Астахова А.М. и др. (ред.) Русский фольклор. Материалы и исследования. Том IV

Подождите немного. Документ загружается.

Рассказы Короленко о бродягах и фольклор

259

кивается легендой о генерале Кукушкине, превратившейся уже в своего рода

поговорку, которую мимоходом бросает Федор:

«— Ты, барин, генерала Кукушкина не знаешь, видно.

«— Какого Кукушкина?

«— А вот такого. Бродяжий генерал. Весной в тайге кричит: ку-ку,

ку-ку... строгой. Как стукнет, так по лесу из конца в конец отдается. Тут

мы,

бродяги, к нему и собираемся».

(Эта своеобразная легенда была

широко известна по всей Сибири. Ее приводят Ф. М. Достоевский,

В.

В. Крестовский, С. В. Максимов, Д. Кеннан и др.).

Образ Бесприютного дается на фоне жизни арестантской партии во

время этапа. Быт арестантов рисуется со все;ми его мелочами, характерными

обычаями. Подробно описывается, например, обычай просить подаяние под

пение «Милосердной» (широко распространенная в арестантской среде

песня):

«Партия получила от этапного начальника позволение отрядить охотни-

ков за сбором подаяния в соседние деревни. Окруженные конвоем, звеня

кандалами, они проходили по улицам деревень, стараясь придать себе осо-

бенно угнетенный и несчастный вид, — и тянули хором жалобный мотив:

„Милосердные наши-и матушки-и..."».

Упоминая об арестантских песнях, Короленко характеризует их как

«грустные», «протяжные», «надрывающие»; лишь однажды упоминается

«циничная песня», которую «с пьяной наглостью заводила» женщина-аре-

стантка.

Элементы фольклора, способствующие более яркому и правдивому изо-

бражению арестантской среды, сочетаются с немногочисленными этногра-

фическими деталями, раскрывающими быт арестантской партии во всей его

неприглядности: таковы упоминания о продаже женщин на тюремном

«майдане» из полы в полу, воровство общественных денег, хищения и вымо-

гательства старост. Упоминается распространенный в Сибири обычай

ставить краюху хлеба и кринку молока на окно для бродяг, дележ мило-

стыни обязательно поровну. Не перегружая сюжета и не снижая художе-

ственности рассказа, эти бытовые детали ярче передают обстановку и

придают повествованию своеобразный тюремный колорит.

Одновременно с работой над рассказом «Федор Бесприютный» Коро-

ленко писал очерки тюремного быта «Содержающая», печатавшиеся в «Рус-

ских ведомостях». Описывая различные сословия тюремного общества,

автор особое внимание уделяет бродягам. Снова дается романтическая трак-

товка постоянному стремлению к побегам как своеобразному служению

мечте о свободной жизни. Образ бродяги и здесь дается в том романти-

ческом освещении, при котором меркнет грязная, преступная и тяжелая

сторона его жалкого существования.

Рыцарское служение мечте о воле налагает на бродягу, как показывает

Короленко, трагическую печать вечных, но никогда не осуществляющихся

стремлений, и это, усиливая романтическую трактовку образа бродяги

писателем, придает ей в то же время общечеловеческий и философский

смысл: «... бродяга отмечен особой чертой трагизма, которая вызывает

невольное сочувствие даже не у арестанта.. . Он как будто прообраз общей

судьбы человеческого рода: все его счастье, все проблески его мрачной

жизни — в этом недостижимом стремлении к воле, потерянному счастью,

Там же, стр. 500.

Ф. М. Достоевский, Собрание сочинений, т. 3, стр. 622 («Записки из

Мертвого дома»); В. Крестовский, Сочинения, т. I, СПб., 1898, стр. 193 («Петер-

бургские трущобы»); Максимов, т. I, стр. 183; Д. Кеннан, ук. соч., стр. 208.

17*

lib.pushkinskijdom.ru

260

И. Власова

которое, может быть, так манит к себе и кажется таким светлым потому, что

оно потеряно».

Глубокий пессимизм этих строк, казалось бы, не свойствен всегда свет-

лому оптимистическому тону произведений писателя. Но в «Содержающей»,

по справедливому замечанию Г. А. Бялого, есть «обобщение и итог... ра-

боты над „бродяжьей" темой, указание на тот смысл, который эта тема

имела»

в творчестве Короленко.

В решении этой темы ярко подчеркнуты две стороны: трагическая

участь сотен людей, зачастую ни в чем не повинных, нередко талантливых

и незаурядных (Федор Бесприютный, соколинец Василий, «артисты» Бру-

сок и Знай-потачивай и др.), обреченных жестокими и бессмысленными

порядками на вечные скитания и каторгу; в изображении причин бродя-

жества заключалось обвинение всему существующему порядку. Вторая

сторона — изображение ярких, решительных, вольнолюбивых характеров,

находимых писателем среди самых отверженных, выкинутых из общества

элементов, изображение, которое должно было воздействовать на сознание

читателей в эпоху жесточайшей правительственной реакции, будило в чита-

телях желание и волю к борьбе за попранные права. Не случайно В. Ле-

бедев-Полянский в статье о рассказе «Федор Бесприютный»

писал, что

любой критик-марксист предпочтет этот рассказ, так велика в нем сила

обличения и критики существующего.

В разработке тюремно-каторжной темы Короленко идет дальше Досто-

евского, резко противопоставив тюрьму, куда часто как бы переселяется вся

крестьянская Русь, официальной России. Обитатели тюремной камеры

оказываются во многих отношениях поэтичнее, душевно чище и благород-

нее представителей официальной России; в тюремных рассказах, поговор-

ках, песнях заключается одна из самых сильных сторон критики официаль-

ной России. Не случайно вслед за Короленко молодой Горький, еще не

ставший певцом пролетариата, еще не видевший в нем передовой обществен-

ной силы, также обращается к изображению отщепенцев общества, противо-

поставляя их сытым «хозяевам жизни» с их мелкими и пошлыми инте-

ресами.

В годы появления сибирских рассказов В. Г. Короленко имел своего

особого читателя: это прежде всего революционеры всех имеющихся

в России направлений — революционные народники, бывшие каракозовцы,

будущие социал-демократы и т. д., сосланные на каторгу, поселение, заклю-

ченные в тюрьму. Так, в камере каторжной тюрьмы на Каре читает произ-

ведения Короленко Ф. Кон со своими товарищами, и нередко эти рас-

сказы «выжимают из глаз тщательно скрываемую от товарищей слезу».

«Короленко был сверстником, „современником", братом по духу. Своими

рассказами он играл на родственных струнах души узников уже самыми

своими сюжетами», — вспоминает Ф. Кон.

Землеволец С. П. Швецов вспоминает, что в 1880—1885 годах Коро-

ленко «любила и знала одна лишь революционная Россия, точнее говоря,

интеллигентная ссыльная Россия, Россия политических тюрем и этапов».

Л.

Штернберг, сосланный на Сахалин, читал «Соколинца» (оттиск рассказа

В. Г. Короленко. Сибирские очерки и рассказы, т. I, стр. 322.

Бялый, стр. 84.

В. Лебедев-Полянский. К вопросу о творчестве Короленко. «Вопросы

современной критики», 1927, стр. 350.

Ф. Кон. Памяти В. Г. Короленко. «Пролетарская революция», 1924, № 5.

С. П. Швецов. В. Г. Короленко в Вышнем Волочке. «Каторга и ссылка», 1927,

№ 8 (37), стр. 159—160.

lib.pushkinskijdom.ru

Рассказы Короленко о бродягах и фольклор

261

дал ему один из товарищей) в трюме парохода и был поражен мыслью, что

и в убийце надо видеть человека. Под влиянием ее он начинает относиться

к окружающим его арестантам не с брезгливым презрением, а с искренним

сочувствием.

Таким образом, рассказы В. Г. Короленко о бродягах 80-х годов имели

большое значение в революционной ссыльной среде благодаря их гуманисти-

ческому содержанию, высокой идейности, оптимизму и вере в человека. Зна-

чительна была и познавательная роль его произведений. Короленко в своих

рассказах очень верно изображал сибирскую природу, быт и условия жизни,

характеры людей.

Рассказы В. Г. Короленко о бродягах отличаются художественным свое-

образием стиля. Черпая из богатой сокровищницы народной жизни и на-

родного творчества сюжетные положения, художественные образы, яркий и

выразительный язык, Короленко возвращал сторицей полученное из род-

ников народного искусства, создавая произведения о народе, отличающиеся

необычайной силой художественной выразительности и мастерства.

Элементы народной поэтики сыграли значительную роль также в вопло-

щении своеобразного творческого метода Короленко, органически соеди-

няющего черты реализма и романтизма, в создании романтизированных

образов сибирских бродяг.

Для нас эти рассказы В. Г. Короленко ценны и как документы ушед-

шей эпохи, созданные на основе подлинных, достоверных фактов, и как

высокохудожественные произведения.

Ниже публикуются некоторые записи устных рассказов бродяг, храня-

щиеся в архиве В. Г. Короленко и послужившие источниками его рассказов.

В текстах круглые скобки Короленко, квадратные — редактора. Орфогра-

фия и пунктуация современные.

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

Отрывок

Рассказ

поселенца]

У рассказчика лицо особенное. Такие лица встречаются, кажется, только

между поселенцами.

— Не видал я хорошего и теперь не вижу, — говорил он. Только и ви-

дел хорошего до 18 лет. Ладненько тогда жил, пока отца с матерью слу-

шался. Перестал слушаться, и жизнь моя кончилась. С самых с тех пор

я так считаю, что и на свете не живу. Так... бьюсь понапрасну.

И при этом по красному, не особенно симпатичному лицу здоровенного

детины пробегает какая-то тень и нижняя губа нервно подергивается, как

у ребенка, точно он на это время вновь возвратился к тому возрасту, когда

слушался родителей, — точно вновь стал ребенком, но только этот ребенок

готов расплакаться... над собственной разбитой жизнью.

— Вы здесь давно ли?

Л. Штернберг, ук. соч., стр.

61—73.

Отрывок является записью устного рассказа, сделанной Короленко и содержа-

щей некоторые элементы художественной обработки. Запись использована как основа

сюжета в рассказе «Соколинец», составляет 11 листов, скрепленных в небольшую

тетрадь.

Лл. 8 и 10 отсутствуют (см. Описание, стр. 81).

lib.pushkinskijdom.ru

262

И. Власова

— Недавно. Из-за моря прибыл. Сужден Екатеринбургским] судом за

бродяжничество. С Сахалина в 18-.. .ом году мы бежали.

— С Сахалина? Неужто?

Лицо поселенца оживляется.

— Как же! Неужто не слыхали? В один раз 12 человек тогда бежали!

— Как же это вам удалось?

— Одиннадцать ден и всего-то прожил. Там ведь без конвою хо-

дили. .. — Видите, такое дело вышло. Приехали мы на пароходе «Нижний

Новгород». Пароход здоровенный. К Дую ночью подъехали. Порт это, на-

зываемый Дуя... Высадили нас на лодки, темно. Оно и не видно. Потом

на берег выходим. Там кричат: с партии что ли? Мы отвечаем, что с пар-

тии.— Ступайте в 7-ую казарму!

Идем мы, а сами спрашиваем друг друга: неужто это конвою с нами

нету? Потому что идем свободно, а если конвой, так уж непременно часовой

тебя прикладом ткнет: не распускайся! Ну, а меня и Бобова

в кандалы

прежде еще заковали. Горохов-то

товарищ мой. Такой друг мой был,

просто первейший приятель. Он староста был, а я помощником у него.

А на пароходе у нас случай вышел — троих убили.

— Арестантов?

— Да за кляузы! Бобов-то первый раз осужден — ему не так, да и не

замешан был. А я-то вторично, да хоть и не виноват, все же могло дело

худое выйти. Вот Бобов-то мне говорит: вот что, парень, — твое дело плохо.

Сказывают, к амурскому начальнику на рассмотрение послали. Пожалуй,

как бы не расстреляли. Как-никак, лучше, парень, ноги-то запасай...

Я и сам того... думаю, хоть не расстреляют, так на кобыле тоже не

сладко. Одна цена — пожалуй, под плетьми кончишься. Конечно, вижу, не-

пременно надо идти.

На день выпускали нас — ходи куда хочешь, а на ночь запирали, потому

что мы, новые, как бараны суемся. А старых не запирали вовсе. Свободно.

Из казармы тоже с мешком не выпустят. Вот тут и думайте.

Дня через два я собрал партию, говорю: выбирайте подстаросту

другого, я не хочу. Конечно, у меня уж на дорогу сухари запасены, галеты

тоже. Горохов

еще свои мне отдал. Собирай, говорит, людей. А у нас

тут в партии тоже каторжный старичок был. Опытный бродяга. С Сахалина

два раза бежал. Один раз во Владивостоке поймали, другой раз — в Со-

фийске. Бураном звали, бывалый старик, да поизносился уж. Так он тоже

пристал. А мы и рады, конечно, потому что без проводника невозможно.

Тут еще кое-кто, человек 12 набралось. Думаем, как теперь сделать.

Бобов пришел. — Ну, что, — говорит, — ребята, с богом. Как бы мне вам

помощь какую сделать? Я говорю ему: спасибо! А ты вот что: проси, чтобы

Сережка побольше народу потребовал на лесопильню, бревна подкатывать.

Тут, видите ли, около Дуя лесопильня устроена, арестант заведовал, старик,

Сережкой звали. Горохов к нему: так и так, требуй народу побольше. Он

так и сделал. Смотритель сделал распоряжение — отпустить 40 человек на

лесопильню к Сережке. Как стали выкликать — мы все 12 в то число и

стали. Потом стали пайки на лесопильню закупать, Горохов тут и наши

сухари наклал. Вот мы и вышли.

А между прочим старик Буран раньше-то обещал идти, а тут нейдет.

А уж мы с лесопильни ушли в кусты. Трои сутки сидим. А там на Саха-

Фамилия Бобов написана сверху вместо зачеркнутой — Горохов.

Не исправлено.

lib.pushkinskijdom.ru

Рассказы Короленко о бродягах и фольклор

263

лине такое правило. Двои сутки ходишь — не наказывают, доктор запретил:

иной, говорит, изнурится, в больницу не хочет идти — он хлеба на два дня

запасет и отдыхает в кустах. Пущай!—Так что если на третьи сутки

явился к поверке — ничего. Только спросят: где был? — Отдыхал, В[аше]

[благоро]дие, в кустах. И ничего. Ну, а если на четвертые сутки пришел —

прямо ступай на кобылу, потому что считают, в бегах находился. Вот и мы,

значит, уже в бегах считаемся, а Буран все не идет.

Пришел к нам Бобов. — Что, ребята, как?—Вот что, парень, — я ему

говорю:—ничего у нас нет. Ножей бы что ли. Одежу какую. Да и Буран

не идет.

Пошел он опять в Дуй, зовет Бурана. — Ты что же, мол, это? За-

чем же ты людей под плети подвел? Ведь мне теперь только сказать ребя-

там — на клочки тебя разорвут. — Это верно, — говорит, — да вишь ты —

я раздумался. — А ты бы, мол, прежде раздумывался. Ведь ребята-то

четвертые сутки в кустах. Это, мол, как по-твоему? Ты вот что: или ты

у меня иди, или конец тебе сделаем, потому что ты 12 человек на кобылу

отправил. — Ну, старик повертелся. — Вот что, у меня, — говорит, — и не

запасено ничего. — А чего тебе надо? — Да по два халата нужно на чело-

века, — гилякам за лодку отдать. Ножи, то, другое... Тут Бобов свой халат

отдал, купил еще, потом собрал партию: так и так, — говорит, — вот ребята

ушли, товарищ тоже у меня, нужно столько-то халатов. Конечно, тут у кого

лишняя одежа была — отдали. Притащили к нам. Помолились мы, с Бобо-

вым я распрощался, и пошли мы в дорогу. Буран с нами, да только скоро

мы увидели, что толку от него мало. Совсем старик износился, все пере-

забыл, дороги даже не знает. Сам еле тащится.

Идти надо было падью, узкое место, и по пути — все кордоны. Первый

кордон — Варки, предпоследний — Панги, последний самый Погиба, около

моря. А кордоны у них страсть хитро устроены. Где это узгорочек круто

поворачивает — так за узгорком тут и построят.

Ежели на незнающего человека — идешь, идешь да прямо на кордон и

наткнешься из-за горочки. Вот и мы было с Бураном чуть, как свиньи, на

ружья-то не влезли.

Говорят, до Варков 20 верст. Я говорю: —Смотри, парень, — близко.—

А он говорит — далеко еще. Только вдруг видим — лодка на берег выта-

щена стоит. Я и говорю ребятам. Зачем же тут лодке быть, поблизости

житель. Ребята говорят: правда? Вот что, я говорю, давайте мы на ту вон

гору взберемся, оттуда посмотрим. Взобрались на гору, на верхи, где уж

никто не ходит. Посмотрели вниз — так и есть: за горочкой этак кордон как

на ладони и солдаты ходят.

Обождали мы тут до ночи, а потом обошли кордон и опять пошли. Все

больше верхами идти старались, по горам. На горах жителей нет — гиляк

в долине живет около реки, потому именно, что рыба в реку с моря заходит.

Верите, сами мы руками ее из воды таскали. Шли этак все больше горами,

особливо около кордонов. А кордоны-то разоставлены разно: где 20 верст

расстояние, а где 50. Ну, обходили со всякой осторожностью. Только вот

на последнем и попали. Та-акое дело вышло...

Рассказчик смолк и хмуро потупляется. Мы просим продолжать дальше.

— ... Шли мы 12 ден и все еще с Сахалина не вышли, а хлеба только

на 12 ден запасли. Стали мы хлеб делить по маленькому кусочку — а потом

промышляй всяк как знаешь. Ягоды собирали. И пришли мы в это время

к заливчику — лиман называемый. Вода в нем соленая, морская, а когда

к Амуру припрет, станет пресная. Тут нам переправляться надо. Ждем

случая да ягоды собираем, а кордон-то недалеко. Только раз шли мы

lib.pushkinskijdom.ru

264 3 И Власова

с Д—ным да с Володькой, вышли на утесик — глядим: вижу над рекой ги-

ляк стоит, Оркун называемый.

— Это что же, имя что ли?

— Кто его знает! Показывает на себя да говорит: Оркун, Оркун! Ну,

верно, имя. А может, это староста по-ихнему. Окружили мы его, стали раз-

говаривать. Начертили лодку — значит, нужно нам переправляться. Он

сейчас стал наши халаты щупать, — хорошо ли? Потом показывает этак

пальцами: два ли, три, десять ли? Долго мы не могли никак толку понять.

Потом Володька-то говорит: да ведь это, ребята, ему надо знать, сколько

нас.

Показали мы ему, что 12 человек. Кивает головой. Потом велит

себя к товарищам свести. Ну, мы ведем. Товарищи-то стали было сумле-

ваться. Что, мол, показывать что ли нас привели. Тише, — говорим, — тут

мы дело с ним делаем. Давайте халаты. — У каждого по два халата с собой.

Отдали все по одному халату. Оркун наш собрал, в узел завязал, рем-

нем перетянул, да на плечи. И пошел себе вниз, в деревушку. Опять

ребята говорят: это что ж, мол, такое, он своих созовет, да пожалуй еще

в кордон дадут знать. А мы говорим: молчите, ужо. Их и всего-то

три-четыре юртенки. Долго ли нам в случае чего ночью их всех перере-

зать.

Подождем этак часика два. Оркун, видно, своих собрал, рассказал. Идут

все гурьбой и, видим, копья несут с собой. — Вот, видите, — ребята гово-

рят.— Биться идут. — А у нас ножи по аршину.— Ладно, — говорим,—

что будет. Смотри, ребята, никто не выдавай; либо ни одному живому не

оставаться, либо всех выручить. Ну, кого убьют — делать нечего, а живого

не выдавать. А Оркун увидал, что мы сумлеваемся, велел своим копья

оставить... Один гиляк на руках их держит. Подошли мы тут — видим,

что дело по чести. Выволокли они две лодки: одна побольше, другая-то

поменьше. Оркун показывает: в одну, мол, лодку пятерым садиться, в дру-

гую восьмерым можно. Вот мы, значит, и с лодками. Сели в них, заливчик

этот переплыли... Если нам берегом идти — прямо на кордон выйти, к по-

следнему, к Погибе то есть. А тут мы прямо через заливчик переехали,

потом к берегу пристали ветру дожидаться, через пролив на амурскую сто-

рону плыть. Вот живем в лесу на горе день, живем другой — нет да нет

ветру. Хоть ты что хочешь. Голоду приняли, потому что хлеб весь вышел.

Ягоду жрали. [Нет двух страниц].

... Этак вот, как от собак отмахиваются... Один Володьку-то штыком

пхнул в ногу, — да и повалились вместе... и я тут попался в кучу, —

ружьем-то придавило...

— Ну и что же?

— Да что! Подумайте, ведь их всего-то пять человек, а нас 12. Подско-

чили ребята — покончили живо. А Сотников как раз в это время с горки

спустился. Да еще один солдатик на горку выбежал — поглядел, поглядел,

бедняга, и пошел себе назад к кордону.

И ветер тут как раз поднялся. Раньше бы — так ничего бы этого и не

было...

Переехали мы на амурскую сторону, а уж там гиляки говорят: Сотни-

кова голова... вода!.. Знают уже. Думаем — плохо дело. Пища у нас

вышла, нужно во Владивосток

заходить, а уж там, должно быть, на-

чальство-то дожидается. Была тут заимка, купец ... —ов жил. Большой

для нашего брата благодетель! Говорят, на Сахалине да на Амуре все тор-

Зачеркнуто карандашом, исправлено на Николаевск.

lib.pushkinskijdom.ru

Рассказы Короленко о бродягах и фольклор

265

говал с гиляками, а они его и застукали где-то, убить хотели. Да подоспели

тут бродяжки наши и вызволили его. С тех пор постоянно от него всякое

удовольствие было. Должон я их, говорит, по век

моей жизни наблю-

дать!

Ну и действительно, пришли мы на эту заимку, а он в то время

в Питер уехал и оставил приказчика. Будут, говорит, тут наши соко-

линцы — давай по положению 5 рублей на брата, а пищи сколько [нет

одного листа].

... Немец что ли, пароходы строил, так его именем падь прозвали.

От городу недалече. И амбарушко там старый остался. Тут мы привал

сделали. Огонь развели, стали варить рыбу.

А во Владивостоке

в то время смотритель был Н—ов, добрейшей

души старичок. Вышел он вечерком на крылечко, видит — огонек в лесу

горит. Кто бы это, думает. Позвал арестантов. Слушайте, ребята, наши где

ныне рыбу-то ловят? В Дитманской пади, что ли? Нет, говорят... повыше.

Ну, говорит, видите вон огонек. Наверно, это наши сахалинцы развели.

Плохо дело. Исправник увидит — мне же велит ехать. Тогда уж поневоле

переловлю... Садись, ребята, в лодку. Поедем...

Вот мы сидим около огонька, вдруг слышим по реке-то лодка этак

тихонько плещется. А ночь-то темная. Подошел я к берегу — гляжу: один

сидит в шапке с кокардой. Беда, говорю, ребята, исправник! Как прыснем

мы тут от огня-то. Кто куда. А смотритель вышел на берег и кричит нам:

ничего, выйдете все! Потом послал своих ребят — зовите, мол. Вот один

вышел и говорит: Эй, вы! Не бойтесь! Кого вы в здешнем остроге знаете?

Мы притаились в лесу — молчим. Он опять: Да что вы, лешие! Сказы-

вайте: кого вы здесь знаете? А мы говорим: знаем ли, не знаем ли,

а если бы век вас не видели, так лучше было бы. Тут старик сам заговорил:

Г—ва знаете? А Дарьин знал его. — Ребята, говорит, верно! Это смотри-

тель.

Голос его. — В[аше] [благоро]дие, — говорит, — вы Дарьина знаете

ли? — Дарьина? Как же, — говорит, — знаю. Старостой был. Петр

что ли?—Я самый здесь. Выходи, ребята. Это отец наш.

Тут все мы вышли. — Что вы это, ребята, делаете, — говорит. — Зачем

здесь огонь развели. Ведь увидит исправник—беда! Ну, вот что! Гаси

скорее огонь. Не очень вы, ребята, еще востры, видно. Даром, что Сотни-

кова поддели! Канальи эдакие.

— Гаси огонь, ребята, да ступай вон туда, падью, подальше. За

горкой разводи огонь сколько хочешь, а здесь из городу видно. Подъ-

едет исправник, так уж не отсюда — он вас с той стороны захватит

да окружит. Вот я вам хлебца привез, рыбы, чаю. Получайте, да вались,

ребята, мимо города. Не дай бог к исправнику попасть. Да еще лучше

вам врозь разбиться. — Дождик, — говорим, — Ваше б[лагоро]дье. — Не

размокнете.

Действительно, дождь пошел. Ночь темная, мокрая, все же на душе

у нас повеселело. Зашли в овраг, огонь развели, сварили рыбу, чаю напи-

лись.

Потом на другой день дальше пошли. Так и ушли. С Д—ным уж за

морем (Байкалом) расстались, — случай такой вышел. Встретили мы тут

двух баб, вместе пошли. Д—н уже в Ростове обсудился, а я в Ирб[ите].

Екатеринбургским] окр[ужным] судом сужден. С бабой я на одно имя

показался, теперь вместе живем.

(Архив, 4, 154).

Было сначала «по гроб».

Оставлено без исправления.

lib.pushkinskijdom.ru

266

И. Власова

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

Расе [к аз] Бродяги

(К «По пути»)

Записано со слов бродяги X.

1. Из страны бесправия и бесправных.

... Сел я под деревом и случайно глянул назад. Издали увидел я, что

что-то движется, но разобрать что не мог. Я спрятался в кусты и стал при-

сматриваться. Оказалось, идет какой-то человек, и я подумал про себя:

видно, спиртонос; авось кто-нибудь знакомый, веселее будет идти дальше

вдвоем. Но вскоре я был поражен, узнав в пешеходе Абдулку... Очевидно,

он меня преследовал. Я снял с себя лямку с флягой и, взяв в правую руку

револьвер, выступил вперед, загородив дорогу: «Не ходи дальше, иначе

я тебя застрелю, как собаку!» Услыхав это, он упал на колени и стал про-

сить меня не опасаться его. «Я забыл про старое, и тебе стыдно помнить

нашу ссору. Я рад, что догнал тебя, так как знаю, что ты идешь со спир-

том. Я неопытен, дороги не знаю и прошу тебя принять меня в товарищи.

Долго говорил он, и я стал ему верить и перестал опасаться, видя флягу

за плечами и только топор за поясом: другого оружия у него не было.

Я согласился идти вместе, и мы отправились. В обеденную пору мы сели

отдохнуть. Разложили огонь, сварили чаю и затем пошли дальше. К вечеру

подошли мы к ночлегу. Я стал раскладывать огонь. Абдулку послал на-

брать в котелки воды. Поставили мы таган, сварили чай и бурдамагу (это

специальное блюдо спиртоносов. Берутся сухари пшеничные и развари-

ваются в котелке. Туда прибавляют масло) и, поевши, расположились спать.

Абдулка лег спиной к огню по одну сторону костра, а я по другую. Он

скоро захрапел, но я спать не мог. У меня из головы не выходила мысль,

что он не спроста меня догнал. Сердце ныло, что-то грызло внутри, было

предчувствие какой-то напасти. Я размышлял так: ежели только у Абдулки

худое что на уме, он не выдержит и сегодня же ночью захочет покончить

со мною. Если же сегодняшняя ночь пройдет благополучно, то я могу спо-

койно идти дальше без всякой опаски. Я потихоньку пододвинул к огню

длинную колоду аршина в два, снял с себя однорядку и подложил флягу,

к[ото]рую в пути всегда под голову кладешь, я сделал подобие чучела.

Ночью легко было принять за спящего человека. Сам же отошел сажен пять

в сторону и сел в тени под кустом. Не прошло и часа времени, как Абдулка

стал сопеть, почесываться, видно, стал просыпаться. А костер уже стал

не так ярко гореть, была пора подбросить валежнику, так как становилось

прохладно. Гляжу, он подымается на правой руке и медленно, осторожно

подвигается к чучеле. Затем быстро вскакивает на ноги и, держа двумя

руками топор, бьет обухом по тому месту, где должна была находиться моя

голова... Я весь похолодел и невольно вскрикнул: спасибо, товарищ!

Абдулка выпустил из рук топор от неожиданности. Что оставалось мне

Два первых заголовка написаны рукой В. Г. Короленко на обложке, в которую

вложены 12 листов с записью различных рассказов бродяги. Рассказы записаны рукой

неустановленного лица. Запись сделана чернилами очень мелким почерком (см. Описа-

ние,

стр. 63).

Из нескольких имеющихся в записи рассказов публикуется только отрывки, твор-

чески использованные автором в рассказе «По пути».

lib.pushkinskijdom.ru

Рассказы Короленко о бродягах и фольклор

267

делать? .. Я его двумя пулями положил на месте и принялся обыскивать.

Ведь у него были большие деньги. Но денег я не нашел. Я подумал: ну,

воспользуюсь хоть его спиртом, снесу свой, а потом вернусь за этим. Беру

флягу, — а она порожняя. Так я ничем не попользовался, окромя топора.

Затем я подложил валежнику в костер и бросил туда собаку...

Я спрашивал многих благочестивых книжных людей, что мне будет за

это,

грех ли я сделал или нет? И мне отвечали, что греха я не сделал.

В моем положении иначе нельзя было поступить. Я защищался. Он хотел

меня предательски убить. Если бы я не стрелял, он бы меня, как щенка,

убил топором. Ведь я был еще малолеток, роста небольшого и силы. А он

здоровенный мужик.

Много раз ходил с товарищами, а чаще в одиночку. Опасаешься дикого

зверя в тайге, а человека и подавно, в особенности во время ночевок опа-

саешься. Я, бывало, останавливался на ночевку всегда до захода солнца.

Раскладу, бывало, огонь, на тагане согрею чаю, сам обсушусь, если промок

в пути, а затем, когда поем и напьюсь чаю, отхожу спать от огня сажень

за 5. Оттуда из темноты видно кругом, что делается, благодаря костру.

Если же лежишь у огня, то недобрый человек всегда издали может тебя

рассмотреть и порешить.

Записано на этапах по Иркутской губернии в Разгонной в июле, 1844.

(Архив, 9. 532).

lib.pushkinskijdom.ru

В.

Е. ГУСЕВ

ВОПРОСУ

ФОЛЬКЛОРНОМ

ИСТОЧНИКЕ

«ПЕСНИ О СОКОЛЕ» А. М.

ГОРЬКОГО

(ПАМЯТИ В. А. ДЕСНИЦКОГО)

Созданная в годы подъема рабочего движения, «Песня о Соколе»

А. М. Горького была созвучна настроениям передовой части русского про-

летариата той поры

и в свою очередь оказывала революционизирующее

воздействие на массы рабочих.

Войдя в сознание миллионов, «Песня о Со-

коле» из факта собственно литературного превратилась в факт народ-

ной культуры.

Эту органическую близость «Песни о Соколе» народу, его самой передо-

вой и сознательной части, неспособна была заметить и оценить по досто-

инству дореволюционная буржуазная критика. «Тоска жизни и жажда

воли — именно стихийной воли и неразумной свободы», — так резюмировал

смысл «Песни о Соколе» Н. Минский.

Даже сочувствующий А. М. Горь-

кому Н. Михайловский увидел в романтических образах раннего Горького

называя в их числе и Сокола, всего лишь «портретную галерею идеальных,

очищенных от грязи босяков».

Враждебная А. М. Горькому критика вступала с ним в открытый бой,

осуждая выраженный в «Песне о Соколе» пафос борьбы. «Эта „Песня

о Соколе" очень многим нравится, многие из молодежи от нее в восторге,—

писал А. Скабичевский. — Но мне эта вещь кажется необыкновенно фаль-

шивой и слабой... Прежние поэты небу давали другое употребление.

Вспомним: „По небу полуночи ангел летел...". Та, старая песня была не

о Соколе или другой птице, а о „Боге великом"... Маленькая разница!

Современный поэт заменяет ангела хищной птицей и поет „безумство храб-

рых"».

Эта попытка противопоставить произведение А. М. Горького клас-

сической литературе была совершенно несостоятельной. В советском литера-

туроведении хорошо выяснена традиция использования образа вольнолюби-

вой «хищной птицы» как в мировой, так и в русской литературе.

Свои

См.: С. Канатчиков. Из истории моего бытия. М.—Л., 1929, стр. 109—110;

А. Заломов. Мои встречи с А. М. Горьким. «Правда», 1936, № 72, 24 июня.

См.: «Рабочее дело», 1901, № 6, стр.

30—31;

А. А. Б е л о з е р о в. Под литера-

турным руководством М. Горького. Сб. «Горький на родине», Горький, 1937, стр. 298;

Е.

Ярославский, Сб. «Революционный путь Горького», М., 1933, стр. 10.

Сб. «Критические статьи о произведениях Горького», СПб., 1901, стр. 25.

Там же, стр. 93.

Там же, стр. 197—198.

См.: Д. С. Балухатый. «Песня о Соколе». Сб. «М. Горький. Материалы и

исследования», т. Ill, М.—Л., 1941, стр. 167—205; Ф. Головаченко. Иоган Вольф-

ганг Гете. «Литература и язык в школе», 1932, № 3, стр. 17—24, С. В. Кастор-

ский.

Стихотворения М. Горького. В кн.: Максим Горький. Стихотворения. Библиотека

поэта,

малая серия, изд. «Советский писатель», М., 1951, стр. 25.

lib.pushkinskijdom.ru