Астахова А.М. и др. (ред.) Русский фольклор. Материалы и исследования. Том IV

Подождите немного. Документ загружается.

Рассказы Короленко о бродягах и фольклор

249

терный для украинских дум и народных казачьих песен образ — хищные

птицы и звери растаскивают кости умершего одинокого бродяги:

Пролегает путь-дорожка через темные леса,

Там сидит бедный бродяжка, сам с собою рассуждат:

Прилетай-ка, черный ворон, выпивай-ка кровь мою,

Приходите, люты звери, растащите кость мою.

Прилетел ли черный ворон, выпивал ли кровь его,

Приходили люты звери, растащили кость его.

В рассказе соколинца этот же образ еще сильнее подчеркивает обречен-

ность и трагизм участи всеми гонимого бесприютного бродяги: «Не всякому

ведь бродяге и могила-то достанется. Помрешь в пустыне, — зверь сожрет,

птица расклюет... Кости — и те серые волки врозь растащут» (стр. 163).

Но если во многих песнях бродяг мотивы тоски и грусти являются пре-

обладающими даже в том случае, если беглец и доходит до родины, где

часто уже не находит семьи, то в некоторых из песен выражена и поэзия

борьбы за свободу, страстное свободолюбие, торжество вырвавшегося на

волю человека. Именно эти мотивы с большой силой звучат в стихотворении

Давыдова «Славное море, священный Байкал...», ставшем одной из люби-

мейших и популярнейших песен с конца XIX века до наших дней. Эти же

мотивы страстного и в то же время стихийного свободолюбия окрашивают

все повествование «Соколинца». При этом неоднократно используется образ

вольной птицы, характерный для тюремных и арестантских песен; этот

образ вольно летящей птицы дается в рассказе как символ свободы, к ко-

торой стремятся «соколинские бродяжки»: «Реет горный орел, тихо взма-

хивая свободным крылом», «амурская-то сторона за проливом край неба

горами синеет. Так бы, кажись, птицей снялся да полетел (раз-

рядка наша, — 3. В.)» (стр. 157; ср., например, со словами песни: «Мне бы,

братцы, вольной птицей по ветру туда нестись»),

«Конек почти ложился

на землю, распластываясь в воздухе, точно летящая птица» (стр. 173)

и т. д. Радостное, ликующее чувство сознания своей свободы, звучащее

торжеством в словах и напеве песни бродяги, прошедшего самую трудную

часть пути («горная стража меня не поймала, в дебрях не тронул прожор-

ливый зверь, пуля стрелка миновала...») окрашивает и конец рассказа

соколинца. Он не сообщает о том, каким образом очутился на поселении

в Якутии. Бродяжья эпопея заканчивается тем, что, удачно добравшись

до Николаевска, беглецы разбились на группы в два-три человека и пошли

дальше. Короленко намеренно заставляет соколинца оборвать свой рассказ,

оставляя у читателя уверенность в счастливом исходе. Дальнейшее повест-

вование о новой тюрьме и выходе на поселение противоречило бы смыслу

рассказа, выражающему идею беззаветной самоотверженности во имя сво-

боды: «... мне казалось, что надо мной шумят лиственницы и кедры, что

я гляжу вниз с высокого утеса... Казалось, меня обдавал свободный ветер,

в ушах гудел рокот океана, садилось солнце, залегали синие мороки, и моя

лодка тихо качалась на волнах пролива.

«Я думал о том, какое впечатление должна производить эта бродяжья

эпопея, рассказанная в душной каторжной казарме, в четырех стенах крепко

запертой тюрьмы. И почему, спрашивал я себя, этот рассказ запечатле-

вается даже в моем уме — не трудностью пути, не страданиями, даже „не

В А—в. Несколько тюремных и поселенческих песен, № 89.

В. Г а р т е н в е л ь д, ук. соч., № 8.

lib.pushkinskijdom.ru

250

И. Власова

лютою бродяжьей тоской", а только поэзией вольной волюшки? Почему на

меня пахнуло от него только призывом раздолья и простора, моря, тайги

и степи?» (стр. 171).

Короленко, подчеркивая страстную, но стихийную любовь к свободе и

раздолью, неукротимое стремление к воле, никогда не умирающее в душе

бродяги и способное захватить даже не искушенного в побегах человека,

отмечает очень важную функцию подобных бродяжьих «эпических» расска-

зов:

в условиях душной тюрьмы они производили огромное впечатление,

будили в сознании желание свободы, активную волю к борьбе за нее. Весь

рассказ соколинца представляет собой не что иное, как один из тех самых

бродяжьих рассказов, которые, по-видимому, широко бытовали в стенах

тюрьмы и на каторге, но рассказ, преображенный с огромной художествен-

ной силой талантом художника и выполняющий по существу ту же функцию

пробуждения активности в обществе. Эти устные рассказы остались неза-

писанными фольклористами, не привлекли внимания исследователей, но их

художественную ценность, активное психологическое их воздействие на

сознание слушателей неоднократно раскрывает Короленко в своих произ-

ведениях. Хороший рассказчик или сказочник, по словам писателя, «чело-

век ценный для всей камеры»: «...какой-нибудь бывалый человек, бродяга,

улегшись во весь рост на нарах, заложив руки за голову, мечтательно

уставившись глазами в потолок, рассказывает внимательной аудитории

о- своих странствиях „по морю" на плотишке, о разных народах дикой

Сибири, о каменистом Соколином острове, о проворном буряте Забай-

калья... И слушатели следят с замиранием сердца интересный рассказ, и

забывает серая шпанка о постылой содержающей тюрьме, уносясь вообра-

жением за отважным „русским человеком", пробирающимся по тропкам

бурятских лесов», — читаем мы у Короленко.

Автор несколькими штри-

хами раскрывает здесь важность подобных «бывальщин» для арестантов:

они забывают о действительности, которая для них «хуже смерти», и бро-

дяга в их глазах уже не преступник, бежавший от наказания, а просто

«русский человек», отважно идущий по незнакомому краю.

Короленко знал немало таких рассказов. Не случайно в его произведе-

ниях так много говорится о различных приключениях и побегах бродяг из

тюрьмы: бегут 12 каторжан с Сахалина («Соколинец»), Федор Бесприют-

ный бежит с поселения со своим отцом и его товарищем, затем один («Фе-

дор Бесприютный»), Степан бредет с товарищем по лесу и встречает двух

бежавших из тюрьмы женщин, а затем целую группу бродяг, с которыми

спускается на плоту по реке («Марусина заимка»), и т. д. По-видимому,

писателю приходилось встречать незаурядных рассказчиков. Это у них

заимствованы меткие и яркие слова и сравнения из бродяжьего быта: «за-

пасай ноги», «без малого волку в пасть не полезли»; опытный бродяга

«идет, знай, покачивается, по сторонам не глядит, ровно собака по следу»

и т. п. Знакомство писателя с талантливыми рассказчиками из тюремной

среды отразилось не только на сюжете, стиле и языке его рассказов, но и

в создании образов. Герои его нередко сами талантливые рассказчики; рас-

сказы Федора Бесприютного, например, автор характеризует как «вырази-

тельные и красивые».

Из всего многообразного и неодинакового по своей художественной цен-

ности тюремного фольклора Короленко использовал только то, что отвечало

его задачам писателя-художника.

В. Г. Короленко. Сибирские очерки и рассказы, т. I, стр. 320—321 («Со-

д^ржающая»).

lib.pushkinskijdom.ru

Рассказы Короленко о бродягах и фольклор

251

Мы не найдем у него так называемых блатных песен и сказок, зато по-

словицы, поговорки, загадки, предания, бытовые рассказы, отразившие силу

и красоту человеческого характера, проявленную в условиях тюрьмы и ка-

торги, служили для писателя одним из богатых источников художественного

творчества.

Устный рассказ, беседа «по душам» с поселенцем — это не всегда

фольклор. Не каждый из таких рассказов становился достоянием устной

традиции. В своей массе устные рассказы представляют собой сырой ма-

териал, который составляет основу для возникновения фольклорных про-

изведений: некоторые из устных рассказов бытового характера становятся

преданием, некоторые перелагаются в песню; одни долго бытуют как рас-

сказы типа «бывальщин», другие исчезают совсем. Источники сибирских

рассказов Короленко — это не только произведения фольклора, но сама

жизнь народа, нередко без вины страдающего в тюрьмах, на каторге и по-

селении, оторванного от родины, жизнь, рассказанная писателю самим

народом. Короленко отнесся к нему с чутким вниманием и искренним сочув-

ствием, умея и в преступнике увидеть живые человеческие черты, стремясь

понять причины, которые привели человека на каторгу. Писатель хорошо

изучил среду поселенцев, бродяг и ссыльных. Товарищ его по ссылке,

землеволец О. В. Аптекман вспоминает, что Короленко умел завоевать

огромное доверие в этой среде.

«К нему льнули все, а в особенности наиболее отчаявшиеся и отвержен-

ные.

.. Не преувеличивая, они благоговели перед ним. За что? Они чутьем

угадывали, что В. Г. не только не презирает их, но и признает их за людей.

И это возвышало их в'собственных глазах... Обаятельная простота его,

обычная приветливость,' прямые, искренние отношения с окружающими,

кто бы они ни были, очаровывали даже самых закоренелых».

Благодаря большому" личному обаянию, душевному доверию, которое

умел вызывать в людях Короленко, они выкладывали перед ним все, что

могло быть ему интересно. Тот же Аптекман вспоминает: «У нас на глазах

создается „Сон Макара", „Соколинец". Его Макар — это хозяин нашей

юрты... грязный, грубый, вороватый, пришибленный. Он привязывается

к В. Г., ходит к нему, выкладывает перед ним все печали своей скорбной,

беспросветной трудовой жизни... Душа его распахивается перед „хорошим

человеком ».

Устный рассказ, еще не отлившийся в чеканные формы фольклорного

произведения, не прошедший шлифовку в коллективе, но в то же время

являющийся не простой констатацией факта, а в какой-то степени произ-

ведением художественного слова, — один из основных источников для вы-

яснения художественной специфики рассказов Короленко о бродягах.

Некоторые из этих устных рассказов, определяющие содержание и

художественное своеобразие произведений Короленко о бродягах, сохра-

нились в архиве писателя. Это еще не черновые редакции, а как бы заго-

товки материала, это запись со слов рассказчика, но запись, сделанная по

памяти и носящая уже некоторые следы художественной обработки. Такова

первоначальная запись истории побега с Сахалина, рассказанной поселенцем

в Амге, вошедшая без существенных сюжетных изменений в рассказ «Со-

колинец».

О В Аптекман. Черты из личных воспоминаний. «Каторга и ссылка», 1927,

№ 8 (37).

Там же.

lib.pushkinskijdom.ru

252

И. Власова

Г. А. Бялый, изучавший эту запись, считает ее черновой редакцией

«Соколинца».

Такого же мнения придерживаются А. И. Малютина

в кандидатской диссертации «Сибирские рассказы В. Г. Короленко и их

народно-поэтическая основа»

и Р. П. Маторина.

Однако это только запись устного рассказа бродяги, сделанная во время

или вскоре после беседы с поселенцем. Самый факт этой беседы вспоминает

тот же О. В. Аптекман: «...пришел к В. Г. „Соколина", и они с глазу на

глаз провели в душевной беседе за чаепитием бесконечно долгую якутскую

ночь».

Запись рассказов поселенца состоит из трех отрывков: первый

опубликован,

второй («Отрывок II. Рассказы поселенца») и третий

(«Отрывок III. Бродяжий брак») хранятся в архиве писателя/

Третий

отрывок был использован в рассказе «Марусина заимка» как рассказ Сте-

пана об истории его брака с Марусей. Когда критика обвинила писателя

в выдуманнссти и неправдоподобности рассказа Степана, Короленко сказал

Ф. Д. Батюшкову: «Как раз то, что у меня было записано дословно

в моей записной книжке и что я воспроизвел, не перерабатывая.

Ну уж и критика (разрядка моя, — 3. Б.)».

С. В. и Н. В. Короленко,

комментирующие издание сибирских рассказов 1946 года, в примечаниях

к «Соколинцу» упоминают об этой записи, не считая ее черновой редак-

цией: «Это еще краткая запись, первоначальный сырой материал».

При сравнении печатного текста рассказа с этой записью бросается

в глаза разница в языке: в записи часто повторяются одни и те же слова:

глагол «говорить» («Я говорю: Смотри, парень, близко. А он говорит —

далеко еще»), «называемый» («Порт это, называемый Дуя...», «Гиляк

стоит, Оркун называемый» и т. д.), характерны короткие, отрывистые

фразы, сокращения слов (В-дие — Ваше благородие), отсутствие знаков

препинания. Изменение некоторых имен и фамилий, а также названий горо-

дов,

упоминаемых в записи, дает основание предполагать, что вначале были

названы подлинные лица, участвующие в побеге, а изменения были сделаны

автором из конспиративных соображений. На это указывают в своих приме-

чаниях С. В. и Н. В. Короленко: «Со слов В. Г. Короленко известно, что

в те годы, когда был опубликован „Соколинец", история побега с Сахалина

целой группы уголовных не была еще забыта, и у автора возникло опасение,

как бы его рассказ не имел роковых последствий для его героя».

Поэтому фамилии некоторых героев в рассказе другие, нежели в записи:

так, фамилия старосты арестантской артели, помогающего в организации

побега, Горохов, всюду перечеркнута и исправлена на Бобов (в рассказе

Бобров) начальник кордона в записи Сотников, в рассказе — Салтанов.

С этой же целью, вероятно, изменено место побега. В рассказе каторжники

бегут с мельницы, где работал «Петруха из каторжных». В записи устного

рассказа поселенца беглецы уходят с лесопилки, которой «арестант заведо-

вал, старик, Сережкой звали. Горохов к нему: так и так — требуй народу

Бялый, стр. 79—80.

А. И. Малютина. Сибирские рассказы и их народно-поэтическая основа.

Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. Государ-

ственная библиотека СССР им. Ленина, 1950, гл. III.

Р. П. М а т о р и н а. Описание рукописей В. Г. Короленко. М., 1950. стр. 81

(в дальнейшем: Описание).

О. В. Аптекман, ук. соч., стр. 171.

В. Г. Короленко. Сибирские очерки и рассказы, т. II.

Архив, 4, 154.

Ф. Д. Батюшков. Короленко как человек и писатель. М., 1922, стр. 70.

В. Г. Короленко. Сибирские очерки и рассказы, т. II, стр. 536—537.

Там же, т. I, стр. 536—537 (примечание).

lib.pushkinskijdom.ru

Рассказы Короленко о бродягах и фольклор

253

побольше. — Ладно, говорит». Название кордона в записи только упомянуто

(Погиба), в рассказе раскрытие смысла названия носит характер топони-

мической легенды: «А почему Погиба? — больше всех тут нашему брату

погибель». Зато имя гиляка, помогающего беглецам переправиться на

амурскую сторону, сохранено без изменения — Оркун. С этим Оркуном

встретился в 90-х годах Л. Штернберг, отбывавший свой срок на Сахалине

в качестве политического ссыльного. «Мне пришлось здесь встретить и

даже сделаться другом одного из подлинных действующих лиц этого рас-

сказа, — вспоминает Штернберг. — В десяти верстах от моего кордона на-

ходилось маленькое гиляцкое селение Тык на речке того же имени.

Старостой этого селения оказался в то время тот самый Оркун, который

снабдил бродяг из „Соколинца" лодками и так симпатично очерчен в рас-

сказе Короленко».

Таким образом, устный рассказ бывшего бродяги о побеге с Сахалина,

записанный Короленко, — это еще не первая черновая редакция «Соко-

линца», а образец одного из бродяжьих рассказов, широко бытовавших

в тюремной среде и имеющих в своей основе конкретные происшествия.

В процессе творческой работы над рассказом Короленко совершенно

переработал язык записи, придал ей другое идейное звучание, широко

использовал элементы фольклора. Речь рассказчика-поселенца насыщается

яркими художественными образами из народных песен и былин, послови-

цами, поговорками, яркими сравнениями. Основной идеей рассказа стано-

вится идея свободной вольной жизни, ради которой человек готов и должен

пойти на любые трудности и лишения; она выражается в самой речи,

проникнутой то глубоким лиризмом чувства «лютой бродяжьей тоски» по

родине, то радостным сознанием свободы. Мотив свободолюбия выражен

певучим, ритмичным, характерным для Короленко языком звукописи.

В то же время писатель сохранил все яркие, выразительные характеристики,

меткие выражения и характерные для бродяжьего быта слова, имеющиеся

в записи.

Перерабатывая запись рассказа бродяги, Короленко вносит романтиче-

скую трактовку образов,

развертывая отдельные фразы в целые поэтиче-

ские картины. Например, в записи впечатления привезенных на Сахалин

арестантов переданы кратко: «Идем мы, а сами спрашиваем друг друга:

Неужто это конвою с нами нету?». В рассказе за этим следует:

«—Молчи, — угрюмо проворчал в ответ на это Буран. — Зачем тебе здесь

караул? Небось и без караулу не убежишь. Остров этот большой да дикой.

В любом месте с голоду поколеешь. А кругом острова море... Вот оно:

кругом-то вода, песередке беда»

(стр. 147).

Изображая начало побега, Короленко отмечал обычай совершать осо-

бый арестантский молебен, чтобы побег был удачным. В записи о нем не

упоминается; возможно, Короленко знал его из других источников. Этот

обычай, по-видимому, был распространен среди бродяг, отличающихся из-

вестным суеверием, в связи со всевозможными опасностями и случайно-

стями, иногда трудно объяснимыми, встречающимися в пути: «Беглецы

„стали на молитву

, отслужили нечто вроде молебна на этот случай по осо-

бому арестантскому уставу, попрощались с Бобровым и двинулись в дорогу>

(стр.

152).

Л. Штернберг. Встречи и впечатления. Сб. «В. Г. Короленко», Пгр., 1922,

стр.

61.

На это указывает и Г. А. Бялый (стр. 79—80).

Эта же загадка о Сахалине приведена А. П. Чеховым (Собрание сочинений

т. 10, М, 1956, стр. 349).

lib.pushkinskijdom.ru

254

И. Власова

Рассказ бродяги, включенный в сюжетную рамку «Соколинца», пре-

ображается под пером писателя и со стороны поэтической. Язык рассказ-

чика становится ярким, живым, образным, расцвечивается песенными и

былинными образами, поговорками, загадками, присловьями. Например,

описание привала бродяг в записи: «Тут мы привал сделали. Огонь раз-

вели, стали варить рыбу». У Короленко: «Вот сидим мы у огня, ухи дожи-

даемся, давно горячего не видали. А ночь темная, с окияну тучи надвину-

лись,

дождик моросит, по тайге в овраге шум идет, а нам и любо...

Нашему-то брату, бродяжке, темная ночь — родная матушка:

на небе темнее — на сердце веселее (разрядка моя, — 3. В.)»

(стр.

168; использован песенный образ в сочетании с присловьем, завер-

шающий небольшой рисунок пейзажа). Трудности и опасности пути по

глухой тайге раскрываются писателем через былинный художественный об-

раз.

В записи: «Пища у нас вышла, нужно в Николаевск заходить, а уж

там, должно быть, начальство-то дожидается». У Короленко: «Стали ближе

к Николаевску подаваться; заимки пошли чаще, и нам еще опаснее. Как-ни-

как, подвигаемся помаленьку вперед, да тихо; ночью идем, а с утра заби-

ваемся в глушь, где уж не то что человек, — зверь не прорыщет,

птица не пролетит. Николаевск — город надо бы подальше обойти,,

да уж мы притомились по пустым местам, да и припасы кончились (раз-

рядка моя, — 3. В.)» (стр. 165; ср. со словами былины: «...на добром

кони никто тут не проезживат, птица черный ворон не пролетыват, серый

зверь да не прорыскиват»).

В записи гиляки, очень быстро узнавшие о смерти Салтанова, только

упоминаются. У Короленко это сообщение сопровождается характеристикой:

«Бедовые эти инородцы, сороки им на хвосте вести носят.

Что ни случись, все в ту же минуту узнают (разрядка моя, — 3. В.)»

(стр.

162). Перефразированная автором поговорка «Сорока на хвосте при-

несла» придает оттенок мягкого юмора положительной характеристике

«бедового» гиляцкого народа, наблюдательного, трудолюбивого, добродуш-

ного и отзывчивого. Загадка о Сахалине: «Кругом-то вода, посередке

беда» — в устах Бурана завершает нарисованную им мрачную картину

жизни на Соколином острове и т. д.

Широко привлекая материал фольклора в процессе работы над расска-

зом, писатель в то же время использует характерные для речи бродяг

выражения: «идем — нос-то по ветру держим», «ну, брат, запасай ноги,

табак твое дело», «раздуванили припасы» (разделили) и т. д. Синтаксиче-

ский строй языка в рассказе бродяги сохраняет народный характер: соче-

тание краткого причастия с глаголом в значении сложного сказуемого

(«челнок зачален стоит»), употребление указательной частицы «вот», при-

дающей повествованию характер живого, только что совершившегося или

совершающегося действия («вот, вошли мы в тайгу... вот мы, значит, и

с лодками... Вот, рассказал нам старик все дороги»), употребление союза

«и» перед сказуемым для передачи внезапности действия «туман в море и

угнало»), короткие восклицательные предложения, выражающие отношение

рассказчика к сообщаемому им самим («Куда им!», «Бывает!», «Страсть

было жалко!»). Слова, характерные для говоров Сибири и Урала (ужо,

хошь, разно, сумлеваться, чуять, прибытчиться), грамматические формы,

свойственные народному языку (об ину пору, на радостях-то, пуще того

дорого, таково радостно), также придают речи соколинца народный харак-

А. Ф. Гильфердинг. Онежские былины. СПб., 1873, № 74 и др.

lib.pushkinskijdom.ru

Рассказы Короленко о бродягах и фольклор

255

тер.

В употреблении их писатель соблюдает необходимое чувство меры,

нигде не нарушая требований художественности.

Другим выдающимся произведением цикла рассказов о бродягах

является «Федор Бесприютный. В процессе создания его также исполь-

зованы устные рассказы бродяг, но уже не как основа сюжета, а как сред-

ство раскрытия образа главного героя и в то же время средство обличения

«неправды жизни».

Бродяжество раскрывается в этом рассказе как страшная трагедия

социальной жизни России; здесь в центре внимания писателя уже не мотивы

стихийного свободолюбия, а вопросы жестокой социальной несправедли-

вости, судьба искалеченной человеческой жизни.

Перед читателем «выдающийся представитель бродяжьей профессии»

Федор; жизнь его изуродована, лишена смысла. Он делает титанические

усилия вырваться из рокового круга — побегов и каторги, каторги и побе-

гов;

пятнадцать раз убегал он, два раза «доходил до своей губернии», но

судьба его определена с детства. Сын поселенца, разделявший его участь,

он не имеет права быть равным членом общества. И в сознании Федора

встают те же самые «проклятые вопросы», которые решаются и передовыми

людьми: о социальном неравенстве, об ответственности каждого члена об-

щества за судьбу общества в целом, наконец, о его личной ответственности

за собственную жизнь.

«Мир в душе бродяги отравлен тяжкой неправдой... Жизнь оскорбила

этого человека, — вот он восстал, и он ставит эти вопросы, обращая их

к жизни, требуя у нее ответа». «Сурово» его «лицо с резкими чертами»,

и глаза смотрят «не с мужицкой наивностью; в них заметна своего рода

интеллигентность» (стр. 216). Многочисленные псбеги закалили его волю,

а ум, незаурядная сила характера, удаль создали огромный авторитет и

влияние среди арестантов, которые верят, что «Бесприютный знает», «Бес-

приютный зря слова не скажет». Вот почему так ярко бросается в глаза

«моральное превосходство» Федора над полковником, инспектирующим пар-

тию,

превосходство, отмеченное цензором, запретившим рассказ, как самое

опасное в его идейном содержании.

Образ Бесприютного рисуется автором в более реалистическом плане,

без тех явных элементов романтизации, которые характерны для «Соко-

линца». В нем автор уже не поэтизирует «момент героизма», а показывает

бесплодность стихийного протеста, вызванного отчаянием. Неиссякаемое

свободолюбие Федора уже не восхищает писателя: бродяга всю жизнь вло-

жил в пятнадцать побегов с каторги (шестнадцать побегов из Сибири

в центральную Россию равны тому, чтобы обойти дважды по экватору весь

земной шар, писал Д. Кеннан в своей книге «Сибирь и ссылка»)

и ничего

не достиг. В волосах Бесприютного «уже проглядывает седина», а он по-

прежнему бредет (в который уж раз!) по этапу. Нет в рассказе и роман-

тики своеобразного бродяжьего долга товарищества, романтики скитаний по

глухой тайге известными только бродягам тропами. Автор показывает почти

звериную борьбу за существование, в которой все соображения товари-

щества и бродяжьей чести теряют смысл при условиях, когда один человек

для другого действительно становится волком.

Раскрывая личную трагедию бродяги, который в других условиях мог бы

стать человеком незаурядным, Короленко разоблачает все общественное

устройство России с его бессмысленными и жестокими законами.

Д. Кеннан. Сибирь и ссылка. СПб., 1906, стр. 158.

lib.pushkinskijdom.ru

256

3 И Roacoaa

Существенный момент в этом произведении составляют два рассказа

Федора о своих побегах, раскрывающие тяжелые и мрачные картины жизни

бродяг. Источник первого рассказа неизвестен, источником второго послу-

жили, так же как и в «Соколинце», записи рассказов неизвестного бродяги,

сделанные уже не Короленко, а кем-то из его знакомых. Это записи расска-

зов какого-то бродяги, обозначенного X, сделанные на этапах Иркут-

ской губернии. Рассказов несколько, все они повествуют о различных при-

ключениях бродяг-спиртоносов в тайге, о переживаемых ими лишениях,

о вольных и невольных преступлениях. Судя по началу первого рассказа,

они были записаны от бродяги-татарина: «Пришли мы, четверо татар, из

Томска на Витим в 1874 году...». В отличие от записи, сделанной

В.

Г. Короленко, рассказы явно подверглись кое-какой литературной шли-

фовке, не всегда удачной к тому же, и индивидуальные особенности языка

и стиля рассказчика почти не сохранились.

В рассказе «Федор Бесприютный» частично использован эпизод из

записи, повествующий о мести приискового рабочего Абдула своему това-

рищу. Автор взял лишь чисто внешний факт упорного, почти фанатического

преследования и совершенно его переработал в соответствии с замыслом

своего рассказа.

Содержание записи сводится к тому, что татарин Абдул стремится

отомстить своему бывшему товарищу, обличившему его в воровстве сахара

у соседей по казарме, за что Абдул получил «полсотни» плетей по товари-

щескому суду и с тех пор непрерывно искал случая убить обличителя.

Опасаясь за свою жизнь, последний берет расчет и становится спиртоносом,

несмотря на свою молодость и неопытность. В первый же раз, выйдя один

в тайгу, сн встречает своего преследователя. Последний уверяет его, что все

забыл, и предлагает идти вместе, а ночью встает и бросается с топором

туда, где спал спиртонос; тот в это время наблюдал из кустов и, убе-

дившись в вероломстве, двумя пулями уложил Абдула на месте.

В рассказе Короленко Федор, еще почти подростком, встречается в тайге

со стариком-бродягой, больным лихорадкой, оголодавшим, в жалких лох-

мотьях, с изодранными в кровь ногами. Федор поит его чаем, делится

припасами, а ночью, внезапно проснувшись, слышит, как кто-то тихонько

шарит у него над головой. Незаметно выйдя из шалаша, он видит, что

старик уже приготовил «здоровенную корягу». Старик признается, что

хотел убить его ночью, так как без одежды и пищи он умрет в тайге, где на

сотни верст нет жилья. На предложение Федора разделить его припасы он

отвечает, что на двух их все равно не хватит. В записи основной мотив

преследования—месть. У Короленко старик-бродяга крадется в тайге за

Федором, подстерегая каждое его движение, движимый инстинктом жизни.

В записи преследование предшествует попытке убийства. У Короленко

попытка убийства кладет начало преследованию: «...сколько я с ним муки

принял, так это и рассказать невозможно, — признается Федор. — Ни от-

дохнуть, ни поспать, — сейчас он тут как тут. Видели вы летом слепую

муху, как она к скотине привяжется? Ну, так и этот старик. И ведь не

думайте, нисколько моего добра не помнил: чуть, бывало, прилягу к ночи,

прислушаюсь, уж он тут... крадется в тайге и все с корягой... Впоследствии

времени уж он и стыд потерял. Я к нему усовещевать, а он на меня так и

кидается, так и наскакивает» (стр. 196).

В записи внимание В. Г. Короленко, по-видимому, привлекло стремление

спиртоноса, убившего Абдула, уяснить для себя самого вопрос о степени

См.

приложение 2 к статье.

lib.pushkinskijdom.ru

Рассказы Короленко о бродягах и фольклор

257

своей вины («Я спрашивал многих благочестивых книжных людей, что мне

будет за это, грех ли я сделал или нет. И мне отвечали, что греха я не

сделал. В моем положении иначе нельзя было поступить. Я защищался»).

Такой же вопрос ставит перед собой и герой Короленко, но писатель-гума-

нист склонен решить его иначе, не снимая ответственности с человека за его

поступки ни при каких обстоятельствах. Федор признается: «И совесть

у меня нечиста, а иной раз так даже места себе не найду. И по сию пору,

бывает, старик этот не дает мне покою. Потому что не иначе, думаю я,

только что был он тогда вроде как в горячке. А я его, больного человека,

убил... Как же теперь, по вашему-то: должон я за это отвечать или нет»

(стр.

200). Но в решении вопроса о личной ответственности у героя Коро-

ленко напрашивается и другой вывод — об ответственности всего общества

за существующий порядок: «Иной человек и век проживет без греха. Схо-

дит к празднику в церковь, оттуда домой придет, о божественном разгова-

ривает с детьми... Совесть, думает, чиста у меня, не как у прочих других.

А между прочим, может, и совесть потому у него чистая, что он горя не

видал да на линию такую поставлен. А вот моя линия совсем другая»

(стр.

199). Об этой, заранее определенной для него «линии» он говорит

в другом месте: «С самых с тех пор, как пошел за отцом да как мать по-

мерла, я, может, и человека хорошего не видал, и слова хорошего не слыхал.

Откуда мне было в понятие войти... Может... я бы согласнее в младых

летах свою жизнь кончить, чем этак-то жить. И верно, что согласился бы.

Так ведь у меня никто не спрашивал, а сам я был без понятия» (стр. 198).

Таким образом, Короленко заимствует из записи «типические обстоя-

тельства», но наполняет их содержанием общечеловеческой и социальной

значимости. Страшная несправедливость, которую совершила над бродягой

жизнь, отравила мир в его душе своей «тяжкой неправдой». «Жизнь

оскорбила этого человека, — вот он восстал, и он ставит эти вопросы, обра-

щая их к жизни, требуя у нее ответа» (стр. 216). Рассказы самого Федора,

один из которых создан на основе записи, разоблачают «тяжкую неправду»,

отравившую его сознание.

Создавая заново историю третьего побега Бесприютного, Короленко

использует свои богатые наблюдения и другие источники. В рассказе Фе-

дора много этнографических деталей, ярко рисующих отдельные характер-

ные особенности бродяжьего быта, показывающих известную традицион-

ность в жизненном опыте бродяг. Отец Федора учит его: «. .. случится

с незнакомым человеком ночевать, пуще всего голову береги. В живот хоть

может и ткнет, все же труднее убить. А по голове ничего не стоит»

(стр.

197). Аналогичный момент есть в записи рассказа бродяги X: «Опа-

саешься дикого зверя в тайге, а человека и подавно, в особенности во время

ночевок опасаешься. Я, бывало, останавливался на ночевку всегда до захода

солнца.

«Отхожу спать от огня сажень за пять. Оттуда из темноты видно кру-

гом, что делается, благодаря костру. Если же лежишь у огня, то недобрый

человек всегда издали может тебя рассмотреть и порешить».

В описание встречи Федора Бесприютного со стариком автор включает

картину вещего сна, которая раскрывает типичные для бродяг черты:

исключительно развитый инстинкт самосохранения и в то же время суеве-

рие.

Описание сна перемежается с картинами ночной тайги, одинокого

костра, шумящего по листьям дождика, а напоминание об исчезнувшем

в лесу странном старике вызывает у читателя чувство тревоги: «Ушел ста-

См. приложение 2 к статье.

17 Русский фольклор, т. IV

lib.pushkinskijdom.ru

258

И. Власова

рик к ручью, не идет да не идет. Ночь, помню, темная была, на небе тучи,

да еще и неба скрозь дерев не видать. Огонек у входа эдак дымит, потре-

скивает, да листья шелестят. Тихо. Вот лежал я, лежал — и вздремнул, да

не очень крепко. Только слышу — вдруг отец меня окликает: „Федор, не

спи!". Так это будто издалека слышно» (стр. 197). Сон повторяется три

раза, и проснувшийся Федор слышит, как старик крадется к шалашу:

«Подошел этот старик, остановился у самого того места, куда я головой

улегся, потом слышу — шарит осторожно, хворост разворачивает» (197).

И человек, 15 раз прошедший Сибирь, немало перевидавший на своем веку,

обращается к собеседнику с вопросом: «Как же теперь надо понимать:

ведь уж это явственно ко мне отец приходил с того свету» (стр. 198).

Характеристика Бесприютного как «выдающегося представителя бро-

дяжьей профессии» раскрывается также посредством обращения к образам

наиболее распространенных арестантских песен, поговорок, легенд. Так,

популярность и несколько легендарная известность Федора Бесприютного

по всему сибирскому тракту подчеркивается сравнением с Ланцовым, героем

различных легенд и известной тюремной песни «Звенит звонок насчет

поверки...»:

«Панов (в другой редакции — Фролов, — 3. В.) Бесприют-

ный был выдающейся личностью бродяжьей профессии. Его имя гремело

среди серой арестантской братии и было известно даже между сибиряками

по всему тракту, как некогда имя Лонцова (так у Короленко, — 3. В.),

о котором слагались песни».

Сравнение с Ланцовым дает почувствовать

незаурядность и в то же время типичность образа Бесприютного для аре-

стантской среды. Позже, при подготовке в 1914 году собрания своих сочи-

нений, Короленко снял это сравнение в связи с изменением трактовки

образа бродяги; автор стремился показать, что на пожизненную каторгу

может быть обречен при существующих порядках и совершенно невинный

человек, поэтому в последней редакции подчеркнуто, что за Пановым не

знали никаких преступлений. Сравнение с Ланцовым, которому

приписывали 19 убийств, уже противоречило идейному смыслу образа и

было снято. Но самый факт обращения писателя к образу Ланцова свиде-

тельствует не только о широком знании Короленко тюремного фольклора,

но и о вдумчивом отношении к нему писателя, учитывавшего всегда

социальную и идейную ценность фольклорных произведений. В лице

Бесприютного Короленко выводит одного из тех талантливых рассказчиков,

которых сам писатель неоднократно встречал в тюремной среде: «Его

рассказы были так выразительны и красивы, что Залесский думал про

себя:—Из него мог бы выработаться замечательный рассказчик».

Уме-

ние ярко и выразительно рассказывать сочетается у Бесприютного с талант-

ливостью актера: «... он закатил глаза так, что видны были одни белки

и физиономия его, даже вся фигура сразу изменилась до неузнаваемости.

Он протянул вперед руку, как будто держась за поводыря, и стал порази-

тельно похож на старика-слепого, бредущего за милостыней. Через минуту

его лицо опять изменилось. Прежний Фролов смотрел на Залесского пыт-

ливо и печально».

Бесприютный хорошо знает порядки арестантской артели, ее фольклор

(легенды, предания, поговорки). Во второй редакции рассказа это подчер-

Подробнее о Ланцове см. в статье: О. Елеонский. Мысли и воспоминания

поляков. «Русская старина», 1906, сентябрь.

«Северный вестник», 1888, № 2.

В. Г. Короленко. Сибирские очерки и рассказы, т. I. стр. 499.

Там же, стр. 494.

lib.pushkinskijdom.ru