Астахова А.М. и др. (ред.) Русский фольклор. Материалы и исследования. Том IV

Подождите немного. Документ загружается.

Из истории русской науки о коми народной поэзии

239

Это одна из самых ранних записей коми фольклора, известных в на-

стоящее время.

Среди архивных материалов Русского Географического общества и

бумаг П. И. Савваитова, помимо коми-зырянского фольклора, сохранились

записи коми-пермяцкой народной поэзии — песен, сказок, пословиц, пре-

даний.

Особенно ценен литографированный сборник «Песни пермяков»,

изданный в 1887 году в Перми редактором «Пермских губернских ведомо-

стей» П. А. Вологдиным. Этот сборник является первым известным нам

музыкальным сборником коми народно-песенного творчества.

По размерам сборник невелик. В него вошло всего 32 песни, записанные

от коми-пермяков в Соликамском уезде, причем из всех песен две даны на

коми-пермяцком языке. Это, как говорит сам Вологдин, проголосная песня

о скитаниях молодца и о его отношении к родителям «Ае да мамб менб

оз радитб» (Отец и мать меня не любят) и любовно-лирическая песня

о тоске девушки в разлуке с милым «Кумушка менам» (Моя кумушка).

Песни, помещенные в сборнике, по преимуществу содержат ясно выражен-

ное недовольство угнетенных своим бесправным положением. Так, в песне

«Мы в посылке долго жили» (ее сложили пермяки на русском языке) изо-

бражены тяжелые условия пермяков-отходников на работе в руднике;

песня «Молодость ты, молодость моя» говорит о тяжелой жизни в чужих

людях: «В чужих людях живучи, горе мыкаючи»; о несправедливости во

время рекрутского набора, о горе рекрутов поется в рекрутской песне

«Раскрасотка-девушка». Помимо мелодий и текстов коми-пермяцких песен,

П. А. Вологдин опубликовал музыкальную запись наигрышей, исполняв-

шихся на своеобразных музыкальных инструментах коми-пермяков — «по-

лянах». По замечанию Вологдина, «девки, играя на дудках, пляшут,

а парни, сидя на лавке, громко, каждый давая такт ногою, импровизируют,

кто что хочет». Это уникальная старинная запись наигрышей, произве-

денная в дер. Тебеньковой Кувинской волости Соликамского уезда в ночь

под Новый год — 31 декабря 1864 года.

Составитель сборника во многих случаях, хотя и весьма лаконично,

указывал, где записана песня, кто ее исполнял. Так, о песне «Кумушка

менам» (Кумушка моя) сообщалось, что она «записана на Пихтовском же-

лезном руднике Кувинской волости. Пели пермяки Юсьвинской и Егвин-

ской волости Соликамского уезда».

К сожалению, сборник не давал полного представления о национальном

песенном репертуаре коми-пермяков.

Уже на основании приведенного здесь материала можно судить о том,

насколько ложным было широко распространенное в печати XIX века

мнение о духовной бедности северо-восточных угро-финнов. Архивные

материалы помогают полностью рассеять это мнение и создать более объек-

тивную картину жизни коми фольклора в XIX веке. В этом важная за-

слуга таких деятелей русской науки, как А. М. Шёгрен и П. А. Савваитов,

а также П. А. Вологдина, С. Мельникова и многих других русских и коми

энтузиастов -фольклористов.

Отдел рукописей ГПБ, архив Савваитова, F, XVII, № 111, л. 198.

Первая публикация коми-пермяцкого фольклора принадлежит писателю

П. И. Мельникову-Печерскому, напечатавшему несколько песен в своих путевых замет-

ках («Отечественные записки», 1840, т. XIII, декабрь, Смесь, стр. 85—95). Вслед за

ним,

в середине XIX века, несколько произведений коми-пермяцкого фольклора собрал

крепостной крестьянин гр. Строгановой Николай Рогов, подготавливая к изданию

«Грамматику пермяцкого языка».

Архив Русского географического общества, p. XXIX, № 76.

lib.pushkinskijdom.ru

И. ВЛАСОВА

РАССКАЗЫ

В. Г.

КОРОЛЕНКО

БРОДЯГАХ

ФОЛЬКЛОР

Творчество В. Г. Короленко 1880—1890-х годов явилось ярким выра-

жением идей революционно настроенной интеллигенции и сыграло, как и

вся его общественная и публицистическая деятельность, огромную роль

в деле пробуждения сознания самых широких слоев народа. Наибольшую

известность в 80-х годах среди студенчества, политических ссыльных,

в различных кругах радикальной интеллигенции Короленко приобрел как

автор сибирских рассказов, основной темой которых была тема жизни и

быта ссыльных, бродяг, поселенцев. Биографы и исследователи творчества

В.

Г. Короленко обычно рассматривали сибирские произведения как еди-

ный цикл в творчестве писателя, распадающийся на две группы: 80-х и

90-х годов;

имеющиеся статьи об использовании фольклора в этом цикле

сводятся главным образом к выяснению элементов фольклора в этих рас-

сказах, влияния их на стиль и язык произведений без анализа их идейно-

художественной роли в содержании.

Цель настоящей статьи — выделить в группе сибирских произведений

Короленко особый цикл рассказов о бродягах,

единый по тематике, и по-

казать роль фольклорных элементов в произведениях этого цикла, создан-

ных на народно-поэтической основе. Рассматриваются два рассказа: «Со-

колинец» и «Федор Бесприютный».

В годы якутской ссылки внимание В. Г. Короленко привлекают раз-

личные типы сибирских бродяг; жизни бродяг как одной из сторон тю-

ремно-арестантской и ссыльно-поселенческой темы, далеко не новой в ли-

тературе, он посвящает ряд своих произведений. Короленко намеревался

создать особый цикл рассказов о бродягах. На это указывало название

рассказа «Соколинец», первого на тему о сибирском бродяжестве: «Рас-

сказы о бродягах. I. Соколинец» (см.: «Северный вестник», 1885, № 4).

Главный герой его — бродяга, бежавший с сахалинской каторги, а основу

сюжета составляет история его побега. В том же году был опубликован

рассказ «В ночь под светлый праздник» («Волжский вестник», 1885, №70)

о побеге из тюрьмы больного бродяги, убитого часовым. В 1886 году Коро-

ленко пишет рассказ «Федор Бесприютный», с подзаголовком «Из расска-

зов о бродягах»; в нем поставлен вопрос об ответственности общества за

существующий социальный порядок. Рассказ был запрещен цензурой и

А. И. Малютина. Короленко и Сибирь. «Енисей», 1950, № 7.

И. Г. Парилов. Фольклор в сибирских рассказах и очерках Короленко. «Уче-

ные записки Новосибирского государственного пединститута», 1948, вып. 7; А. Ма-

лютина. Короленко и народное творчество. «Сибирские огни», 1953, № 4.

Темы бродяжества в творчестве В. Г. Короленко касаются Н. С. Державин

(«Мертвый дом» в русской литературе XIX века Пгр., 1924) и Г. А. Бялын

(В.

Г. Короленко. М.—Л., 1949, стр. 76—92. В дальнейшем: Б я л ы й).

lib.pushkinskijdom.ru

Рассказы Короленко о бродягах и фольклор

241

впервые появился только после 1917 года, но в переработанном виде был

опубликован в 1886 году под названием «По пути».

В том же году в очерках из тюремного быта «Содержающая», печатаю-

щихся в «Русских ведомостях», выделяется специальный раздел, посвя-

щенный сибирским бродягам как особой среди арестантов категории людей,

свсего рода «рыцарей свободы».

В дальнейшем работа над темой о сибирском бродяжестве прекра-

щается, писатель возвращается к ней только в 1899 году в рассказе «Ма-

руся» (позже переименован автором и известен под названием «Марусина

заимка») и мимоходом касается ее в «Государевых ямщиках» (1901). На-

чатый было цикл, вызвавший немало и восторгов, и порицаний автору,

серьезно тревоживший цензуру, остался недоконченным. В архиве В. Г. Ко-

роленко сохранились, однако, наброски начатых рассказов о бродягах.

В 1946 году был опубликован отрывок незаконченного рассказа

«Артисты»;

писатель показывает в нем двух бродяг, талантливых певцов,

хорошо известных сибирской тюремной администрации неоднократными по-

бегами, и ставит вопрос о судьбе талантов из народа в условиях тюрьмы

и каторги.

В архиве сохранился также неопубликованный набросок сюжета рас-

сказа, герой которого — бродяга Иван 48 лет.

Это темный, невежествен-

ный крестьянин. Вся его жизнь прошла «с каторгой на барщине, с катор-

гой на службе, с каторгой на каторге» (Архив, 8, 436).

Чем привлекала писателя эта тема и почему цикл рассказов о бродягах

остался незаконченным? Архив В. Г. Короленко более, чем архив какого-

либо другого писателя, богат незаконченными, незавершенными произведе-

ниями, набросками замыслов, тем. Многие биографы и критики Короленко

обьясняют это постоянно отвлекающей писателя огромной общественной и

публицистической деятельностью. Несомненно, это обстоятельство сыграло

немалую роль в судьбе многих замыслов Короленко, но незавершенность

цикла рассказов о бродягах может иметь и другое объяснение. Сама тема

встречала всевозможные цензурные препятствия. Когда в 1886 году был

подготовлен к отдельному изданию сборник сибирских очерков и расска-

зов,

то цензор Назаревский, обращая на него особое внимание Главного

управления по делам печати, указывал, что, «представляя собой мрачные

и раздражающие картины из быта острожников, бродяг, каторжников и

подобных озлобленных элементов общественных, очерки эти проникнуты

не состраданием только к ним, но тенденциозным

пристрастием, доходящим до антипатии к тем элементам, кон

отвергли всё это общественное отребье».

Если под угрозой цензуры была судьба целого сборника, то единствен-

ная попытка Короленко поставить вопрос о бродяжестве в плане со-

циальном («Федор Бесприютный»)

ТРМ

более была обречена, и рассказ за-

претили. Даже когда он вышел наконец в переработанном виде под назва-

нием «По пути», Короленко с горечью писал 4 февраля 1888 года

А. П. Чехову: «Если бы вы знали, что цензура сделала с моим расска-

зом! . .».

В. Г. Короленко. Сибирские очерки и рассказы, т. II. Иркутск, 1946.

Государственная библиотека СССР им. В. И Ленина, Рукописный отдел, архив

В.

Г. Короленко, ф. 135, папка 8, ед. хран. 436 (в дальнейшем: Архив. Первая

цифра — номер папки, вторая — единица хранения).

«Красный архив», 1922, т. I, стр. 420—421.

В. Г. Короленко, Собрание сочинений, т. 10, М., 1956, стр. 83.

16 Русский фольклор, т. IV

lib.pushkinskijdom.ru

242

И. Власова

Таким образом, одной из причин того, что цикл о бродягах остался не-

завершенным, был цензурный режим.

Другой причиной было отношение к судьбам и возможностям этой

своеобразной социальной группы самого Короленко. Писатель не видел

в бродягах социальной силы, способной на борьбу с существующим обще-

ственным порядком; он не скрывал, что это отчаявшиеся и изломанные

нравственно люди, способные лишь к стихийному протесту и борьбе только

за свои интересы. Но их сила и упорство в бессознательном стремлении

к свободной жизни, стихийный протест против тюремно-каторжных поряд-

ков,

нежелание подчиняться им и готовность на величайшие страдания

ради возможности почувствовать себя снова человеком, стремление

к утверждению собственной личности в ее правах на человеческое сущест-

вование привлекали писателя, так как именно эти черты были необходимы

современному ему обществу и их романтически подчеркнутое изображение

было актуально. В 90-е годы и позже, в период нарастания общественного

подъема перед первой русской революцией, когда на арену общественной

борьбы выходит пролетариат, Короленко обращается к изучению жизни

рабочих-кустарей («Павловские очерки», 1892), изучает пугачевское дви-

жение, намереваясь писать исторический роман о Пугачеве.

Поэтому основной причиной незаконченности цикла рассказов о бродя-

гах было то, что эти рассказы уже сыграли свою роль в 80-е годы,

а в 1900-х годах тема сибирского бродяжества уже не была столь действен-

ной и своевременной. Но интерес писателя к ней не исчез: в редактируемом

им беллетристическом отделе «Русского богатства» в 1900-е годы появля-

лись очерки и статьи о жизни и быте бродяг, однако сам писатель к этой

теме уже не возвращался, а начатые было в 80-е годы рассказы и имею-

щиеся замыслы новых остались незаконченными.

Образ бродяги появляется в творчестве В. Г. Короленко не случайно.

К концу XIX века бродяжество, издавна существовавшее в России, пред-

ставляет в общественной жизни страны явление большого социального

значения. Среди различных видов бродяжества — нищих, богомольцев, без-

работного городского люда, босяков, обнищавших крестьян, ищущих зара-

ботка, сибирские бродяги составляли особую категорию. В XIX веке в си-

бирских тюрьмах, на каторге, на поселении томились сотни тысяч крестьян,

мещан, интеллигенции. Неустройство общественной жизни России, кре-

постной и раскрепощенной, но сохранившей различные формы жестокого

гнета народных масс, являлось причиной многочисленных одиночных и

коллективных разнообразных проявлений протеста, обычно стихийного, за

чем следовала тюрьма, каторга, ссылка на поселение. Условия тюремного

быта, каторжный труд, система телесных наказаний и т. п. вызывали мас-

совые побеги с каторги и из тюрьмы. В жизни Сибири бродяжество стало

настоящим бедствием. В конце 70-х годов в место каторги и ссылки на

поселение был превращен остров Сахалин, но и отсюда совершались

побеги.

Со второй половины XIX века бродяжество как социальное явление

становится постоянной темой журнальной, беллетристической и специаль-

ной этнографической литературы; оно находит отражение и в передовых

газетах и журналах того времени («Колокол», «Современник», «Русское

слово», «Дело»).

В художественной литературе образ бродяги появляется в 30-х годах

XIX века в романах И. Т. Калашникова и Н. С. Щукина и повести Н. По-

левого «Сохатый». В этих произведениях упоминается о бродяжестве как

характерной черте сибирской жизни, но бродяги изображаются обычно как

lib.pushkinskijdom.ru

Рассказы Короленко о бродягах и фольклор

243

лица второстепенные и часто эпизодические. В начале XIX века наиболее

предприимчивые и энергичные из бродяг становились предводителями

разбойничьих шаек, рассказы об их «подвигах» слагались в целые предания.

Подобные предания о бродягах — атаманах Сохатом и Бузе—используют

в своих произведениях Н. Полевой и И. Калашников. Разбойники рисуются

в этих произведениях в традициях немецкой романтической школы; они

наделяются яркой внешностью, но изображаются при этом как жертвы

диких страстей, с ожесточенным и не знающим сострадания сердцем.

В поэме А. Таскина «Нерчинские беглецы» правдиво отмечены отдельные

черты бродяжьего быта, но в самом языке поэмы много условно-романти-

ческих штампов. В трактовке образа бродяги А. Таскин не пошел дальше

Н. Полевого и И. Калашникова.

Яркий образ вольнолюбивого сибирского бродяги, мужественного и на-

ходчивого, был создан в стихотворении Д. П. Давыдова «Думы беглеца

на Байкале» (1858), ставшем народной песней. Давыдов, сам много стран-

ствовавший по тайге и хорошо изучивший жизнь бродяг,

правдиво пере-

дает не только характерные для сибирского беглеца трудности и опасности

пути, но и радостное чувство свободы и счастье борьбы за нее с людьми

и стихиями.

В напеве и словах песни звучит торжество вырвавшегося на волю че-

ловека, пережившего ради свободы немалые страдания и опасности, не раз

рисковавшего жизнью. В песне выражена горячая вера в счастливый исход,

побега:

Шилка и Нерчинск не страшны теперь,

Горная стража меня не поймала,

В дебрях не тронул прожорливый зверь,

Пуля стрелка миновала.

С большой глубиной и правдивостью передана радость и ликующее

чувство сознания своего освобождения, так как самая трудная часть пути

пройдена. Вероятно, поэтому стихотворение Давыдова стало широко попу-

лярно по всей стране, приобрело иной, символический, революционизирую-

щий сознание смысл в годы подъема общественного движения и до сих пор

является одной из любимейших народных песен. Реалистически, в немно-

гих чертах, но с меньшей художественной силой обрисован бродяга

в его же поэме «Волшебная скамеечка» (1859).

В начале 70-х годов образ бродяги появляется на страницах «Записок

из Мертвого дома» Достоевского: Достоевский замечает, что в весеннее-

время с первым жаворонком начинается бродяжество по всей России. Не-

смотря на голод, изнурительную ходьбу по лесам, необходимость постоянно

остерегаться и прятаться, воровать и грабить, а иногда и убивать, «лесная

бродячая жизнь, — говорит писатель, — рай перед острожной. Хоть тя-

желая доля да все своя воля». Стремление к побегам он объясняет жела-

нием арестанта «переменить участь»: «Всякий бегун имеет в виду не то, чта

освободиться совсем, — он знает, что это почти невозможно,— но или по-

пасть в другое заведение, или угодить на поселение, или судиться вновь,

по новому преступлению, совершенному уже по бродяжеству, — одним сло-

вом, куда угодно, только бы не в старое, надоевшее место, не в прежний

острог».

Ф. Кудрявцев. Сибирский поэт Давыдов. В кн.: Д. Давыдов. Стихотво-

рения. Иркутск, 1937.

Ф.

М. Достоевский, Собрание сочинений, т. 3, М., 1956, стр. 624.

1Л*

lib.pushkinskijdom.ru

244

И. Власова

Бродяга в романе В. В. Крестовского «Петербургские трущобы» изобра-

жен как эпизодическое лицо («Отечественные записки», 1864—1867). Это

человек, доведенный наказаниями до морального и физического отупения.

В 1877 году к теме бродяжества обращается И. '3. Суриков. Им была за-

думана поэма «Беглый», но из нее известен только отрывок «В остроге».

Поэт подчеркивает трагизм и безнадежность положения беглеца: «Свет

велик, да что мне радости? В нем бродяге места нет».

Внимание к Сибири как стране тюрем, ссылки и каторги, стране, «где

только люди да цепи, цепи да люди» (Омулевский), один из крупных ис-

следователей этого вопроса Н. М. Ядринцев объяснял влиянием натураль-

ной школы, которая обратилась к исследованию быта простого народа и

вообще бедных классов общества; писатели, следующие традициям нату-

ральной школы, «естественно, должны были натолкнуться на несчастия,

лишения и преступления, которыми обыкновенно сопровождалась жизнь

бедняков».

Однако Ядринцев из цензурных соображений не акцентировал

внимания читателей на другой, не менее важной причине: огромном коли-

честве политических ссыльных и политических заключенных, выходивших

из всех слоев общества, разделявших судьбу всей мещанской и интел-

лигентской России, томящейся в цепях, кандалах, в ссылке и на каторге.

Количество политических ссыльных, административно высланных, осужден-

ных на каторгу, к началу XX века достигает чудовищных цифр.

Участь политических ссыльных и каторжников пришлось разделить

многим русским писателям и поэтам, начиная с А. Н. Радищева, декабри-

стов и кончая В. Г. Короленко, П. Ф. Якубовичем-Мельшиным, С. Я. Елпа-

тьевским и многими другими. Скорбные слова А. И. Герцена о трагической

судьбе писателя в России повторил позже В. Г. Короленко: «... редкий из

нашей братии может, положа руку на сердце, ответить: на каторге не бы-

вал, под судом и следствием не находился, под явным и тайным надзором

не состоял. Такая уж преступная профессия».

Поэтому бытописателями тюрьмы, певцами закованной в кандалы и

сосланной в сибирские рудники крестьянской, бродячей, безработной и

протестующей России нередко оказывались разде\явшие и здесь ее судьбу

русские писатели, среди которых после Достоевского на одно из первых

мест следует поставить В. Г. Короленко. Если Достоевский показал чело-

века в преступнике, раскрыл неиспорченные стороны его души («Записки

из Мертвого дома»), то, продолжая гуманистическую концепцгю Достоев-

ского, утверждающего, что «ведь это, может быть, и есть самый даровитый,

самый сильный народ из всего народа нашего»,

Короленко писал, что

надо «видеть и в убийце человека», так как «убийца не все же только

убивает, он еще и живет, и чувствует, как все остальные люди».

Коро-

ленко шел дальше Достоевского, так как ставил вопрос о тех общественных

условиях, которые делали из нормального человека преступника.

В образе сибирского бродяги писателя привлекают ярко выраженные

«моменты героизма» в борьбе за свою личную свободу, нежелание ми-

риться с тюремно-каторжными условиями труда. В 1880-е годы Короленко,

И. 3. Суриков. Стихотворения. Изд. 4, М., 1884, стр. 368—373.

Н. М. Ядринцев. Преступники по изображению романтической и натуральной

школы. «Дело», 1872, № 6.

В. Г. Короленко, Собрание сочинений, т. 8, М., 1955, стр. 339 («Стереотип-

ное в жизни русского писателя»).

Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений, т. 3, стр. 701.

В. Г. Короленко, Собрание сочинений, т. 1, М., 1953, стр. 135 (в дальней-

шем при цитировании в тексте в скобках указываются страницы этого издания).

lib.pushkinskijdom.ru

Рассказы Короленко о бродягах и фольклор

245

как и Гаршин и молодой Чехов, ищет путей для обновления и обогащения

реалистического метода.

Являясь предшественником Горького, выступившего в литературе с ре-

волюционно-романтическими произведениями, Короленко считал н обходи-

мым сочетать реалистические элементы в изображении жизни с романтиче-

скими.

По мнению писателя, «в каждой почти душе» присутствует «момент

героизма... хотя бы и в микроскопических дозах».

Показывать эти «мо-

менты героизма», воздействуя тем самым на сознание общества, побуждая

его к активной борьбе за свои права и интересы, считал своим долгом пи-

сатель. С этим связана характерная для всех произведений Короленко

глубокая вера в человека, оптимизм, отличающие его творчество от твор-

чества многих писателей—его современников. Отсутствие героических мо-

тивов в современной писателю литературе он объяснял идейной ограничен-

ностью реализма. Сам он находит «моменты героизма» в самых различных

слоях народа (сектант Яков, перевозчик

юлин, лесник Роман, револю-

ционерка Морозова и т. д.). Именно «моменты героизма» привлекают его

и в образах бродяг Сибири. В их жизни писатель видит страстную и

в то же время стихийную, бессознательную любовь к свободе, к «вольной

волюшке», во имя которой приносятся невероятные жертвы и нередко

жизнь. Поэзия борьбы за свободу — один из постоянных мотивов лиризма,

пронизывающего все творчество В. Г. Короленко.

В борьбе за свободу

рождается мужество, выдержка, появляется смелость, находчивость и уве-

ренность, осознание своих способностей, словом, все те черты, которые так

нужны обществу в эпоху общественной реакции. Именно эти стороны че-

ловеческого духа и воспевает Короленко в образах бродяг: «Человек, ко-

торый сумел уйти с каторги или поселения, который прошел горы и до-

лины Забайкалья под винтовками бурят, проплыл по бурному морю (так

называют в Сибири Байкал)—такой человек доказал, что он не болтун,

что он истинный служитель того святого огня — надежды, которая горит

в каждом сердце. Он воплощенная надежда, ее носитель, ее „рыцарь"».

Короленко романтизирует лишь отдельные стороны бродяжества, созда-

вая в целом правдивые образы беглых каторжников, людей, вынужденных

нередко идти на преступления и даже убийства в борьбе за возможность

существовать. Элементы романтизации вносятся писателем путем сочетания

лирического мотива свободолюбия с поэтическими образами старинных

разбойничьих и тюремных песен, преданий, пословиц и поговорок. Впервые

образ бродяги появляется у Короленко в рассказе «Уоивец», написанном

в 1882 году в Якутии. В лице бродяги «Ивана 38 лет» намечен психологи-

чески сложный и противоречивый характер. Он потерял веру в правду бо-

жескую и человеческую, а раз нет справедливости, значит нет и преступ-

ления; он берется доказать, что нет человека, которого нельзя было бы

«взять железом», и убивает ямщика, не причинившего ему никакого зла,

Подробнее об этом см.: Г. А. Б я л ы й. К вопросу о русском реализме конца

XIX века. «Труды юбилейной научной сессии ЛГУ», 1946; С. Н. Николаева.

В.

Г. Короленко о сущности и задачах искусства. «Ученые записки Сталинградского

гос.

пединститута», 1955, вып. 6; Н. Д. Михайловская. К вопросу о творческом

методе Короленко. «Известия Воронежского гос. пединститута», т. X, вып. 3, 1948.

См. письмо Н. К. Михайловскому от 2 января 1888 — сб. «Короленко о литера-

туре», М., 1957, стр. 465—466.

Подробнее об этом см. в статье: Н. К. П и к с а н о в. Лиризм Короленко.

«Жизнь», 1922, № 2.

В. Г. Короленко. Сибирские очерки и рассказы, т. I. М., 1946, стр. 322 («Со-

держающая»).

lib.pushkinskijdom.ru

246

И. Власова

никакой обиды. И все-таки в этой изломанной, ожесточившейся и озлоб-

ленной душе пробуждается негодование против чужой жестокости и не-

справедливости, смутные укоры собственной совести.

Это типичное для романтиков сочетание преступного и мрачного харак-

тера с чистотой душевных исканий, с жаждой добра и справедливости на-

ходит художественное выражение посредством фольклорных элементов, ко-

торые усиливают некоторую романтичность образа бродяги. Следователю

•бродяга отвечает песенными формулами: на вопрос о товарищах — «Я да

темная ночка,да тайга-матушка — сам третей» (стр.96; ср. со словами из

известной старинной разбойничьей песни «Не шуми, мати зеленая дубра-

вушка», известной А. С. Пушкину и приведенной в нескольких вариантах

А. И. Соболевским: «Что товарищей у меня было четверо: Уж как первой

мой товарищ — то темная ночь, второй мой товарищ — булатный нож...»).

На вопрос, какого он роду-племени, отвечает: «Острог мне батюшка, тайга

моя матушка. Тут и род, тут и племя» (стр. 98). Это поэтические образы,

часто встречающиеся в песнях бродяг и тюремных («Тайга родная вместо

матери была...»).

Обращение к поэтическим образам старинных разбой-

ничьих и арестантских песен придает несколько романтический оттенок об-

разу -бродяги, к чему, собственно, и стремится автор.

Еще ярче эта особенность короленковского метода выступает в рассказе

«Соколинец». Здесь также творческое использование поэтики разбой-

ничьих, /арестантских и тюремных песен о бродягах, преданий, поговорок,

згагадок является одним из средств некоторой романтизации образа бродяги.

При разработке тюремно-бродяжьей темы Короленко не случайно обра-

щается к этим тематически и художественно определившимся жанрам тю-

ремного народного творчества. Во второй половине XIX века в фольклоре

возник целый цикл песен о бродягах, который тематически, а отчасти и по

своим художественным особенностям восходил к старинным разбойничьим

песням, в известной мере уже утратившим свою актуальность. Тюрем-

ные же песни об арестантах, бродягах, поселенцах, широко бытующие на

Урале и в Сибири, распространяются затем по всей России, ибо к концу

XIX столетия в сибирских тюрьмах, на каторге и поселении перебывала

вся «виноватая» рабоче-крестьянская, мещанская и интеллигентская Россия,

сознательно или бессознательно выражавшая «несогласие» с существую-

щими порядками, пытавшаяся сознательно или стихийно бороться с ними.

В большинстве тюремных песен звучат те же мотивы любви к вольной

волюшке, грусти и тоски по родине, воспевание удачных побегов из

тюрьмы, презрение к опасностям, что и в разбойничьих песнях. Кроме того,

последние бытовали среди арестантов и несомненно влияли на возникно-

вение песен бродяг, тюремных и арестантских. Так, известная старинная

песня разинцев «Ты взойди, взойди, солнце красное» в Сибири имела

следующее продолжение: «Обогрей-ка ты нас, людей бедныих, людей бед-

ныих, бродяг беглый х! (разрядка моя, — 3. Б.)».

Отдельные эле-

менты поэтики старинных разбойничьих, разинских и пугачевских песен

также широко использовались тюремным фольклором: постоянные эпи-

теты— тюрьма крепкая, каменная тюрьма, широкая дороженька, темный

лес;

художественные, иногда горько-иронические образы таш и-матери,

острога-батюшки, вольной птицы (сокола, жавороночка) и т. д.

А. И. Соболевский. Великорусские народные песни, т. VI. СПб., 1899,

№№ 394, 424—430 (в дальнейшем: Соболевский).

В. Гартенвельд. Песни каторги. СПб., 1908, № 22 («Бродяга»).

В. А—в. Несколько тюремных и поселенческих песен. «Енисей», 1898, № 89,

31 июля, стр. 2—3.

lib.pushkinskijdom.ru

Рассказы Короленко о бродягах и фольклор

247

Образ разбойника в какой-то степени идеализировался народными

песнями. С глубоким сочувствием рисуется, например, разбойник в широко

распространенной в первой половине XIX века песне «Не шуми, мати зе-

леная дубравушка», имеющей различные запевы. В многочисленных ва-

риантах песни «Усы», записанной во всех концах России, что также свиде-

тельствует о ее популярности в народе,

звучит любование удалью, сме-

лостью, лихостью разбойников, а образ ограбленного зажиточного мужика

рисуется не только без сочувствия, но и с насмешкой. Образ бродяги в пес-

нях,— насколько можно судить по немногочисленным публикациям, ибо

песни эти почти не привлекли внимания собирателей, — рисуется с груст-

ным сочувствием, а иногда бродяга становится в глазах народа бунтарем

и мстителем, например в сказах о беглеце Сороке, легенде о беглеце Кри-

волуцком и других в записи А. Мисюрёва.

В.

Г. Короленко обращается к фольклору бродяг, арестантов и поселен-

цев как к ценнейшему материалу для изображения этой среды. Песни

о бродягах, широко распространенные в Сибири и на Урале

и чрезвы-

чайно популярные в народе, особенно «Глухой, неведомой тайгою...», «По

диким степям Забайкалья...», «Славное море, священный Байкал...» и др.,

не могли не быть известны писателю, проведшему в тюрьмах, на этапах и

в ссылках лучшие годы своей молодости. Хорошо был знаком Короленко и

с разинским фольклором. В 70-е годы, увлекаясь революционным народни-

чеством, он интересовался крестьянскими войнами Разина; о своеобразной

романтизации волжско-разинского движения, распространенной среди ре-

волюционно настроенного студенчества, вспоминал он в «Истории моего

современника»; сам он хорошо знал цикл разинских песен, даже редкие их

варианты, о чем свидетельствует его записная книжка 1879 года. В ней

встречаются цитаты из разинских песен, например на стр. 54:

Рукой махнем —

Кораблик возьмем,

Кудрями тряхнем —

Девицу возьмем.

В творческом представлении В. Г. Короленко, стремящегося показать

моменты героического в самых темных углах жизни, даже среди декласси-

рованных элементов общества, отдельные яркие, незаурядные и вольно-

П. С. Богословский. Песня об усах из сборника Кирши Данилова и камская

вольница. Пермь, 1928.

А. М и с ю р ё в. Предания и сказы Западной Сибири. 1954, стр.

89—91.

См., например: В. А—в. Несколько тюремных и поселенческих песен; В. Шиш-

ков.

Песни, собранные в Иркутской губернии по течению р. Нижней Тунгуски

в 1911 г. «Известия Восточно-Сибирского отдела ИРГО», т. XIII, 1914; П. А. Шил-

ков.

Из быта срочных арестантов. «Этнографическое обозрение», 1891, № 4; В. А—в.

К вопросу о сибирской народной песне. «Сибирский сборник», 1899; С. Максимов.

О сибирских великорусских песнях. «Живая старина», 1898, вып. 1; М. Н. К о с т ю-

р и н а. Сибирские народные песни, записанные в подгородных деревнях около Тобольска.

«Ежегодник Тобольского губернского музея», 1895; А. А. Макаренко. Сибирские

песенные старины. «Живая старина», 1907, вып. 1; Ф. Н. Баранов. Пес^и оренбург-

ских казаков с напевами, вып. 2. Оренбург, 1913, №№ 91—100; В. И. Г а р т е н-

вельд, ук. соч.; А. Г у р е в и ч. Бродяжьи тюремные песни. «Старый фольк\ор При-

байкалья», Улан-Уде, 1939.

В. Г. Короленко. Записная книжка 1879 года. Горький, 1933. Полный ва-

риант песни имеется в «Песнях, собранных П. Киреевским» (М., 1868, вып. 7,

стр.

33—34) и приводится М. А. Яковлевым (Народное песнетворчество об атамане

Степане Разине. Л., 1924, стр. 18) и А. Н. Лозановой (Песни и сказания о Разине

и Пугачеве. М.—Л., 1935, стр. 53).

lib.pushkinskijdom.ru

248

3 И. Власова

любивые характеры среди сибирских бродяг, не могли не вызвать ассоциа-

ции с поэтическими образами разбойничьих песен. Поэтому наряду

с тюремным фольклором писатель обращается и к поэтике старинной раз-

бойничьей песни. Все эти фольклорные элементы нашли творческое отра-

жение в сюжете, художественных образах и языке рассказов о бродягах, но

особенно ярко это выразилось в «Соколинце».

Самый сюжет его возник из записи устного рассказа бродяги-посе-

ленца

и сходен в основных чертах с сюжетами песен о бродягах: соко-

линец Василий бежит с Сахалина с группой товарищей ( <бежал бродяга

с Сахалина звериной узкою тропой...»), ему помогает советом и указа-

ниями старик Буран, хорошо знающий бродяжьи тропинки и расположение

кордонов («старый товарищ бежать пособил...»), «как изошли из кустов

да тайга-матушка над нами зашумела, — верите, точно на свет вновь наро-

дились. Таково всем радостно стало», — рассказывает соколинец («Ожил

я,

волю почуя...»).

Сюжетное сходство объясняется тем, что песни о бродягах и рассказ

Короленко имели в основе своей один и тот же жизненный материал.

Короленко использовал рассказы поселенца, встреченного им во время пре-

бывания в Якутской ссылке, бывшего бродяги, бежавшего с Сахалина.

Песни о бродягах могли возникнуть в результате чьего-нибудь индивидуаль-

ного творчества, затем проходить дальнейшую шлифовку в коллективе

в процессе своего бытования. Но не исключена возможность, что источни-

ком некоторых бродяжьих песен также служили рассказы бывалых бродяг

об удачных побегах (например, песни о Ланцове). Как правило, в боль-

шинстве песен о бродягах имеется упоминание о побеге, удачном или траги-

чески закончившемся.

Лирический пафос этих песен объясняется глубокой тоской по родине,

жаждой свободы, выражаемой с большой искренностью и задушевностью.

К этому присоединяются нередко сожаления о семье и родных, которых

больше не придется увидеть, мысли о возможной неожиданной гибели

в тайге от голода, болезней или диких зверей.

В.

Г. Короленко сумел с необычайной художественной силой передать

в рассказе бродяги настроения, свойственные бродяжьим песням. Его герой

ярко рисует тоску долгого, трудного пути по тайге, связанного с необхо-

димостью постоянно прятаться, голодать, идти только по ночам, все время

опасаясь быть пойманным. Гнетущее настроение от сознания своей ненуж-

ности, неприкаянности, отверженности нередко овладевает беглецами:

«Ночка-то темная, тайга-то глухая... дождем тебя моет, ветром тебя сушит,

и на всем-то, на всем белом свете нет тебе родного угла, ни приюту»

(стр.

164). О том же говорит и песня бродяг, приводимая С. В. Максимо-

вым: «Уж куда-то я, добрый молодец, ни кидался, уж по лесам, по дерев-

ням все заставы, на заставах все крепкие караулы».

Судьба бродяг после удачного побега с каторги или из тюрьмы не всегда

складывается благополучно. Нередки случаи гибели в тайге от истощения,

болезней или шальной пули бурята, который даже сложил поговорку, что

«худенький беглый лучше доброй козы»,

так как воспользоваться нехит-

рым бродяжьим скарбом (котелок, халат, нож и т. п.) представлялось

более выгодным. Поэтому в бродяжьих песнях нередко встречается харак-

Эта запись, сделанная рукой В. Г. Короленко, сохранилась: Архив, 4, 154.

С. В. Максимов. Сибирь и каторга, т. IV. СПб., 1896, стр. 173 (в дальней'

шем:

Максимов).

Там же, т. I. СПб., 1891, стр. 204.

lib.pushkinskijdom.ru