: маркитанты
останавливаются у священников (безразлично — у униатских или у дизунитских) с целью
подговаривать их, а через них и крестьян, к бунту против поляков[4].
Бунт этот желали поднять русские (великороссы) с тем, чтобы отомстить полякам как за их
антирусские выходки на сейме в 1788 г., так и за то, что учрежденная в Волынском воеводстве
фуражевая комиссия установила слишком тяжелые и невыгодные для русских условия покупки
ими для своих магазинов хлеба, вследствие чего приставленные к русским магазинам лица
отказались покупать у волынских обывателей запасы и при этом грозили им. Последнее
обстоятельство подало полякам южных воеводств повод ожидать от Москвы чего-то ужасного[5].
Тревожное настроение обывателей южных воеводств передавалось в Варшаву сеймовым послам,
которые к концу 1788 г. начинают часто говорить на сейме об опасности угрожающей шляхте
русских воеводств со стороны холопства. Вспоминали уманскую резню и ужасы колиивщины,
возникшие во время первой русско-турецкой войны, и высказывали опасения, что и вторая
русско-турецкая война может дать повод к восстанию холопов. Наиболее горячие из послов
утверждали, что уже и теперь украинский холоп от соприкосновения с русскими войсками,
проходившими через Польшу, набрался такой смелости, что в пьяном состоянии высказывал
угрозы по адресу поляков и евреев.
В конце декабря 1788 г. генерал Любовидзский в своем рапорте сообщал сейму, что он
внимательно следит за склонным к бунту крестьянством. Этого было достаточно для того, чтобы
среди послов распространилось мнение, что уже начинается бунт. Побывавшие во время
рождественских праздников на местах послы привезли известие крайне тревожного содержания.
Так, например, Сангушко, посетивший Волынь, 9 января 1789 г., заявлял в посольской избе, что он
за короткое время своего пребывания там имел возможность наблюдать немало проявлений
тлеющего бунта и слышать со стороны обывателей нарекания на сейм за то, что он недостаточно
печется об их безопасности. Сангушко считал нужным немедленно отправить на Волынь три полка
кавалерии. Хотя король и успокаивал сейм, резонно заявляя, что опасность совсем не так близка,
как ее представляет Сангушко, но предложение последнего было поддержано другими послами.
Только Щенсному Потоцкому удалось немного успокоить членов сейма: он заявил, что, несмотря
на то, что состоит комендантом украинских областей и владельцем обширных поместий на
Украине, он все-таки не получал никаких донесений о готовящемся там бунте; но, по обязанности
солдата и вождя, он оставляет сейм и уезжает на Украину, чтобы лично удостовериться в этом.
Сейм, поблагодарив Щенсного за его гражданское усердие, перешел к очередным делам, когда
сеймовый маршал объявил, что он поручил войсковой комиссии приготовить для отправления на
Украину тысячу лошадей[6]. Сейм успокоился на некоторое время, но Варшава не переставала
тревожиться. Здесь находились лица, которые поддерживали и ширили слухи о готовящихся
беспорядках на Украине — одни с целью враждебно настраивать поляков против России и
выставлять прусского короля единственным защитником Польши (это прусская партия), другие
хотели разорвать сейм и вынудить какое-нибудь крайнее постановление (сторонники гетмана
Браницкого). И те и другие систематически напирали на опасность для Украины.
3 февраля снова поднят был на сейме вопрос о начинающемся бунте холопов. На этот раз говорил
один из сторонников Браницкого, некто Курдвановский. В бытность свою во время Дубенских
контрактов на Волыни он нашел несомненные доказательства того, что православные священники
(рору dysunici) организуют тайные собрания по отдаленным от селений хуторам, в уединенных
монастырях и лесах, что в имениях генерала артиллерии женатые и неженатые молодые люди
обучаются владеть оружием, намечают из своей среды атаманов и целые вечера проводят в
пирушках, на которых, по всей вероятности, вырабатывают план резни и пролития шляхетской
крови. Слова свои Курдвановский подтвердил письмом уманского ксендза Сераковского к гетману
Браницкому, в котором сообщалось, что крестьянство готовится к бунту, который начнется с
наступлением весны. Донося об этом Браницкому, как гетману и стоящему во главе войсковой
комиссии, Сераковский просил у него защиты для южных областей от грозящей опасности. Так как
признано всеми, что главную поддержку украинские бунты встречали в среде надворных, или
городовых казаков, которых местные помещики держали для своих услуг (это так называемая
надворная милиция), то Курдвановский предлагал сейму все конное и пешее польское войско
перевести из Польши и Литвы на Украину, а городовых казаков принять на государственное
содержание и отправить вглубь Польши. Это предложение было поддержано несколькими
другими послами, и только один Мощенский, посол познанский, заметил, что не следует
обращать внимания на частные письма, и требовал доклада комиссии (войсковой). Два заседания
были посвящены этому вопросу, пока наконец сейм не отклонил предложения Курдвановского. В
данном случае сейм согласился с мнением короля, который доказывал, что предложение
сторонников гетмана может действительно вызвать крестьянский бунт, и что Браницкий задался
целью произвести пожар, возмутить край и самому потом, ссылаясь на междоусобия, стать во
главе войск и ловить рыбу в мутной воде. По мнению короля, один слух о выведении казаков из
Украины может явиться достаточным поводом к возмущению и казаков, которые поняли бы, что
их гонят на погибель, и всего холопства, связанного с этими казаками узами кровного родства; а
если и удастся вывести их из Украины в Польшу, то здесь они будут только вредны, потому что, не
опасаясь регулярного войска, будут свободно предаваться грабежам[7].
Уехавший из Варшавы на Украину Щенсный Потоцкий присылал сейму самые успокоительные
известия относительно настроения крестьянства. 26 января 1789 г. он сообщал, что нет никакого
основания бояться крестьянского восстания, а 6 февраля писал он из Тульчина, что таких снегов,
какие выпали в этом году, не помнят и старожилы: жилища позанесены, люди тонут в снегу, и это
время поэтому совсем неблагоприятно для бунта; при этом он заявлял, что мыслью о бунте занят
не столько этот край, сколько Варшава. И впоследствии Щенсный Потоцкий не раз еще доказывал,
что на Украине никто из холопов не помышляет о бунте. Но упомянутое выше письмо
Сераковского оказало такое сильное влияние на Варшаву, что тут не верили Щенсному. Войсковая
комиссия, минуя самого генерала артиллерии, отдала приказ подчиненным Щенсному генералам
(Любовидзскому, Дзерчку и Ерличу), чтобы они с величайшей осторожностью ввели
подведомственные им отряды в области, где ожидались беспорядки, производили следствие над
замышляющими бунт и при посредстве евреев следили за крестьянами. Конечно, это возмутило
Щенсного, особенно последнее; в своем письме к королю он доказывал неуместность
распоряжения войсковой комиссии, но ничего не мог добиться, так как комиссия отдавала
распоряжения без ведома короля[8]. В том же месяце (19 февраля) сейм снова возвратился к
вопросу о возмущении крестьянства. Суперинтендант скарбовый из Чуднова доносил, что через
Верещацкую таможню вступил в пределы Польши полк легкой конницы Сталя, который
сопровождал 140 подвод с оружием и амуницией, предназначенных для принадлежащего князю
Потемкину местечка Смелы. С другой стороны, по тому же донесению, русские войска
направляются к Киеву. Ввиду того, что соприкосновение холопов с русскими войсками было
опасно с точки зрения поляков, этот суперинтендант писал, что крестьянство до такой степени
озлоблено против поляков, что местной шляхте невозможно показываться на русском базаре (па
targu rosyjskim), так как в случае оскорбления шляхтича холопом он будто бы нигде не может
найти управы. Подле границы будто бы дерзость холопов постепенно возрастает: они не
стесняются открыто в своих разговорах заявлять, что как только стают снега, они начнут изгонять
из Украины местную шляхту и евреев; нужного оружия у крестьян достаточно, в подтверждение
чего указывалось, что в день Крещения Господня при водоосвящении крестьяне стреляли из
ружей. Мятежное настроение среди крестьянства возбуждено иностранцами (od zagranicznych —
очевидно, русскими), а действительным средством обезопасить себя от крестьянского бунта было
бы немедленное расположение войска по этой границе и вменение высшей властью в
непременную обязанность помещикам следить внимательно за своими крестьянами, отбирать у
них оружие, а подозрительных отдавать военным командам. Вместе с тем, суперинтендант
заявлял, что, пока русские войска будут беспрерывно вторгаться в польские владения, до тех пор
украинское холопство не перестанет думать о бунтах, а обыватели — жить в тревоге или в
отчаянии для своей самообороны собираться в одной место (kupid sie beda). При чтении этого
рапорта в заседании сейма было сделано неведомо откуда взятое добавление, что под
прикрытием полка Сталя находится 50 православных (greckich) священников. Поднялся в избе
крик негодования. Полились горячие речи послов. Два заседания были посвящены этому вопросу.
Сейм сначала склонялся было к изданию универсала о посполитом рушении всей польской
шляхты, но затем, когда раздались голоса о преувеличении опасности, принято было
предложение Станислава Потоцкого и постановлено переименовать провиантские комиссии в
четырех украинских воеводствах в порядковые с тем, чтобы они предупреждали движение среди
поспольства, выслать из Короны и Литвы на Украину полки, оружие, доставленное из-за границы,
должно быть задержано под караулом польских войск; а на будущее время не пропускать
никакого оружия из-за границы[9].